Интерфейс

– Так всё-таки, ты использовала меня как грядку! – возмутился я. – Вот и доверяй вам, пришельцам, после этого! Вот и уважай благодарно! – Я демонстративно отвернулся, подняв повыше нос.

В затылок мне прилетело её фирменным смехом, звук которого начисто лишает окружающих способности обижаться на эту плутовку. Возможно, это и есть их квантомская магия, потому как я лично не могу себе представить даже в теории, как объяснить этот феномен с точки зрения физики. Даже квантовой. Даже инопланетной.

– Такова моя сущность, Витька! – хихикала она. – Ничего с этим не поделаешь, можно только принять. Или не принимать, тут уж как захочешь. Но даже эта самая сущность не смогла предвидеть дальнейшего развития событий! Так как садовод я не настолько профессиональный, каким ты меня считаешь, судя по твоей реакции, то в итоге у меня выросло немного не то, на что я рассчитывала. Помнишь, ты тогда впервые вытащил меня на свидание в парк и подарил цветы?

Я кивнул головой, в которой в этот момент вспыхнули сладкие и немного грустные воспоминания.

– Именно тогда я впервые разглядела, что в тебе вместо первосортного сексуального желания, которое я так старательно удобряла все эти два месяца, выросло то, о чём я даже не пробовала мечтать. Сначала я засомневалась: может, это просто влюблённость? Но нет, чёрт возьми! Мало того, что это была настоящая любовь, которую в вашем мире и так днём с огнём не сыщешь, так ещё и направленная лично мне! Понимаешь?!

– Понимаю… – я грустно улыбнулся, прикрыв глаза. – Я сам видел её. Она такая красивая…

– Всё равно до конца не понимаешь! – замахала руками Зимба. – Она направлена не просто тому образу девушки, который видят твои глаза. Она направлена прямиком существу, которое ты назвал квантомом, чьё настоящее имя на ваш язык можно примерно перевести как «Желание Завернуться В Поток Ветра Малиновых Волн Стремящихся Слиться С Закатом Четвёртого Спутника». Ты с самого начала принял меня именно такой! И все свои чувства адресовал настоящей мне: бесполому и бестелесному квантовому мозгу!

– А что, есть какая-то разница? – решил уточнить я.

– До того момента я считала, что разницы нет, потому что раньше я никогда этого не испытывала. Я думала, что эмоция, направленная принятому мной облику – и есть направленная мне самой. Как же я ошибалась! Разница примерно такая же, как между записью игры какого-нибудь великого музыканта на виниле и посещением его живого концерта! Теперь ты представляешь масштаб моего потрясения в тот момент? А те усилия, которые я прикладывала, чтобы не грохнуться там же в обморок от осознания того, какой редкий клад я нашла, сама того не планируя?

– Ты можешь грохнуться в обморок? – удивился я.

– Ну это же я образно выразилась! – нетерпеливо сказала Зимба. – Упасть я бы не упала, а вот разлететься на атомы с последующей потерей материальной структуры – желание было, да. Я подумала: вот она, пища богов! От её аромата я чуть было не потеряла рассудок: таким он был завораживающим. Тогда я набралась смелости и откусила малюсенький кусочек. – Она замолчала, и по её виску к уху покатилась блестящая капелька. – И поняла, что не смогу.

В повисшей паузе стало слышно стрекотание сверчков и далёкий крик незнакомой мне птицы на том берегу. Вверх по течению на воде появились отражения огоньков: к нам неспешно приближалось какое-то судно. Устав ждать, я осторожно поинтересовался:

– Что не сможешь?

Она повернула ко мне голову, не отрывая её от земли, и я увидел на её лице самую светлую и грустную улыбку раскаяния.

– Съесть не смогу, – дрожащими губами прошептала она.

– Почему?

– Вот знаешь, есть на свете такие сорта вин, которые не стоит пить. И не потому, что они дрянные, а как раз по обратной причине. Эти вина настолько вкусные, что гораздо больше кайфа испытываешь лишь от осознания того, что именно ты являешься счастливым обладателем заветной бутылки. Ты любуешься, как играет солнечный свет в толще стекла и жидкости, иногда открываешь бутылку и вдыхаешь неземной аромат, от которого у тебя по коже начинает носиться стая мурашек. По очень особым праздникам ты наливаешь это вино на донышко напёрстка и пьёшь его по капельке, смакуя каждое мгновение происходящего с тобой чуда. Ты прекрасно понимаешь, что если выпьешь всю бутылку за один вечер, то испытаешь лишь банальное опьянение – ровно такое же, как от дешёвого портвейна. А наутро к похмелью добавятся душевные мучения от осознания того, как ты вульгарно поступил с доставшейся тебе драгоценностью.

– Дааа… – выдохнул я, почувствовав, как у меня потекли слюнки от её рассказа. – Никогда не пробовал такого вина.

– Однако ты – его производитель! – подмигнула мне Зимба. – Твоя любовь – и есть для меня то самое вино, счастливым обладателем которого я стала, как мне до сих пор кажется, по чистой случайности. И вот с того момента я стала приходить к тебе лишь за тем, чтобы только увидеть это чувство вблизи, насладиться пронизывающим все мои частички запахом, в очередной раз раздуться от гордости, что эта любовь принадлежит именно мне, и беречь ото всех возможных посягателей на этот уникальный магический эликсир. Прежде всего – от себя самой.

– А какова она на вкус? – спросил я, сгорая от любопытства. – Понимаю, что это будет сложно описать словами, но прошу тебя: попытайся хотя бы приблизительно.

– Здесь ничего сложного, Витька. – Её глаза вновь заблестели, а дыхание задрожало. – Твоя любовь по вкусу очень похожа на энергию моей планеты.

Глава 7

По поверхности реки до нас начало доноситься рычание мотора: по всей видимости, судном, светившим нам своими фонарями, был небольшой речной теплоходик. Проследив направление его движения, я обнаружил, что чуть ниже нас по течению находился причал, и теплоходик решительно шёл к нему.

– Но как такое возможно? – наконец спросил я, переварив услышанное.

– Не знаю, Вить… – Зимба снова села и отрешённым взглядом встречала неспешно приближающееся плавсредство. – Вкус, конечно, не один в один, отличия есть. Но что из них вкуснее, я не смогу сказать наверняка.

– Значит, ваша планета тоже любила вас всех, как своих маленьких детей, – предположил я. – И кормила своей любовью.

– Может быть, – вздохнула она. – Этого сейчас уже никто не помнит, даже старейшины. Но как бы то ни было, я сочла своим долгом поддерживать и сохранять твою любовь, заботиться о ней в меру своих сил. А для её правильного роста, помимо вышеозначенных доверия, уважения и благодарности, нужны были ещё восхищение, забота и главное – сексуальное желание высшего сорта. И тогда-то, вместо того, чтобы его у тебя подъедать, мне пришлось, наоборот, заправлять тебя им. Благо, обедала я на стороне, и этого мне хватало, чтобы не только не трогать твои чувства, но и добавлять тебе их.

– А тот мужик, которого, по словам чекистов, ты объела полностью, – вспомнил я. – Это тоже было сделано ради того, чтобы, как ты выражаешься, «подкинуть мне питательной среды»?

– А вот это – чистейшее враньё! – раздражённо ответила Зимба. – Они решили добавить мрачных красок в описание моих злодеяний, чтобы ты охотнее сдал им меня, и немножечко прифантазировали. Полностью все эмоции я ещё ни у кого ни разу не съедала! – Она помолчала, а затем добавила вполголоса, как бы про себя: – Но идея хорошая…

В это время теплоход (или речной трамвайчик – я плохо разбираюсь в кораблях) почти поравнялся с нами. Мы с Зимбой переглянулись и одними лишь глазами сошлись во мнении, что нам жизненно необходимо прокатиться по реке на этом видавшем виды судёнышке. Мы наскоро обулись и поспешили к причалу – благо был он всего в нескольких сотнях метров от нас. Бежевый спутник к тому времени взошёл уже достаточно высоко, и наш пролегающий в траве путь был гостеприимно освещён мягким цветом топлёного молока.

На причале, куда мы успели прибыть раньше судна, кроме нас никого не было. Видимо, больше никто этой ночью не хотел променять уют сказочной деревушки на вояж по глади реки. Со смешным, почти мультяшным пыхтением мотора теплоходик подплыл вплотную к причалу, и из него выпрыгнул юнга лет тринадцати на вид. Он резво накинул швартовый канат на столбик, торчащий из причала, и гостеприимно улыбнулся нам, приглашая поскорее занять свои места на борту судна. Его предложение было безоговорочно принято, и мы, вежливо поздоровавшись с ним, шагнули на борт.

На верхней палубе, укутанной в мягкий свет нескольких фонарей в виде больших шаров, стояли уютные столики, за которыми сидели люди. Кто-то из них вёл светские беседы, кто-то молча смотрел в ночную даль. Ближе к носу судна, под навесом, располагались мини-бар и пианино, за которым сидел интеллигентного вида старичок в клетчатом пиджаке и самозабвенно играл нежный джаз. Помогал ему молодой саксофонист в узких джинсах, тёмно-бордовой рубахе и шляпе. Мне показалось, что это отец и сын – уж очень они были похожи.

За самым ближним к ним столиком сидела одна красивая женщина средних лет и влюблёнными глазами смотрела на старика. Откуда-то я знал, что это не его жена и не мать саксофониста. Более того, она даже не была с ними знакома – просто случайная пассажирка, которую, как и нас с Зимбой, очаровала эта музыка, так хорошо походящая к волшебству бесконечной ночи.

Я вновь вспомнил своего отца. Как-то, в очередной раз напившись, вместо обычного нытья про испорченную жизнь он начал рассказывать мне, как всё детство мечтал стать моряком, но его мать, моя бабушка, не отпустила «свою кровиночку» одного в другой город в морское училище. «Твой отец погиб, и ты теперь – единственный мужчина в семье. Ты должен заботиться о маме, ведь больше некому!» – сказала она ему. И он поверил в то, что «должен» – ведь родная мать не может обмануть! Вместо морского училища папа поступил в местный институт на инженера, и ему даже в какой-то мере понравилась его специализация: она была редкой и ценилась не только в нашей стране, но и за рубежом. У него появилась новая надежда на путешествия: пусть не моряком, но хотя бы востребованным специалистом. Он даже один раз смог съездить по обмену в дружественную Чехословакию, где окончательно заболел мечтой о дальних странах.

Отгадайте, сколько увлекательных поездок он совершил после этого? Правильно: ноль. Потому что он остался должен ухаживать за своей матушкой, у которой резко ухудшилось здоровье сразу после того, как она узнала, что ему прислали приглашение на работу из Испании. Папа устроился в местный НИИ, где и познакомился со своей будущей женой и моей будущей мамой. Долгов, разумеется, прибавилось: после погашения внезапно возникшей задолженности перед бабушкой сделать внука, он стал должен уже моей маме и мне. Воспитанный в старых советских традициях «думать всегда сначала о других, а если силы останутся – о себе», он ни разу не смог отказаться от навешанных на него «долгов» и продолжал платить по подложным счетам своей свободой, своей жизнью, своим «я».

– Смотри, вон там, на корме есть скамеечка и нет людей, – шепнула мне Зимба.

Оглядев столики и не найдя ни одного свободного, я отметил про себя её наблюдательность и последовал за ней по узкой лесенке вниз. Скамейка была двусторонней, как в электричке: одно сидение смотрело назад, другое – вперёд. Только мы уселись поудобнее на заднюю часть скамейки, как над нами громко прогудело, а за кормой вспенилась вода, разрезаемая лопастями ожившего винта. Причал медленно уходил назад и вбок.

– Так, на чём я остановилась… – Зимба задумчиво почесала свой курносый носик. – Ах да: на удобрениях для твоей любви.

– Фу как грубо звучит! – хихикнул я.

– Стараюсь! – она показала мне язык. – И с удобрениями я тоже перестаралась. Помнишь, одно время тебя стало прямо распирать от положительных эмоций, ты натурально готов был летать от счастья? Это помимо любви в тебе начали зреть и другие позитивные чувства. А излишек эмоций так же вреден для здоровой психики, как и их недостаток. Поэтому, чтобы тебя не разорвало, мне пришлось снова их подъедать! Да знаю, знаю: хреновый я садовод! Ну извиняй, опыта работы именно с таким набором эмоций у меня мало. Практически вообще никакого. Поэтому и случилось то, что случилось.

Она замолчала, глядя на пенный след за кормой, оставляемый винтом. Я решил, что она собирается с мыслями и не торопил с ответом. Но на пятой минуте паузы мои нервы не выдержали:

– Что случилось-то?

Она глянула в мою сторону так, будто я появился только что, абсолютно неожиданно для неё. Затем чуть откинулась назад, положив ноги на леер ограждения и вздохнула:

– Ду бист вас ду ист.

– Извини, но язык ваших белковых я пока не выучил, – развёл я руками.

– Это язык не наших белковых, а ваших, – спокойно ответила Зимба. – Немецкий называется. Просто на нём эта поговорка звучит в рифму, а на вашем русском – немного прозаичнее: «ты – то, что ты ешь». Я думала, что уж о своём-то организме знаю всё. Но реальность умудрилась приделать мне нос и от всей души щёлкнуть по нему! Я до сих пор теряюсь в догадках: то ли ваша планета так повлияла, то ли эмоции человека имеют свойства, до сих пор не изученные мной…

– Зимбочка, – не вытерпел я, – я уже давным-давно убедился в том, что ты девочка, хоть и отличающаяся от человеческой некоторыми незначительными деталями. Пожалуйста, не надо снова доказывать мне это длинными предисловиями к ключевой мысли!

– Витечка! – начала было она с моей интонацией, но потом вдруг резко осеклась. – Понимаешь, я наелась твоей «питательной среды», в которой, как в теплице, росла твоя любовь, и у меня… Со мной… Во мне начало расти то же самое!

– Любовь? – уточнил я.

– Она… – смирившись с судьбой, вздохнула Зимба. – Я всю свою коротенькую жизнь считала, что это в принципе невозможно! Всё равно что от мёда у человека появилось бы хитиновое покрытие и пчелиные крылышки. Или, например, наевшись зёрен, он бы покрылся перьями и закудахтал, как курочка. Но ведь такого не бывает: это противоречит законам природы! Вот и для квантома любая эмоция – это всего лишь зёрнышко. Понимаешь?

Моя растерянная физиономия ответила за меня, и Зимба принялась объяснять подробнее:

– Тебе, как белковой форме жизни, нужны два питательных элемента: собственно, белок для создания новых клеток, а также сахар или жир для выработки необходимой этим клеткам энергии. Твоё тело состоит из тех самых белков, которые ты съел. Точно так же та штука, которую можно назвать моим «телом» и которая состоит из так называемых «материальных квантов», нуждается в двух элементах, содержащихся в эмоции: непосредственно энергии и её информационном содержании. Собственно, условная счетная единица такой информационно наполненной энергии, квант, и является тем микроэлементом, который идет на «хознужды» моего организма. Тип эмоции, её суть, – например, ненависть или радость – и есть её информационная составляющая. И от этого напрямую зависит то, из чего состою я сама.

– Кажется, теперь начинаю понимать! – обрадовался я. – То есть, тип пищи всё же хоть немного, да меняет тебя саму?

– Да, но не настолько. Примерно как у человека: если есть, допустим, рыбу – улучшится кожа и мозги, а если есть булки и торты – вырастет брюхо. Но, как я уже говорила, если есть зерно – яйца нести не начнёшь, просто желудок заболит от несварения. А у меня вот, похоже, именно это и случилось!

– Яичко снесла?

О, какое незабываемое чувство триумфа я испытал, когда наконец-то не она меня подколола, а я её!

– Скорее, оно само снеслось, – безразлично пожала плечами Зимба. – Без моего активного участия.

Я хотел было закричать от радости, но в кои-то веки раз умная мысль возобладала мной вперёд неосознанного порыва. Я аккуратно спросил:

– А для тебя это хорошо или плохо?

– Это… это… – Зимба не смогла с ходу подобрать правильные слова. – Это абсолютно ново для меня и потому удивительно. Я не могу сказать, лучше мне от этого или хуже по сравнению с предыдущим периодом моей жизни, но по крайней мере каких-то неудобств эта штука мне не доставляет. И поэтому у меня возникает робкое предположение, что это может быть некой «штатной» функцией организма квантома, просто начинающей работать при определённых условиях, которых на нашей планете просто не было. Если бы я могла спросить об этом у кого-нибудь из старейшин, то возможно, всё бы тут же прояснилось. Но увы, здесь я отрезана от источников нужной мне информации, и постигать всё приходится путём проб и ошибок.

– А у твоей любви тоже есть направленность? – хитро прищурясь спросил я: ответ я уже откуда-то знал.

Зимба просто молча положила голову мне на плечо. Деревушка, от которой мы отплыли, уже почти скрылась из виду. Вертикальные разноцветные потоки тусклого, еле различимого света, будто гигантские фонтаны из радуг, всё так же устремлялись к ночному небу, напоминая нам, что сказка ещё даже не думала подходить к концу.

– Но скажи мне вот что, – прервал я эту молчаливую речную идиллию. – Если ты говоришь, что сексуальное желание ты мне вернула, и даже чуть больше, чем взяла, то почему я с момента знакомства с тобой ни разу не хотел другую девушку?

– Всё просто, – сказала она, не поднимая головы. – Ты относишься к редкому, почти исчезающему виду однолюбов. И это ни разу не моя работа, у тебя оно «так и росло». Кстати, это свойство человеческой психики вовсе не стоит считать каким-то героизмом и примером для подражания. Моногамность в отношениях – это всего лишь от здоровой лени. Зачем тратить силы и время на поиск и привлечение другой самки, если у тебя есть своя, которая для тебя идеальна во всех отношениях? Я лишь постаралась как можно лучше вписаться в твои критерии идеала, чего не смогла бы сделать настоящая человеческая девушка. Ну а дальше твои эмоции сделали всё за тебя.

– Пожалуй, ты права, – признал я. – Ещё бы могла быть со мной подольше, чем два раза по сорок минут в день, и я бы совсем на тебе свихнулся.

– Вот видишь! – Зимба радостно вскинула голову и победоносно глянула на меня. – Ещё одна неожиданная польза легенды про сорок минут! Совсем свихиваться человеку не стоит, ибо у него, к сожалению, есть тело, которое слишком материально для такого эмоционально богатого разума. На обслуживание себя и удовлетворение своих потребностей оно требует минимум десять-пятнадцать процентов так называемого здравого смысла. И их, проценты эти, категорически противопоказано терять. Но с другой стороны, приближение этого уровня к ста процентам делает из человека некоего биоробота, совершающего абсолютно все свои действия исключительно из соображений рациональности и неспособного мыслить абстрактно. Так что правило золотой середины пока никто не способен отменить!

Недавно севшая на ограждение незнакомая птица с интересом слушала наш с Зимбой разговор. Она то наклоняла голову, то переводила взгляд с меня на мою собеседницу и обратно. Казалось, она вот-вот вставит своё авторитетное мнение касательно проблематики взаимоотношений столь разных существ: уж кому как не птице знать об этом лучше.

– У меня было много времени, чтобы изучить это явление, – говорила Зимба. – Я пришла к выводу, что эти две эмоции, моя и твоя, взаимодействуют друг с другом независимо от нас с тобой. Как именно они это делают, я до сих пор до конца не поняла, но общий принцип их взаимосвязи напоминает обкладки конденсатора: на одной копится положительный заряд, на другой – отрицательный, запасая энергию. Но в отличие от конденсатора, расстояние между нами не имеет никакого значения: наши любови будут взаимодействовать точно так же, находясь за сотни световых лет друг от друга. Да и полярности у них нет: в каждом из нас равное количество как положительного, так и отрицательного заряда. А еще, помимо энергетического, они постоянно ведут какой-то информационный обмен. О чем именно они общаются, я тоже пока не выяснила, но думаю, это дело времени.

– Просто превосходно! – язвительно ответил я. – Во мне сидит мощный источник энергии, который живёт своей жизнью и мыслит не советуясь со мной.

– Ага! – довольно улыбнулась Зимба. – И вдобавок ко всему, это вполне нормальное явление, встречающееся у людей при определённых жизненных обстоятельствах. Другое дело, что обстоятельства эти в вашем мире происходят всё реже и реже. Поэтому ваше общество сейчас испытывает острый дефицит любви.

– Но подожди, – нахмурился я. – А как же все семьи? Неужели некоторые из них живут без любви?

– Некоторые, говоришь… – Зимба приподняла уголок рта в грустной усмешке. – Твой папа любит маму?

– Думаю, нет…

– А мама – папу?

– Она его любит только пилить и критиковать, какой он никчёмный.

– Ну а ты хоть кого-то из них любишь?

Я молча уставился на воду, не желая отвечать правду, но предательски навернувшиеся слёзы сдали меня с потрохами.

– Я всю жизнь боюсь быть плохим. Плохим студентом, плохим другом, плохим сыном. А хороший сын должен любить своих родителей, какими бы они ни были, понимаешь?

– В том-то и дело, Витька, – Зимба ласково взъерошила мои волосы. – Большинство людей носит маски, лишь изображая эмоции, которые якобы должны испытывать в нужный момент, но которых нет и в помине. Вы сами создали общество, целиком построенное на лжи, и сами захлебнулись в ней. Мало кто из людей сможет сказать правду, не боясь быть освистанным, а может, даже наказанным. Поэтому большинство семей живут без любви, лишь изображая её перед другими семьями, так же живущими с холодными сердцами и спящими врозь. Но мне на вашей планете бояться некого, поэтому я могу тебе сказать, что ты никому ничего не должен. Родителям особенно: ты не просил их рожать тебя. Ты не должен изображать эмоции, которых на самом деле не испытываешь, равно как и не должен скрывать свои настоящие чувства.

– От тебя я и не скрывал, – грустно улыбнулся я. – Но ты можешь себе представить, каково это мне: желать одного, но быть вынужденным говорить, делать, а в конечном итоге даже думать абсолютно по-другому! А если ты утверждаешь, что точно так же живёт большинство людей, то я просто понятия не имею, куда катится этот мир.

Взлетев, наконец, с ограждения, птица на прощание что-то прокричала на своём языке. Видимо, указала направление движения мира.

– Представить очень даже могу, – вздохнула Зимба, провожая взглядом пернатую гостью. – Последние полгода нашего с тобой, без преувеличения сказать, романа я пребывала в таком же замешательстве. Хотя, оно имело немного другую природу, другой внутренний конфликт.

– А у тебя-то что может быть за конфликт? – не понял я.

– Внутренний спор о том, что мне делать с твоей любовью. Ведь коли уж она появилась в тебе, то с некоторой натяжкой тебя можно назвать её владельцем. А за время нашего общения ты для меня постепенно превратился из плодородной грядки в существо равное мне если не в физических возможностях, то хотя бы в правах. А раз так, то теперь я не имею не только желания съедать её, но и права распоряжаться ей вместо тебя.

– Премного благодарен за признание моих прав, – улыбнулся я. – Но я пока не понял, в чём здесь загвоздка.

– В том, что ты используешь свою любовь не по назначению, – назидательно сказала Зимба.

– Вот как? – приподнял я бровь. – И какое же у неё назначение, позволь узнать?

– Вообще если не брать в расчет личность её носителя, то штука эта многофункциональна. Она может быть и источником энергии, и неким средством модификации окружающей реальности, и хранилищем огромных объёмов знаний, и ещё чёрт знает чем. Но конкретно в существах подобных человеку она вырастает для помощи в продолжении рода, а также для объединения двух или более особей в группу с едиными ценностями и стремлениями.

– Ты думаешь, она нас с тобой не объединила?

– Ха! Ещё бы не объединила! – воскликнула Зимба. – Так объединила, что захочешь – не расцепишься. Но вот с первым пунктом у нас полное фиаско. Рожать человеческих детёнышей я, увы, не в состоянии.

– Ну так и хрен бы с ними! – махнул я рукой. – Пусть другие пары рожают, желающих много. Я не видел мужчин, реально счастливых в роли отцов, поэтому сам никогда не хотел заводить собственных детей. И вряд ли захочу в будущем. Так что, Зимбочка, эта проблема тобой надумана и не стоит, как говорят, выеденного яйца!

– Да, Вить, я ещё маленькая и глупенькая, – грустно покачала головой Зимба, – и тебе вполне может показаться, что я раздуваю проблему на пустом месте, но увы, это не так. Те эмоции, которые ты испытывал ко мне и которые стали питательной средой для любви, они всё же сугубо человеческие, и лучше всего подходят для выращивания любви к человеческой девушке. Но так как ты изначально знал, что я – не человек, и та картинка, что я показывала тебе для удобства общения, не имеет со мной ничего общего, то любовь у тебя выросла… как бы это сказать… неправильная, что ли. Несовместимая с человеком и его остальными эмоциями. Неродная. Знаешь, как если бы на грибе мухоморе вдруг вырос цветок.

– Ну так ведь вырос же! И это круто! – воодушевлённо отстаивал я свою позицию. – Почему ты решила, что необычное не имеет права на существование? Ведь если так, то и ты сама не должна находиться на Земле, потому что для этой планеты ты – самое необычное существо!

– Да не в том дело, Вить! – отмахнулась она. – Просто я посчитала нечестным, неправильным тот факт, что продолжаю использовать тебя в своих интересах! Да, пускай теперь эти интересы из гастрономических превратились в духовно-эстетические, но всё же! Признав твои права, я решила, что тебе не стоит против своей воли тратить свои чувства на существо, для которого они не должны предназначаться.

– Но почему?! Почему не должны-то? – недоумевал я.

– По твоей человеческой природе! Как ни крути, но в человеке должна расти любовь к другому человеку, а не к кому попало, не имеющему даже тела. Во-первых, это её основное назначение. А во-вторых, мне совсем неизвестно, как может повести себя такая «ненормальная» любовь, находясь в тебе. Вот прямо вообще не представляю!

– А что мешало нам с тобой проверить это на практике? – поинтересовался я.

Зимба посмотрела на меня снисходительно, как на младенца.

– Я поражаюсь твоему бесстрашию, Витька! Сначала не испугался подружиться с инопланетным существом, теперь так же легко предлагаешь дать волю неведомой силе, имеющей своё собственное мнение и видение мира. Я вот побаиваюсь, а ты – хоть бы хны!

– Но я не чувствую никакой опасности от неё! – удивленно помотал головой я. – Наоборот, по моим ощущениям, от неё исходят лишь тепло, наслаждение и уверенность.

– Ну… – меланхолично протянула Зимба. – Котики обычно тоже милые и мягкие. Но при большом желании и сноровке вполне могут прокусить вену на шее человека.

Пока я думал, что на это ответить, музыканты на верхней палубе заиграли «Колыбельную Клары», и я решил, что они тоже знают, о чём мы с Зимбой беседуем уже несколько часов кряду. Когда-то в детстве я слышал эту песню по телевизору и примерно запомнил слова:

«Однажды утром ты поднимешься с песней.

Ты расправишь крылья и полетишь в небо.

А до того утра, ничто не сможет навредить тебе.»

Хоть я и не знал наверняка, с каким настроением я проснусь после нашего разговора, но меня всё сильнее наполняло ощущение спокойствия и отрешённости от всей суеты.

– В общем, как бы то ни было, – тихо продолжила Зимба, когда колыбельная закончилась, – но я решила, что эти странные взаимоотношения продолжать не стоит. Не могу сказать точно, что двигало мной сильнее: страх перед дальнейшим развитием наших самостоятельных эмоций или же желание того, чтобы твоя любовь была использована по назначению. Точнее, не любовь, а питательная среда, в которой та выросла. Ибо уже выросшую любовь, увы, не переделаешь: она всегда будет направлена в мою сторону. Но её можно уничтожить. Недаром у вас говорят: «От любви до ненависти один шаг».

– Нет, всё-таки ты жопа сатаны! – со смесью досады и восхищения констатировал я.

– Почему только жопа? – слегка обиженно спросила она. – Из всех мифов, что я читала об этом интереснейшем персонаже, я могла бы повторить практически каждый из его подвигов. Так что вполне тяну на целого Сатану, а не только на его филейную часть.

– Нисколько не сомневаюсь! – расхохотался я и легонько ткнул её локтем в бок. Получив в ответ плечом, я почувствовал, что жизнь любит меня гораздо сильнее, чем я представлял до этого. Про Зимбу я пока не мог утверждать того же с полной уверенностью, но подозревал, что в некоторых вопросах они с жизнью солидарны.

– Я посчитала, что нужно создать такую ситуацию, которая заставила бы тебя возненавидеть меня всем своим существом. Ведь иначе сколь бы далеко я от тебя ни улетала, твоя главная эмоция не разорвёт связи с моей и будет продолжать расти. А в отсутствие меня это может доставить тебе сильные страдания, чего я никак не хотела. И вот здесь мне здорово пригодились эти бравые служаки в штатском. К тому моменту они уже месяцев пять кружили возле нашего с тобой генератора. Оставалось только позволить им точно засечь его местонахождение, оставив включённым подольше, а уж дальше, я полагала, они тебе нарассказывали бы обо мне столько весёлых историй, что твоей ненависти должно было хватить для испепеления небольшого астероида, а не только на уничтожение своей любви. А тут – тадам! – такой удобный случай: ты напился. Мне оставалось только устроить небольшое театрализованное представление для одного зрителя, раскланяться и уехать с гастролями в другой город. Или даже страну – для меня разница не принципиальна.

– Значит, ты меня усыпила и паралич наслала? – насупился я.

– Вот понимаю, что ты вряд ли мне поверишь, но вырубило тебя абсолютно без моей помощи, равно как и в овощ превратило. Порой зелёному змию удаются такие каверзные штуки, до которых не додумался бы наш приятель Сатана. Или его ученица. – Зимба учтиво склонила голову.

– Ну, зная твои возможности, мне действительно сложно поверить, что это произошло без их применения. Ладно, пусть будет по-твоему: теперь это уже не имеет никакого значения. Но скажи мне лучше вот что: ты была где-то рядом, когда состоялся весь наш разговор с этими двумя эээ… интеллигентными мужчинами?

– Что было, то было, – констатировала Зимба. – Мне стало очень любопытно, что они тебе наплетут про меня, и я тихонечко примостилась в четвёртом измерении твоей кухни. Сидела, слушала и грустила.

Тут я явственно представил себя на её месте, и даже более утрированно: будто я собственными руками сжимаю сердце какого-нибудь бесконечно любимого мной существа в надежде, что оно лишь перестанет любить, но каким-то образом выживет… От этой жути меня основательно тряхнуло, и я подозреваю, что движение это произошло даже там, наяву, где моё измотанное тельце мирно посапывало на изрядно потёртой простыне. Зимба взволнованно глянула на меня, но не стала расспрашивать о том, что со мной случилось. То ли ей и без объяснений было понятно, то ли опять приврала насчёт чтения моих мыслей во сне.