Соавторство

Глава 38. Лодка

Лодка покачивалась так мягко, что он чуть не заснул. Он был бы не против. А ещё лучше – заснуть и проснуться в своей кровати. Тёплой и сухой.

О том, что было бы хорошо, если бы у кровати сидела мать, он не думал. Он знал достаточно, чтобы понимать: если женщину разрубили на куски и вот-вот бросят их в озеро, она больше не будет сидеть у твоей кровати, как бы сильно ты её ни любил. Он просто хотел, чтобы всё поскорее закончилось.

Виктор лениво работал вёслами, словно отсрочивая то, что он собирался сделать. Не собирался – должен был. Мальчишка рядом трясся от холода. И от страха, наверное, тоже. Виктор и сам был готов затрястись – но не от холода, не от страха, а от осознания содеянного. Он смог. И не только смог – почти закончил. Мыслями Виктор был уже на десяток часов впереди ситуации – он не сидел в лодке с расчленённым трупом жены у ног и напуганным ребёнком со свежеискалеченной психикой, а попивал охлаждённое пиво в любимом кресле, выйдя сухим из воды и разом избавившись от тех, кто делал его существование невыносимым. И, конечно, жизнь его с этого момента необыкновенным образом налаживалась, а вопросов никто ему не задавал. Задумавшись, он даже перестал грести, и лодка застыла, так и не добравшись до середины озера, как планировал Виктор. Потом взгляд его упал на дно лодки, и он словно очнулся от транса. Со злостью налегая на вёсла, он отрывисто, хрипловатым голосом сказал:

– Развяжи. Надо. По одному. Бросать.

Вместе с бесцветными словами изо рта Виктора вырывался пар. Стало ещё холоднее.

Он послушно развязал мешок, хотя и не понял, зачем. Половину тела – ту, что промокла, пока он добирался до лодки, – сковала корка льда. По крайней мере, так ему казалось. А это значит, что его ждала пневмония. Линда всегда пугала его пневмонией, но до сих пор ему удавалось её избегать, несмотря на частые простуды и не всегда благоразумное поведение. Теперь же, когда матери больше не было рядом, чтобы в очередной раз напугать его – хотя в этот раз, похоже, это были бы не пустые привычные слова, – он понял, что избежать её не удастся. Не тогда, когда он остался один. Он заболеет и умрёт. От пневмонии всегда умирают. Так говорила Линда. Правда, она не упоминала, что София пневмонию перенесла и вполне себе выжила. Но София – особый случай. Всегда особый.

– Бери пакет и бросай как можно дальше, – услышал он голос Виктора.

Они уже добрались до середины озера. Фонарь у лодочного домика теперь казался крошечным и тусклым. Виктор вынул из внутреннего кармана куртки припасённую флягу с водкой и сделал пару глотков. Гениальный план его состоял в том, чтобы разбросать куски Линды по всему озеру, а не скинуть их все в одном месте. Он был уверен, что так никто ничего не заподозрит. Содержимое фляги только укоренило эти мысли. Поэтому Гросс-старший с азартом махал вёслами, перемещаясь туда-сюда, и вместе с сыном бросал из лодки пакеты с частями Линды на разные расстояния.

Он смотрел, как Виктор разудало бросает в тёмную воду тёмные пакеты, как его тёмные глаза смеются с каждым всплеском в ночной тишине, как он вытряхивает последние тёмные капли из фляги себе на язык, омерзительно причмокивает. Последний пакет оказался в руках не у Виктора – у него. Снова последняя ниточка, которая должна была оборваться, и оборваться по вине Виктора. Он не знал и не хотел знать, какая именно часть матери была у него в руках. Он знал лишь, что это была та часть, которую он отчаянно любил и которая любила его. Та часть, которая хотела защитить его и увезти подальше от этого монстра. Та часть, которую он не смог защитить. Та, которую он должен был выпустить в воду, навсегда попрощавшись. Та, которую он должен был отпустить.

И та, которая его изменила.

Виктор, увидев, как в воду плюхнулся последний пакет, от радости засмеялся и похлопал сына по спине. Хлопки получились вялые, потому что водка действительно была всё ещё годной. Как и всё остальное, что он выпил к этому моменту.

Сын как-то неуверенно улыбнулся и в ответ похлопал его по плечу. Робко и неуверенно. «Щенок умеет улыбаться, а не только с кислой рожей сидеть», – подумал Виктор. Но это, конечно, никак не изменит его судьбу. Ни одна улыбка не способна изменить чью-то судьбу. Тем более такая кривая и неуверенная. Тем более когда необходимо избавиться от свидетеля, соучастника и причины всех его бедствий. Виктор прочистил горло, собираясь сказать пареньку что-нибудь на прощание, как тот вдруг зажал руками рот и в ужасе уставился на воду.

– Что? – недовольно спросил Виктор.

– Там… Она…

«Всплыла, – подумал Виктор. – Всплыла, сука». Он наклонился к воде, пытаясь рассмотреть всплывший пакет.

Но пакета не было. Линда действительно была там, и он просто констатировал жестокий факт. Он подумал о Софии. Подумал, что Виктор и её мог бы разрубить на куски, всякое могло случиться. Рано или поздно. Даже хорошо, что она умерла не так. Подумал о пшеничной муке, которую они с матерью недавно купили, чтобы испечь большой пирог и хоть немного поиграть в нормальную жизнь. Подумал о чистящем порошке, похожем на снег и на эту муку. Подумал, что мешок с головой Линды был на удивление лёгким. Подумал, что не должен знать таких вещей.

Никто не должен.

– Там ничего нет, – сказал Виктор, так и не увидевший на поверхности озера никакого пакета. Повернулся, чтобы… И тут уже стало неважно, чтобы «что», потому что перед Виктором вдруг качнулось удивительно прекрасное и удивительно тёмное звёздное небо, а потом наступила какая-то невесомость.

В одну руку он вложил всю боль, что мучала его со смерти Софии и до этой секунды, в другую – всю ярость за то, что тот сделал и что заставлял сделать его, а сердце и так уже переполнял страх – страх того, что произойдёт с ним самим, если он ничего не сделает. Так что он толкнул Виктора с такой силой, какой тот никак не мог ожидать от невзрачного задохлика, коим считал сына. Он толкнул его руками, толкнул его сердцем и всей своей разбитой душой.

Раздался не всплеск, а большой чавкнувший бултых!, который он будет помнить ещё очень долго. Виктор удивился и даже на несколько секунд призадумался. В мозгу блеснула какая-то догадка. Было кое-что, о чём Виктор, в пылу опьяняющего всемогущества, необходимости поскорее избавиться от тела и изрядного количества алкоголя не подумал. Попросту забыл. Мозг его был не способен в такой ситуации учесть все факты сразу. Тем более как-то связать это с бесхребетным, промокшим и напуганным мальчишкой.

А вот он не забыл. О да, было кое-что. Кроме безграничного отчаяния, кроме понимания, что пьяный отец легче поддастся толчку, кроме внезапной невыразимой злости, окутавшей его, когда он держал в руках последний пакет с частичкой Линды, и необъяснимой отчётливости, прокричавшей ему, что действовать надо было прямо сейчас, было кое-что ещё. Кое-что очень важное. Кое-что решающее.

Виктор не умел плавать.

Совсем.

Глава 39. Бессилие и страх

Бессилие и страх – этих слов было достаточно, чтобы охарактеризовать нынешнее положение дел. Первое, конечно, относилось к ним. Второе – ко всем остальным (хотя и к ним тоже, конечно, но признаваться в этом никто не собирался). Обломок карандаша впился Хендрику в ладонь, но он этого даже не заметил. Все его мысли были заняты телефонным звонком. Выслушав все, что он должен был выслушать, Хендрик медленно повесил трубку, с удивлением посмотрел на выступившую на руке кровь, перевел взгляд на часы. 09:43. Момент, который он запомнит как окончательный крах их слабой и позорной надежды на то, что им не придётся больше страдать от собственной беспомощности. Ещё как придётся. Пока они не остановят это.

Хендрик достал из ящика стола несколько бумажных салфеток и обернул ими ладонь. Кровь всегда пугает. Особенно в больших количествах. Особенно, когда следующей может пролиться твоя. Люди были напуганы, и Абсорбент преуспел в том, чтобы страх их становился всё сильнее. Потому что больше всего пугает даже не возможная смерть от рук маньяка, а непонимание, откуда её можно ждать. Непонимание того, как он выбирает жертв. Почему именно их. Незнание того, было ли в твоём прошлом какое-то пятно, которое может привести к тебе убийцу. Но даже всё это не усиливало страх настолько, насколько его форсировала мысль о том, что все эти жертвы могут быть совершенно случайными. Просто оказались не в том месте не в то время. Случайно попались психопату на глаза. Паника и паранойя – вот что накроет город, если позволить этим мыслям и предположениям оплести население. Поэтому они усиленно продолжали искать связь между убитыми и возможные мотивы, убеждая людей, что они обязательно их найдут. Но Хендрик знал – это маловероятно. Лучшие из них уже изучили всё, что можно. Хендрик склонялся к тому, что этим троим действительно просто не повезло – и это было хуже всего. Опаснее всего. Страшнее маньяка, убивающего блондинок или даже детей. У него самого уже начиналась паранойя, особенно когда он проходил по улице и видел подходящего под не особенно богатые приметы (возраст, рост) мужчину. Но Кто знает, может, это именно Абсорбент только что прошёл мимо него? Кто знает?

К сожалению, не Хендрик Пярн.

Они даже не могли обратиться к какой-то конкретной группе населения – женщинам, студентам или жителям определённого района – с отчаянным призывом покрепче запирать двери и не впускать в квартиры посторонних. Это было бы откровенным признанием в собственном бессилии, но Абсорбент лишил их даже этого. Не могут же они обратиться ко всем жителям, чтобы те были осторожнее в любой точке города, будь то улица, торговый центр или стоянка, а то и даже собственная квартира, не контактировали в идеале вообще ни с кем, а лучше всего круглосуточно сидели дома, никому не открывая. Такого полиция себе позволить не могла. А вот Арво Саар – вполне, и сделал он это ещё до того, как у населения могли бы возникнуть подозрения в собственной небезопасности. Арво ускорил события. Его страсть к драматизации на этот раз оказалась имеющей под собой почву. Во всяком случае, это стало ясно теперь. Когда у них по-прежнему не было никаких зацепок.

Зато был четвёртый труп.

Глава 40. Крики

Крики разносились над тёмным озером совсем недолго. Виктор кричал скорее от злости, чем от понимания происходящего. Вскоре он навсегда скрылся под водой, и воцарилась первозданная тишина. Ни одна душа не была обеспокоена.

В том числе и его собственная.

Умиротворение и покой. Он посидел немного в лодке, в любую минуту ожидая увидеть всплывающего на поверхность Виктора, готового разорвать его на куски, но ничего подобного не произошло. Это был обычный, нормальный мир, а не какой-то ширпотребный хоррор, что крутят глубокими вечерами по ширпотребным же каналам. Это был обычный, нормальный мир, и в нём вдрызг пьяные ублюдки, не умеющие плавать, не возвращаются из глубин озёрной тьмы, чтобы отомстить обидчику.

Какими бы жестокими ублюдками они ни были.

Он взялся за вёсла и стал грести к берегу. Усилия пришлось приложить немалые, но они стоили того. Он втащил лодку на берег и привязал на место. Сел на песок рядом и уткнулся головой в колени. В конце концов, он был всего лишь ребёнком, за одни сутки лишившимся обоих родителей. Он просидел так, размышляя, что теперь с ним будет, до самого рассвета. Гладь озера оставалась неподвижной. Ни Линда, ни Виктор не добрались до солнечного света, и так было лучше для всех.

Зато до него солнечный свет добрался, пригрев его макушку. Он поднял голову, и у него захватило дух от увиденной картины. Озеро больше не было чёрным и мрачным, лес не был острым и пугающим, песок не был тёмным и опасным. Вместо этого перед его глазами раскинулась практически идиллическая картина: ещё не очень тёплое, но уже ласковое утреннее солнце освещало аквамариновую озёрную гладь, тёмно-зелёный лес наполнился птичьим пением, мягкий песок под ногами высох и превратился в золотистый. Жизнь продолжалась. Жизнь была прекрасна. С Линдой ли и с Виктором, или без них.

Он встал, отряхнул песок и побрёл к дороге.

Глава 41. Капитуляция

Капитуляция была единственным выходом. Абсорбент не запугает его своим «теперь ты соучастник». Это ещё надо доказать. Он ничего не сделал. Даже пальцем не тронул беднягу Маркуса. Зато если всё оставить как есть, ситуация только усугубится.

Почему он вообще ещё в игре? Он совсем спятил? Отто задумался. Наверное, всему виной то сотрясение пару месяцев назад. Не зря его так сильно тошнило. Или он симулировал тошноту? Чёрт, точно уже и не вспомнить. Может, тогда повредились какие-то сосуды, потому что как ещё можно объяснить то, что он до сих пор не позвонил в полицию?

Он знал, почему. Это лишило бы его истории. Книги. Будущего. Он уже слишком вовлечён, чтобы всё бросить. Рукописи нельзя бросать, иначе какой в них толк? Отто вздрогнул. Нет, нельзя так думать. Нельзя. А можно – открыть сайт «Саара» и полюбоваться на Маркуса. На то, во что он превратился. Зрелище было ужасным, но откуда всё-таки Саар берёт все эти фото? Почему так старательно выставляет всё напоказ? Почему так живо интересуется всем, что связано с Абсорбентом? Дело, конечно, громкое, для таких, как Саар, – просто бомба, но всё-таки… Только ли профессиональный интерес тут замешан? Абсорбент говорил про журналистов. Арво пишет хорошие статьи, но хорошую книгу написал бы вряд ли. И всё-таки, как фотографии оказались у него так быстро? Как он смог так обставить полицию?

А что если?..

Арво Саар – Абсорбент. От этой мысли Отто вздрогнул. Возможно ли такое? Если окажется, что это Саар, он не удивится. Арво всё-таки немного псих. Достаточно взглянуть на все его статьи и колонки. И фотографии. Если он сдаст Абсорбента полиции, то узнает, кто это.

Но потеряет свою книгу…

«Это ты псих, Отто, – подумал он. – Конченый псих. Иди в полицию, пока он не убил ещё кого-нибудь, иначе это будет на твоей совести и ни на чьей больше».

Отто быстро, пока не передумал, надел решительно сдёрнутое с вешалки пальто, бросил в карманы ключи и телефон. Надо ли брать ID-карту? Наверняка да. Отто припомнил, что она должна быть в одном из ящиков стола. И хотя это противоречило его же логике, Отто вышел из квартиры без какого-либо удостоверения личности. Меньше всего ему хотелось, чтобы его имя извозили в грязи, сделав его соучастником и укрывателем убийцы. Тогда ни один человек никогда больше не купит ни одной его книги. Отто Вернелл не должен ассоциироваться с жуткими убийствами Абсорбента и несчастным Маркусом Якобсоном. Он должен ассоциироваться только с литературой.

Отто шёл по улице, прекрасно понимая, что якобы забытое удостоверение личности и слёзные мольбы сохранить его имя в тайне вряд ли помогут избежать огласки, но надеялся, что как-нибудь справится. Решит, что делать, на месте, по ситуации. Чем увереннее шагал Отто, тем меньше этой самой уверенности оставалось у него в душе. Что, если они не смогут вычислить Абсорбента? Что, если они не смогут дать ему защиту? Что, если они решат ловить на живца? То есть на него, Отто. Подобные вопросы вызывали в нём желание развернуться и пойти домой, но что ему делать потом? Ему не выбраться из этого дерьма в одиночку. А выбираться уже пора. По-настоящему пора. Воспоминание о Маркусе заставило Отто ускорить шаг.

– Ай!

Задумавшись, Отто налетел на женщину с бумажным продуктовым пакетом в руках, набитым доверху. От удара из пакета вывалилось два кроваво-красных яблока.

Женщина что-то пискнула. Отто с трудом оторвал взгляд от яблок, контрастирующих с чёрным асфальтом, и посмотрел на неё. Каштановые волосы, мягкий взгляд, обветренные губы. Хелена. Как-то раз он даже набрался смелости пригласить её к себе, по случаю чего сделал грандиозную уборку, но она в ответ лишь улыбнулась и сказала, что лучше бы выпила чашку кофе в каком-нибудь кафе. Денег у Отто тогда не было совсем, поэтому затея так и не реализовалась. Хелена ему нравилась. Он даже хотел подарить ей несколько своих книг, но передумал. Хелена жила в квартире снизу и была миниатюрной, доброжелательной и порядочной женщиной. Такой, по крайней мере, он себе её представлял.

– Прошу прощения, – извинился Отто, поднял яблоки, чья глазированная кожура, очевидно, пропитанная пестицидами, нисколько не повредилась от удара об асфальт, и положил их обратно в пакет.

– Всё в порядке, – улыбнулась Хелена. Она почти всегда ему улыбалась. Отто это нравилось.

– А вы?

– Что? – не понял Отто.

– С вами всё в порядке?

– Конечно.

– У вас было такое лицо…

– Какое?

Хелена пожала плечами и снова улыбнулась. Учитывая, что Отто направлялся в полицию рассказать об Абсорбенте, глупости, которую он совершил, связавшись с ним, и убийстве, которого он не совершал, но не мог избавиться от мысли, что мог его предотвратить, лицо у него, должно быть, было не самым приветливым.

– Мне пора, – бросил он.

– О, конечно.

Они кивнули друг другу и разошлись. Отто выругался про себя. Милая, приветливая Хелена. Знала бы она, чем он занимается последнее время, не спрашивала бы, всё ли с ним в порядке. Вероятно, не спрашивала бы ничего – даже близко к нему не подошла бы. Отто вдруг почувствовал себя отвратительным подонком. Быстрее, быстрее, хоть как-то попытаться очиститься от этой грязи, исправить хоть что-то! Алые яблоки на асфальте всё ещё стояли у него перед глазами. Фотографии с места убийства Маркуса тоже. Кровь, повсюду кровь, на теле, на листве… Присыпанная белым порошком… Интересно, что Хелена будет делать с этими яблоками? Можно сделать яблочный пирог. Посыпать его сахарной пудрой…

Отто понял, что сходит с ума, и остановился прямо посреди улицы. Наклонился, упёршись руками в колени, и постарался успокоить сбившееся дыхание. Это всё паника. Любой бы запаниковал на его месте. Он ещё хорошо держался. Отдышавшись, Отто пошёл дальше, стараясь не думать ни о чём, кроме тех слов, что он скажет в полиции. «Он меня заставил. Он мне угрожал. Я не сделал ничего плохого». Но всё это, во-первых, было неправдой, а во-вторых, в любом случае не было достойным началом.

К тому моменту, как Отто добрался до здания полиции, он был совершенно спокоен и даже придумал вразумительную речь. Он был готов шагнуть навстречу судьбе. Он всё делал правильно.

Телефон в кармане звякнул. «Рекламщики», – поморщился Отто. Ему периодически предлагали то куриное филе со скидкой, то кредит на выгодных условиях, то участие в лотерее. Телефон звякнул ещё раз. И ещё. Отто разозлился и вытащил мобильник, чтобы выключить звук. Взгляд зацепился за сообщения. Незнакомый номер без названия. На рекламу похоже не было.

Было похоже на кое-что другое.

Не веря своим глазам, Отто третий раз перечитывал пришедшие смс.

Ты нарушаешь условия, Отто.

Никакой полиции. Забыл?

Сделаешь неверный шаг – пожалеешь.

Этого не может быть! Отто воззрился на полицейское здание прямо перед ним. Как он узнал?! Откуда у него его номер? Что ему делать? Пройти несколько шагов и найти убежище у служителей закона? Или отступить, потому что неизвестно, что этот маньяк сделает дальше? Вдруг он где-то поблизости, совсем рядом с ним?! Отто в панике заозирался, сжимая в руке телефон. Все теперь казались подозрительными. Полиция под боком больше не внушала спокойствия. «Сделаешь неверный шаг – пожалеешь». Нет, единственный выход покончить с этим – прямо перед ним. Отто сделал несколько шагов к зданию, и телефон в руке звякнул снова. Он отчаянно не хотел смотреть, что написано в сообщении, но удержаться не смог.

Отто, не играй с огнём. Ты же хочешь ещё пожить? Спорим, что хочешь. Так не рой себе могилу.

На лбу Отто выступила испарина. Он точно где-то рядом. Он его видит.

Телефон звякнул опять.

Не стой как истукан около полиции, Отто. Иди домой, и я сделаю вид, что ты усвоил урок и больше не станешь нарушать условия. Иди домой, Отто. Если хочешь ещё когда-нибудь там оказаться.

Никто поблизости не держал в руке мобильник и не писал сообщений. Но кто-то из них точно был Абсорбентом. А вдруг это Хендрик Пярн?! Стоит в своём кабинете и смотрит на него из окна, на свою марионетку, решившую найти убежище в стенах, где он король? Боже! Отто весь вспотел. Пока телефон не звякнул снова, он бросил его в карман и быстрыми шагами направился к безопасности.

Домой.

Глава 42. Постель

Постель была мягкой, уютной и тёплой. Совсем такой, как в детстве, когда он прибегал к Линде, гонимый ночными страхами, и укладывался рядом с ней. Она бережно накрывала его своим одеялом, оно пахло лавандовым ополаскивателем для белья. И все страхи отступали.

Он не знал, сколько часов проспал. Проснулся он от громкого стука в дверь. Потом стучать стали в окна. Потом входная дверь открылась. Он подумал о том, что с удовольствием съел бы сейчас миску кукурузных хлопьев с молоком. И о том, что, наверное, это вряд ли будет возможным.

Машину, конечно, обнаружили у озера, потому что из них двоих водить умел только Виктор. Он же просто бросил её там, потому что ничего другого ему не оставалось. В каком-то тумане он всё-таки дошёл до дома, хотя идти пришлось долго, забрался в постель Линды и, обессиленный, мгновенно уснул.

Найдя машину, они, конечно, заинтересовались, что она там делает и кому принадлежит. Не обнаружив в доме Виктора, на которого был зарегистрирован автомобиль, никого, кроме испуганного и весьма немногословного ребёнка, от которого они ничего не смогли добиться, они снова вернулись к озеру.

К тому времени, как они нашли два трупа, один из которых больше напоминал расфасованное мясо, он всё-таки съел тарелку хлопьев. Одна из них, женщина, оставшаяся в доме, сама предложила ему позавтракать. Пока они опознавали тела, женщина нашла в стиральной машине его старую пижаму и запачканные кровью носки, которые он бросил туда вчера, прежде чем одеться в уличную одежду и выйти с Виктором навстречу тёмной воде и мокрому песку. Женщина ужаснулась, упаковала носки в прозрачный пакет и стала его о чём-то расспрашивать, но он не мог понять ни слова из того, что она говорит. Он не мог перестать думать о лавандовом одеяле, и единственное, чего он хотел – это вернуться в кровать. В конце концов она позволила ему это.

Хотя, конечно же, нет. Вместо этого она сказала:

– Это место преступления, дружок. Я не могу позволить тебе вернуться в кровать, прости. Можешь прилечь в своей комнате.

О том, что это место преступления, она догадалась, споткнувшись о ковёр, который Виктор принёс в максимально вычищенную спальню Линды и бросил ровно на то место, где кровь так и не отмылась от паркета. И ещё побрызгав каким-то спреем вокруг ковра и по всей комнате. Потом она куда-то позвонила, кого-то вызвала, и в доме стали появляться и появляться люди.

Когда Виктора и Линду опознали, они уже знали, что произошло, как и где. От него по-прежнему мало чего смогли добиться. Они не понимали – он достаточно пережил, чтобы отвечать на эти кошмарные вопросы. Чтобы снова погружаться в эту бездну. Он хотел выплыть из неё, но какая-то часть его понимала, что отказом говорить ничего не изменить. И когда один из них, шокированных и качающих головами, жутко жалеющих его и ходящих взад-вперёд по дому, самый молодой и красивый, подошёл к нему с блокнотом и ручкой и сказал: «Я задам только два вопроса. Всего два, хорошо? Это очень важно. Пожалуйста, ответь на них, и я оставлю тебя в покое, обещаю. Не будем тебя мучить», он кивнул. Молодой и красивый приободрился и спросил:

– Это твой отец убил твою маму?

Он кивнул.

– Ты видел, как он это делает?

Он снова кивнул, и рот его скривился. Он отвернулся, чтобы не смотреть на этого стража порядка. Какой от них толк, если их никогда нет рядом, когда они так нужны?

– Хорошо, – сказал молодой и красивый, записывая что-то в блокноте, и он подумал – что же здесь такого хорошего?

– Мне очень жаль. Правда, – добавил он, зачем-то потрепал его по голове и вышел из комнаты.

Через две минуты приятная женщина с мягкими светлыми волосами и тёплым голосом с участием склонилась над ним:

– Я представляю, через что тебе пришлось пройти. Это ужасно. Мне очень, очень жаль. Но мы справимся. Вместе. Всё будет хорошо. Ты мне веришь?

Никто из них не догадался, что он помогал ему. Помогал Виктору складывать собственную мать в чёрные пакеты и сбрасывать её в озеро. Помогал Виктору опуститься на дно озера вслед за Линдой. Принимал участие в том, что они называли «чудовищным преступлением». Пусть и поневоле. Не было ни одной причины и ни одного следа, чтобы они догадались. Никто даже не подумал об этом, поэтому и близко представить себе не мог, через что на самом деле он прошёл. Хорошо, что в последний момент что-то подсказало ему отвязать лодку и запустить её в свободное плавание по озеру. Он шёл, толкая её, до тех пор, пока вода не стала доставать ему до подбородка, потом оттолкнул её в последний раз, сильно, так же, как Виктора, и лодка обиженно отползла от него. Они подумали, что это несчастный случай, с Виктором-то, не умеющим плавать и пьяным (он подтвердил обе эти характеристики). Он знал, что обезопасил себя от лишних вопросов. И что ничего и никогда уже не наладится. Это он знал совершенно точно.

Именно поэтому он кивнул в ответ.