Я решил идти дальше по набережной: ветер почти перестал, и такое красивое утро, солнце в лицо – это ли не счастье? Там можно будет пройти дворами до Сенного, надо будет только свернуть за кафе. Я хорошо знаю Питер, теперь ещё лучше, чем раньше. Помнишь расположение мусорных баков, знаешь «кормовые» места – у всех есть такие, секретные.
Шёл я медленно: куда торопиться? Да и ботинок на правой ноге прохудился – он изначально был с отклеивающейся подошвой, но я её латал, сколько мог. Иногда удивительно, как люди выкидывают такие крепкие, почти новые вещи. Я ношу эти ботинки уже два месяца, ещё с зимы.
Знакомые дома – красивые, величественные, но будто пыльные. Это ничего, пойдут дожди, и смоют всю грязь. Я люблю свой город, в нём есть особое, нечто такое, чего нет ни в Москве, ни в Пскове – какое-то чувство собственного достоинства. Москва она практичная, она прогнётся легко, если это будет выгодно, только надо ли так? Петербург – нет. Это очень важно – уметь сохранить какой-то стержень в себе, не прогнуться, не продаться.
Около девяносто пятого дома я остановился постоять: хотелось ещё посмотреть на Фонтанку. В голову лезло всякое, вот так начнешь думать, вспоминать – не остановишься, потому я и говорю себе каждый раз – это вредно, забудь. В шестьдесят я вышел на пенсию, Ира ещё продолжала работать и постоянно брюзжала, что она «содержит меня». Я старался не обращать внимания. Тогда я и начал думать о здоровье, бегать по утрам, а потом выходил во двор, играть с мужиками в домино. Мы выпивали, да, но всегда очень умеренно.
Однажды, это был будний день, я выходил на пробежку, а она осталась дома ещё в халате, она никуда не торопилась. Странно, – подумал я, ей ведь пора на работу, может, первый урок отменили? А когда я вернулся с пробежки домой, я увидел новый замок в двери. Мой ключ не подходил, и я настолько остолбенел, что не знал, как реагировать. Я позвонил соседке, но дверь открыла незнакомая женщина – оказывается, наши соседи недавно съехали и вместо них теперь жила совсем другая семья. Ира с ними уже познакомилась и предусмотрительно сказала, что живёт одна. Мне не поверили, когда я сказал, что я Ирин муж, пригрозили психушкой, и я вынужден был уйти.
Я пошел в милицию, и в сопровождении сержанта вернулся обратно, но дверь нам никто не открыл – очевидно, она таки ушла на работу. Я ждал её у школы, но её встречал другой мужчина. Она бросила на меня всего один взгляд и прошипела «уходи», в этом слове было столько ненависти, что я до сих пор не могу понять за что. Я попытался поговорить, но этот хахаль пригрозил, что ударит меня, я не оступился, и он правда мне врезал. Они ушли, а я вернулся в милицию, и с тем же сержантом мы пошли домой ещё раз.
Она открыла дверь и глядя мне в глаза сказала, что видит меня впервые, что я тут не живу, и что это её квартира. Сержант попросил предъявить документы или хотя бы войти внутрь, но она ответила, что у неё гости (конечно, тот самый хмырь, что заехал мне по уху) и что она имеет право отказать в таком гостеприимстве, что было сущей правдой. Сержант что-то промямлил, и она захлопнула дверь. Я стал барабанить в дерматин, но сержант меня оттащил и с злостью прошипел, точно как моя жена часом раньше, что мне лучше уйти отсюда и что я им всем доставляю неприятности.
Я вернулся в отделение и написал заявление об утере паспорта. Меня оставили ночевать в камере, потому что она как раз оказалась свободной, а мне некуда было идти. Наутро меня выпустили и я, всё в той же потной футболке поплёлся обратно. Я стоял перед парадным, когда они вышли. Я ничего ещё не успел сказать, как её мужик врезал мне по зубам. «Ты что, не понял что ли? Отвали от неё, урод». Я не успел сказать ему, что мы не разведены официально, что квартира на моё имя – теперь, задним числом, я думаю, она наплела ему, что мы в разводе и что я продолжаю донимать её. Не знаю, что-то в этом духе, наверное.
Я жил у одного мужика, из тех, что я знал по домино, но он пил, пил запойно, и я пил вместе с ним. Потом приехала его дочь и выгнала меня. Я обратился в школу, где работал, с просьбой дать мне какую-то справку, но директор сменился, слава богу, меня опознала Зоя Борисовна, учитель физики, но моё личное дело оказалось без фотографии. С этой справкой я пошёл в паспортный стол, но мне там сказали, что этого мало, нужна справка от БТИ с пропиской, а в БТИ мне справку выдавать отказались без паспорта. То же самое получилось и со свидетельством о рождении – справка, что я работал в школе такой-то никого не интересовала, я обивал пороги, но тщетно. Я хотел взять справку на квартиру из Росреестра, но без паспорта доказать, что я – это я не мог. Знал бы – бегал бы по утрам с паспортом в кармане.
Потом я пришёл к Игорьку. Мы с ним учились в одном классе, в 87 школе. Он жил всё там же, на Сытнинской. Он приютил меня, но сразу сказал, что только на два месяца: его дочь развелась с мужем и жила у них, через два месяца она должна была рожать. Я прожил у него два месяца, за это время он обратился в суд, но ничего добиться не удалось – выяснилось, что представлять меня в суде могут только родственники или адвокат, которому надо платить. Близкие друзья сделать ничего не могли. Однако Игорёк добился того, что в моём районном отделении милиции согласились ещё раз сходить со мной домой на переговоры. Я знал, что это бессмысленно, но другого ничего придумать не мог. Точнее, я хотел дождаться, пока Ира уйдёт и вскрыть замок. Она могла уничтожить мои документы, но она точно оставила бы свидетельство на собственность, а в нём было моё имя. Со свидетельством в руках, я бы мог что-то сделать.
Но, как я и предполагал, Ира спокойно посмотрела на меня, на мента, что меня привёл, и ответила, что видит меня в первый раз. Она очень вежливо попросила больше её не беспокоить, иначе она позвонит Белоголовцеву. Я не знал, кто такой Белоголовцев, но сержант побелел как полотно и, заикаясь, пообещал, что это не повторится.
В квартиру я, конечно, не залез – храбрости не хватило. И к Игорьку не пошёл – было стыдно его беспокоить. Я везде был как бедный родственник: меня выслушивали, качали головой, но в глазах всех женщин – жен друзей и их дочерей, я видел недоверие. Мне не верили, или считали, что я сам виноват. И, чтобы никого не смущать, я пошёл ночевать на вокзал, на Витебский. Сначала казалось, это только один раз, а потом я что-нибудь придумаю, восстановлю документы, найду кого-то, кто поручится за меня и подаст от моего имени заявление в суд. Но, наверное, именно в тот момент я и сдался. Это и была та грань, что разделила меня на «до» и «после».
Так я оказался на улице. Не верится, что ещё два года назад я был обычным пенсионером, играющим по субботам в домино во дворе. Я даже с небольшим снобизмом смотрел на бездомных собак. А теперь я такой же как они: я шарахаюсь от занесенной руки и трясусь при виде пьяной компании. Моя история не слишком красивая, наверное, в чём-то виноват и я сам, но так уж получилось, что я опустил руки, а теперь ничего не поправить. Да и как я могу вернуться: куда? К кому?
У рынка мне повезло, кто-то выкидывал картонные ящики из-под фруктов, а я ещё издалека заприметил, что там лежат мятые помидоры. После помидор, правда, может быть изжога, но если только их ничем не заедать, а у меня осталась ещё горбушка утренней булки в кармане.
Человек, выкинувший ящики только-только повернул назад, а я уже бросился вперед. В животе бурлило, хотелось есть. Я хотел было схватить помидор, но тут почувствовал, что меня кто-то толкнул. Я обернулся, это был заросший босой мужчина со злыми глазами, судя по всему моложе, чем я, и на улице совсем недавно.
– Слышь, дед, это моя территория!
– Тише-тише, – умасливал его я, – тут же на всех хватит! Я много не съем. Один тебе, один мне – всё по-братски.