Второй звонок. От Антипова. Признание в чувствах.
А я? Я не хочу к нему чувствовать. Я не могу к нему чувствовать. Нихуя. Лежу и читаю том Донасьена Альфонса Франсуа де Сада. Быстро проглядываю аргументы против религии и перелистываю на моменты, где с Жюстины жестоко срывают юбки.
Вспоминаю ту зиму. Я просыпалась в 5 утра, шла в пустой парк, чтобы там усугубить свое одиночество. Я смотрела на большое полотно неба, и отпечаток лица Н. в моей памяти простирался на все это полотно. А бывало, моюсь, или делаю уроки, и вдруг, разрешенья не спросив, его имя крикнет рот. Я начала понимать людей, которые в «Сверхъестественном» заключали контракт с дьяволом. Ранее мне казалась абсурдным менять вечность в раю на какое-то кратковременное земное благо. Но будь шанс, я бы запросто продала душу, чтобы просиживать с ним штаны на пляже в какой-нибудь Индии.
***
«Ты забудешь, ты разлюбишь», – говорили мне. Привыкнуть жить с ампутированной ногой или рукой – вот что это, забыть и разлюбить.
«Ты слишком сильно влюбляешься, ты пойдешь на все, это нездоровая хуйня», – говорили мне. А я в этой нездоровой хуйне единой вижу смысл. И не было для меня никогда и ничего важнее. Нет лучшего в хаосе и абсурде жизни, чем уткнуться носом в любимую шею, не так ли, моя милая блядская душенька? И там бы я провела и век, и два, и три. А вы и дальше идите пишите свои уродские картины и сочиняйте ублюдские стихи, или бегайте сраные полумарафоны, или накапливайте капиталы, и нарадуйтесь, когда исполните свою заветную мечту провинциальной девочки. А мне оставьте мое. Вот он, мой гранатовый браслет, «моя волшебная игрушка в пустоте», «моя голодная копилка в пустоте», «моя секретная калитка в пустоте».
***
Заснуть не могу. Пишу.
Посинело, рассинело —
Сутки вышли набекрень.
Обездвиженное тело
Обезвреживает лень.
Время громко умирает,
И в набат часы стучат.
Ничего не предвещает
Мне сегодня предвещать.
Диогеном оправдаюсь,
И скажу, что все равно.
И мне бочка домом станет,
Когда кончится вино.
Ни к чему теперь тупеет
Острие карандаша.
Померещилась идея,
Заелозила душа.
Вот такое пишу, а все же пишу. Быть может, пребываю на той грани душевного здоровья, в том лирическом климате, где молчать нельзя. Тут и метания души, и отрешенность, и мир, записанный на клочках. Газдановская «земная напрасность» и в зеркале «чужой безумный взгляд». Отказ довольствоваться малым и погружаться в неприхотливую камерную нирвану.