Умница Эллиот

«Если жизнь преподносит тебе лимоны – сделай из них лимонад»

Д. Карнеги

© Алина Лозяникова, 2023

ISBN 978-5-0059-2219-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Все началось со странных событий, весной, 1965 года, когда проходили какие-то подозрительные махинации о изъятии и переходе прав собственности нашего дома в руки неизвестного мной кузена, который по всем правам претендовал на роль наследника нашей старенькой виллы у берегов Теннеси. Меня зовут Элиот Тостер. Да, да, прям как ту самую машинку для приготовления вкусных хлебцов. Я родился и вырос в Хантсвилле, штат Алабама, центр округа Мэдисон. До того как мне стукнуло семнадцать, мы с мамой жили в нашем прекрасном доме, недалеко от городского парка.

Мы жили размеренной и славной жизнью, пока в один из прекрасных дней не ушел из жизни мой дядя, главный наследник этого дома.

Как-то, кажется, это было в середине марта, мне дня три уже как минуло семнадцать, я спустился спозаранку в кухню, а мама тихонько плачет за столом. В руках у нее вскрытый конверт.

– Мам, ты чего? – только и спросил я.

Мне как раз нужно было собираться в школу.

– Дорогой, в школу тебе сегодня собираться не нужно, мы переезжаем.

Тут я, знаете ли, опешил не на шутку, и спрашиваю, куда же это, черт побери.

– Не чертыхайся.

– Так куда? И почему это мы должны съезжать?

– Твой дядя умер.

– Мне жаль. А что за дядя?

– Из Луизы. Ты его не помнишь, он навещал нас всего раз и очень давно.

– Так и что с того? – говорю.

– А то, мой хороший, что когда-то, давным- давно, твой дед и его сын, то бишь твой отец, серьезно рассорились, а так как у него было два сына, то дом он переписал на твоего дядю. Твой отец и дядя были не разлей вода, и дядя дал нам этот дом, когда мы с твоим папой обвенчались. Но теперь все усложнилось, потому что, судя по тому, что здесь сказано, дядя Родж умер, не успев составить завещание, и теперь, автоматически, этот дом переходит в право наследия его единственному сыну Люку, он на восемь лет старше тебя. Думаю, если бы он позаботился о завещании, то не обременил бы нас такой потерей.

Я паковал вещи и про себя ненавидел эту кучку неизвестных мне людей, сгубивших нам с мамой жизнь. Муть полная!

Приезжал какой-то юрист от этого самого Люка и говорил, что мы можем здесь побыть еще какое-то время, пока не подыщем подходящее жилье. На мое предложение пожить в мотеле, мама заявила, что нам это не по карману, в банке у нас на счету из сбережений только тысяча долларов. Их нужно распределять поумнее.

Тогда мама прошарила с добрую кипу местных газетенок, и остановилась на обработчике рыбы на здешнем рыбном заводе. Это при том, что мама работала библиотекарем в Алабамском Университете, сколько себя помню. Глотнув уже с утра коньяка, с добрых полстакана и усевшись на коробку с упакованными вещами, она поглядела на меня рассеянным взглядом, икнула, и сказала:

– Не такая уж плохая идея, сынок. Зато здесь предлагают койко-места для ижегородних. Просто соврем, что мы с Мобила. А так, руби себе рыбу и живи, проще пареной репы.

– А как же твоя работа? – спрашиваю.

– Университет я не брошу, мой мальчик, буду совмещать рыбу с книгами.

Да уж, перспективка многообещающая!

Как оказалось, против пареной репы нам переть не по силам.

В общем, переехали мы с пожитками на этот рыбный завод к середине марта. Хотя забрали мы с собой совсем немного. Всего две больших коробки вышло. Во второй наша фамильная тумбочка из черного дерева, по словам мамы, невозможно дорогая. А когда мы уже на такси отъезжали, мама чего-то хватилась, забежала обратно в дом и через минуту вытащила сушилку для белья. В ответ на наши с таксистом вопросительные взгляды, она лишь пожала плечами.

По правде, я тоже не отель Гранд предвкушал.

Завод стоял на другой стороне Теннеси, как раз в конце города за всеми этими городскими многоэтажками. Предприятие называлось: «Рыба Фелпа». Сам Фелп, хозяин этой рыбной лавки, нас и встретил. Не скажу, что он был таким уж противным, но улыбался он редко, а если и промелькивала тень улыбки, казалось, она стоила ему небывалых усилий. Он провел нас в небольшую каморку, состоявшую из двух кроватей и подвесного шкафчика. Также было небольшое окно с видом на здешний сад. Впервые видел такое заведение в окружении розовых кустов и персиковых деревьев. Это странно. Будто бы тебе снится очередной дурацкий сон, в котором все перемешано.

– Располагайтесь, – брякнул он, почесав в затылке, – я так понимаю, у пацаненка сейчас учеба и ему не до рыбы, верно?

– Да сэр, – говорю, – мне вообще, впринципе, не до рыбы.

Мама тем временем пыталась в одиночку вынуть из коробки нашу фамильную тумбу, Фелп это заметил и бросился на выручку. Тем временем мама подняла тумбу уже на довольно приличное расстояние от пола, и когда он туда подоспел, уронила эту тяжеленную хрень прям ему на ногу. Он взвыл хуже раненной псины, а затем выскочил на одной ноге в коридор и все время, что прыгал по коридору, орал и матерился. В общем, с хозяином мы познакомились.

Меня назначили на должность садовника. В мои обязанности входило постригать обросшие кусты и косить траву каждые пять-семь дней, в общем, следить за тем, чтоб лужайка на территории завода была в идеальном состоянии. Мама же в свою очередь по десять часов теребила окуней: белых, полосатых, большеротых и малоротых. В общем, работы хватало. Когда мама возвращалась с очередной рыбообработки, я обычно уже сидел на кровати, читая книгу, или просто валялся. Эта женщина же, после пятидесяти рукоплесканий и внемления Господу, отправлялась в душевую мыться, потому что несло от нее изрядно.

С парой ребят я таки уже познакомился. Брут Матуоро, чернокожий паренек, обдирал персики с деревьев в здешнем саду, стоя на длинной ветхой стремянке. Ему было восемнадцать, год назад он приехал с Миссисипи на заработки. Сначала подметал парк, пока его случайно не приметил мистер Фелп. Брут был довольно рослый и крепкий парень для его возраста. Ростом под пять футов, весом под восемьдесят килограмм. Мистеру Фелпу были полезны такие ребята в его рыбном саду. И вскоре он оказался здесь. Мне понравился этот добрый здоровяк и мы с ним очень быстро сдружились. Он показал мне, как правильно обстригать розы, а я помогал ему время от времени таскать тяжелые ящики с персиками. По вечерам мы, бывало, перекидывались у него в карты, или пили пиво и смотрели футбол по ящику. Бывало даже оба ломали голову над моей домашкой по физике и математике, я терпеть их не мог и ни черта не понимал, зато Брут в них кое-что мыслил. В конце года по литературе мы проходили Сэллинджера и Дж. Фанте, и я зачитывался ими, как сумасшедший. Брут, в отличие от других рабочих, проживал не на самой фабрике, а в маленьком, ржавеньком трейлере, на территории сада. Там мы и глотали одну книгу за другой. У Брута была дислексия, поэтому я располагался на маленьком диванчике и читал вслух.

Родриго Дженкинс – американец с латинскими корнями. Он поставлял рыбу в магазины. С ним я тоже успел познакомиться, но Бруту он отчего-то не нравился, он называл его «мутным». Вообще, его многие недолюбливали. Он вроде бы располагал к общению, но внутри него было озеро, кишмя кишащее чертями.

Так вот, Фелпу он тоже не нравился. Как работник он был, мягко говоря, не подарок. Товар на пункты поставлял не вовремя, из-за чего рыбная фирма Фелпа вскоре зарекомендовала себя, как небрежная и ленивая. Однажды я стал свидетелем того, как Фелп отчитывал на чем свет стоит, Дженкинса. Я возвращался с обеда.

– Черт возьми, Дженкинс! Ты хоть понимаешь, что ты натворил?! Ты пять раз уже не смог в график уложиться, и подпортил мне всю репутацию! За два последних дня со мной расторгли договор Консервный завод в Мобиле и пара здешних супермаркетов! Неужели так сложно привезти чертову рыбу вовремя?!!

Дженкинс только губу прикусил, и, сложив руки на груди, тупо взирал на орущего Фелпа.

На следующий день, совсем случайным образом, я ненароком стал свидетелем одного вопиющего события. Так вот.

Перед обедом я помогал Бруту стаскивать ящики с персиками в теплицу за складским помещением. Когда мы закончили, время было уже под завязку, и я опаздывал в школу. А чтоб вы понимали, добавлю, что у школьных автобусов нет привычки останавливаться у рыбных заводов. А до ближайшей остановки чесать было невесть сколько. Поэтому, как только Дженкинс отошел в бокс за очередным контейнером с рыбой, я запрыгнул к нему в фургон, и преспокойненько себе расположился в самом конце, за двумя большими ящиками. Поездочка предстояла еще та.

Протрясся я в фургоне, наверное, с час, что само по себе странно. Затем фургон остановился и снаружи подошли два человека. Далее я услышал разговор такого содержания:

– Дженкинс, сегодня едешь в Бирмингем. Солдатики из военной части тоже требуют своей порции.

Я услышал, как Дженкинс что-то лопочет, и, похоже, что хочет соскочить.

– Слушай, Бигз, я, конечно, все понимаю, но на такое дерьмо я не подписывался, черт побери. Как ты себе вообще все это представляешь? Я прохожу мимо всего этого военного начальства и преспокойненько раздаю твое барахло всей роте?

– Штабной сержант тоже в теме, так что не меньжуйся, – отвечает этот Бигз, – он сам и передаст капусту.

– Вот дерьмо! Да тут как никак трибуналом попахивает. А если потом все всплывет, я тоже под ручку пойду вместе со всей этой гвардией за решетку. Короче, я к чему Бигз, с тебя еще причитается.

Бигз аж присвистнул, и спрашивает, а не треснет ли случайно его латинская желтая задница.

– Слушай, об этом и речи быть не может. Я и так тебе два куска за сделку отваливаю. Ты лучше не чеши языком и займись делом!

– Вот еще что, – заюлил Дженкинс.– На рыбной повозке больше нельзя, Фелп уже несколько раз меня отчитывал, чувствую, что-то назревает. Нужно найти другое прикрытие.

– Ты в своем уме?! Рыба – вот подходящее прикрытие! Вонь такая, что ни одна псина не учует, в случае чего. Крутись, как хочешь, Дженкинс, составляй себе чертов график, но менять повозку я не стану. А не устраивает, убирай отсюда свою жалкую задницу, уж я быстро найду тебе замену – желающих заработать два куска обосрись как много.

Если честно, в этот момент я сам мечтал поскорее убрать отсюда свою задницу. Я слышал, как они грузили свое барахло на самое дно рыбных ящиков. Затем они куда-то отошли, и я, улучив момент, выпрыгнул из фургона и ринулся, куда глаза глядят. Взбежав по небольшому лесистому склону, я притаился за большим дубом и посмотрел вниз, чтоб оценить обстановку. Так вот, куда этот болван вечно пропадает и лажает с доставкой! Брут будет в злорадном торжестве, когда об этом узнает. Дженкинс вышел с небольшой деревянной пристройки и перед тем, как закрыть двери фургона, хорошенько осмотрелся. Ну и видок был у этой псины в этот момент!

Я же в свою очередь, огромными прыжками преодолел склон, и, сбежав вниз по лесистой местности, оказался нечаянно-негаданно, как раз у двадцатиметрового Сэма Хьюстона. Это надо же, в какую задницу меня занесло, я был на самом вьезде в город! Поплелся я по обочине и ввалился в свою комнату только в шесть вечера, измотанный, как собака. И тут меня вдруг как будто что-то по кумполу ударило, подумалось, что меня сейчас удар хватит, я вдруг хватился одной вещи, а именно – своего школьного рюкзака. Рюкзак остался в дальнем конце рыбного фургона.

В общем, как вы могли понять, события развивались следующим образом. Мама потрошила окуней, я по прежнему обрезал розы, Брут ржал надо мной весь следующий день, и вместе с тем, предлагал немедленно сдать подлого Дженкинса Фелпу. Но что-то, а именно мой потерянный рюкзак, говорило мне, что с этим надо повременить.

– Деньки похоже у парня здесь сочтены, – в предвкушении разглагольствовал Брут, обдирая очередную ветку с персиками.

Пара упала мне на голову, больно до жути.

– Прости! – бросил Брут.

Я откинул свои садовые ножницы и уселся под деревом.

– Не уверен, – говорю.

– А?.. Друг, правда, прости! Ты не сидел бы тут, под деревом.

– Да я не об этом! – отмахнулся я.– Тут такое дело, я рюкзак свой забыл у этого лешего в фургоне. Даже не знаю, как идти сегодня в школу.

Тут Брут опешил, спустился со стремянки, и влепил мне подзатыля хорошего.

– Ты что, совсем спятил?!

– Да знаю, знаю, полный придурок.

Внезапно у Брута прояснился взгляд, он широко улыбнулся и хлопнул меня по спине.

– Да ты не парься, – говорит.– Можешь спокойно идти прямиком к Фелпу, в любом случае у полиции есть всякие крутые штучки, вроде программы защиты свидетелей. Глядишь, и на север куда-нибудь вас с матушкой забросят, красота!

– Да. Красота, – говорю, а у самого перед собой уже не Брутово лицо, а мамино, оно в сотый раз убивается горем и причитает. Белые медведи, пингвины, дружелюбные эскимосы. Чем не заманчиво, черт возьми.

Я знал, что Дженкинс неустанно за мной следит, можно сказать, ходит по пятам. Но я тоже не глупый. Каждый раз, как он оказывается в зоне видимости, я смешиваюсь с толпой и мне все сходит с рук. Я даже решил не ходить на обед, потому что уверен, Дженкинс бы и там меня достал.

В общем, захожу я в свою комнату, и вы не поверите, кто там! – Дженкинс, собственной персоной! Он стоит посреди комнаты, в руках болтается мой злосчастный рюкзак.

– Это твое барахло? – спрашивает.

Я только головой киваю. А он продолжает.

– Так вот. Объяснишь, каким магическим образом это оказалось у меня в фургоне?

– Я хотел доехать до школы и забыл его.

– И как? До школы то доехал? – язвительно бросил он.

– Не совсем.

– Ах, не совсем. Будь добр, опиши-ка мне события, которые так сильно напугали твою жопу, что ты и про багаж свой не вспомнил.

Я будто воды в рот набрал, стою и отмалчиваюсь, как кретин.

– Так вот, слушай сюда, что мы сделаем, Эл. Я точно знаю, что ты видел и слышал вчера достаточно, чтобы всех нас, включая этих бирмингемских ребят с их упоротым сержантом, упрятать за решетку на добрых два десятка лет. Еще я, и эта черная жопа Бигз, прекрасно знаем о всяких уродских программках по защите свидетелей. Так что, если ты думаешь, что сдав нас, вы с матерью укроетесь от этого черта и его отморозков, то ты охрененно ошибаешься. Я предлагаю тебе путь искупления, без всякой грязи и кровопролития. Я ничего не говорю про тебя этому упырю Бигзу, и взамен на молчание предлагаю вам с матерью бесплатное жилье в доме моей тетушки. Вы уезжаете на рассвете. Уловил?

Думаю, с тем, как все обрисовал Дженкинс, меньжеваться здесь будет как минимум глупо. Я кивнул. Выходя за дверь, он швырнул мне рюкзак, и я словил его на лету.

– Внутри все найдешь, – бросил он.

Когда дверь закрылась, я пулей залез в рюкзак и достал два авиабилета. На них значилось: Хантсвилл- Сан-Антонио.

Как вы уже могли догадаться, из-за моей дегенеративной глупости, мы с мамой сменили субтропический климат на сухой степной. По правде, уговорить маму переехать, совсем не вдаваясь в подробности инцидента сДженкинсом, оказалось гораздо проще, чем я думал. Университетскую библиотеку она давно уже забросила, поэтому маме, похоже, было все равно, куда идти, лишь бы сбежать уже подальше от полосатых и большеротых окуней. Я показал ей накануне два билета и объяснил, что Дженкинс в знак нашей «дружбы» расщедрился и уговорил тетушку выделить нам место, только с одним условием – чтоб мама помогала ей вести дела. Мисс Хуанита Гонсалес держала постояльцев в своем большом доме, а была она уже в преклонном возрасте.

– Я не возражаю, – отозвалась мама, – у меня уже такое чувство, будто я сама скоро превращусь в рыбу – тело вечно в чешуе, а волосы и одежда впитывают этот зловонный запах рыбы, это унизительно. Такая работа не для меня, я лучше буду помогать пожилой латиноамериканке, и выглядеть при этом, как человек.

Когда я объяснил Бруту всю серьезность ситуации, он очень огорчился. Во -первых, потому что я так и не сдал поганого Дженкинса, а во вторых, то что уезжаю черт знает куда. Я предложил ему поехать с нами, станет там одним из постояльцев, на что Брут отказался. Он был уверен, что не найдет там работы лучше, чем здесь. В общем, мы с ним крепко обнялись и он даже всплакнул.

– Слушай, дружище, этот мешок с говном должен получить свое. Нравится тебе это, или нет.

Я отстранился и серьезно покачал головой.

– Слушай, не лезь в их дерьмо, Брут. Пусть разбираются сами. Ты меня услышал?

– Ага.

Брут как то странно отрешенно на меня посмотрел. Что-то подсказывало мне, что темные делишки Дженкинса так и так еще недолго пробудут под завесой тайны.

В аэропорт нас вез сам Фелп, собственной персоной. Он искренне удивлялся и не понимал, почему мы так резко сорвались с места. Он уговаривал нас еще остаться.

– Слушайте, сейчас самый сезон, рыба нерестится, как сумасшедшая. К тому же подумываю уволить Дженкинса в скором времени, как только план закроем по сбыту. Эта скотина пустила нас во все тяжкие. И тогда глядишь, компания снова будет на плаву.

Ну и в таком духе он разливался всю дорогу.

Ладно, осознав, наконец, что мы твердо решили не возвращаться к рыбной теме, он помог выгрузить наш багаж, в том числе мамину фамильную тумбу. Затем вручил маме небольшой букет роз из их сада, а мне вложил в руки тяжеленный ящик, полный персиков. Рыбой нас не наградил – и то хорошо. На этом мы и распрощались. Я не жалел, что мы покидаем эти места, на свете есть еще столько интересного и удивительного, помимо Алабамы.

А интересного здесь было выше крыши, по правде. Но об этом чуть позже. Первым делом, только оказались мы на стоянке аэропорта, из красного обшарпанного бьюика 1957 года нам помахала дамочка лет шестидесяти с хвостиком. Сама мисс Ганзалес приехала нас встречать.

У нее дома на данный момент проживало всего два жильца, но очень, скажу вам, колоритных. Одним из них был пожилой старикашка, мистер Дьюк. Этот был этнографом. Раньше преподавал в университете на кафедре культурологии. Два года назад у него сгорел дом, с тех пор он живет здесь.

Второй постоялец – результат скрещивания обезьяны с вампиром, или что-то в этом роде. В общем, чума. По сути это подросток, лет четырнадцати. Сам он худой и длинный, при том, что руки у него длиннее самого туловища, и болтаются чуть не до колен. В общем, форменная горилла. Волосы у него торчком, покрашены в черный, весь он сплошь в цепях, тату, клепках, короче выпендривается, аж жуть. Мисс Хуанита рассказала нам, что изначально этот мальчуган проживал здесь с матерью, пока та не сбежала, прихватив с собой ее дорогой фамильный сервиз. А пацан – его звали Уилтон Хаас, продолжал тут обитать, типа как безвозмездно, по доброте душевной мисс Хуаниты.

С очаровательными соседями на ближайшие полвека я вас познакомил, теперь перейдем к самому городу. Нам с мамой Сан-Антонио понравился, славный городишко. Во-первых, бок о бок здесь обитает целый букет разных рас – от мексиканцев и испанцев до латино, и даже индейцев. Город так и пестрит разными народностями и это в свою очередь хорошо сказывается на городе. Одно только мексиканское чили, желтое и дымящееся, чего стоит. А еще тамошние чипсы, просто объедение. Ну да ладно о еде. На набережной Ривер Волк, что стоит на реке Сан-Антонио, летом всегда так живо и людно, аж дух захватывает! Мексиканцы во всем своем убранстве танцуют фламенко, с многочисленных кафе тянутся пряные запахи, а еще можно прокатиться на настоящей карете, запряженной лошадьми! Ну разве не фантастика! Однажды мы с мамой, мисс Хуанитой и стариком Дюком посетили театр Арнесон, что тоже на набережной. Только зря мы взяли Дьюка, он вместо того, чтоб смотреть представление, опять начал заливать мне в уши рассказы о том, как, когда и кем этот театр построен был, все то он на свете знал. Зато маме понравился театр, наконец я видел ее счастливой. А еще у этого города очень богатая история.

Можете поверить, мистер Дьюк мне уже все уши прожужжал. И про крепость Аламо, самую настоящую, что в центре города. Речь там вроде о техасских повстанцах, из тысяча восемьсот каких-то годов, которые героически оборонялись, но итог один – все они померли. А крепость так до сих пор и стоит, как национальное достояние, и еще лет пятьсот, похоже, простоит. Еще католическая церковь Святого Иосифа, которая считается домом-гвоздем, потому что стоит в неположенном для себя месте, а именно – внутри самого настоящего торгового комплекса. Вот что бывает, когда никто друг другу уступать не хочет, из-за таких упрямцев на планете полная хрень творится. Еще один экспонат – двухсотметровая смотровая башня Америк. Там мы тоже успели побывать. При чем, мама уговорила пойти с нами этого Хааса, потому что он вечно торчал в своей комнате и носа своего обколотого оттуда не высовывал. Два лифта забиты были под завязку, поэтому я предложил всем подняться по ступенькам. Но через пролетов десять уже пожалел об этом, а Хаас всю оставшуюся дорогу меня проклинал, это же надо – девятьсот пятьдесят две ступеньки, будь они неладны! Для начала мы решили наведаться на смотровую площадку и перед походом в ресторан, немного обсохнуть, так как с нас стекал пот в три ручья. Чернота, намолеванная на глаза Хааса тоже смылась и растеклась по всему лицу, на что мама, давая ему салфетку, очень вежливо заметила, что без этого сумасбродства ему намного лучше. И совсем незачем портить свое милое лицо. Но он только кисло улыбнулся, кинул свою грязную салфетку, и умостил ее прямиком на кудрявой шевелюре какой-то дамы.

В ресторане мы с мамой заказали сытный обед из трех блюд, так как за все утро уже успели нагулять аппетит. Зато Хаас заказал себе одну резиновую котлету, которая значилась, как бифштекс и стакан воды. И поверьте мне, такой битвы между человеком и едой я не видел ни до, ни после этого. Мы уже давно закончили свой обед, и, попивая чай со льдом, наблюдали, как Хаас возится с этим поджаристым куском резины на тарелке, пытаясь ее разрезать. Он чертыхался и злобно что-то бормотал, затем сдался, выпил воды, и мы двинулись домой. Спускались уже на лифте. Только в лифте было не протолкнуться и Хааса хорошенько обметелили. Когда мы вышли, на нем не оказалось ни его фирменных подвесок, ни черных крестиков, ни какой такой требухи. Не на шутку умелые, эти карманники, даже серьги с ушей умудрились снять. На что мама опять таки не упустила возможности намекнуть обомлевшему Хаасу, что эти штуки только портят таких симпатичных мальчиков. А еще добавила, что ей очень бы хотелось увидеть, какого на самом деле цвета его волосы.

Короче, точно не могу сказать, то ли последние события в корне поменяли представления Хааса о своей внешности, то ли в эту ж ночь к нему с небес пришло великое избавление, но утром я удивился, не увидев его за завтраком. Вместо него за столом сидел довольно опрятный, блондинистый парень, в яркой полосатой водолазке и голубых джинсах. Он играл в тетрис и меня даже не заметил. Я подошел к маме, которая варила кофе, и решил узнать, что за новый постоялец у нас.

– Ты про кого? – спрашивает мама, и тупо озирает кухню. Потом наткнулась взглядом на парня за столом и заулыбалась.– Ты про этого симпатягу? Это же Уилтон, ты с ним на смотровую башню ходил. Только подумать, мать сбежала, не оставив ему ни цента, бедняга.

Тут мама запричитала – кофе из турки начало пениться и выливаться на пол. Я тогда подсел к Уилтону и говорю:

– Где свою инопланетную шкуру забыл, Хаас?

На что он, не отрываясь от своих игр, сделал мне очень вежливое предложение заткнуться. Да уж, Хаас во всей своей красоте, противный характер, несмотря на смену внешности, все еще при нем. В общем, мы с этим чудовищем немного сдружились, если кому еще непонятно. То есть, когда к нему хорошо, то Уилтон вполне даже может общаться по человечески, но немного его задень, и он тебя изгрызет не хуже бешенного пса, честное слово.

Вскоре на кухню под ручку приплелись мисс Хуанита и мистер Дьюк. Сладкая парочка, черт возьми! Мистер Дьюк, на страх всем, снова был в своем маниакальном состоянии и распространялся насчет какого-то испанского францискана. Уилтон только глаза закатил, но всем, хотели они того или нет, предстояло все утро прослушать лекцию о некоем Антонии Падуанском, католическом проповеднике, который в свое время немало хороших дел натворил, приводя неверующих к Богу. В честь этого святого Антония испанские первопроходцы и назвали этот город.

– Город сегодня празднует, – важно вставила мисс Хуанита.– Каждое тринадцатое июня – день памяти франциска Антония.

– Советую сегодня, оболтусы, сходить вам на Ривер Волк, к вечеру вся набережная так и горит огнями. Пожалуй, я схожу с вами, давно не посещал этот превосходный праздник.

Пожалуй, идти куда-либо, а особенно на праздник, со стариком Дьюком, меня не очень-то вдохновляло, потому что я знал, что буду там скорее не забавляться, а внимать урокам истории. Я надеялся, может к вечеру он передумает и не захочет вылезать из своей комнаты, но он таки вылез, и стал напяливать свои древние сандалии, причем, каждый он обувал минут по двадцать. Пока мистер Дьюк обувался, Уилтон успел пройти три уровня своей тетрисной стрелялки и мы двинулись в путь.

На набережной сегодня было не протолкнуться и очень ярко. В том ее конце проходил парад. И мы пошли поглазеть. Впереди шествовал отряд из пяти человек, они несли пятиметровую самодельную статую, судя по резной рясе, это и был Антоний Падуанский, собственной персоной. Только, сказать по чесноку, лицо у них не особо задалось, левый глаз уехал от правого вниз на довольно приличное расстояние, нос получился кривым, как ноги у мистера Дьюка, а половину правого уха, похоже, при составлении «шедевра» откусил какой-то голодный рабочий. Когда эта команда гениев поравнялась с нами, статуя повернулась к нам лицом и мистер Дьюк аж вскрикнул.

– Боже всемогущий! А это еще что за урод!? – взвизгнул он, протирая свои очки.

– Думаю, это ваш Святой Антоний, которого вы так любите, – сказал я.

Тот только покачал головой и неодобрительно фыркнул вслед этим деятелям искусства.

– Не понимаю, неужели, по их мнению, Святой Антоний должен выглядеть, как уродское мракобесие! Впервые на моем веку решили поставить ему памятник, только вот уж он далеко не Антоний, скорее бедняга, уцелевший после взрыва Херосимы!

Похоже, это и правда сильно задело величайшего из этнологов города.

Неподалеку от набережного фонтана стоял специальный помост, на который и погрузили это произведение искусства. Но на этих чудаках парад не заканчивался. Следом за резчиками дерева шествовал пестрый клан индейцев, стуча в барабаны и улюлюкая, видимо тоже воздавая хвалу Антонию. Сразу за ними группа мексиканских девушек, исполняющих фольклорико, и весь этот аншлаг закрепляла целая конская рать испанских парней, в мундирах, на конях и к тому же с настоящими мушкетами в руках. Видимо их им одолжил местный музей, высказал догадку мистер Дьюк. Они время от времени палили из них в воздух и отдавали честь кому-то невидимому. Изображают из себя первопроходцев из прошлого века.

В общем, зрелище было еще то. В какой-то момент я развернулся, и обнаружил, что Уилтон пропал из поля зрения. Я стал его искать и нашел у какой-то лавки. Он уговаривал одного индейского пацаненка обменять его настоящий деревянный лук со стрелами на чертов тетрис. Что-то подсказывало мне, что сделка не состоится, но в какой-то момент пацаненок вырвал у него тетрис, начал крутить его и вертеть, как дикарь какой-то. А Уилтон включил свои стрелялки и начал показывать, на какие кнопки нажимать. В конце концов тот остался доволен и вручил Уилтону свой лук и колчан.

Потом подходит к нам мистер Дьюк и на удивление нам с Уилтоном, спрашивает пацаненка что-то на их индейском. Он машет руками и отчаянно жестикулирует пальцами, видно, что это с трудом ему дается. Когда он закончил, пацаненок в ответ кивнул головой и повел нас вдоль набережной, к какому-то лотку. Там стоял пожилой индеец в разноцветной юбке и торговал вроде как молоком. Мы подошли, а мистер Дьюк ему дружелюбно махнул и стал опять что-то на ихнем спрашивать. А тут вдруг оказалось, тот на чистом английском разговаривает.

– Давно уже не употреблял этого чудесного напитка. Давай три, угостимся пожалуй с ребятами.

Мистер Дьюк расплатился и подал нам маленькие бутылочки с жидкостью молочного цвета. Что-то подсказывало мне, однако, что это все же не молоко.

– Это пульке, ребята, – радостно провозгласил мистер Дьюк.– Местный индейский напиток, его готовят из сока агавы. Советую вам попробовать, очень полезный.

Ну, откупорили мы с Уилтоном бутыли, а пульке этот оказался пенистый, тягучий и довольно вонючий. Сморщив носы, мы отпили, и меня чуть не вывернуло. С Уилтоном происходило то же самое.

– Вот дерьмо, – вынес он наконец вердикт.– Мистер Дьюк, если вы хотели нас отравить, так могли бы что-нибудь менее гадливое выбрать.

Тот на это заявление лишь пожал плечами, допил остатки этой пульке и с довольным видом погладил живот.

– Помнится, когда мне надо было написать курсовую о племенах пуэбло, я гостил пару дней в тамошней резервации, тогда мне эту снедь подавали на завтрак, обеди и ужин, да уж, вот были времена!

Далее индеец предлагает нам взять у него еще один индейский напиток под названием писко. Этот был прозрачный и вообще, по всем параметрам выглядел не так противно. Перед тем, как я забросил его в рот, мистер Дьюк сообщает, что эта муть сродни водки или бренди. Я гляжу на Уилтона, а он уже успел все это дело проглотить, и глаза у него чуть на лоб не вылезли. В общем, была, не была, я за компанию тоже хлебнул залпом. А потом мистер Дьюк хихикая, сбегал к прилавку, и докупил еще сполна. Короче, через полчаса мы были пьяные вхлам. В пульке всего восемь градусов, а здесь все сорок! Я все не мог отстать от Уилтона, говорил, что у него самое идиотское имя на свете. Взамен на это он пожелал мне утонуть в чане с пульке. Хороший малый!

Мистер Дьюк уже давно куда-то делся, а мы решили, что до праздничного салюта еще далеко. Неподалеку стоял тир, где все желающие могли пострелять, и мы двинулись туда. Заведовал там какой-то низкорослый, но довольно дерзкий мексикашка. Когда мы подошли, он препирался с одним индейцем. По всей видимости, дело тут обстояло в том, что на индейцев у него была аллергия, и он не хотел уступать ему в цене.

– Я имею такое же право заплатить и пострелять, как и все здесь на празднике, – томно и спокойно рассуждал индеец, глядя на мексикашку с высоты птичьего полета.

– Права будешь качать у себя в резервации, апачи. Платишь восемь долларов и валяй, а если не устраивает, катись к себе в пустыню и стреляй по банкам!