Всю-все-вся-всё через купол кисти и фаланги вливалось в самую сердцевину инструмента и разрушалось там, внутри, звуком. И чем больше я импровизировал, тем явнее ощущал, что всё грустное и злое покидает меня.

Вместе с ней.

Я остановился. Огляделся. Вокруг собралась приличная толпа зевак. Кое-кто даже захлопал. Из знакомых лиц – только пташкина младшая сестра.

– Поезд отходит через семь минут, – говорит совсем детским голоском она, поправляя длинную растрепавшуюся косу. И вот мы уже бежим к платформе, подрезав все очереди на металлоискателях. Несёмся к девятому вагону, залетаем внутрь, чуть не сбив с ног проводницу. Проводница ругается, кричит, что поезд отходит через две минуты, а я чуть ли не в ногах у любимой, судорожно зацеловываю лицо, пытаюсь запомнить на ощупь щёки, волосы и плечи, почти плачу оттого, что Оля, Олечка, Оливия уезжает с секунды на секунду.

А она говорит. Она постоянно что-то говорит, но я уже не слушаю, потому что знаю: она только прячется за словами.

Увесистая проводница тащит меня за рукав джинсовки, поезд трогается, и я, урвав последний солёный от пташкиных слёз поцелуй, бросаюсь к выходу, не видя ничего вокруг, и выпрыгиваю из тронувшегося поезда. Едва отдышавшись, я замечаю в стороне семью Оли, смотрящих на меня как на дикого. Что ж, наверное, так я и выглядел.

Где-то ещё месяц мне через день снилось, как я отталкиваю проводницу, рву стоп-кран, целую Оливию ещё пару минут, а потом охрана тащит меня под руки к выходу из вокзала.

Я до сих пор иногда думаю о том, почему я тогда сел играть на пианино и упустил возможность побыть с ней чуть дольше. Тяжёлый момент прощания? Я до сих пор не знаю, была ли это любовь или всего лишь моя одержимость и зацикленность на её болезни. Одно ясно точно: после этого общения девушки нравятся мне будто лишь наполовину. А где остальное? Не знаю. Лучше бы было у меня, но, боюсь, оно до сих пор у той, которая, как недавно выяснилось, отчислилась из Москвы и вернулась обратно в Тюмень.

Не дай Боже увидеть её

и не дай упустить.

Дай разобраться в себе и влюбиться в какую-нибудь простую девушку. Не в такую яркую, не в такую токсичную.

Чёрт. Катенька растёт похожей на неё. Но, к счастью, только внешне, так что сердце у меня к ней ёкает не так часто – только когда она поворачивает голову в профиль и улыбается, становится почти как сестра.

Но я верю, у Катеньки другое будущее.

А какое у меня? Не знаю, но предчувствую, что хорошее. И пусть друзья не знают о моём прошлом, я точно уверен: если случится дерьмо, они помогут выбраться и оклейматься.

Два дня подождать, потерпеть – соберёмся вместе снова. И тоска отойдёт на второй план.

Прибыв домой, Варя предложила Власу закопать убитые после смены кроссовки в дальнем углу городского парка в знак примирения. В похороны палёных вэнсов и безымянных тапок из «Спортмастера» вмешался полицейский. Подумал, что ребята закладку ищут. Сначала Варю это насмешило, но потом она по классике своих убеждений огорчилась: мол, одни торчки вокруг. Но как в такую хорошую погоду можно долго печалиться? Последние дни лета, нужно выжать из них всё тепло. Некогда грустить.

– По мороженому? – предложил Влас.

– В другой раз. Я на мели.

– Брось. Сегодня я могу угостить.

В Варе заиграла феминистская жилка:

– Вот ещё я бедных студентов не объедала.

– Варь, хоть раз в жизни дай поухаживать за тобой. Ты какое будешь?

– Шоколадный пломбир.

––

Уже второй день Влас ходил в прострации. Оказывается, за полтора месяца можно совсем забыть, каково это: жить вне лагеря. Ничего не происходило, ничего не снилось, общение с Варей впервые с момента знакомства просто затихло. Сигареты закончились давно, и не было желания их покупать. Даже пива не хотелось. Влас долго думал, что можно сделать с этим состоянием, и в итоге впервые за долгое время вышел на пробежку.

Восемь часов утра. Приятно чувствовать, как прохладный влажный воздух, доносимый ветром откуда-то из хвойного леса, гладит тебя по лицу, волосам, шее, голым рукам, треплет футболку.

– Бро, ты в порядке?

С бегущим поравнялся Валера Красников.

– Да вроде, а что случилось?

– Хорошо, если ничего. А то вид у тебя какой-то потерянный.

Влас прокрутил в голове последние события. Было бы странно, если бы скандал с Шерлоком, пожар и чуть не случившееся расставание с Варей не выбили бы его из колеи.

– Всё в порядке, Крас. Спасибо, что спросил.

– Ну ты имей ввиду, что если возникнут какие-то проблемы, мы с ребятами за тебя в любое дело впряжёмся.

И тут Власу будто лёгкие кислородом под давлением раздуло: он вдохнул и не мог выдохнуть. Небо стало чище в своей синеве, а на глаза начала наворачиваться горечь, которую Влас еле сдержал.

Вот он – спасительный удар по щеке, лифт из прострации на землю. Пробудившийся Влас полными благодарностью глазами посмотрел на Валеру. Тот спросил:

– Мы же в день рождения твой собираемся?

Влас кивнул. Красников ещё с полминуты молча бежал рядом, но на углу школы, за которой был стадион, попрощался и свернул, как обычно.

– Мне туда, – сказал Валера. – Влас, дружище, ты не закрывайся в себе. Даже если просто скучно будет – звони, пиши, – вытащим.

И он исчез из вида за углом.

Влас в тот день добежал до самой лесополосы на окраине города, синхронизируя сердцебиение с каждым касанием кроссовок оземь. Дома и деревья вокруг пульсировали в такт, будто бы тоже бежали, но в противоположном направлении. Каждый камешек на дороге вибрировал под ногами, Влас чувствовал год и город, что оставил позади. Впереди его ожидает второй курс – что-то совершенно новое.

Но с самыми лучшими старыми людьми.

––

Когда Влас увидел своих друзей вновь, спустя два месяца, он понял, что скучал. Сентиментальное слово, но другого, более близкого, он не нашёл. Где-то с полминуты все молчали и улыбались, как придурковатые. Вспоминали, каково это – видеть друг друга. Они не просто светились, кожа их лиц дышала всем тем, что было пережито летом. Так сильно и ярко. Так искренне. Кажется, от переизбытка чувств они потеряли все слова, какие хотели сказать. От этого было ещё радостнее, нелепее и смешнее. Все соскучились по всем. Но тут кто-то что-то выпалил, и пошло, поехало, понеслось.

Они не могли наговориться. Слова посыпались на головы. Мари махала руками и без конца восклицала, Лепс и Хрис традиционно чуть ли не валяли друг друга по полу, дурачились. Вернулся обгоревший Красников в тельняшке. Он стоял, облокотившись на дальнюю стену, разговаривая с маленькой Катей, у которой, кстати, была новая причёска. Даже пиво не было времени открывать.

Варя пришла в чёрной водолазке и джинсах, плотно сидевших на талии. Они её не обтягивали. Неплохо подчеркивали изгиб бёдер, но это не выглядело вульгарно. Просто все привыкли видеть Варю в более свободной, порой даже мешковатой одежде, а тут она подобрала нечто совсем другое, но не изменяющее её вкусам. Ничего себе.

«Неплохо так она меняется», – подумал Влас. Последние недели в лагере ему было некогда бриться, а когда появилось время заглянуть в зеркало – оказалось, что щетина у него начала расти ровнее и гуще, чем раньше. И что она ему в целом идёт. Так и оставил. Варя говорит, стал похож на… кхм, ладно, не будем об этом.

Влас не помнил, сколько прошло времени, сколько восклицаний озарило комнату, прежде чем он поймал себя на мысли о том, что уже чувствует новые веяния наступающего второго курса. Ему больше не восемнадцать. Самый сок впереди. Но то, что произошло с ним за этот год, останется и будет греть сибирской зимой, когда отключат отопление.

Благодарности

Артёму Гужеченко, Владимиру Варову, Арману Мурадяну, Максиму Голенкову, Владиславе Никитиной и Богдану Колмычеку за помощь в редактуре.

Никите Фесенко и Эльдару Якубову за техническую часть и бесконечно приятную готовность помочь во всём, в чём можно.

И Иванне Сурменевой. Просто потому что она попросила. У меня лучшая в мире сестра восемнадцати годиков от роду, какую только можно вообразить.

Извинения

Конечно, перед моим школьным преподавателем русского Л.П. Корочинской. Людмила Петровна, простите за мат и всё, что могло показаться Вам хамством. Знаю, не такому языку вы меня учили. Но разве честно было бы по отношению к читателю в угоду приличиям приукрасить реальный портрет нашего поколения? Вот так я не церемонюсь со своей аудиторией. Оттого она и немногочисленна.