– Что с папой? – встревоженно озвучиваю вопрос, который не даёт покоя.
– Он просто волнуется, – тушуется мама и, подхватив меня под локоть, тянет на кухню.
– Но почему?
Ловлю на себе недоумённый взгляд.
– Мы все волнуемся за Саву. Разве нет?
– Да, конечно, – спешу с ответом. – Только ты выглядишь, как обычно. Не запираешься в ванной комнате. Не пьёшь успокоительные. Не куришь. Тогда почему папа так реагирует?
– Я тебя не понимаю, Нана.
Поправив поясок на шелковом халате цвета переспелой вишни, мама суетливо наполняет водой чайник.
– У меня в мозгах ничего не сходится, – пытаюсь помочь и непослушными руками достаю с полки пачку чая и сахарницу. – Папа сказал: родители Савы были вашими друзьями.
– Верно. Я вроде тебе уже объясняла.
– Да, но я запуталась!
Мама включает чайник, а я засыпаю заварку. Правда, от волнения слегка перебарщиваю.
– Разве не принято приезжать на похороны друзей?
– Нана, я упорно тебя не понимаю.
– Ваши лучшие друзья погибли, а вы не приехали с ними проститься, ни разу не были на их могилах. Иначе как объяснить вашу уверенность в смерти Савы?
– Лучшие? – улыбается мама. – Я бы так не сказала. Марина и Дима всегда были нам просто хорошими знакомыми, не более того. С отцом Савы Игорь одно время вел совместный бизнес. Но, насколько мне известно, общие интересы наших семей развеялись задолго до пожара.
– Просто знакомые?
– Что тебя удивляет? – мама садится к столу и, перекинув ногу на ногу, вопросительно хлопает глазами.
– Вы такие сердобольные у меня!
Я никак не могу понять: то ли мать действительно ничего не видит, то ли меня считает дурой. Детей «просто знакомых» никто и никогда не побежит усыновлять. За них ни у кого от волнения не сносит крышу! Тем более у таких, как мой отец.
– Нана! – огрызается мать и строго на меня смотрит. Губы поджаты. Глаза горят праведным гневом. Ну конечно, в этом доме говорить правду в лицо – недопустимая роскошь. Меня тошнит от родительского лицемерия.
Чтобы не наломать ещё больше дров, отвожу взгляд и тянусь за ложками. Вот только эмоции сдерживать ещё толком не научилась.
– Вам было плевать на родителей Савы, да и на его судьбу тоже, – с грохотом ложки валятся из рук. Наклоняюсь, чтобы их поднять и наконец обличить свои перепутанные мысли в слова. – Настолько плевать, что вы даже на похороны не приехали. Зато сейчас в голос стараетесь меня убедить, что не могли пройти мимо Ветрова в детском доме. К чему эта пафосная ложь? Вам всегда была безразлична судьба парня. Что изменилось? Почему Сава вам вдруг перестал быть чужим?
– Нана, ты выдумываешь проблему там, где её нет, – как ни в чём не бывало, мама пожимает плечами. Вот только её острые ноготки с идеальным маникюром немного нервно постукивают по столешнице. – Сава сын наших знакомых. И он нуждался в нас!
– Ничего подобного! – бросаю ложки в раковину, не заботясь, что новая порция шума разлетается по всей квартире. – Не выдумывай то, чего нет. Просто скажи как есть!
– Дочка, чтобы помочь человеку не всегда нужна причина. Иногда достаточно душевного порыва.
– Ты себя слышишь? – становится смешно. – Где были твои душевные порывы, когда отец меня избивал?
– Нана! – гремит мать и вскакивает со стула. – Не забывайся! Игорь ни разу не ударил тебя беспричинно. Мы с отцом тебя любим. В тебе одной весь смысл нашей жизни.
– Серьёзно? – развожу руками, не переставая смеяться. Только смех мой до одури горький и нервный. – Тогда почему отец в своём кабинете переживает не за меня, а за Саву?
– Ах, вот в чём причина! – выдыхает мать. – Тебя задевает, что всё внимание отца обращено не к тебе?
– Да при чём здесь это! – срываюсь на крик. – Я просто хочу знать правду!
– Правда в том, Нана, что ты выросла избалованной эгоисткой! Савелий, рискуя своей свободой, бросился тебя защищать, а ты по-детски ревнуешь отца. Боже мой, где твоя совесть, дочь?
– Как ты ловко всё перевернула! Ну надо же! – качаюсь на пятках, лихорадочно заправляя спутанные волосы за уши. – Выходит, отец исключительно ради меня спасает Саву, да?
Мама кивает. Немного настороженно. Но всё же.
– Поэтому по дороге в участок отец так убивался, что мне слишком мало досталось от Булатова!
– Что? – мама прикрывает ладонью рот.
Мы обе молчим. В глазах каждой блестят слёзы. Чувствую, мама знает ответ, но по какой-то причине продолжает мне врать.
– Ирина, что за шум? – так не вовремя на кухню заходит отец. Орлиным взглядом он осматривает владения и по нашим с мамой лицам пытается составить картину происходящего.
– Всё хорошо, милый! Есть новости?
Вот только папа не дурак! Он видит наши слёзы и трясущиеся подбородки. Наверняка слышал обрывки фраз и все понимает. Но как отменный актёр продолжает играть роль:
– Марьяна, какого чёрта ты здесь устроила! Шагом марш в свою комнату и если уж соизволила спуститься, то будь добра, приведи себя в порядок! Смотреть противно!
– Тоже мне новость! – шмыгаю носом. – Лимит нормального общения опять закончился?
– Нана, – лезет с упрёками мама. – Игорь прав! Умойся, причешись, сними этот безобразный балахон с себя, а потом поговорим. Спокойно. Все вместе. За чаем.
– Это без меня, – прогоняет зевоту отец. – Мне нужно срочно уехать.
– Ну конечно! – прикрыв глаза, усмехаюсь. – У тебя всегда есть дела поважнее собственной дочери!
Не дожидаясь очередной лавины оскорблений, несусь к себе. Снова совершенно одна. Снова наедине с пожирающими душу страхами. Какого лешего всё разом свалилось на мои плечи? Булатов, Сава, отец – жизнь словно испытывает меня на прочность, ждёт, когда сломаюсь. Тресну. Упаду. Сдамся. И если честно, я в шаге от этого. Происходящее вокруг – слишком для одной меня. Наверно, папа прав: я проблемная, бедовая, глупая.
Смотрю в окно, бесцельно копаюсь в шкафу с одеждой, пытаюсь отвлечься на новости в социальной сети и даже открываю учебник по физике, лишь бы только перестать думать о словах отца, своей никчёмной жизни и, главное, о Саве. Мысли о нём сводят с ума, а необъяснимое предчувствие надвигающейся беды, лишает последних крох самообладания. Я падаю. Прямо посередине комнаты. На пол. И не скрывая своих чувств, ору. Плевать, что меня услышат. Неважно, что подумают соседи. В своей боли я растворяюсь без остатка.
Не знаю, сколько проходит времени: я не смотрю на часы. Не пытаюсь зарядить севший мобильный: единственный человек, чей голос имеет значение, сейчас всё равно недоступен. Следуя маминому совету, ползу в ванную комнату. Собственное отражение вгоняет в уныние: это не я! Чёрные круги под глазами, распухший нос, вместо волос – мочалка. И эта мерзкая отметина во всю щеку. Что со мной стало? Где та Марьяна, которая ещё недавно горделиво задирала нос и умела звонко смеяться в лицо всем трудностям?
Умываюсь ледяной водой. Не жалея волос, деру их массажной щёткой. Но снять с себя толстовку Ветрова не поднимается рука.
Когда жажда становится невыносимой, а живот скручивает от голода, набираюсь смелости, чтобы спуститься. Надеюсь, что мать уехала в фонд, а отец всё ещё не вернулся. Правда, глубокий аромат арабики, насквозь пропитавший собой квартиру, намекает, что я снова просчиталась.
Маму нахожу в гостиной. Вопреки своим пунктикам касательно чистоты, она сидит на диване с кофейной чашкой в руках. Спина застыла в напряжённой позе. Взгляд устремлён к чёрному экрану телевизора. А градины слёз на её бледных щеках окончательно что-то надламывают внутри меня. Хлёстким ударом крапивы по оголённым нервам приходит осознание собственной жестокости. Это я довела мать до слёз. Она не ошиблась, сказав, что я чёртова эгоистка, в погоне за правдой бегущая по головам.
– Прости меня, – не решаясь приблизиться, стою на последней ступени и намертво цепляюсь за перила. – Я наговорила лишнего.
– Все нормально, Нана, – встрепенувшись, мама наспех смахивает слёзы, чтобы я не заметила. Поздно. – Мы все на нервах. Это нормально. Сделай себе кофе и иди ко мне. Нам надо поговорить.
Она хлопает свободной рукой по дивану и даже улыбается. По-доброму. По-настоящему. И я таю. Как мало надо моему истерзанному сердцу! Мне так не хватало мамы, её внимания и заботы, что радуюсь каждой крохе. Послушной собачонкой бегу на кухню и мысленно умоляю кофемашину работать чуть быстрее. А после, совершенно позабыв про сахар, спешу обратно. К маме. Хрупкая чашка дрожит в руках. Нежная кофейная пенка сливается в причудливые узоры. Но дойти до дивана я так и не успеваю.
Скрежет ключа в замочной скважине сменяется скрипом входной двери и вынуждает меня замереть. Уже в следующее мгновение на пороге появляется отец. А за ним взлохмаченный и измождённый, но такой родной Ветров.
– А вот и мы, – с неподдельной радостью в голосе сообщает папа и по-отечески хлопает Саву по плечу.
Он что-то говорит ещё. Активно жестикулирует, на ходу снимая ботинки. Его опустошающая депрессия бесследно испарилась. Отец снова бодр и свеж. Только всё это уже неважно.
Дурацкая чашка летит из рук, разбиваясь вдребезги о светлый ламинат. Вместе ней к чёрту посылаю свои страхи. Со всех ног бегу к Ветрову. Потеряв всякий стыд, запрыгиваю в его объятия и несвязно шепчу, как скучала, как ждала его, как люблю…
– Привет, обезьянка, – влажным дыханием щекочет ухо Сава, крепко подхватывая меня за ягодицы.
Между нами не остаётся ни миллиметра свободного пространства. Вокруг нас – ни души. Наш мир одномоментно сужается до размеров тесной прихожей. Есть только мы.
Голоса родителей растворяются в гулком биении наших с Ветровым сердец, а мои губы безошибочно находят обветренные Савы. Прямо под носом ошеломленного отца мы на мгновение забываемся: слишком долгой и мучительной оказалась разлука.
Трепетное тепло обволакивает измученное сердце, являя собой любовь. Ни о чём не жалею, ничего не боюсь. В крепких руках Ветрова таю, как кусочек сахара в кипятке. Теперь знаю: всё не зря! Этот долгожданный момент стоил многочасового общения со следователем и недовольства отца. Всё отпускаю: обиды, подозрения, вопросы. Я счастлива. Я люблю.
– Кхе, кхе, – нарочито громко напоминает о себе папа. Мне даже не нужно на него смотреть, чтобы понять: он в бешенстве.
– Нана! Господи! Стыд-то какой! – верещит мать и судя по её голосу, который становится всё громче, подбегает ближе. – Что всё это значит? Сава! Игорь!
– Нана, – нехотя оторвавшись от моих губ, шепчет на ухо Ветров. Сбивчиво. Тихо. Только для меня.
– Нана, – повторяет, с трудом совладав с реальностью. – Ещё немного и твои родители вернут меня за решётку.
– Глупости, – губами тянусь за новой порцией счастья. – Я люблю тебя, Ветров. Слышишь?
– Гори оно всё синим пламенем, – срывается Сава и начинает кружить меня по коридору, сильнее прижимая к своей груди.
От него пахнет потом и чужой грязью. Волосы засаленные. Одежда мятая. А отросшая щетина бесцеремонно царапает нежную кожу моих щёк. Кто бы мне сказал, что однажды именно это сделает меня счастливой, рассмеялась в лицо. Зато сейчас выпустить Саву из жадных объятий просто не могу. Это сильнее меня. Я скучала. Неистово. Невозможно. До боли скручивающей в три погибели. До ледяной дрожи, сводящей в судорогах тело. Я так боялась потерять Саву, что до сих пор не могу поверить: Ветров вернулся.
– Савелий! – гремит отец, сотрясая стены. – Поставь Марьяну на ноги немедленно! Не вынуждай меня пожалеть о твоём освобождении.
– Что я говорил? – усмехается Ветров и опускает меня на пол. – Ещё успеем наверстать упущенное, обезьянка!
Сава игриво подмигивает, а я, не сдерживая улыбки, киваю. Больше нас ничто и никогда не разлучит.
– Боже, что за вонь? – морщится мама, аккуратно прикрываясь ладонью. – Савелий, немедленно ступай в душ!
– Ладно, – воодушевлённо соглашается Сава и щёлкает меня по носу. – Ирина, права! Я похож на бомжа. Я скоро, не волнуйся!
Ветров срывается с места и, постоянно оглядываясь в мою сторону, спешит к лестнице.
– Главное, что тебя отпустили! – заворожённо шепчу, зубами терзая зацелованные губы, а потом оборачиваюсь к отцу, напрочь позабыв про его недавнее рычание. – У нас всё получилось, правда? А ты сомневался!
– О чём ты, Нана? – на мгновение замерев, непонимающе смотрит мне в глаза Ветров.
– Булатов забрал заявление. Мы победили! – ликую от переизбытка радости, еле сдерживая себя, чтобы не захлопать в ладоши, как в детстве.
– Правда? – Сава переводит недоумённый взгляд на отца. Интересно, почему папа ему не сказал?
– Нет! Нет! – взмахивает руками старик и на глазах сникает. Отцовский взгляд вмиг перестаёт искриться, и даже моё неприличное поведение отступает на задний план. – Марьяна слишком торопит события. Статья в газете ещё даже не вышла!
– Какая статья? – наступает очередь Ветрова хмуриться. – О чём вы говорите?
– Тогда как тебе удалось, папа? – не обращая внимания на вопросы парня, нападаю на отца. – Почему Сава дома?
– Это временно, – смахнув проступившие на лбу капельки пота, беспомощно пожимает плечами. – Адвокат постарался. На время следствия Савелий будет находиться дома под подпиской о невыезде. Но я не теряю надежды, что до суда всё же не дойдёт.
– Мне объясните! – требует Ветров, растерянно хлопая глазами. Голос сухой. Встревоженный. Получить свободу и тут же её лишиться – такая перспектива сведёт с ума любого.
– Я вчера утром сдала анализы, – подбегаю к Саве, – чтобы понять, чем накачал меня Булатов.
Вижу, как в напряжении заострились скулы на любимом лице, и чтобы хоть как-то разрядить обстановку, переплетаю наши с Савой ладони. – А ещё все-все рассказала журналистам, – чувствую, как ступаю по тонкому льду, как рука Ветрова в моей мгновенно каменеет, а ноздри широко и шумно начинают раздуваться. Какого чёрта, отец умолчал? На что надеялся?
– Зачем, Нана? – глухо произносит парень, выискивая весомую причину в моих глазах.
– Мы уверены, что Булатов-старший спустит дело на тормозах, когда узнает, как развлекается его сынок.
– Бред! – взрывается Ветров и, расцепив наши ладони, нагоняет отца. – Не надо никаких журналистов! Шума не надо! Отмените все! Пожалуйста! Не втягивайте Нану в это дерьмо!
– Поздно, Савелий! Да и не в интересах Булатова раздувать трагедию. Вот увидишь, парень, и недели не пройдёт, как его ублюдок заберёт заявление.
– Вы разве не понимаете, – Сава бесцеремонно хватает отца за рукав. – На кону репутация вашей дочери. Нану же сожрут!
– Иногда приходится чем-то жертвовать, Савелий, – едва справляется с собой старик, недовольным взглядом елозя по напряжённой ладони Ветра, продолжающей рьяно сжимать дорогую ткань делового костюма. – Репутация Наны против твоей свободы. Согласись, парень, неравные понятия. Первое отмоем, а вот начинать жизнь с колонии – заведомо её загубить.
Ветров насупясь мотает головой, а я, сжав губы, сглатываю очередной плевок в душу. Для меня само́й нет ничего важнее свободы Савы, но слова отца в очередной раз задевают за живое.
– Хватит болтать! – подаёт голос мама. – Предлагаю решать проблемы по мере их наступления. А сейчас, мальчики, вам обоим не помешает горячий душ и вкусный ужин.
– Да, – угрюмо соглашается Ветров и, утопая в своих мыслях, возвращается к лестнице. Проносится мимо, даже не взглянув на меня.
– Нана, хватит! – зовёт мать. Она, разумеется, видит, как жадно я смотрю на удаляющуюся фигуру парня и вот-вот разревусь. – Помоги лучше накрыть на стол, дочь!
Мы приступаем к ужину спустя полчаса в абсолютной тишине, лишь изредка нарушаемой лязганьем вилок по австрийскому фарфору. Я не ем. Не могу. Смотрю на Саву, на отца, на мать. Мы в тупике. Каждый в своём. Ветрова грызёт сама мысль, что не он стоит на моей защите, а я на его. Отец продолжает думать сосредоточенно о чём-то своём, не отводя взгляда от бокала с вином. Мать нервно нанизывает на вилку тушёные овощи и под густыми ресницами прячет слёзы. Я же продолжаю терзать рукава чёрной толстовки.
– Савелий, – вздрагиваю от громкого отцовского баса. – Пока всё не утрясётся, переходишь на домашнее обучение. Понял?
– Да, – не поднимая головы, бурчит Ветров.
– А я? – затаив дыхание, смотрю на отца. Без Савы я в школу не вернусь.
– А с тобой что не так, Марьяна? – подперев кулаком подбородок, устало цедит папа. – Краснота спала, как и обещал врач. Завтра можешь вернуться к занятиям.
– И к тренировкам! – вставляет свои пять копеек мама. – Мне надоело врать и придумывать оправдания твоим прогулам. Или ты добиваешься, чтобы тебя отчислили?
Ещё немного и оторву чёртовы рукава – так сильно дёргаю мягкую, давно растянутую ткань. Хочу возразить, попросить отсрочку, но не могу вымолвить ни слова. Да и какой смысл что-то объяснять, когда никого не волнует моё состояние. Кроме Савы.
– Игорь Александрович, – не знаю, как у Ветрова получается держать себя в руках, когда жизнь откровенно над ним издевается. – Простите, что лезу не в своё дело, но отпускать Нану одну в школу сейчас просто опасно.
– Савелий, не говори ерунды! – вспыхивает мать. – Ваш лицей – оплот безопасности!
– А одноклассники – агнцы божие, – иронизирует Ветров и, отложив в сторону вилку, обращается к отцу: – Попытка изнасилования, помноженная на бездушные слухи и сдобренная журналистскими выдумками, – вам вообще нет никакого дела до дочери?
– Савелий! – возмущённо пищит мать. – Как ты смеешь?
Правда, Ветров делает вид, что не слышит, продолжая добиваться реакции отца.
– Может, ты и прав, – расправляет тот плечи и открыто смотрит в ответ. – Неделя-две ничего не изменят, а спокойнее будет всем.
Не успеваю вздохнуть с облегчением, как папа продолжает:
– Только давайте, дети, договоримся на берегу, – чувствуется неловкость в его голосе. – Больше никаких совместных ночёвок. Надеюсь, Савелий, ты понял намёк?
– Папа, – краснею, как помидор.
– Не переживайте, Игорь Александрович, – уверенно, без тени смущения парирует Ветров. – Пока я рядом, с головы Наны не упадёт ни один волос. Даю слово. Обидеть её – последнее, чего хочу. Да и в моих чувствах не сомневайтесь.
– Ну-ну, – хмыкает отец и залпом выпивает содержимое бокала. – Можно подумать, я не был молодым и горячим. Ладно, – встаёт из-за стола, – у меня ещё много дел.
Как по команде и мама вскакивает следом, суетливо начиная убирать грязную посуду.
– Ни один волос, значит? – ёрзаю на стуле, не сводя глаз с Савы.
– Ни один, – на полном серьёзе подтверждает Ветров.
– Пока ты рядом?
– Я всегда буду рядом, Нана, не сомневайся, – качает головой, нежно-влюблённым взглядом окончательно сводя меня с ума.
– Мне тоже даёшь слово? – насмешливо уточняю, заведомо зная ответ.
– Да, Нана, даю, – твёрдо стоит на своём Ветров. Поспешно киваю, ощущая, как уши от смущения начинают гореть огнём, тогда как Сава спокойно подкидывает дров: – В этом мире у меня нет ничего важнее тебя, Нана. Никогда не забывай об этом.
И снова киваю. А потом, повинуясь зову сердца, с жёсткого стула пересаживаюсь на колени к Ветрову и вынуждаю его позабыть про ужин.
Всю следующую неделю мы проводим в четырёх стенах и как сиамские близнецы не отходим друг от друга ни на шаг, расставаясь лишь на ночь, да и ту безжалостно сокращаем до пары часов. Вместе делаем уроки и, укутавшись в старый плед, на балконе считаем звёзды. Таскаем с кухни крекер и до темноты смотрим старые комедии в гостиной. Утопаем в нежности и никак не насытимся друг другом. Наши мобильные давно сели, а зарядки к ним закинуты в дальний угол: в наш уютный мир мы не спешим приглашать посторонних. Каждый вечер с потаённой надеждой встречаем с работы отца и по одному его взгляду понимаем: всё без изменений. Булатова не страшит моё заявление, а голос прессы никак не может пробиться сквозь стену тотальной коррупции и равнодушия. Втайне от Савы даю ещё несколько интервью и по просьбе отца звоню Симонову и Осину. Парни располагают правдой, но давление на них со стороны Булатова куда сильнее моих слёз. Ветров не знает, даже не догадывается, какое безумие творится за стенами квартиры, а я не спешу ему сообщать. Да и зачем?
Неделя нашего заключения плавно перетекает в две, а после и в три. Огненно-рыжий пейзаж за окном давно сменился ноябрьской моросью и безысходной серостью, а желание вернуться к обычной жизни своей иллюзорностью всё чаще вгоняет в уныние. И как бы мы с Савой ни поддерживали друг друга, день «Х» становится всё ближе. Отец всё чаще не спит ночами, запираясь в своём кабинете, а я, вместо сна утыкаясь носом в подушку, беззвучно вою и молю Всевышнего о свободе для Ветра. Если бы я только знала, что мои молитвы слишком быстро и слишком буквально будут услышаны.
О том, что с Савы сняты все обвинения, мы узнаем поздним воскресным вечером. Мне никогда не забыть радость на отцовском лице и скупые слёзы в уголках его впалых глаз, когда он с диким возгласом выскочил из своего кабинета, сжимая в руке смартфон.
«Получилось! Сава, получилось!» – повторял он, как заведённый, а мы до само́й ночи не могли поверить в чудо. Булатов-старший забрал заявление прямо накануне суда. Мы не вдавались в подробности, почему он передумал, главное же – результат?
Смех, слёзы, тесные объятия и бесконечные слова благодарности – ту ночь мы по праву назвали вторым днём рождения Ветрова. А наутро мы с Савой отправились в лицей.
– Вы уверены? – спрашивает мама за завтраком. – Быть может, не сто́ит спешить? День-два ещё проведёте дома?
– Нет, – невнятно отказываюсь, запихивая в рот омлет. Да и вопрос решённый! Нам с Ветровым настолько надоело сидеть взаперти, что ноги сами несут нас на учёбу. – Да я уже и Синичку обрадовала, что мы приедем.
– А где Игорь Александрович? Почему он не завтракает с нами? – Сава не меньше моего спешит покончить с едой.
– Дайте ему отдохнуть. Эти недели дались ему непросто.
Можно подумать, кому-то было легко. Но я молчу. В нашем доме только-только поселилось хрупкое счастье. Ни к чему его прогонять.
– Сегодня ты на развозке?
– Да, – кивает мама и, шумно выдохнув, начинает поторапливать нас со сборами. – У меня важное совещание утром, не подведите!
По привычке взявшись за руки, мы с Савой бежим наверх за рюкзаками, а после накидываем куртки и спешим к лифту. На лице Ветрова улыбка, в глазах – уверенность, что всё будет хорошо. Немного завидую, прогоняя дурацкое предчувствие провала.
– Эй, – Сава треплет меня по затылку и, пока лифт медленно едет вниз, притягивает к своей груди. Размеренный ритм любимого сердца моментально прогоняет страхи, а низкий голос пробирается под кожу: – Ничего и никого не бойся, Нана. Я буду рядом. Пусть только кто-нибудь попробует хоть слово сказать в твой адрес.
И я верю. Я всегда верю Ветрову. И буду верить. Он не подведёт, правда?
– Сава, – и всё же волнение не отступает. – Пообещай, что в этот раз все останутся целыми и невредимыми.
– Ну, не знаю, – тянет Ветров, явно издеваясь надо мной.
– Сава! – смотрю на него снизу вверх и мысленно умоляю не делать глупостей.
– Ладно-ладно, – сдаётся Ветров и оставляет мимолётный поцелуй на моих губах. – Обещаю! Обойдёмся без кулаков.
Лифт останавливается. Мама вылетает первой. Она никак не может смириться с тем, что я влюблена. Ещё больше её раздражает моё нежелание прятать свои чувства под маской напускного приличия. Я не вижу ничего постыдного в любви, но маму не переубедить.
Спешим за цокотом её каблучков к чёрному кроссоверу и без промедлений садимся на заднее сидение. Мама заводит двигатель, но тут же вспоминает о самом, по её мнению, важном:
– Нана, я говорила с Юлией Петровной. Она согласилась дать тебе последний шанс. Сегодня после уроков обязательно её набери и на лёд. Уяснила?
– Ага, – щекой прислоняюсь к мощному плечу Ветрова, про себя проклиная спортшколу и дурацкое фигурное катание. А потом вскрикиваю: – Вот чёрт! Я забыла мобильный с зарядки забрать!
– Дырявая твоя голова, – причитает мать и, не успев выехать с парковки, резко тормозит. – Одна нога здесь, другая там! Ну, чего сидишь!
Сжимаю ладонь Ветрова, безумно не желая от него уходить. Но мама права: остаться без связи в первый учебный день – гиблое дело. Чмокаю Саву в щеку, обещая вернуться через пару минут, и бегу к дому.
Домофон. Лифт. Поворот ключа. Чтобы не разбудить папу, входную дверь оставляю приоткрытой, а сама, забыв скинуть обувь, несусь к лестнице. Но подняться мешает удушающий запах табака и рваный кашель отца. Выбравшись из своей комнаты, папа неподвижно стоит у окна на кухне.
– Не обнадёживайся на его счёт, дочка, – произносит холодно, не удосужившись на меня взглянуть. Отец снова весь помятый, словно не спал всю ночь. Воротник рубашки расстёгнут, галстук висит на честном слове. Зажав между пальцами тлеющую сигарету, он отрешённо смотрит в окно.
– Я тебя не понимаю, папа.
Позабыв, что забежала всего на минуту, подхожу ближе. Знаю, что между нами с отцом дикая пропасть. Коктейль из обид, недосказанностей и претензий. Но прямо сейчас мне становится нестерпимо жаль старика. Как ни крути, это именно он вытащил Саву из ямы. Ценой бессонных ночей и срывов, постоянных звонков и встреч. Будет нелишним снова сказать спасибо.
Повиснув на родном плече, слежу за направлением отцовского взгляда. Там, во дворе, навалившись на край багажника, Сава скрестил на груди руки и, запрокинув голову к небесам, покорно ждёт, когда я к нему спущусь.
– Что с ним не так, папа? – предчувствуя неладное, чуть громче повторяю свой вопрос и сильнее впиваюсь пальцами в крепкие плечи отца.
– Всё так, Марьяна, – сигаретный дым едкими кольцами подбирается к носу, настойчиво отравляя сознание и будто случайно напоминая о той злосчастной ночи, когда всё так же было в проклятом дыму. – Просто не хочу, чтобы ты страдала.
– Папа, посмотри на меня! – дёргаю отца за руку и широко улыбаюсь. – Я счастлива! С ним счастлива!
– Это меня и пугает! – резко развернувшись, он виновато смотрит на меня. – Сава тебя бросит, дочка, вот увидишь.
– Неправда! – сиплю, задыхаясь то ли от дыма, то ли от возмущения. Зачем отец со мной так? За что? – Сава меня любит!
– Тебя любит, а меня никогда не простит! – сгорбившись папа тушит окурок прямо о столешницу, и из початой пачки достаёт очередную сигарету. Щёлкает зажигалкой и с нескрываемой горечью в голосе добавляет: – Рано или поздно, Марьяна, ненависть этого парня ко мне сожжёт на своём пути всё! Я просто хочу тебя уберечь.
– Мне осточертели ваши с мамой загадки! – нервно заправляю за уши распущенные волосы. – То ты любишь Ветрова, как родного, души в нём не чаешь, меня готов растоптать ради него, то пытаешься сделать из Савы монстра!
– Марьяна, – качает головой отец, явно сожалея, что завёл этот разговор. Широкой ладонью трёт лоб и, впустую уставившись в стену, соображает, как завершить беседу. – Никакой Сава не монстр. Это, скорее, я чудовище.
«Знаю». Но снова молчу: другого отца у меня нет. Вместо этого вдохновенно описываю Ветрова:
– Сава самый лучший! Смелый! Добрый! Заботливый! С ним я живу! Я даже не думала, что можно быть настолько счастливой!
Отец беззвучно открывает рот, а у меня щиплет в глазах от проклятого дыма. Пытаюсь его от себя отогнать. Размахиваю руками. Но случайно задеваю поднос с кофейными чашками. Те падают, с грохотом разбиваясь вдребезги. Правда, отцу всё равно.
– Я виноват перед Савелием. И поверь, мне никогда не искупить своей вины.
Всё вокруг утопает в клубах сигаретного дыма. Осколки чашек хрустят под тяжёлыми ботинками. А неугомонное сердце барабанит в такт неровному дыханию. Я ничего не слышу и не замечаю вокруг: есть только отец и его долгожданная правда, которую он вот-вот озвучит.
– Ты коришь себя за то, что не забрал Саву сразу? – помогаю ему признаться, в томительном ожидании переступая с ноги на ногу. – Думаешь, Ветров не простит тебе, что провёл столько лет в детском доме?
– Нет, – смеётся папа. Нервно. Пугающе. Как шизофреник из фильма ужасов. И лихорадочно выпускает на свободу новую порцию дыма. – За то, что своими руками сделал из него сироту.
– Что? – по битым стёклам невольно пячусь. Путанице в моей голове нет ни конца, ни края.
– Это я виноват в смерти его родителей, – своим признанием, как бейсбольной битой, отец бьёт наотмашь, моментально лишая почвы под ногами. – Я, Марьяна!
– Бред! – качаю головой, не желая верить. Всё что угодно, только не это! Но долбанный дым, как свидетель отцовских грехов, не оставляет сомнений: отец не лжёт.
– В ту ночь в салоне твоего автомобиля пахло гарью.
Меня трясёт и начинает тошнить. Каким бы мерзавцем ни был мой отец, он не убийца. Нет!
– Всё так! – хрипит он, даже не думая оправдываться.
– Ты убил их? – безжизненно сиплю. Заклинаю отца ответить «нет». Я поверю! Больше никогда и ни о чём его не спрошу. Но папа кивает, в довесок убивая и меня. Из груди вырывается нечеловеческий стон. Господи, почему так больно?
– Ты поэтому не искал Саву, да? – слова путаются, как и мысли в голове. Слишком они страшные, чтобы быть правдой.
– Да, – выдыхает отец. Хотя какой он мне отец после этого.
Правда выворачивает наизнанку. Рукавом вытираю слезы, застилающие собой всё вокруг, а потом отчаянно смахиваю со стола всё, что только можно.
– Я тебя ненавижу! – ору навзрыд. – Ненавижу!
Обессиленно падаю на пол. Мои рыдания смешиваются с удушающим кашлем. Безвольное тело трясётся от судорожной дрожи. Внутри пустота. Вакуум. Чернота! Осознание жестокой правды лишает рассудка.
Отец подходит к окну и раскрывает его настежь. Поток холодного ветра не даёт окончательно потерять себя. Вздрагиваю, когда от сквозняка хлопает входная дверь, и пытаюсь встать. Находиться рядом с этим недочеловеком в его доме, носить его фамилию – выше моих сил. Но прежде чем сбежать навсегда, задаю один-единственный вопрос:
– За что? Что такого они тебе сделали, чтобы ты запросто поджёг их дом?
– Поджёг? – как от оплеухи дёргается отец. – Нет! Нет! Я ничего не поджигал, дочь! Я не убийца! Я виноват в их смерти, потому что струсил, но я их не убивал!
Совершенно незнакомый мне мужчина, в котором ещё минуту назад я видела своего отца, хватается за голову и начинает объяснять:
– Я должен был Ветровым денег. Много денег, дочка! И в тот день приехал просить отсрочки. Знал, что Дима последний день в городе. Они с Мариной ждали возвращения Савелия, чтобы отправиться в отпуск. Я слишком долго подбирал слова. Несколько раз подъезжал к их новому дому, но никак не мог отважиться на разговор. Вернуть Диме долг, означало, разорить нашу семью.
– И поэтому ты решил уничтожить чужую? – собираю себя по кусочкам и встаю на ноги. Те ватные, непослушные, но я заставляю их идти. Здесь я больше не останусь!
– Всё не так, Марьяна! – громыхает отец, запуская табуретом в стену. Снова грохот. Я даже не вздрагиваю. Внутри всё выжжено дотла. Ни чувств. Ни эмоций. Ни желания жить. Дрожащими руками цепляюсь за стену и бреду к выходу. Снова и снова повторяя одно и то же: