Соавторство

Глава 51. Ищейка

Ищейка шла за ищейкой.

После размышлений о прослушке и камерах, сдобренных кристально чистым напитком из морозилки и становящихся всё более навязчивыми, Отто принял решение действовать. План был прост, и, вероятно, глуп (если его предположения не оправдаются) или опасен (если оправдаются). Но ему нужно было делать хоть что-то.

Отто выследил Хендрика после его работы. Полицейское здание на улице Тёэстузе тот покинул поздно, очевидно, из-за никак не продвигающегося дела Абсорбента, но Отто был терпелив. Он должен был знать. Он проследил Пярна до самого его дома, оказавшегося на улице Лембиту, и тот ничего не заметил. Отто с удовлетворением отметил, что у него, оказывается, есть ещё и талант ведения слежки. Почему он никогда об этом не знал?

Отто поспал пару часов, а потом вернулся к дому Хендрика Пярна и засел в расположенной неподалёку круглосуточной кафешке, выхлёбывая один стакан дешёвого, но вполне приемлемого кофе за другим. План Отто был прост, нужно было лишь дождаться появления Пярна. И позвонить по определённому номеру. Но когда полседьмого утра Хендрик появился, появилось и непреодолимое желание разузнать побольше. Поиграть в новую игру. Поэтому Отто убрал телефон в карман и снова последовал за Пярном. Это отвлекало от мрачных мыслей и немного щекотало нервы. Это делало Отто снова живым. Хотя он и не предполагал такого эффекта от своей затеи.

Отто понятия не имел, куда направлялся в такую воскресную рань Пярн, но точно не на работу. Вскоре оба они оказались на остановке Торнимяэ. Когда Хендрик вскочил в подошедший второй автобус, в голову Отто закрались неприятные подозрения, однако он последовал за ним. И лишь когда Пярн вышел на остановке «D-терминал», Отто начал жалеть о своей затее. Но отступить было бы глупо. Отступить значило бы очередное поражение. Отто поражений хватало и без этого.

Хендрик направился в здание паромного терминала, и Отто как бы невзначай последовал за ним, прикидывая, сколько у него с собой денег. Музыкального слуха у Отто не было, но обычного оказалось достаточно для того, чтобы расслышать, какой и куда именно Пярн покупает билет. Денег в кошельке Отто тоже оказалось достаточно – чтобы скрепя сердце купить один палубный билет на тот же паром и на то же время. Посадка начиналась через пятнадцать минут.

Держа Хендрика в поле зрения, Отто поднялся, прошёл через турникеты, приложив карточку-билет к считывающему устройству, прошагал по посадочному коридору и зашёл на паром. Бело-зелёный «Мегастар». «Что ж, – подумал Отто, – раз уж ввязался в очередную игру, играй до конца. Не зацикливайся на деньгах. Играй со всеми требуемыми затратами. В том числе с такими, как билет на паром Таллинн – Хельсинки». Потому что именно туда направлялся Хендрик Пярн. И это было интересно.

Поездка длилась два часа, но Пярн не пошёл занимать место и не пошёл в кафе. Он направился на палубу. А Отто направился за ним. Пока паром не отчалил, на палубе царило безветрие. Осеннее солнце одаривало корабль и пассажиров холодным утренним светом.

Отто не предполагал, что ждёт его дальше, что будет делать Хендрик Пярн и что будет делать он, Отто (последнее зависело от первого), поэтому купил билет только в один конец. А вдруг он задержится до завтра? Уж какое-нибудь круглосуточное заведение в финской столице точно найдётся, а не спать Отто мог довольно долго. Особенно если этого требовало дело. Дело, в которое он ввязался под влиянием минутного порыва и которое могло завести его очень далеко. Или не привести никуда. Очень скоро он это выяснит.

Паром медленно отплывал от причала. Отто посмотрел вниз, на пенящиеся волны, нехотя подталкиваемые корпусом корабля. Потом посмотрел на Пярна метрах в десяти от него. Сжал в кармане телефон. Подумал – пора. Если что, здесь есть свидетели. Уже хотел достать телефон, но почувствовал вибрацию входящего сообщения. Вздрогнул, пристально посмотрел на Хендрика. Паром неспешно разворачивался. Так же неспешно пришло второе сообщение. Отто не глядя достал телефон, сжимая его замёрзшей рукой и не желая смотреть на экран. Но когда пришло третье сообщение, у Отто не осталось выбора.

Что тебе понадобилось в Хельсинки?

Лучше держись подальше от полиции. Для твоего же блага.

И прекрати вынюхивать.

Отто было страшно. От сообщений. Но другой страх, страх, с которым он заходил в автобус, покупал билет, стоял в очереди, поднимался по трапу, следя взглядом за Хендриком и чувствуя холодок, царапающий позвоночник, страх, с которым он кутался в шарф, закрывающий пол-лица, и играл в шпиона, надеясь, что делает это незаметно, – этот страх исчез. Отто уже узнал то, что ему было нужно.

Всё это время Хендрик Пярн стоял на палубе, обеими ладонями обхватив поручень ограждения и устремив равнодушный взгляд на воду. Он никак не мог писать эти сообщения.

Он не был Абсорбентом.

Глава 52. Конверт

Конверт был большим, жёлтым и в точности таким, как показывали в детективных сериалах. Последнюю неделю он смотрел телевизор практически без перерыва, как и Лотта. Особенно ему нравились истории про расследования. Истории, где виноватый получает по заслугам.

Именно благодаря конверту он всё ещё находился здесь, а не где-нибудь ещё. Лотта, эта безнадёжная серая пьяница, к которой он так привык и которая бросила его, как и все остальные, отчалив в лучший мир без каких-либо предупреждений, всё-таки смогла его удивить. Ненависть, вновь вспыхнувшая после её смерти (теперь уже бесполезная – кому нужна ненависть, когда её объект перестал существовать?), подсознательно расцененной им как предательство, плавно перетекла в смирение, благодарность и тихую, щемящую грусть потери. Она кардинально отличалась от той, что он испытывал после смерти Софии, ещё больше – от той, что накрыла его с убийством Линды, но она всё же уживалась в нём, добавляя трещин в его и без того испещрённую ими душу.

Лотта завещала ему дом. Ему, бессловесной и почти бесполезной обузе, постоянно напоминавшей ей о брате и разрушающей её благословенное одиночество. Конверт он нашёл в ящике тумбочки, после того как опустошил все имеющиеся на кухне запасы спиртного (к счастью для него, они подходили к концу), хорошенько проблевался, докурил полупустую пачку Лотты, беспристанно заходясь кашлем, пробежался по дому, разбрасывая попадающиеся на пути вещи, нарушая беспрекословный порядок Лотты, раздвинул все занавески, открыл все окна, включил новостной канал, который Лотта категорически игнорировала. Сделал всё, что нельзя было, и понял, что всё это бессмысленно, не нужно ему, что он вовсе не был лишён чего-то интересного. Просто не понимал этого.

Он не считал, сколько часов провёл с Лоттой, прежде чем окончательно признать, что она мертва. Сколько дней. Но когда по телевизору в очередном триллере с усердием стали изучать разложившийся труп, он испугался. Испугался, что Лотта тоже станет такой, если он продолжит игнорировать простой, окончательный – тут и апелляция не поможет – и острый факт. Острый настолько, что им можно было бы перерезать горло. Смотря на Лотту, накрытую одеялом, он думал, что был бы не против этого.

Он оделся и вышел на улицу. Единственным человеком в городе, с которым Лотта хоть как-то ладила – перекидывалась словом-другим, – была пышная и на удивление весёлая в контраст окружающему миру тётка, продающая овощи. Он даже не мог вспомнить, как её зовут, но она помнила Лотту и помнила его. Этого оказалось достаточно, чтобы он пришёл именно к ней. Всё равно больше ему некуда было идти.

Они приехали и забрали Лотту, и без неё тишина, которая царила в доме, из затянувшейся в преддверии чего-то нового и яркого паузы музыкального произведения превратилась в безжизненный и беззвучный штиль. Они поговорили с ним, но не долго. Изучили конверт. Кому-то позвонили, кого-то вызвали. Сходили к нему на работу. Возможно, это тоже сыграло важную роль – то, что он теперь был способен себя обеспечивать. Хотя на работу он устраивался ради Лотты, а не ради себя.

А потом всё закончилось. Он остался самостоятельной и одинокой единицей общества – с официальной работой и официально своим домом. Как шестерёнка с бракованным зубчиком, он не вписывался в общий механизм. Но у него не было выбора. В первые же свободные от работы выходные он перевернул весь дом вверх дном, собирая вещи Лотты. Любую мелочь, что могла хранить её присутствие. Сложил всё в обувную коробку, застелив её дно бесноватой розовой сорочкой. Он переодел Лотту, прежде чем звать тех, кто навсегда заберёт её. Оставил себе яркую частицу образа. Вслед за сорочкой отправилась расчёска с застрявшими между зубчиками волосами. Зубная щётка. Стакан, из которого Лотта постоянно пила виски и который ни разу не мыла. Очки. Несколько окурков, которые он завернул в фольгу. Если бы у Лотты были вставные челюсти, он бы, наверное, положил в коробку и их. В какое-то мгновение он замер, подумав – а не сошёл ли он с ума?

Но от Софии и Линды у него не осталось ничего. Совсем. Он должен был оставить хоть что-то от Лотты. Поэтому он закрыл коробку и убрал её в кладовку, борясь с желанием поднять крышку и проверить, всё ли на месте, не исчезло ли что-то, пока он нёс картонное хранилище Лотты от гостиной до кладовой. Остальные её вещи – уличную одежду и крупные предметы – он пока оставил на своих местах. Потом от них, вероятно, придётся избавиться. Хотя кто может запретить ему их хранить?

Он сделал уборку и огляделся. Тишина прокралась в желудок и стала царапаться, сначала осторожно, потом всё настойчивее. Он включил телевизор. Подумал, не убрать ли в коробку ещё и пульт. Подумал, не убрать ли туда деньги, которые он заработал для Лотты и которые так и не успел ей отдать. Они всё равно принадлежат ей. Не убрал. Не смог заставить себя пойти, открыть крышку и снова увидеть её волосы. Включил её любимое и ненавистное ток-шоу. Телевизор забормотал в привычной тональности, но это не помогло. Он задёрнул шторы. Напустил сигаретного дыма. Сел на ступеньки лестницы, глядя на знакомый отсвет на стене и витающий в полутьме туман, рассеивающийся слишком быстро, – Лотта курила постоянно, выдувая новые порции дыма, он же лишь оставил сигарету дымиться в пепельнице; не оживляемая Лоттиными лёгкими, она дымилась недоверчиво, в полсилы, разочарованно. Он воссоздал обстановку, но не атмосферу. Атмосферу задавала Лотта. Без неё дом был мёртв – по-настоящему. Он прижался носом к коленям и обхватил голову руками. Если бы Виктор не лишил его способности плакать, ему было бы легче. Лотта заслуживала слёз. Он не мог дать ей даже этого.

Когда он поднял голову, сигаретный дым уже выветрился, а ток-шоу закончилось, сменившись чем-то, к чему он даже не стал прислушиваться. На кухне в самом нижнем ящике он нашёл спрятанную Лоттой упаковку из-под шоколадных яиц. Эти не были просроченными, но были бракованными. Внутри не было капсул с игрушками. Он выяснил это, получив три из четырёх яиц с начала месяца. Теперь перед ним в упаковке одиноко лежало последнее, которое Лотта оставить ему не успела. Полое внутри, но с вкусным шоколадом. Он протянул руку.

Яйцо удобно поместилось в его ладони, уже не детской, но так никогда и не станущей ладонью пианиста, о чём мечтала его мать. Он с нежностью посмотрел на яйцо, подумал о Лотте, об их молчаливом союзе, обо всём, что с ним произошло. С силой сжал руку, и хрупкий шоколад с резким хрустом смялся под его пальцами. Яйцо крошилось в его кулаке, пока он стоял, смотря в окно и не видя там ничего нового, с остервенением сдавливая кулак, представляя, как шоколад разламывается, измельчается, превращается в пыль.

Представляя, как в пыль превращается он сам.

Глава 53. Недалеко

«Недалеко же», – убеждала его сестра, когда выходила замуж за крепко сбитого румяного финна и переезжала в Хельсинки. «Два часа на пароме – делов-то», – говорила она. Но Хендрик был недоволен не расстоянием и не переездом. Хендрик был недоволен румяным финном, к которому в общем-то никаких претензий не было (хотя он очень старался их найти, чтобы предъявить своей любимой сестрице и уберечь её от необдуманного поступка). Недовольство это оказалось взаимным, и Пярн почти перестал бывать у сестры. Но ни один недовольный розовощёкий финн в мире не заставил бы его пропустить рождение племянника. Хендрик узнал новости вчера вечером, и сегодня сорвался на утренний паром, надеясь успеть к торжественному событию. В конце концов, он мог позволить себе небольшую передышку почти что по семейным обстоятельствам. Если за то время, что он отсутствует, Абсорбент убьёт ещё кого-нибудь, Хендрик, конечно, будет считать себя виновным не меньше, чем самого Абсорбента, но правда была в том, что ничего не изменилось бы, проведи он этот день на работе или на улицах Таллинна. Совершенно ничего. Так говорил очень тихий и успокаивающий голосок в голове Пярна, и говорил он сестринским тембром. Она заслуживает того, чтобы ей уделили хотя бы день. Хендрик, зная, что вечером он должен вернуться домой, а завтра – на работу, сразу купил дневной билет, туда и обратно. Это было выгодно и удобно. Обратно он собирался в десять вечера.

Отто же по поводу обратного билета ещё раздумывал. Всю поездку он оглядывался в поисках подозрительных личностей, но никто подозрительным не выглядел, табличку «Абсорбент» в руках, как встречающие в аэропорту, не держал и сообщений ему не присылал. Наверное, он отправил их с берега. Чтобы Отто нервничал всю поездку.

Абсолютно потеряв интерес к Хендрику Пярну, Отто покинул паром и вышел из Западного терминала 2 почти в апатии. Решил пройтись, размять ноги, раз уж его занесло в Хельсинки, но решил почти машинально, сконцентрировавшись в основном на разочаровании. И, наверное, всё же на облегчении. Всё-таки Хендрик был тем, за кого себя выдавал, и ловил Абсорбента. Действительно делал свою работу, а не скрывался маньяком под маской законослужителя. Хендрика можно было вычеркнуть из оттовского личного списка подозреваемых.

Отто шёл по дороге от терминала, намереваясь зайти в ближайшее подходящее для посещения место – многоэтажный финский магазин (вроде бы электроники), большим плюсом которого было наличие на крыше бесплатной смотровой площадки, с которой открывался вид на столицу. Там же стоял истребитель, но Отто он был не интересен. Ещё менее интересен Отто был жуткого вида огромный восьмиметровый ссущий мальчик розового цвета – скульптура рядом с магазином, очевидно, считающаяся финнами их национальным достоянием. У Отто на такие скульптуры-фонтаны реакцией было лишь праведное гневное разочарование в современном искусстве.

Постояв немного на пустынной утром смотровой площадке и попытавшись собраться с мыслями (но так и не преуспев в этом), Отто решил, что пора домой. И когда он вышел на улицу, он наконец увидел то, что видеть ему совсем не следовало. Кое-что похуже отвратительной восьмиметровой скульптуры. Гораздо хуже. Рядом с ней стоял пиллар. Большая рекламная тумба с большими цветными постерами. Только сейчас, повернувшись лицом в сторону терминала, Отто увидел, что именно рекламировалось на этом кричащем, гротескно ярком постере. Такая же кричащая, гротескно разрекламированная книга.

Новая книга Огрызка.

Отто стоял, не в силах оторвать взгляда от постера. Оформление книги в финской версии было ещё лучше, чем в эстонской. Имя автора напечатано ещё более красивым шрифтом. Реклама привлекала внимание. Отто пытался разобраться, что он чувствует, смотря на эту переводную (заслужившую перевод!) рекламируемую (заслужившую красивый пиллар!) книгу, но разобраться так и не смог, зациклившись на надписи под книгой. Вернее, надписи было две – «Новинка!», что Отто и так знал, но ещё и дополнение: «И уже ХИТ продаж!».

Ни одна книга его, Отто, не переводилась на финский язык. Не становилась в Финляндии хитом продаж. Не сверкала на красивых постерах. Почему?

Ты прекрасно знаешь, почему,

бегущей строкой высветилось у него в голове, но Отто лишь отмахнулся от собственных мыслей, а заодно почувствовал, как выпитые ранним утром в кофейне около дома Пярна стаканы с коричневатой жидкостью просятся на волю. Усилием воли подавил тошноту и сосредоточился на постере, рекламирующем новую книгу Огрызка. Мимо прошли эстонские туристы, расхваливающие друг другу достопримечательности, которые они успели посмотреть. Отто не интересовали красоты Хельсинки. У него совершенно испортилось настроение, и причиной тому распиаренная книга Огрызка послужила даже больше, чем сообщения от Абсорбента и оказавшийся пустышкой Хендрик Пярн. Ближайший рейс обратно в Таллинн оказался через час. Отто купил билет, ругая себя за неоправдавшуюся расточительность, хотя его вины в этом не было.

И пока он шёл назад к терминалу, покупал билет, садился на паром, плыл на нём в Таллинн, в душе его медленно, но необратимо верно созревала решимость снова совершить ошибку. Абсорбент поймал его в капкан. Огрызок поймал его в капкан. Сам Отто поймал себя. Но его это уже не волновало. К моменту, когда Отто сошёл на эстонский берег, его волновало только одно: продолжение большой игры.

Глава 54. Версии

Версии отличались друг от друга мотивом, трактовками способа убийства и прогнозами времени поимки Абсорбента. Комментарии полыхали огнём. Они могли обсуждать Абсорбента где угодно, на любом сайте, освещавшем эту тему (не забывая цитировать Саара), но большинство собиралось всё-таки здесь. В обители информации. Колыбели беспокойства. Источнике кровавых подробностей. Каждый находил на сайте что-то своё. Кто-то даже знакомился – на глазах Арво образовались две интернетные парочки, насколько он мог судить по тому, что читал. По этому же он мог судить о контингенте посетителей. В целом он интересовал его гораздо меньше, чем их количество, но всё равно не радовал. Две трети читателей оставались читателями, безмолвными, преданными (теперь – когда Арво первым предупредил их об опасности), может быть, даже скучными. Последняя треть упражнялась в словоблудии, остроумии и дедукции в комментариях. Арво любил читать комментарии. Даже если там не было ничего интересного, ничего достойного уровня, всё равно – любил. Они оживляли его статьи.

И фотографии.

В основном они строили версии, поносили полицию и ужасались деяниям Абсорбента. «Бесчеловечные убийства!» А что, бывают человечные убийства? Арво не любил, когда атмосферу нагнетали банальностями, противоречащими здравому смыслу. Ему можно было так делать. Потому что он действовал гораздо тоньше, изящнее и всегда во благо. Остальным – нет. Когда дело касалось особенно щепетильных вопросов, Саар подавал всё в такой форме, что привлечь его к ответственности было нельзя, а прочесть всё между строк – можно. Это называлось талантом.

Кто-то в комментариях высказался, что Абсорбента никогда не поймают, потому что это заговор полиции и продавцов систем безопасности. Кто-то – что Арво заодно с Абсорбентом, его шестёрка, которая пиарит его как может, чтобы угодить своему господину. Арво усмехнулся. Подумал о полиции. Об Абсорбенте.

О себе.

Хочет ли он, чтобы его поймали?

Глава 55. Песочные часы

Песочные часы дали трещину и в любой момент могли расколоться, и тогда бы все песчинки разом ринулись на свободу, навстречу смерти, даже не осознавая, что это их конец. То, что держало их, придавало им смысл и форму, могло в любую минуту исчезнуть. Так он себя чувствовал. Треснутыми песочными часами.

Ему было тяжело в доме и страшно на улице.

Ему было трудно дышать.

Он чувствовал, что стал забывать Линду, Виктора и Софию. Стал забывать Лотту. Стал забывать всё, что произошло, всё, что делало его живым. Боялся, что однажды забудет их окончательно. Он становился пустым и одиноким сосудом, прозрачной бутылкой посреди океана, только вот никакого послания внутри не было. Ни одного клочка пергамента с мольбой о помощи. Потому что эти клочки никогда бы не дошли до адресата. Он был один-одинёшенек и чувствовал, что это никогда не изменится. Чувствовал, что без сигаретного дыма Лотты он сам превращается в этот дым, потому что дому нужна замена. Чувствовал, что исчезает вместе с воспоминаниями.

Он всерьёз подумывал о самоубийстве. Когда решился, перебрал в уме различные варианты. Всё, что влекло за собой кровь, было отметено сразу. Линда отдала свою кровь за двоих. Можно было броситься под машину или прыгнуть с обрыва или крыши высотки, но машины в их городке проезжали всё реже, обрыва в нём не было, а высотных домов – и подавно. К тому же ему не хотелось умирать на улице. Лотта покинула этот мир в своём любимом доме, и он считал, что должен поступить так же. Поэтому из окна своей комнаты он прыгать не стал – поэтому и, конечно, потому, что остался бы после этого калекой, высота не была смертельной.

В доме можно было повеситься или отравиться. Но дом был слишком старым, дерево слишком трухлявым, а балки – непрочными, так что попытки провалились. Крысиный яд усатый мужик за стойкой маленького и промозглого магазинчика, единственного на весь город, где можно было раздобыть подобное наравне с некоторыми химикатами и удобрениями, ему почему-то не продал, озабоченно осмотрев его с ног до головы и отослав домой, где его никто не ждал. Задумав влить в себя отбеливатель и покончить со всем, он понял, что не может этого сделать. Вливать в себя отраву, разъедающую желудок и мозг, – это было по части Виктора. Он не хотел хоть в чём-то на него походить. Он пробовал утопиться в ванной, задушить себя, надев пакет на голову, и даже сломать себе шею, упав с лестницы. Ничего не получилось. Он казался себе трусом. Видел бы его попытки Виктор – он уже слышал его презрительный смешок и хриплое «ну и слабак же ты, маленький маменькин сосунок». Хотя он уже не был маленьким. И слабаком он тоже не был, хотя именно так и думал сам. Всё дело было в природе. В физиологии. Да, ему не хватило смелости. Но это вина не его, а его тела. Его мозга. Инстинкта самосохранения. Он уходил под воду, держался до последнего, но всё равно в последнюю секунду тело взбрыкивало и выныривало. Он, зажмурившись, прыгал с лестницы, пытаясь приземлиться головой или горлом на края ступенек, но тело за секунду и против его воли группировалось, чтобы уменьшить ущерб. Он надевал на голову пакет, фиксировал его, но в итоге скрюченные пальцы всё равно разрывали полиэтилен, как бы он ни сопротивлялся. Он душил себя своими собственными руками, до боли сжимая и их, и горло, но под конец понял, что руки всё равно сжимаются не так сильно, как нужно, – и не потому, что он этого не хочет. Полное фиаско.

Которое произошло бы с любым на его месте. Постепенно он начал это понимать. В таких делах желания и смелости недостаточно. Смелости просто не хватит. Инстинкт самосохранения заблокирует тело на мышечном уровне. Мозг подаст нужные сигналы. Пересилить его могла только психика – повреждённая, искалеченная, изуродованная, – как ни назови, а всё-таки хотящая того же, что и ты. Только такая психика позволила бы совершить задуманное задуманным способом. Простая депрессия не помогла бы. А у него, похоже, была именно она. Простая, тусклая, апатичная. И он решил: ладно. Будь по-твоему. Пусть не сейчас. Хорошо.

К тому же хоть и смутные, но какие-то воспоминания о Линде и Софии у него ещё оставались. Воспоминания о Лотте были ярче, но гораздо однообразнее. Он решил: если к тому времени, как от воспоминаний не останется даже размытых пятен, он не передумает – сгодится любой способ. Он не остановится ни перед чем. Просто сделает это, и всё. Но не сейчас.

И когда он это решил, дышать ему стало гораздо легче.