Найди меня в лесу

30

Нора и Олаф были не единственными, кто соврал полиции о том, где был ночью.

Блэр сказал правду и этим изрядно попортил Яану жизнь. Но было кое-что, чего он полиции не сказал. И не собирался. Если на Яана косились, что бы сделали с ним?

Ксандра, девчонка из Куусалу. Она тоже была на вечеринке. Подружка той, что обжималась с Яаном. Раз уж Блэр не смог заполучить Камиллу – хотя они вроде бы расстались и теперь она свободна, вряд ли она захочет встречаться с дружком Яана, – он не имел права игнорировать её взгляды. Конечно, она смотрела на него не потому, что он был красавцем. Она и сама внешностью не блистала, если уж быть честным. Её подружка была гораздо красивее, Яану всегда доставалось всё самое лучшее. Так что они, пьяные и неказистые, сначала смотрели, как их яркие приятели запускают руки в чужие джинсы, а потом стали смотреть друг на друга. Когда Яана всё-таки, видимо, заела совесть и он вышел на улицу, чтобы посмотреть где Камилла, Блэр с Ксандрой, идиотски хихикая, тихонько вышли за ним. Они были неприметны, так что их отсутствия никто не заметил.

Ксандра хотела Яана, распалённого развлекаловкой с её подругой, но почему-то бросившего её на диване. Блэр хотел Ксандру. И заодно показать ей, что Яану вовсе не до неё. Он думал, что они увидят Камиллу и Яана, извиняющегося перед ней, ведь должен он был извиниться, она всё-таки дочь мэра? Но вместо этого перед ними было только пустое шоссе. Ни Камиллы, ни Яана. Они пошли дальше, когда Блэр услышал бормотание друга. Не думая, он дёрнул Ксандру за руку, и они перескочили через сухую канаву в лес. Прижимаясь к стволам деревьев, они заговорщически смотрели, как Яан бредёт обратно к коттеджу, один, поникший и злой. Наверное, Камилла его не простила, злорадно подумал Блэр. Так ему и надо.

Ксандрино дыхание рядом учащало его пульс, как и её вздымающаяся и опадающая огромная грудь. Больше, чем у её подружки. И пока Ксандра не решила выйти на шоссе и прилипнуть к Яану, чтобы его подбодрить или утешить, Блэр решил пойти ва-банк. В конце концов, она не из их города. Если она влепит ему почёщину или просто откажет, никто не узнает о его неудаче. Лучше так, чем использовать секс-духи. Блэр взял Ксандру за руку, и та оказалась неожиданно горячей. Он отвёл ей со лба выбившуюся прядь. Не такая уж она и некрасивая.

Гораздо красивее и подружки, и Камиллы.

По крайней мере сейчас.

Блэр слегка прижал Ксандру к стволу дерева, чувствуя, что долго не выдержит.

Ксандра улыбнулась и повела его вглубь леса, подальше от шоссе. Она была пьянее, чем он. По сути ей было уже всё равно, кто это будет, Яан или Блэр. Может, Блэр хотя бы не такой потаскун.

Было холодно, но они этого не замечали. Блэр и Ксандра чувствовали только жар алкоголя, смешанного с желанием. Они отлично провели время и хотя смеха было больше, чем действий, Блэр навсегда запомнит тот раз.

Тот раз и ту ночь.

Когда он был совсем недалеко от Камиллы, умирающей в чьих-то руках.

31

Мать Расмуса никогда не говорила ничего плохого про Урмаса Йенсена. Она вообще редко его обсуждала, но если уж бралась, то не оставляла камня на камне. Не от Урмаса – от сына. Урмас был старше на несколько классов, но они подружились. Он был образцом для подражания, по крайней мере в её глазах. Очень умный паренёк, говорила она, всегда ставя ему пятёрки. Работы Расмуса, выполненные так же идеально, ни разу не удостоились высшего балла. Очень вежливый, одобрительно отмечала она, игнорируя все «доброго утра» и «спокойной ночи», «до свидания» и «спасибо» Расмуса. В конце концов он перестал их говорить. А вскоре постепенно перестал говорить и всё остальное. Только слушал. Упрёки, оскорбления, насмешки. Урмас далеко пойдёт, довольно кивала она, не то что ты, убожество. И в этом дрянь не ошиблась.

Но даже если бы она с утра до ночи втаптывала в грязь его лучшего друга, это не вскрыло бы в Расмусе взращиваемую ею тьму. Теперь же было по-другому. Потому что речь шла о Хельге. О их будущем. О его счастье. Она могла ещё двадцать лет уродовать его душу, но ни единого плохого слова о Хельге он слышать не мог. Она не имела права вообще говорить о ней хоть что-то. Произносить её имя своим поганым желчным языком. Но было уже поздно: она знала про Хельгу, про то, что та для него значит. В её гнилых мыслишках Хельга уже была опошлена, очернена, вываляна в грязи. Хельга и его бессмысленные надежды на будущее.

Урмас не был его шансом на счастливую жизнь. А Хельга – была. Только она одна и делала его жизнь счастливой. Он жалел лишь, что они не рассмотрели друг друга раньше. Тогда у них было бы больше времени.

Когда он сделал то, что сделал, то понял, что жалел не зря. Времени им было отмерено ничтожно мало в масштабах их планов на жизнь.

Ключи от тюрьмы, в которой его оставила гнить старая дрянь, были только у Хельги.

Но теперь ему не помогут и они.

32

Нора выбросила мусор и уже подходила к подъезду, когда увидела Олафа.

Он еле шёл, словно духота придавливала его к асфальту, но на улице было свежо и даже прохладно. Шёл, не отрывая взгляда от дороги. В расстёгнутой куртке. В той же самой рубашке, в которой был вчера. Нора подумала, что Олаф, должно быть, очень устал. Что ждало его дома, кроме одиночества? Нестиранные рубашки? Холодные простыни? Пустой холодильник? Может быть, в нём завалялся позавчерашний хек. У Норы вот завалялся.

Он поднял взгляд и улыбнулся ей. Слегка, ненавязчиво, но у Норы что-то разверзлось в душе. Ей стало страшно. Неужели где-то внутри неё всё ещё пряталась способность чувствовать нежность? Он открыл дверь, пропустил её вперёд. Олаф был таким милым, таким правильным, таким спокойным. Тюфяк Олаф, живший под каблуком у Марты, наконец мог расправить плечи и почувствовать себя кем-то важным.

Действительно важным для кого-то.

Нора тыкала ключом в замочную скважину двери в квартиру, не попадая и не желая признавать причину этого. В конце концов связка ключей упала на пол, так же, как и пару дней назад, только теперь рядом с ней стоял Олаф, да и ключи упали не случайно. Он поднял связку и вложил ей в руку. Их пальцы снова соприкоснулись. Нора почувствовала комок в горле.

Она всё сделала правильно.

Нора открыла дверь, Олаф посторонился, пропуская её. Открывать дверь в его квартиру было неудобно, пока соседи не зашли к себе. Нора застыла на пороге, вспомнив, как соврала полиции. Они провели вместе всю ночь. Хотелось бы ей, чтобы это было правдой? Она повернулась к Олафу, терпеливо ждущему, когда она скроется за порогом. Морщинки вокруг его глаз стали заметнее. Видимо, переживает из-за Марты. Даже освободив его от своего присутствия, Марта наносит ему урон. Нора ненавидела таких людей. Она ещё не успела сходить в магазин, например, в ближайший «Мейе», но слова уже рвались с языка, летели выпущенными из лука стрелами, и удержать их она не смогла.

– Не хочешь пообедать вместе? – словно невзначай спросила Нора.

Олаф молчал так долго, что она стала мечтать лишь о том, чтобы провалиться сквозь землю. Она уже напрягла мышцы, чтобы сделать шаг назад, оказаться в квартире, закрыть дверь и больше никогда не попадаться ему на глаза, когда он наконец собрался с мыслями и ответил:

– Конечно, Нора. Может, завтра?

33

Лаура Свенни работала в библиотеке много лет, и ещё больше лет она любила читать. Детективы и триллеры были её страстью, хотя иногда, например, летом в выходные на пляж, она могла взять и какую-нибудь симпатичную романтическую историю. Всё же при ярком свете солнца убийства и расследования теряли часть своей атмосферности, казались всего лишь выдумкой, лишённой объёма, в которую становилось сложнее погрузиться и поверить.

Поверить в то, что случилось с Камиллой, и вовсе было невозможно. Теперь Лаура вряд ли пойдёт на пляж, уж точно не на «Ракету», где кто-то из местных убил бедную девочку. Она прочла достаточно книг, чтобы живо представить себе, что там происходило. Но ни в одной не было ответа, почему такое могло бы произойти у них. В этих книгах часто совершались ужасные убийства в маленьких неприметных городках, а местные жители хранили жуткие секреты, выплывающие наружу. Но это не помогало поверить, что кто-то, кого ты частенько видишь в библиотеке, магазине или бассейне, посреди ночи задушил дочь мэра и бросил её в гнилой корабль. То, о чём Лаура читала, никак не хотело соотноситься с тем, что происходило в их городе. Прямо вокруг неё. Прямо сейчас.

Почему именно сейчас?

Истории, в которых какой-нибудь писатель, потерявший вдохновение, совершал преступление, чтобы о нём написать, или какой-нибудь журналист снимал им же подстроенные сюжеты, были не новы. Лаура и читала, и смотрела подобное, и это казалось ей вовсе не лишённым смысла. Кто знает, что в голове у этих творческих людей? Они всегда на какой-то своей волне, высоковольтной линии, нуждающейся в энергии, и если резервы её кончаются, может произойти сбой. Например, что-то замкнёт в мозгу. Но вот про кого она таких историй не знала, так это про композиторов.

Аскель Рауманн появился в их городе незадолго до убийства. Творческий человек, потерявший вдохновение. Частенько прогуливавшийся по берегу залива. Обнаруживший тело Камиллы. Очень подозрительные совпадения.

Совпадения ли это?

34

Несмотря на данное себе обещание больше не ходить мимо «Мейе», Аксель Рауманн снова шёл именно там. Это было удобнее всего. Почему он должен жертвовать своим комфортом из-за какой-то пьяни? Они с разных планет, не стоит обращать на них внимание. Рауманн грел руки в отороченных тонким светлым мехом карманах бордового велюрового пальто. Раньше он и представить не мог, что будет носить такую одежду, такую гейского вида тряпку, больше похожую на бархатное платье, чем на нормальное пальто. Они с Риттой наткнулись на него в магазине подержанных вещей «От друга к другу» на втором этаже Балтийского рынка. Ритта задумчиво ходила от одной безделушки к другой, а он таскал за ней корзинку, в которой уже накапливался традиционный хлам, вся та хрень, мимо которой она никак не могла пройти. Чашка, картина в рамке, браслет, футболка. Всего этого у них было уже навалом, но Акселю было проще терпеливо и молча дожидаться момента, когда они подойдут к кассе, чем пытаться убеждать в чём-то свою девушку. Пальто нашла Ритта, стоило оно всего несколько евро и выглядело вполне прилично, почти как новое. Ради шутки она попросила Акселя примерить его, и тот, сам не зная почему, согласился. Скользя ладонями по приятному велюру, севшему на нём просто идеально, Аксель поворачивался то так, то так, рассматривая свой новый образ в зеркале. Пальто выглядело смешно и нелепо первые секунд тридцать, а потом вдруг стало выглядеть богемно.

Снять его Аксель уже не смог.

«Постояльцы», ошивающиеся у «Мейе», конечно, были на месте. Один из них, синюшнего вида, расположился прямо на крыльце, облокотившись на урну у входа в магазин. Второй, одетый во что-то вроде ватника, сидел рядом, постоянно трогая свои грязные усы. Ещё несколько человек сгрудились вокруг них. Возможности пройти в магазин для нормального человека не было. Впрочем, подумал Аксель, нормальные туда вряд ли ходили.

– Скальпеля на него нет, – сказал кто-то, и остальные заржали.

Аксель собирался было пройти мимо, но что-то внутри него вдруг всколыхнулось. Скальпеля?

– Простите? – вежливо переспросил он, остановившись.

Ответом ему был новый взрыв хохота.

– Расскажи ему, – толкнул синеватый усатого.

Аксель подумал, что зря теряет время. Нужно было доделать ещё несколько тактов.

– Был тут один красавчик, – начал усатый, – любитель юбок. – Остальные издали подобие подтверждающих восклицаний. – Все женщины от него убегали, едва завидев. Бывало, идёт по дороге дамочка, а он к ней подбегает и юбку задирает. Типа – покажи, хочу посмотреть, что там у тебя между ног!

Очередной взрыв гогота.

– И? – на лице Акселя не шелохнулся ни один мускул.

Подумаешь. Они что, думали его этим шокировать? Эксгибиционисты куда как веселее. Как же скучно они здесь живут…

– И… твоё пальтишко он бы тоже задрал!

Ржач стал оглушительным.

Одна нота. Всего одна нота. Длинная и прекрасная. Дослушай её. И выдохни. Аксель улыбнулся, словно ему сделали комплимент. Возможно, почти так оно и было. Если бы продать его пальтишко за настоящую цену, на эти деньги они бухали бы месяца три без перерыва.

– Эй, погоди, погоди, – завопил синеватый, когда Аксель повернулся, чтобы уйти. – Мы ж не рассказали, почему его Скальпелем прозвали!

– А разве я просил?

– Чё?

– Да ничё, – усмехнулся Аксель.

– А, ну так вот, – синеватый даже привстал, опираясь на урну, чтобы удобнее было толкать речь, – этот красавчик наш как-то в магаз пошёл, и там его мужик один толкнул, чьей жене он юбку-то задрал, слышь? О как! Так он потом, он-то чё, у него вот здесь, – синеватый закатал рукав засаленной куртки и показал на предплечье, – вот здесь прям, скальпель всегда был приклеен, скотчем, прикинь? С двух сторон, о как!

На этом месте Акселю вдруг стало интересно. Но синеватый уставился на него, словно чего-то ожидая.

– И чё? – спросил тогда Аксель.

Непривычные слова обволокли язык, словно липкие конфетки, слившиеся в диссонансную секунду, но это сработало.

– Так он его скальпелем-то и полоснул, вот чё! – радостно закончил синеватый, и остальные порадовались вместе с ним.

– Повезло, что тот живой остался, – добавил усатый, – правда, покалеченный и жёнушка его бросила в итоге.

– Надеюсь, он его засудил? – поинтересовался Аксель.

– Кто? – не поняли они.

– Этот… покалеченный – Скальпеля.

– А, да нет, у него ж справка была, он совсем того, юбки, скальпели, с бумажкой всё можно, чего тут судиться-то? – удивился усатый.

– Ты покажи, покажи, – снова затолкал его синеватый.

Аксель вспомнил мысли про эксгибиционистов и приготовился сваливать, но тут усатый размотал длиннющий шарф и показал на шею.

– Да ты не ссы, посмотри, посмотри, – сказал синеватый.

Рауманн поморщился, но шагнул вперёд. На шее усатого был виден длинный шрам.

– Так это?..

– Да, да, я это был, – с гордостью заулыбался усатый.

Аксель гордился тем, что закончил Консерваторию с отличием. И что выиграл тот конкурс молодых композиторов. Гордость усатого ему было не понять. На его месте Аксель бы засудил не только психа – и плевать, какие там у него бумажки, – но и всю его семью и вообще всех, кто был там рядом.

– Ну полиция-то хоть приезжала? – в отчаянии спросил он.

– Полиция? – переспросил усатый и посмотрел на синеватого.

– Ха! – ответил тот. – Не, полиция не приезжала.

– Телевидение зато приезжало! – довольно добавил усатый.

Вот и всё, что нужно знать об этом городе, подумал Аксель.

35

Я убью тебя, сказал тогда Расмус. На полном серьёзе. Испугался своих слов, но виду не подал. Мать рассмеялась, достала из коробки в углу молоток, всучила ему. Давай, вперёд, сказала она. Чёртов слабак. Тебя самого надо было стукнуть ещё при рождении, унылое ты ничтожество. Двадцать лет сидишь у меня на шее. Она обхватила ладонями его пальцы, сомкнула их на деревянной рукояти. Молоток был тяжёлым, Расмус невольно опустил руки.

Давай. Хоть раз в жизни не будь трусом. Хотя бы раз, похлопала она его по плечу и отошла на пару шагов. То, с какой благожелательностью она говорила, пугало его больше молотка в руках. Всегда пугало. Даже сейчас.

Однажды, когда Расмус был совсем ребёнком и в очередной раз вывел её из себя, ничего плохого не сделав, он привычно вжал голову в плечи, ожидая разъярённых грязных слов и обжигающих щипков. Но в тот раз мать изменила тактику. Иди в Хара, сказала она. Если дойдёшь, так и быть, будешь прощён. До Хара от их дома было километров шесть, но Расмус прошёл бы их не задумываясь, если бы обстоятельства были другими.

Дорога до Хара шла через лес.

Было два часа ночи.

– Можно завтра, мамочка? – спросил он в надежде, что до завтра мать передумает.

– Пошёл вон немедленно, – прошипела она в ответ.

Расмус представил, как идёт посреди ночи и посреди леса один-одинёшенек. Брошенный, уязвимый, не знающий, что его ждёт дальше. Мальчик, бредущий сквозь тьму к прощению. До конца жизни этот путь так и останется единственным, который он не сможет пройти. Прощение – высшая форма любви, но всю любовь, всю, без остатка, Расмус потеряет, не найдя ничего взамен.

Он рыдал, она была спокойна. Всего лишь сделка – ни угроз, ни оскорблений, ни побоев. Если бы дело было хотя бы утром, думал Расмус, съёжившись в углу кровати. Было бы не так страшно. Но сейчас, вместо того, чтобы пойти и доказать матери, на что он способен, Расмус ревел и повторял прости прости прости мамочка ну пожалуйста прости, не имея ни малейшего понятия, за что он просит прощения, молясь, чтобы его не выгоняли из тёплой постели в зловещую летнюю ночь.

– Какой же ты трус, – сказала она наконец, когда у него уже не было сил ни плакать, ни умолять. – Тебе надо было просто выйти за дверь и пройти пару минут. Просто послушаться меня, сделать, как я сказала. Я бы пошла за тобой, догнала, и мы оба были бы дома через десять минут. Но нет, – он сорвала с него одеяло, которым он накрылся с головой, – нет, ты слишком труслив, слишком труслив для того, чтобы быть моим сыном.

Я бы убежал, чтобы ты меня никогда больше не догнала, я бы умер, только чтобы ты почувствовала вину, лихорадочно думал Расмус. Но уже тогда он понимал, что ничего такого она бы не почувствовала. Поэтому только всхлипнул и отвернулся к стенке, снова накрывшись одеялом.

Но сейчас Расмус не хотел отворачиваться. Если бы только она сказала ему, что это просто шутка. Попросила его положить молоток, который сама же ему дала. Сказала бы, как обычно, ладно, тупица, иди спать. Но она только смеялась, смеялась оттого, какого сына она вырастила, какое ничтожество, какого слабака. Терпилу, тюфяка, амёбу. Каждое её слово укрепляло одну из мышц в руке, держащей молоток. Её уверенность в том, что она держит всё под контролем, её нетерпение, её ожидание того, что он снова, как и всегда, расплачется перед ней. А ведь ему уже двадцать лет.

Двадцать. Грёбаных. Лет.

Ему наконец-то удалось её удивить. Расмус навсегда запомнит выражение её лица, когда он замахнулся молотком. Изумлённый взгляд расширившихся светло-карих глаз. Приоткрывшийся тонкий рот. Взметнувшиеся выщипанные брови. И что-то, на секунду выползшее на свет. Поразившее его в самое сердце. Что-то, о чём он мечтал всю свою жизнь, чего добивался день за днём, на что перестал надеяться. Она уже умерла, чары развеялись, но то, что он успел увидеть, осталось в его сердце. Он и не знал, что она способна это почувствовать.

Гордость за своего сына.

36

Блэр съел оладьи с молоком, что оставила ему мать, уехавшая на работу. Отец был в командировке, так что сегодня Блэр был предоставлен сам себе. Он подумал, не поделать ли уроки, но меньше всего ему хотелось заниматься учёбой. Он сходил побросал мяч в баскетбольное кольцо в лесу – не том, где убили Камиллу, конечно, а за мостиком через реку. Перекинулся парой слов с парнями, послушал с ними музыку, снова побросал мячик. Почувствовал, что больше не в состоянии находится с кем-то рядом и пошёл домой. В основном, конечно, из-за того, что снова начались обсуждения убийства. Казалось, они не закончатся никогда. Если найдут убийцу – а с каждой парой часов если становилось вероятнее, чем когда, – и тогда им не будет конца. Это убийство навсегда останется пятном на городе, бледнеющим со временем, но не исчезающим полностью. Камиллу Йенсен запомнят – не так, как она хотела бы, но всё-таки. Блэра не запомнит никто и никогда.

Он вернулся домой и так хлопнул дверью, что с крючка свалились ключи от подвала. Там хранилось всякое барахло, не влезающее в кладовку. Какие-то старые банки, запчасти для велика и для машины, стройматериалы, оставшиеся от ремонта пятилетней давности. Они не заходили туда неделями, а иногда и месяцами, но когда упали ключи, Блэр вдруг кое-что вспомнил. Он постоял в прихожей, представляя себе всякое. Откуда у вас эта вещь? Какие у вас были отношения с Камиллой Йенсен? Вы должны проехать с нами. Нет, определённо этого нельзя было допустить. Блэр поднял ключи и пошёл в подвал. Нарочито медленно вставлял его в замок, пока сосед закрывал свой отсек. Улыбнувшись и кивнув, Блэр проводил взглядом его тучную фигуру, обхватившую какую-то коробку, набитую поролоном, и только когда тот вышел из подвала, Блэр открыл дверь в отсек, относящийся к их квартире. Включив свет, он осторожно переступил через рулоны обоев и кафельную плитку, смахнул с лампочки паутину. Подошёл к старому тяжёлому сундуку, доставшемуся им от бабушки, запустил руку между сундуком и стеной, у которой он стоял. Подцепил съёмный фрагмент доски с пола, о котором знал только Блэр.

Почувствовал себя каким-то преступником.

Выудив то, за чем пришёл, Блэр воровато оглянулся и сунул вещь в карман штанов. Вернув фрагмент доски на место, вышел из отсека, чувствуя, как сильно бьётся сердце. Что, если его увидели бы с такой вещью? Блэр закрыл дверь, поднялся из подвала в свою квартиру, прислонился спиной к стене, задев головой выключатель. Когда вспыхнул свет, сердце Блэра чуть не разорвалось от неожиданности. Рукой он сжимал в кармане вещь, которую принёс из подвала.

От которой необходимо было избавиться.

Утром должны были вывозить мусор. Блэр ушёл подальше от дома, увидел подходящий мусорный контейнер. Вокруг не было ни души, уже стемнело. Он должен был заставить себя поднять крышку и выбросить вещь, но это оказалось тяжелее, чем он думал. Он хотел бы оставить её себе, а после того что произошло – ещё больше, как напоминание. О красоте. И о зле. Об отвратительной человеческой природе и её беззащитной хрупкости. Но оставлять вещь было опасно. Однако в ту секунду, когда Блэр возьмётся за ручку крышки мусорного контейнера, он совершит нечто подозрительное, и это навсегда останется с ним.

Но выбора у него не было.

Блэр огляделся, резко открыл крышку и выбросил в бак изящный женский браслет с красивыми разноцветными стекляшками. Когда крышка захлопнулась, Блэра прошиб холодный пот. Прости, подумал он.

И поспешил домой.