Всего несколько маленьких голубых клякс на оранжевом полотне – небо я уже не смогу запомнить нормальным. Может, в конце из оранжевого оно станет кроваво-красным и зальёт наш город горячей густой кровью. Я этого уже не узнаю. Справа раздаётся какое-то карканье, но я не поворачиваю головы. Я иду, уставившись в одну точку перед собой, но не концентрируясь на ней. Я не смотрю никуда. Или смотрю в никуда. Внезапно чувствую, что шаги мои как-то проседают. Смотрю под ноги, в ужасе оборачиваюсь – асфальт до того размягчился, что мои следы утопают в нём, как в песке. Делаю шаг вперёд и погружаюсь в асфальт по колено. Паника схватывает мои лёгкие – болота всегда меня пугали, а тут такое… С воплем выдергиваю ногу и криво, вихляя, бегу, пока асфальт не становится твёрже. Сзади слышится шум, я оборачиваюсь и вижу именно то, что представляю – асфальт проваливается куда-то вниз. Медленно, но верно. Часть меня хочет вернуться назад, подойти и посмотреть, что в этой образовавшейся бездне. Может, даже упасть в неё. Зачем куда-то идти? Зачем встречать на пути новые проявления конца этого мира? Можно покончить со всем прямо сейчас. Можно даже не двигаться – через пару минут обрушение доберётся до того места, где я стою, и сделает всё за меня.
Я жду ровно до того момента, когда обрушение приближается ко мне почти вплотную, а потом что-то толкает меня повернуться и бежать дальше. На мифическую окраину, где должны остаться ещё хоть какие-то напоминания о бывшем мире. Что-то – вероятно, непреодолимое и раздирающее желание пожить ещё хоть чуть-чуть. И я подчиняюсь.
Через некоторое время боковым зрением улавливаю какое-то движение и поворачиваюсь. Зрелище завораживающее настолько, что я останавливаюсь, не в силах оторвать от него взгляда. Но при этом оно ещё и жуткое. В разгар лета с деревьев начинают опадать листья. Они не стали жёлтыми, напротив, они все сочно-зелёного цвета. В таком виде им место на ветках, и только на них, но, повинуясь всеобщему Диссонансу, они истерично покидают свой дом гораздо раньше срока. Зелёные кусочки прошлого мира кружат, кружат, и вот уже вокруг меня лишь голые стволы, словно резко наступила глубокая зима. С последним упавшим листком накатывает ощущение жутчайшего одиночества и уже почти смиренной безысходности. Эти голые деревья с зелёной кашей под ними выбивают из моей головы все мысли. Я всё ещё просто стою и смотрю на них, словно на безвозвратно потерянных детей. В спину дышит жаром, и я невольно думаю – если бы Диссонанс настиг нас зимой, стоял бы невыносимый, немыслимый холод? Наверное, да. Сил значительно поубавилось. Ссутулившись, с огромным, древним как мир камнем вместо сердца иду дальше.
Мимо бегут зарёванные дети. В глазах у них столько отчаяния, что я не сомневаюсь – они не такие, как та девочка в голубых шортах. Они такие, как я. Пока ещё. Мне жаль их, но я ничем не могу помочь. Никто не может. Чем дальше я иду, тем чаще встречаю нормальных людей. Ну то есть как нормальных – обезумевших от ужаса, конечно, растерзанных паникой, но всё ещё людей. Я вижу это. И удивительно, но это меня немного приободряет, я почти не чувствую усталости, хотя иду уже довольно долго. Так мне, по крайней мере, кажется. Осознание того, что я не одна, что остались ещё люди, которых не затронул Диссонанс, прибавляет мне сил.
Осознание того, что это ничего не изменит, их отбирает.
Что-то заставляет меня повернуть голову и посмотреть на дом напротив. Словно дождавшись моего внимания, на стене дома начинают проявляться какие-то надписи, но прочесть их невозможно: они, видимо, не принадлежат ни к одному языку. Просто набор штрихов, разных по длине, ширине и углу наклона.
И тем не менее я прочитываю. Точнее, что-то внезапно прочитывает их мне, и смысл штрихов буквально звучит в моей голове:
Между жизнью и смертью
Между рождением и гибелью
Между началом и концом
Всегда есть Диссонанс
Примерно. Примерно, потому что от неожиданности я не вполне готова воспринять эту информацию. Машинально переминаюсь с ноги на ногу и пялюсь на стену дома, и тут чувствую, что наступаю на что-то мягкое. Ещё не зная, что это, с отвращением отдёргиваю ногу и опускаю взгляд на асфальт: вокруг меня он усеян небольшими оранжевыми рыбками, бьющими своими хвостиками, извивающимися, погибающими от чуждой им среды. Мучения одной из них уже были прекращены моей ногой, остальные продолжали страдать. Зрелище жуткое, и я прямо-таки вижу на их месте всех нас. Мы в таком же положении. Просто мелкие рыбёшки, внезапно выбитые из колеи привычной нам жизни, отчаянно не желающие смириться со своей участью. Эти оранжевые пятнышки с маленькими глазками – словно бы очередное напоминание о том, что надежды нет.
Это я и так помню.
Не успеваю задаться вопросом, как они здесь оказались, – дичайший грохот заставляет меня вздрогнуть и поднять глаза. Стена, на которой появилась надпись, медленно, как в замедленной съёмке, но оглушительно громко разваливается на куски. А куски – на кусочки. Некоторые камешки даже долетают до того места, где я стою. Долетают и рассыпаются в пыль. А затем и весь оставшийся дом начинает оседать и разваливаться. Вскоре на месте когда-то вполне приличного дома не остается ничего. Только пыль. Не хочу думать, был ли кто-нибудь в доме в момент его полного поглощения Диссонансом, – но знаю, что там было полно людей.
Что ж, по крайней мере, они не увидят тех кошмаров, которым ещё предстоит охватить наш город.
Я всё иду и иду, и ощущение, словно какую-то киноплёнку досматривают до конца и перематывают на начало, снова смотрят и снова перематывают, и так бесконечно, а я – на этой плёнке. Я уже еле переставляю ноги. Людей давно не было видно. На дороге – грязное месиво. Я только сейчас замечаю, во что превратились мои любимые босоножки. Усмехаюсь, что вообще подумала об этом. Я вижу вдали что-то похожее на куст. Собираю все силы и бегу к нему, пока и он не превратился в обуглившиеся ветки. Успеваю. Я не хочу сидеть в этой грязной жиже, но альтернатив немного. Скрепя сердце собираюсь плюхнуться в эту кашу и закончить на этом, но из неё начинает доноситься какое-то враждебное бульканье, и я отшатываюсь, а затем и отскакиваю на несколько шагов. Чёрт возьми, я не могу. Листья с куста начинают облетать. У меня мало времени. Мне просто нужна трава. Господи, разве я так много прошу?
Я бреду дальше. Бок болит, ступни тоже, но я медленно иду навстречу месту, где я смогу спокойно умереть. Или не очень спокойно, это уж как получится. Я чувствую прохладу и чуть улыбаюсь. Когда я совсем выбиваюсь из сил, понимаю, что надо остановиться. Понятия не имею, где я, но дышится здесь свободнее. Это место ещё не полностью поддалось очарованию Диссонанса. Похоже, какая-то заброшенная окраина. Какой-то двор. Сломанные качели. Куча мусора неподалёку. К моим ногам откуда-то подкатывается пустая банка от кока-колы. Я поднимаю голову. Небо уже полностью оранжевое. Очень красиво, правда? Но трава здесь ещё зелёная. Это главное.
Я сажусь на землю, вытаскиваю из кармана сумки плеер. Руки не трясутся – уже нет.
Думаю, у многих людей есть особенные песни, особенная музыка, которую они хотели бы в последний раз послушать перед смертью – и под которую были бы не против умирать. У меня есть. Распутываю наушники, вставляю маленькие проводники Вселенной в уши. Нахожу нужные песни, составляю плейлист. Оставшийся заряд батареи внушает небольшую надежду. Нажимаю на «воспроизведение» со страхом – с большим страхом. Молюсь изо всех сил. Не знаю, правда, кому. Если сейчас заиграет не то, что отображается на экране (а это, учитывая обстоятельства, вероятнее всего, и я боюсь даже представить, что может заиграть), я, пожалуй, ускорю события.
Но нет, удивительно, но всё работает нормально. Господи, спасибо. От облегчения у меня даже текут слёзы. Я закрываю глаза и ухожу от вездесущего и необратимого кошмара, обрушившегося на всех нас. Когда была маленькой, думала – «я бы с собой взяла несколько самых любимых музыкальных дисков, чтобы через много-много лет, когда вскрыли мою могилу, нашли бы эту потрясающую музыку и послушали: вот как мы жили. Вот что надо слушать и как надо петь». Сейчас понимаю, что до сих пор согласна с этим. Каждая секунда и нота любимого вокала и музыки просто потрошит меня. Я знаю, что это последний раз, когда я их слышу. И, наверное, самый важный.
Внезапно что-то заставляет меня открыть глаза. Прямо надо мной летит птица. Точнее то, что должно быть птицей. Поддавшись порыву, достаю пистолет и стреляю в неё, даже не целясь. Никогда в жизни не стреляла – но почему-то попадаю. Я бы удивилась, конечно, но только не в теперешнем мире. Попадаю с первого раза, и тушка падает в траву неподалёку. Потом начинает ползти ко мне, очень в такт со звучащей в ушах музыкой. Я стреляю снова, промахиваюсь, пытаюсь прицелиться. Тварь ползёт ко мне, оставляя за собой примятую траву. Я бы хотела прицелиться в голову, говорят, это самый действенный способ, но не могу. Головы у этого отродья нет, шея просто заканчивается на том месте, где должна с ней соединяться. Выглядит до того жутко, что я стреляю снова. Понятия не имею, куда попала, но оно замирает и прекращает ползти. И вообще шевелиться.
Мы этого не заслужили.
Мы это заслужили.
Боже, кто бы мог подумать.
Внезапно меня охватывает страх. Я очень, очень, очень надеюсь, что в запасе есть ещё один патрон.
Я закрываю глаза и пытаюсь вспоминать Марка, океаны, ледоколы, Австралию, красные маки, спелые вишни, искрящийся снег, но вижу лишь Кару, раздавленную пианино, Яна, скорчившегося на кровавом асфальте, «Кроличью дыру», птицу без головы и чёрные невские воды, омывающие красный Эрмитаж. У меня не осталось даже воспоминаний. Перед глазами лишь Диссонанс, и неважно, открыты ли они. Провожу рукой по траве – чувствую вместо неё пепел. Смотреть не хочу. Пусть со мной останется хотя бы кусок зелёной травы, что был тут… кажется, вечность назад. Понимаю, что это последняя песня, которую смогу дослушать. Приставляю пистолет к виску.
С последним аккордом выстрелю.