Соавторство

Глава 66. Полупроводник

Полупроводник – вот кто Отто для него. И настоящим проводником никогда не станет, хотя он и внушил ему именно это. Чтобы быть чистым, без примесей полуправды проводником, нужно обладать всей информацией. И хотя они с Отто преследуют разные цели, но идут одним путём, стараясь сосуществовать, всё равно: он пытается вложить в Отто больше, чем тот может принять, больше, чем тот может понять. Было кое-что, чего Отто знать не следовало, как и не следовало знать его – их – будущим (по)читателям. Кое-что, снижающее градус, направляющее страх перед необъяснимыми убийствами по какому-то нелепому, неясному книжному признаку в концентрированную и вполне понятную первопричину. Первопричину, которую знать ни Отто, ни кому-либо ещё не следовало.

Увидев Аннику в автобусе, он не мог оторвать от неё взгляда. Светлые волосы, тёмно-зелёное пальто, небольшая пёстрая книжка в руках. На одной из остановок она подняла голову от страниц и задумчиво посмотрела куда-то сквозь него. Наверное, обдумывала прочитанное. А вот у него возможности обдумать увиденное уже не было. Что-то в нём ярко вспыхнуло и тут же перегорело. Всё, что он считал забытым и преодолённым, ураганом пронеслось перед ним яркими красками, и он, обессилев от такого внезапного напора, превратился в пожухлую оболочку, дочерна выжженную изнутри.

Карие глаза Анники вновь обратились к книге, а он всё пытался успокоить разбушевавшееся сердце, неистово пытающееся вырваться из клетки-тюрьмы рёбер. Перед ним была не Анника. Перед ним была София. Такой, какой он её помнил. Такой, какой она была в тот день, когда села в тот автобус. В тот день, когда он видел её в последний раз. Она вернулась. Словно и не было этих тридцати лет. Всё это время она где-то существовала, когда он распадался на части. Когда девушка вышла из автобуса, он пошёл за ней, даже не отдавая себе в этом отчёта. Стоя у информационного стенда в торговом центре, он разглядывал не его, а витрину кафе, где она заказала себе коктейль. Её глаза. Её лицо. Её волосы. Даже её пальто. Всё это время она где-то существовала. Может, ездила в транспорте и читала книжки, может, заказывала коктейли, может, улыбалась и щебетала по телефону, может, примеряла платья, может, фотографировала их, может, сидела на скамьях в торговых центрах. Всё это время. И когда он, многие годы распадавшийся на куски, многие же годы пытавшийся собрать себя обратно, когда он, обнаруживавший, что некоторые куски восстановлению не подлежат, справлявшийся и с этим, когда он смог остановить бесконечное рассыпание на осколки, София снова решила появиться. И распад пошёл по новой. Но на этот раз у него уже не было сил бороться с ним и склеивать себя заново.

Он убил Аннику, чтобы остановить этот распад. Слишком больно. Он убил Софию, чтобы она больше никогда не вернулась. Слишком поздно. Не более чем самозащита. Никакого триумфа. Никакого наслаждения. И даже никакого удовлетворения. Просто спокойствие и осознание того, что он в безопасности.

Потом он понял, что удовлетворение убийство Анники ему всё-таки принесло. Внутри шевельнулось колючее беспокойство. Он вспомнил отца. Вспомнил, что, если бы не он, тот безжалостно утопил бы сына в озере вслед за расчленённой женой, а потом, возможно, и любого, кто подвернулся бы ему под руку убийцы. Вспомнил, как остановил его тогда. Самым верным способом. И что в нём всегда было больше от матери, чем от отца. Ситуация с Анникой – просто неприятное недоразумение, он никогда бы не повторил этого снова. Просто всё вышло из-под контроля. Нет, он не такой, как его отец. Он тот, кто останавливает таких, как его отец.

Но сам остановиться он уже не смог.

Глава 67. Не к лицу

Не к лицу ему было многое – но всё же самым безобразным выражением его награждала зависть. Хотя посещала она его реже, чем многих других, если уж появлялась – бросалась подтачивать с утроенной силой. Наверное, единственным случаем, когда Отто по-настоящему завидовал, хотя и отрицал это перед собой, был Огрызок. Зависть эта смешивалась со злостью на себя и свою никчёмность, что давало не лучший результат. Но зато давало и пинок – Отто решал, что в этот-то раз он обязательно справится, сделает всё, что нужно, и даже какое-то время действительно работал с мстительным упоением. Когда же серая пелена спадала, он понимал, что снова потонул в этой своей бессильной зависти и чувствовал себя отвратительнее некуда. Его тошнило от одного этого слова – зависть. Нет, это не про него. Не про Отто. Это так, ерунда какая-то. Настоящего гена зависти у него нет. Не передался. Папаша его мог похвастаться целым букетом отборных генов – зависти, собственничества, мстительности. Ничего из этого ему не передалось, так что, может, он и не был его сыном. Может, он вообще был приёмным – потому что материнским умом, например, тоже не блистал. А вот откуда взялось это омерзительное самокопание и самобичевание – ещё вопрос. Абсорбент был прав с самого начала – он ему нужен. Ему нужен хоть кто-то, способный его встряхнуть. И, конечно, помочь наступить кое-кому на хвост. На большой, роскошный, амбициозный павлиний хвост.

Блестящим образованием Отто похвастаться не мог. Но и Огрызок никогда не был каким-то выдающимся учёным. Когда-то (боже, как давно это было!) они вместе начинали в сигаретном ларьке, работая посменно, потом ларёк превратился в маленький магазинчик с расширенным ассортиментом, Отто – в грузчика, а Огрызок – в уборщика (засранец всегда искал пути выживания попроще, вот и теперь строгает книжонки; впрочем, кто бы говорил). Со временем маленький магазинчик перерос в средний, и работы у них прибавилось, а перерывов для болтовни убавилось. По правде сказать, тогда Огрызок был самым тупым человеком из всех, кого Отто вообще встречал, поэтому они и так общались меньше, чем могли бы, а под конец Отто просто молча и сурово таскал коробки, пока Огрызок точил лясы с одними посетителями, параллельно убирая плевки за другими. Зарплата у него по сравнению с зарплатой Отто тоже была больше похожа на плевок.

А теперь они поменялись местами.

Каким-то непостижимым образом Огрызок превратился в редкого вида бабочку, счастливую, богатую и всеми желанную, за книгами которой по совершенно непонятным Отто причинам выстраивалась очередь, и чьи издатели, поговаривают, уже не знают, куда прятаться от докучливых желающих приобрести экранизационные права.

А вот он превратился в жалкую личинку, из которой никак не может вырасти хоть что-то мало-мальски стоящее. Но в этом не было его вины. И хотя его вины не было ни в чём и никогда, он был твёрдо уверен: тут-то он точно ни при чём. Огрызок не сделал ничего особенного, чтобы оказаться там, где он сейчас, ему просто повезло, но ведь и Отто не сделал ничего особенного – вот ему просто не повезло. Нет, ему правда очень не повезло. Может быть, больше всего – когда он родился.

Тряхнув головой, пытаясь сбить чёртовы мысли, как ртуть на градуснике, Отто недовольно поморщился – шея затекла и резким движениям не обрадовалась. Он отправился в туалет, и там поморщился ещё более недовольно – когда обнаружилось, что туалетная бумага закончилась, и обнаружилось чуть позднее, чем нужно. Отто невольно представил, как он использует по прямому назначению книги Огрызка, и ему стало легче. Правда, вскоре злорадство погасила усталость. Несмотря на неё, Отто сел за компьютер и зашёл на форум. Открывая единственный диалог, который у него там имелся, он уже знал, что напишет. Да что там, он знал это давно. Давным-давно. С самого сотворения мира.

И даже раньше.

Глава 68. Соавторство

Соавторство – не всегда добровольный и осознанный процесс. Иногда оно не имеет абсолютно ничего общего с радостью совместной работы, мелкими творческими конфликтами и нахождением консенсуса. Иногда ты не можешь остановить этот процесс, как бы ни хотел. Иногда ты не можешь отбросить факт соавторства и перешагнуть через него, как бы ни старался. Иногда – например, когда твой соавтор мёртв уже лет тридцать. И всё равно тебя не отпускает.

Отто Вернелл не имел никакого отношения к соавторству. К настоящему соавторству. Лотта, её дом и городок сыграли свою роль, так что их вполне можно считать соавторами. Но главными были не они. Виктор Гросс – вот кому принадлежат эти лавры. Эти, и бывшие, и будущие. Именно Виктор дал ему в своё время толчок. Залил ему в душу бензиновую дорожку, которая только и ждала, чтобы в один прекрасный момент вспыхнуть и сжечь всё вокруг. Виктор стал незаслуженным и непризнанным соавтором всех этих убийств. И от этого никуда было не деться. Именно поэтому он решил, что никогда не назовёт его имя. Не назовёт причину. Не будет упоминать его, чтобы он навсегда исчез, стёрся с лица Земли и никогда больше не вернулся.

Потому что когда он вернулся, вернулся вместе с Анникой в её зелёном пальто, задумчиво читающей потрёпанную книжонку, он был намерен остаться. Не спрашивая разрешения, не интересуясь мнением, не обращая внимания. Словом, так же, как делал, когда ещё был жив. Много лет назад. Он лишь говорил. Не слушал. Говорил, говорил, смеялся этим отвратительным смехом, снова и снова возвращая его в тот день, когда он беспомощно стоял перед ним в заляпанных кровью носках и гадал, сколько ещё продержится. Виктор всё говорил и говорил, и он с радостью вырвал бы ему голосовые связки и выбросил их в самую вонючую помойку, но не мог. Он заставил его замолчать – тогда. И думал, что навсегда. Должно было быть навсегда. Но нет.

Анника поплатилась за сходство с Софией и его нестабильное душевное состояние. Он понимал это. Но остальные… В сентябре вернулся Виктор, взял в руки измазанную грязью и кровью кочергу и с наслаждением ударил ею прямо в стену. В ту самую стену, которую он все эти годы так старательно возводил. Отделявшую его от его детства. От того дня, когда всё изменилось. Он старался, чтобы не изменилось ничего – по крайней мере, в нём самом. По крайней мере, необратимо. Но от него уже ничего не зависело. Он уже ничего не мог сделать. Камень, брошенный в спокойную тихую воду, нарушает её спокойствие, хочет она того или нет. Она дрожит, и от её дрожи по поверхности расходятся круги, постепенно замирая. Но камень уже внутри, уже опустился на дно, и вода ничего не может с ним поделать. Он останется в ней навсегда. Вряд ли кто-то будет его вытаскивать. Вряд ли кому-то до этого вообще есть дело – ведь внешнее спокойствие ровной глади уже восстановлено. Виктор бросил камень в его озеро словно бы невзначай, так же непринуждённо, как бросал пакеты со своей женой в ночную воду. И камень этот опустился на дно его души так же, как его мать опустилась на дно тёмного озера. Только вот Линда перестала существовать, превратилась в тлен, рассыпалась в прах, исчезла. А вот камень никуда не делся. Он был слишком тяжёл. Слишком огромен. Дети не должны носить в себе такие камни. К тому времени, как он это понял, он понял и то, что своих детей у него не будет. Не должно быть. Виктор Гросс должен был закончиться на нём.

Камень по-прежнему гнил в нём, но со временем его окружила стена, призванная хранить его существование в тайне и не дать ему вырваться наружу – призванная похоронить его. Он долго её строил и постепенно сам поверил в то, что это поможет. Долгое время это действительно помогало. Пока вдруг не вернулась София.

А за Софией, конечно, не мог не последовать Виктор. Линда была слишком слаба, слишком мертва и, наверное, слишком хороша, чтобы вернуться в этот отвратительный мир, где без предупреждения разбиваются автобусы и умирают дочери, где мужья расчленяют жён и сыновья топят отцов. Но для Виктора такой мир был в самый раз, и он вернулся, конечно же, он вернулся. Не мог не последовать за Софией. Своей гордостью и любовью. Любовью, смешанной с ненавистью и жаждой убивать. Виктор с лёгкостью пробил эту стену, словно её и не было, словно он не выкладывал её кирпич за кирпичиком долгих тридцать лет. Виктор Гросс пробил её с пренебрежением и чувством собственного превосходства, осознанием собственного всемогущества и уверенностью в том, что он по-прежнему всем заправляет.

И раз стена так легко поддалась, значит, так оно и было. Не могло быть по-другому, как сильно он ни старался бы себя в этом убедить и заставить себя в это поверить. София позволила появиться в стене трещине, и Аннике пришлось исчезнуть вместе с Софией, чтобы стена не пострадала ещё больше. Но этого оказалось недостаточно. Виктор, увидев его растерянность и разочарование, увидел в нём и себя – не жалкого трясущегося щенка в лодке, тем не менее упирающегося в него своими ручонками, а себя. Виктор улыбнулся и просунул руку в пробитое в стене отверстие. Вытащил из него что-то большое и тёмное. Пахнущее чем-то горелым, а ещё чистящим порошком, мокрым песком и водкой. «С возвращением в ад», – сказал Гросс-старший, а может, ему просто померещилось. Виктор протянул ему ключи от ада, оказавшиеся камнем, который лежал нетронутым все эти годы и который, как оказалось, был не против подняться со дна.

И камень этот был грязным и кровоточащим.

Глава 69. Отто

Отто истекал кровью.

Кровоточили его надежды на то, что он выберется. Кровоточило его эго, вновь потерпевшее поражение. Кровоточила его «Верификация», не дождавшаяся отмщения. И ещё пальцы, которые он обкусал, глядя на монитор в ожидании ответа. Когда он брался за эту книгу, первым делом придумал название и эпиграф. Вторым – структуру. Он решил, что история обязательно будет разбита на главы – для удобства читателей. Мол, дочитаю до конца главы – и спать. Или – так, я закончил на главе сто сорок пять. Сейчас же у Отто было чувство, что он уже дочитал до конца главы. Последней главы своей жизни. Чтение не было увлекательным, скорее мучительным, но закончилось слишком быстро. Он рассчитывал, что у него впереди ещё с полкниги.

Абсорбент, похоже, рассчитывал на что-то другое.

Отто, поморщившись, прижёг водкой содранную кожу на пальцах, сходил на кухню, залил кипятком картофельное пюре в пластиковом стакане, умудрившись порезаться об острую фольгу, открывая крышку. Выругался, прижёг и порез. Хотел вернуться к монитору, но передумал. Ему нужна передышка. Нужно поесть и успокоиться. Как бы ему хотелось оказаться в чистой и светлой больничной палате. Несколько месяцев назад Отто сбил грузовик на круговой развязке Хааберсти, – переходил, где в голову взбрело, а не где положено, но он на удивление легко отделался, хотя уже мысленно похоронил себя, стараясь увернуться от надвигающихся фар. Он провёл в больнице неделю. У него было лёгкое сотрясение, поэтому от наезда грузовика Отто только выиграл – в больнице неплохо кормили, в ней был душ и не было арендной платы. Он симулировал головокружение и остался ещё на несколько дней. Симпатичная медсестра явно что-то заподозрила, но молчала. «Наверное, знает, кто я, – думал Отто. – Наверное, читала мои книги». Он даже хотел подарить ей экземпляр с автографом, но в ближайшем книжном ни одной его книги не оказалось. Отто хотел спросить продавца, не привезут ли в скором времени новую партию, но передумал: писатель, интересующийся дополнительной партией своих книг, – это скорее подошло бы Огрызку.

Почему он об этом вспомнил? Потому что тогда он тоже ел пюре? Или потому что вспомнил о крови – настоящей крови, что он видел в больнице, и той, которая сейчас пульсирует и жжётся, не стремясь застыть, на его руках? Лучше бы он остался там. Сломал бы ногу. Или руку. Левую, чтобы не потерять возможность писать. Тогда Абсорбент бы не втянул его в свою пьесу одного актёра. И одного упрямого глупца.

Хотя, чёрт возьми, он мог бы достать его и в больнице.

Отто доел остывшее пюре и вернулся к монитору. Чат безмолвствовал. Отто зашёл на сайт «Саара»: там как раз вышла отложенная статья – вероятно, с заранее поставленным Арво таймером, – с прижизненными фотографиями убитых, пытающаяся привлечь ещё порцию внимания общественности и выявить закономерность. Пост вышел уже после смерти Арво, и, хотя Саар погиб, «Саар» продолжал жить. Но закономерности не было. Отто сглотнул, только сейчас узрев сходство в цвете волос и глаз одной из жертв с его собственными, но понадеялся, что повторяться Абсорбент не будет. К тому же он не собирается выходить из дома. Но деньги быстро кончатся. Слишком быстро. Может, уже кончились.

Отто закрыл глаза. Представил, что будет, если он не раздобудет деньги. Не сможет заплатить за аренду. Не реабилитируется после «Верификации». Ему нужна рукопись. Нужна эта книга. Эта история. Позарез нужна. Даже с таким риском.

Они оба это знают.

Глава 70. Первая

Первая жертва интересовала Отто больше всего. Его вообще интересовали подробности, и он давал их ему. В разумных дозах. Почему именно она? Как именно? Что толкнуло? Чему она дала дальнейший толчок?

Но Анника не была его первой жертвой. Фактически ею был Виктор Гросс. Хотя можно ли вообще считать его жертвой? Он лишь получил самую малость того, что заслуживал. Он даже не страдал. И вообще, Виктор был убийцей, Виктор представлял угрозу, а он был просто напуганным ребёнком. Это не было запланировано – ни Виктором, ни им самим, конечно. Но сейчас ему хотелось считать Виктора своей жертвой. Хотя работу свою он выполнил плохо, раз спустя столько лет Виктор вернулся.

Но Отто всё же прав – София была первой.

Аннику он выбрал накануне. Это произошло неожиданно, но молниеносно. Можно сказать, это Анника выбрала его. Он проследил её до самого дома, ехал, молча сжимая кулаки, в том же автобусе, что и кучка хористов, так напомнивших ему Софию. Софию-Аннику, стоящую прямо перед ним и с некоторым пренебрежением заглядывающую в папку с нотами около неё. София никогда бы так не сделала. Она разбиралась в музыке. Но мало ли что может измениться за столько лет? А на следующий день рано утром эта легкомысленная девчонка опять отправилась за покупками, и опять в тот же торговый центр, «Рокка-аль-Маре». Ему даже не пришлось скучать перед её подъездом – успев выпить лишь треть кофе в термосе, он увидел, как она выходит, немного сонная, немного раздражённая, но по-прежнему красивая такой знакомой ему красотой. Ему повезло, а затем ещё раз – она снова поехала на автобусе, и ему не составило особого труда держаться неподалёку. Когда он понял, что автобус едет до торгового центра, то обогнал его и успел удачно припарковаться. Даже очень удачно. Когда он вышёл из машины, Анника как раз шла по парковке с красивым бумажным пакетом в руках. Таким же, какой был у неё вчера. Он задумался, но долго искать этому объяснения не стал.

Машин на парковке было немного, а вот людей не было совсем – очевидно, все автовладельцы затоваривались в торговом центре. Это значило, что ему никто не помешает, а Аннике никто не поможет. Его машина была припаркована в «слепой» зоне парковочных видеокамер, так что Хендрик Пярн со своими ищейками не видели, как Анника оказалась рядом с ним и что было потом. Они могли только догадываться. То же было и с истинной причиной – но о ней они не догадаются никогда. Он об этом позаботится. Заботится уже сейчас.

Анника шла по парковке и собиралась последовать за немногими посетителями к дверям торгового центра, но замешкалась. Её внимание привлекло какое-то движение справа. Пока она неуверенно делала несколько шагов, чтобы понять, что там происходит, люди уже исчезли из поля зрения, так что когда она наконец осознала, что она видит, и обернулась, ища чьей-нибудь поддержки, никого уже не было поблизости.

Она была доброй. София. И Анника тоже. Конечно же. Поэтому когда она увидела стоящего на коленях на асфальте мужчину с искажённым болью лицом, одной рукой хватающегося за открытую дверцу машины, а во второй что-то сжимавшего и словно протягивающего ей, привлекая её внимание, она, не увидев больше никого, осторожно направилась к нему. В конце концов, если у него сердечный приступ или что-то вроде того, она не может просто стоять и смотреть. А пока она добежит до дверей центра и позовёт кого-нибудь на помощь, уже может стать поздно. К тому же она всегда может убежать, если что. Анника не знала, если что, но долго об этом раздумывать не стала – хриплый жалобный голос уже проник в уши, заглушая всё своим пожалуйста. Когда Анника подбежала к мужчине, она в ужасе остановилась, поняв, что не знает, что делать дальше. Она бесполезна. «Пожалуйста, скажите им адрес», – протянул он ей допотопный мобильный телефон и прижал руку к сердцу, и она вдруг сразу стала полезной. Когда Анника, машинально взявшая трубку, но услышавшая в ней лишь мёртвую тишину, с удивлением посмотрела на него своими тёмными глазами, он сделал то, что должен был.

Анника не ошиблась. Боль на его лице действительно отражалась – боль от того, что ему придётся сделать. От того, что воспоминания о Софии вернулись. От того, что сама она вернулась, спустя столько долгих лет после того, как он бездумно умолял её об этом. Но уже очень, очень поздно для таких возвращений. Непростительно поздно, неприемлемо. Он этого не заслуживает.

Она оказалась слишком хрупкой. Он ударил её, наверное, слишком сильно – и испугался, что она уже умерла, но Анника только потеряла сознание. Он решил, что это хороший знак. Так будет лучше для них обоих. Он поднял с асфальта пакет, выпавший из рук Анники, и бросил его на заднее сиденье. Прямо на Аннику. Выезжая с парковки, он чувствовал, что сжимает руль слишком сильно, что костяшки пальцев вот-вот прорвут кожу от такого напряжения, но ничего не мог с этим поделать.

Машину он взял напрокат и вернул ещё чище, чем она была. Когда с ID-карты переписывали его фамилию, он недовольно морщился. Не потому, что его при случае смогут отследить, это его не волновало, – из-за самой фамилии. Он всё ещё был частью семьи Гросс. Он не стал менять фамилию, потому что её же носили Линда и София. Он хотел, чтобы хотя бы эта связь между ними оставалась нетронутой.

Он ехал небыстро, не думая о том, что ему делать дальше, не особенно смотря по сторонам. Но когда почувствовал, что вокруг уже какое-то время нет ни души, присмотрелся. Юго-западная окраина, почти граница Таллинна, в утренний час по большей части пустовала. Нымме отгородился от суеты центра сосновым лесом и хранил в себе практически первозданную тишину. Тихий лесной район заставил его задуматься. Он проехал ещё немного, пропустил пешехода, медленно двинулся дальше. Съехал с дороги и остановился. Вокруг не было ни души. Ему снова повезло. Впрочем, везение здесь было ни при чём – просто он делал то, что должен был, поэтому всё и получалось. Он взвалил на спину рюкзак и вынес Аннику из машины. Отнёс её подальше в лесопарк, в котором так контрастно ситуации приветливо играло в свежей летней листве золотое солнце.

Анника не чувствовала боли, когда он, стиснув зубы, раз, другой, третий опускал на неё кочергу. Не умоляла, не кричала. Умоляла ли София, падая в своём чёртовом автобусе, взрываясь в нём, зная, что умолять уже некого? Кричала ли она, зная, что это единственное, что ей остаётся, чтобы в последние свои секунды выкричать из себя всю боль и ужас, умереть очищенной? Успела ли вообще закричать? Он не знал. Но был рад, что Анника хранила молчание. Она так и не успела прийти в сознание. Так и не успела понять, что случилось.

Он тоже не сразу осознал, что произошло.

Осознание приходило постепенно. Он вздрогнул, проехав по пробоине, не заметив её. Вздрогнул, услышав какое-то шуршание сзади, когда машина подпрыгнула. Обернулся. Долго не мог отвести взгляд. Протянул руку, взял бумажный пакет, выбросил его из окна. Проехал ещё пару минут. Снова протянул руку. Пальцы коснулись холодного атласа, по спине побежали мурашки. Что. Он. Наделал.

Что она наделала.

Он скомкал платье, выбросил его и закрыл окно. Надавил на педаль газа.

Изумрудный атлас накрыл собой лужу и пропитался грязной дождевой водой, смешавшейся с пятнами от торта и вина и затем поглотившей их. На этот раз платье было испорчено окончательно, но Аннику это уже не волновало.