К пустоте и обратилась Алина, глянцевая и счастливая:
– Мне сказали, амниотическая жидкость прекрасно увлажняет кожу!
В капсуле оставалась желейная лужица. Я рассудил, что она мала для безграничного идиотизма Алины и утопить в ней удастся лишь мою надежду на несчастный случай во время межпланетного полета.
***
Ночи на Каллисто холодные. Я отправил запрос на дополнительную энергию. Все же я терраформовщик, я прыгаю как блоха по планетам и спутникам и леплю из них многочисленные Земли, и я отвечаю за их нормальное функционирование – все, что создает «Заслон» надежно, и я не имел право нарушить этот принцип.
Алина прижалась ко мне пятой точкой, стянула всё одеяло, дорогое, из верблюжьей шерсти, подаренное моей мамой. Я засунул холодные ноги под теплый полог, и боролся с Юпитером, глядящим на меня через прозрачную крышу. Идея спать под звездами также принадлежала Алине. Могло ли быть иначе. Узоры его штормовых потоков беспокоили меня еще на корабле, но здесь он производил особенно удручающее впечатление. Я тонул в его кофейной поверхности. И не спал.
– Мы можем пройтись, – сказала мне Кэт, затмив Юпитер рыжим облаком волос.
Я встал и пошел. Я бы пошел за ней прямиком в космос, без скафандра, без кислорода, я бы дышал виноградным ароматом её первого появления на Каллисто.
Она шагала по ровным улицам босая.
Мы доходили до границы поселка. И Кэт исчезала. Она уходила за очерченную защитным экраном линию, я возвращался к Алине и выпихивал её из-под одеяла. Алина прижималась ко мне и что-то шептала сквозь сон.
Я крутил и крутил в голове нашу с Алиной свадьбу и мое обещание Кэт. «Я вытащу тебя из Зоны Отдыха. У меня есть деньги. Я ведь создаю новые земли. Мы будем вместе, Кэт, слышишь?»
Я врал им обеим? Или себе?
***
Я любил Алину. «Любил и люблю», – повторял я по утрам и вечерам, чтобы не забыть. Она устроилась на работу в «Заслон» в отдел маркетинга, пока я мотался по Луне от поверхности к ядру по перешейкам строящихся шлюзов и проверял стабильность куполов внутренней атмосферы. Луну перенаселили гораздо быстрей Земли, но спутник таил полости, огромный воздушный слой над ядром. Двадцать лет назад Луна стала вторы проектом юного Вити, и его идеи взрастили Виктора Мещерского и «мыльные пузыри» над кратерами Луны. Луна обзавелась гнойными прыщами, так обозвали мои защитные купола завистливые конкуренты «Заслона», а меня – разросшимся на планетах лишаем.
Алина пришла к зениту славы. Звонкая и самонадеянная, почти нищая и почти бесперспективная, новая, нетронутая никем и ничем, кроме больших амбиций. Сперва я полюбил её взглядом, затем ушами, она воспевала вязким шепотом меня громче и льстивее, чем остальные громкими хвалами. После – обонянием. Алина пахла заварным лимонным кремом. И уже после – умом. Она умела блистать, я умел думать. Я решил, что мне как раз не хватает блеска в глазах, в сердце, на публике и в дурацкой глобальной сети. Не хватало свежести кожи и умению трансформироваться наравне с изменяемыми компанией планетами. Алина менялась и подстраивалась сама, меняла и подстраивала других, и выводила нашу жизнь на очередные уровни осознанности по три раза в месяц. Спустя два года она решила, что готова быть женой и что медовый месяц случится именно на Каллисто.
– На собственном примере покажем возможности домов и безопасность новой территории.
Все же она тоже умела думать. Отдел рекламы выдвинул её на должность старшего менеджера в первый месяц работы, тогда я и увидел её, на общем собрании. Быстрый ум, быстрый язык, молния в человеческом теле. От заряда энергии Алины ускорялись все кроме милого зайчика Вити, я выматывался и удирал то на Луну, то на незаконченный Меркурий, то в Зону Отдыха. К спокойной, податливой, прозрачной Кэт. Но я не любил Кэт, я пользовался ей.
Я любил Алину и потому позволял пользоваться собой.
– Я люблю Алину.
Иногда я проговаривал мантру вслух. Фигурные брови Алины взлетали по высокому лбу к модной прическе, в которой волосы начинаются где-то на макушке и трубой поднимаются к небу. Она всем телом тянулась к космосу. Высокая, устремленная к высшим слоям общества, обжигающим слухам и искрящимся нетронутой белизной коттеджным поселкам на едва обжитой земле. Серебрилась в литом комбинезоне, с острым подбородком, гордой грудью и крепкими бедрами, мчалась по коридорам к главному холлу корабля, где первой пожала руку капитану и представила плетущегося за ней новатора, миллионера, терраформовщика и милого зайчика Виктора Юрьевича. А Виктор Юрьевич, окосевший от долгих снов, почти выплюнул «я люблю Алину» вместо приветствия.
– Благодарю вас, капитан, за комфортный полет, – провозгласил я, – Знаете, до сих пор боюсь летать на дальние расстояния.
Если Алин – труба, нацеленная в космос, я, бесспорно, – старая мягкая игрушка с заевшим голосовым модулем. Голос чаще надоедал изнутри, но порой пробивался и заводил скучную песню о счастье, достатке и любви. Кстати, такие игрушки еще производили, они нравились детям и одиноким старикам. Удивительно, что и Алина они нравились, раз она таскала меня повсюду, да еще и брала в постель. Ну а капитан походил на робота, хотя, возможно, он и был роботом, полеты между планетами Солнечной системы настолько выверены, что человеческая смекалка без надобности. Нет непредвиденных обстоятельств, нет надобности и в нестандартном подходе к принятию решений.
– Мы должны благодарить изобретателей стазисных капсул, – также отрапортовал капитан, – Мне осталось провести вас сквозь три недели и семьдесят восемь звездных миль.
Следующие гости вытряхнули из него подробный отчет о пройденном курсе и расписании кормежки. Теперь капитан напоминал дерево, многорукий, шуршащий вежливыми словами, ветки его облепили пассажиры, и он не в силах стряхнуть их, ведь все здесь летят на Каллисто, а значит все – весьма важные люди. Роботы никогда не походят на деревья, у них нет корней, листвы и особого ветра в кроне, который заменяет дыхание, когда и дышать уже не хочется. Капитан – человек, и у него своя особая установка, свои три слова-ветра, подпирающие сухой ствол со всех сторон.
«Я люблю Алину». «Космос – моя мечта».
– Сейчас мы откроем экран, и вы в полной мере насладитесь видами Юпитера. Поистине царя среди планет Солнечной системе, – капитан выучил партию наизусть, – газового гиганта потрясающей величины и мощи. Наука до сих пор рассматривает возможность превращения его во второе солнце нашей системы во времена формирования планет и ищет ответ, что же помешало Юпитеру набрать достаточно звездной массы и разлить свет до самого пояса Койпера и дальше в облако Оорта.
Главный холл раскрылся по периметру, экраны отползали в стороны, проливая на нас космос. Космос не черен, нет. Я никак не мог привыкнуть, что вселенский вакуум не спокоен и не темен. Место, где зародилась жизнь, Великая Жизнь, не может быть безжизненным, заявила Алина на первой презентации. И заставила корни волос пуститься в пляс, потому что прочитала мои мысли. Просто человеческие глаза – слишком слабый инструмент, чтобы с материнской планеты разглядеть многоцветие истинной колыбели жизни. К тому же Солнечная система находится на отшибе, в одном из самых скучных мест галактики. Вселенная ярка. Мы обитаем в темноте, оттого и стремимся выйти в космос, покорить его, измерить и назвать его краски человеческими именами.
Юпитер выплыл по правую руку. Карее око глянуло в глаза столпившихся людей. Оно не умещалось ни в панорамное окно, ни в восприятие.
– Царь! – повторил капитан, – Пятая планета от Солнца, экваториальный радиус равен 71,4 тысячам километров, что в 11,2 раза превышает радиус Земли. Я не буду досаждать цифрами, послушайте голос Юпитера, он скажет все сам. Вы в полной мере осознаете грандиозность будущего соседства! Голоса планет услышали еще в начале двадцать первого века. Космический аппарат «Юнона» записал момент вхождения зонда в магнитосферу Юпитера и передал его послание на Землю. Если вы когда-нибудь допускали мысль о разумности планет, то сейчас у вас появится шанс в этом убедиться.
Капитан совсем не походил на робота, я ошибся, не походил он и на старое дерево, в нем невероятным образом выжил мечтатель. Он верил в свою установку, и любил космос всей душой. Для него планеты – разумны, он желал разделенной любви. Губы уже растягивала насмешливая улыбка, когда мы услышали рев. Я открыл рот и забыл о необходимости сохранять равнодушно-презрительное выражение лица пресыщенного жизнью богача. Клетки тела откликнулись на голос Юпитера и вторили неконтролируемой вибрацией, перерастающей в великий диссонансный шум. Юпитер ревел, как и положено царственному быку или гневливому громовержцу, заточенному в форму пусть потрясающего масштаба, но всё же сковывающую, статичную. Он завывал и бесновался, а в панорамном экране среди широких коричневых полос клубились и завивались нежно-голубые волны. Повинуясь требовательному воплю, они меняли очертания, серые прожилки пронизывали голубые облака, разветвлялись и закручивались в петли и складки. Юпитер повернулся к нам мраморным боком и обнажал дымную душу, аморфную, неподдающуюся контролю. Синева и дымка свивались вместе, я видел бездонные глаза, проступающие на искореженном криком лице. Юпитер гневался, ему не нравилось, что толпа зевак заглядывает в его потаенную боль и подслушивает стенания. Мне снились эти лица! Я с удивлением открывал знакомые черты, они прижимали ко мне призрачные тела, и я плыл в душных объятиях.
Рев перешел в песню.
– Он поет как киты! – воскликнула Алина. Глаза её сияли светом нового завихрения, яркого и белого, оформившегося среди буйной серо-синей бездны и разогнавшего мрак, как солнце разгоняло тьму отгремевшей грозы или пробивало лучом толщу вод.
Алина раскачивалась в такт космической музыки, ладонями потянулась к Юпитеру, манившему её еще на Земле. Мы все гудели в одном диапазоне, подчинившись непостижимому.
Мама хранила запись моего внутриутробного развития. В одно время считалось проявлением особой любви включать новорожденному звук биения его собственного сердца в утробе. Считалось, что прослушивание успокаивает. Я не знаю, успокаивался ли я будучи младенцем, но как-то мать включила эту жуткую запись в день моего семилетия. Впечатлительным ребенок, я плакал и кричал, что боюсь голоса чудовища, ведь только чудовище могло так бить и скрежетать. Сердце стучало сквозь воду и ткани, нарастающий звук вытеснял дыхание и замедлял время, я сжимался, уменьшался и видел не начало жизни, но её неизбежный конец, когда в давящей тишине вдруг раздастся бой колокола. Теперь я снова слышал колокольный набат, не киты вовсе, но сердце огромного младенца, что никогда не родится из сферы планеты, выстукивало в вакуумной жидкости пространства растянувшееся, почти неподвижное время.
Возможно ли, что земные киты каким-то образом настроены на голоса планет и поют нам, глухим к волшебным звукам, их песни? Что ребенок, формирующийся в животе матери, звучит тем же планетным голосом? И если далекий и чужой Юпитер стенает и плачет, выворачивая наизнанку тысячи своих туманных лиц, то как звучит родная Земля, потревоженная миллиардами уверенных в своей венценосной природе людей?
– У Юпитера 92 спутника, планетная система в системе, – заученная речь капитана пробилась сквозь дурман потусторонних, иначе я их назвать не могу, завываний и молитв, – Юпитер манит неразгаданными тайнами, а именно тайны движут любопытством человечества. Европа давно превращена в огромнейшую базу по добычи воды. Терраформированию она не подлежит из-за высокого радиационного фона. Ио и Ганимед – населены. Вот и их сестру Каллисто, куда мы стремимся, успешно заземили.
«Заземлили», – застонал я мысленно. Как будто язык капитана не в состоянии выкрутить пару лишних букв!
Магия голоса Юпитера развеялась. Я смотрел на стадо ослов, прижавшееся к широкому иллюминатору, и думал, что ближайшие три месяца мне жить с ними по соседству. С идиотами, пускающими слезы и слюни под музыку безжизненной планеты, записанной в разочаровавшем многие поколения двадцать первом веке, может даже сфабрикованной на низкобюджетной звукозаписывающей студии для того, чтобы прикрыть дыры в бюджете космических исследований. Все как один они включили онлайн-запись и мерцающие округлости Юпитера транслируются в голографическом мареве сети, всплывшей перед одинаково бездумными мордами. Над ними царствовала монотонная речь капитана, который уже знал каждую родинку на дурацкой коричневой поверхности и думал, как помягче сесть на Каллисто и быстрее погрузиться в стазис при обратном полете. Он явно любил выпить, капитан-дерево, просушить крону, я мог бы отгадать марку виски, что он примет при погружении в криокапсулу. Ничего лучше Jack Daniels не придумали ни на одной из терраформированных колоний. Надеюсь, бары на Каллисто снабжают регулярно.