– Ведь на окнах сетки везде, как она сюда попала? – снова огляделся Марк.
– Не знаю, похороним птенца?
Промолчав, Марк подивился искренности, чистоте и не испорченности девчонки. Глаза, полные любви и сострадания смотрели на него. В тёплых ладонях Соньки покоился разбившийся птенец.
«Может, выбросить его на помойку…» – промелькнула предательская мысль.
– Там за храмом насыпь, там и похороним, – ответил Марк.
Глава 3
Птенец
Смеркалось. Голубой купол вырисовывался на фоне вечернего неба. Полумесяц едва зарождался.
Сонька быстрым шагом двигалась к храму, обошла двор, показались насыпи.
Марк уже копал могилу, отбрасывая землю поодаль – вскоре нарисовался приличный холмик.
– Поглубже копаю, а то коты да собаки бродячие вмиг доберутся, – пояснил он Соньке.
В руках она держала коробку, обернутую в пеструю ткань.
– Бабушка дала, сказала птенца туда положить, и тканью обернуть…
– Как знаешь, – продолжал Марк копать, не оглядываясь.
«Ага, сейчас гробик сделаем, памятник поставим, все чин чинарем, а что, потом птиц позовем помянуть…»
– Н-да, копать я на зоне хорошо научился, успокаивает, – усмехнулся Марк.
– Где-где? – переспросила Сонька.
– Да так, мысли вслух, не обращай внимания, – продолжая копать.
Соня подошла поближе к выкопанной яме, из-под ног посыпалась земля.
– Бросай … – проговорил Марк, не смотря на Соньку, облокотившись на черенок лопаты.
Сонька, присев на корточки, осторожно бросила коробку на дно ямы. Обернутый в ткань, квадрат пестрел на черном фоне свежей земли. Комья земли застучали по коробке, посыпались – Марк, без слов, стал закапывать могилку. Вот земля покрыла коробку, слой за слоем земля сровнялась, образовался небольшой холм.
– Все, похоронили твою птаху, – ласково, как ребенку, сказал Марк. – Стемнело уже, пойдем?
– Ветку поставлю, вместо креста, – добавила Сонька.
Зеленая ветка, усеянная листвой, мягко вошла в землю, украсив холм.
Марк следил за каждым движением Соньки со спины, невольно бросив взгляд на тонкую талию, обтянутую ситцевым платьем, на россыпь волос по плечам…
Тут же схватился за четки на запястье, мысленно читая молитву, принялся перебирать узелки.
Не чувствуя взгляд Марка на себе, Сонька продолжала ровнять холмик руками.
– Софка-а-а! Соф-а-а! – послушался знакомый голос.
– Ой, уже бабушка зовет, – обернулась. – Я пойду…
Марк продолжал смотреть за тонкой убегающей фигурой Соньки в темноте, которая скрылась за храмом.
***
Валентина дожидалась внучку у фонарного столба поодаль от храма. Прислушивалась к вечерним звукам села. Стрекотали кузнечики, гудели сверчки, доносилось отдаленное квакание лягушек на озере. Лаяли собаки на разные тона, будто отвечая друг другу – то дальше, то ближе. На улице ни души, лишь изредка раздавался хохот подростков в соседнем квартале.
– Софка-а-а! – волновалась Валентина. -Софа-а-а!
В конце улицы показался силуэт бегущей фигурки. В темноте выделялся светлый сарафан Соньки.
– Бабушка! – обняла Сонька старушку, запыхавшись.
Валентина почувствовала холод девичьих рук на плечах.
– Где колобродишь в полунощи, бесстыдница такая? – всплеснула руками бабушка. -Двенадцатый час!
– Да не волнуйся так, ба! Я ж птенца хоронила, ты сама меня отпустила!
Ночная прохлада обдувала тело, мурашки бежали по коже Соньки.
– Руки холоднющие, застынешь же, дуреха, в платьюшке да босая!
Валентина накинула шаль на плечи внучки.
– И кто же хоронил твою птаху, али сама?
– Звонарь с колокольни, – тихо проговорила Сонька.
– Как звать-то его? Раньше старик какой-то звонил…
– Да нет, этот молодой, в черной рубашке такой… Имя я забыла спросить.
Бабушка медленно зашагала по тропе, задумавшись, в сторону дома.
– А кто ж тебя научил с незнакомцами в ночи то гулять, а?
– Да не гуляла я, ба! Я правда птенца хоронила!
Полумесяц освещал тропу впереди, треугольные крыши сельских домов, фонарные столбы. Валентина шагала, переваливаясь с ноги на ногу. Молчала.
– Ба, о чем думаешь? – спросила Сонька, поднимая пыль босыми ногами.
– Эх, Софа-Софа, – вздохнула бабушка.
О новом звонаре, не известно откуда прибывшим в село, уже ходили слухи. Что, мол, за ним прошлое сомнительное тянулось.
– Переживаю я, ведь девчонка совсем… – проговорила бабушка.
Сонька не расслышала. Не заметила, как подошли к деревянному дому.
Калитка скрипнула.
Глава 4
В селе
Дверь в селе никто не закрывал. По скрипучим половицам вошли в дом. Сонька вытерла пыльные ноги о коврик, прошла на кухню. Из прозрачного кувшина налила простой воды, облокотившись о плиту, залпом выпила. На окне спал кот.
– Кс-кс-кс, – зашептала Сонька.
– Иди спать, полуночница, – в руках с зажжённой свечкой, осветив кухню, вошла бабушка.
– Не спится, ба…
– Утро вечера мудренее, ступай в спаленку, – легонько подтолкнула Валентина Соньку.
В полумраке Соня вошла в спальню. Она любила упасть, не расстилая кровать, в мягкие пуховые подушки, заботливо взбитые каждое утро бабушкой. На покрывало бабушка Валя всегда ставила, заострив треугольный конец вверх, три подушки в ряд, и каждую прикрывала «накидушкой» – накрахмаленным кружевом. Так Сонька и засыпала. Сладко.
Ночью Валентина накрывала спящую Софку пуховым одеялом, пряча холодные ступни в тепло. Перекрестив внучку, задергивала занавеску в «детский уголок».
Сама же Валя каждый вечер читала молитвы на сон грядущим. Иногда Сонька сквозь сон слышала монотонное чтение старушки. Теплилась лампада в красном углу, окрашивая спальню в красный оттенок сквозь цветное стекло.
Утро в селе наступало рано. Через открытую форточку раздавался свист птиц, мычание коровы, изредка лай собак. Наперебой кудахтали куры во дворе, покрикивали петухи.
Солнечный луч, озорничая, проникал сквозь щель занавески, падая ровно на лицо Соньки. Ладонью закрыла глаза, щурясь.
В мягкой бабушкиной перине – как в облаке. Запах накрахмаленной подушки в белой советской наволочке. Утренняя теплота рассеялась по дому.
Соня опустила ноги на гладкие половицы, неделю назад выкрашенные рыжей краской – блестели. Раздернула шторку из «детской», еще сидя на кровати – из маленького окна голубого оттенка солнце вырывалось желтым горящим шаром. В середине комнаты стояла деревянная антресоль, с чайным сервизом и другой посудой под стеклом, и черно-белые семейные портреты. Стол покрыт темно-зеленой скатертью с кистями, а поверх – клеёнчатым столешником. В блюде на столе большие сочные помидоры – розовки.
Бабушка Валя во дворе развешивала белье на веревки.
– Софка проснулась, – нараспев проговорила Валентина. – Поди траву на чай собери, да розовку поруби…
Деревенский травяной чай – особый. На дно железного чайника собирались листья, веточки, бутоны, цветки – все, что наполнит ароматом горячий напиток. Сонька нарвала листья клубники и земляники, смородины, мяты, душицы, добавила горсть засушенного иван-чая. Пока чай кипятился на плите, порезала розовки на салат – розовый сладкий сок растекался по деревянной доске, не удержавшись, отправляла в рот сочный кусочек помидора.
***
Отца у Соньки не было, мать уехала на заработки в Москву. На заработки, или строить личную жизнь – Соне не докладывалась, да она и не пыталась интересоваться. Только оставила внучку верующей бабке на каникулы в начале лета – чай не пропадет.
В селе Соньке нравилось, дни, как песок в часах, утекали незаметно, быстро. Привыкала, осматривалась. С сельскими ребятами не общалась, с котами играла, бабке помогала, да на велосипеде каталась в рощу.
По пути в рощу старый пастух часто выгонял стадо и лошадь Казарку. Чинно вел за поводья серую в яблоках – по серому окрасу лошади были разбросаны небольшие пятна белого цвета. Сонька догоняла пастуха по заходу солнца, когда контур уходящей вдаль лошадиной фигуры темнел на ярком солнечном шаре. Из бабушкиного сада набирала в карманы помятые груши для Казарки, мягкую морковь с грядки. Мокрыми губами слизывала лошадь куски плодов, громко хрустя. С помощью пастуха забиралась на спину Казарки, в нагретое на солнце за день седло, босые ноги вставляла в стремя, порой, карябая до крови. Грудью ложилась на теплую шею лошади, и гладила, гладила. Пастух медленно вел их по обочине.
Внезапно увидела вдали толпу людей, которая становилась все ближе. Постепенно различалось большое количество людей, лица, раздавалось отдаленное пение.
– А кто это там? – повернула Сонька голову к пастуху.
– Да фанатики идут развлекаются, крестный ход у них, – грубо ответил пастух.
– Как это?
– Да что тут не понятного, идут пешим, страдают «ради Христа», мученики хреновы, – бурчал пастух. – А ему это надо, ты мне скажи?
Сонька не понимала, что так злится этот пастух на «мучеников», вглядываясь пристально в толпу людей, которая почти сравнялась с медленно идущей Казаркой.
– Господи Иисусе Христе, сыне Бо-о-о-жий, помилуй нас гре-е-е-шных, – махал ярким флажком, идущий впереди бородатый мужчина в черном, взмах флага следовал на каждое начало молитвы. – Пресвятая Богородица, спаси нас…