– Тебе виднее, – отозвалась я. ─ Всё-таки для того, чтобы тщательно продумать поджог, да ещё потом две недели бегать от полиции, как об этом писали в газетах,нужны о-го-го какие мозги!
– Ну да, меня ж по всему Тиролю искали, а потом и по всей Австрии, – кивнула Зигель. – Но я-то местные леса и горы знала, как свои пять пальцев – я ведь часто там гуляла и каждую скалу, каждую тропинку изучила. Они-то всё по главным дорогам рыскали, а я залягу в кустах.Они прямо у меня перед носом идут и не замечают. Долго поймать не могли. Собаки, и те теряли след. Мне лес скрываться помогал, ну и горы, конечно. Один раз думала: все, конец! Ищейки окружили, уже на прицел меня взяли. И тут мне на счастье, оползень случился. Они про меня и забыли, дай бог самим выбраться. Я, как увидела, что они в панике, кинулась в другую сторону.Добежала до озера и поплыла. В воде ни одна собака не чует. Так что, Ники, если бежать, то через реки – потом ищи-свищи!
Прервав рассказ о побеге, Анна сделала очередной ход, а после опять пустилась рассуждать о жизни после смерти, и мне поневоле приходилось ее слушать.
Первый день оставил у меня самые тягостные впечатления. Вечером, уже лежа на скомканном тюфяке, я размышляла о своей сокамернице. Если судить по монологам Анны, для неё самым страшным наказанием была не петля, а именно жизнь.Ведь она даже желала смерти, пыталась покончить с собой. Теперь эта рано повзрослевшая гимназистка смиренно ждала смерти, но ожидание естественной кончины было для нее тягостно, и, похоже, она хотела бы забрать с собой на тот свет как можно больше людей.
Анна призналась, что за нарушения дисциплины ей присудили трое суток изоляции. Послезавтра срок истекает, Анна присоединится на работах к остальным каторжницам, среди них буду и я.
Судьба Анны казалась мне интересной, и я решила, что непременно разговорю ее. Она, и правда, напоминала матёрую волчицу – было видно, что слабость почует за версту. Постараюсь ее не провоцировать, и в то же время держать себя с достоинством, уверенно. Возможно, я даже сумею повторить успех того самого инспектора Дитриха, который вызвал Зигель на откровенность.
Глава 2. Аукцион
По ночам я спала плохо. Сон, и без того неспокойный, постоянно нарушался – то голосами конвойных в коридоре, то неразборчивым бормотанием соседки по камере, то визгом и шорохом крыс. В общем-то, камера не слишком отличалась от комнатки, которую я снимала в Будапеште. Там было так же неуютно и тесно, словно в старом шкафу.
Комнатка располагалась в чердачном этаже. Летом солнце раскаляло крышу, и в моём жилище становилось невыносимо душно. Зимой во все щели проникал ледяной ветер. В холодное время года я постоянно была простужена, и если б не братья, покупавшие мне еду и лекарства, я бы давно погибла от чахотки.
Длина и ширина этой убогой каморки вряд ли превышали пять шагов. Потолок нависал прямо над головой, так, что высокому человеку невозможно было выпрямиться во весь рост. Жалкую меблировку составляли стол, обитый железом сундук и просиженный диван, из швов которого там и сям вылезала мочальная набивка. На этом уродливом ложе мне приходилось спать. Я ложилась в чулках, платье и тёплой кофте, закутываясь в два старых покрывала. Только так можно было сохранить тепло.
Выцветшие обои давно отстали от стен, а местами были содраны до штукатурки. Едва я гасила свет, из щелей выползали тараканы. Просыпаясь утром, я часто видела снующих по столу рыжих прусаков. Бедняги, с грустной усмешкой думала я, всё равно здесь вам не найти ни крошки съестного!
Единственное окно комнатки выходило на северо-запад, поэтому солнце было редким гостем в моём угрюмом жилье. С непривычки, наверное, здесь можно было с ума сойти от тоски. Не дом, а загон для животного или, скорее, гроб. Крысы, видимо, тоже считали мою каморку гробом. Они с нетерпением ждали, когда я, наконец, усну вечным сном, чтобы сожрать моё тело, а также одежду, которую я предусмотрительно запирала в сундук.
Тяжёлый, неприступный, как старинная крепость, сундук был единственным спасением от крыс. Я хранила в нём обувь и одежду, украшения, запасы еды, даже мыло и свечи. Ночами я слышала быстрый топот крысиных лапок на крышке сундука. Мерзкие твари чуяли вкусные запахи, но не могли прогрызть железную обивку.
Из моего крохотного окошка была видна вся округа – невзрачные улицы, заселённые будапештской беднотой. Район был удалённый от центра, битком набитый людьми, едва сводящими концы с концами. У остановки трамвая постоянно вертелись мальчишки, одетые в изношенное старьё – они выпрашивали у пассажиров мелкие монетки, чтобы купить жареных лепёшек или сигарет.
Из своего окошка я видела ярмарку, где постоянно суетился народ, а у ворот цыгане играли на гитарах и скрипках, зазывая покупателей. Через дорогу виднелся большой трактир – любимое заведение местных любителей крепкой выпивки и жарких кутежей. Завсегдатаями трактира были мои «сёстры» по древнейшей профессии. Они вертелись у крыльца, а в летнюю пору высовывались из распахнутых окон, заманивая мужчин огромными декольте, ярко накрашенными губами и бесцеремонным хохотом.
Девицы этого сорта околачивались и в местном парке. Разгуливая по аллеям, они опытным взглядом выискивали одиноких мужчин, бесцельно сидящих на скамеечках с бутылками пива. Такие вещи были известны мне не понаслышке. Все «хлебные» места будапештских проституток были мне знакомы, потому что я сама занималась этим промыслом. Мои братья, конечно, знали об этом. Но никогда ни они, ни старшая сестра Тимея не попрекнули меня ни единым словом. А старший брат Золтан даже помогал в сложных ситуациях.
Он был человек отчаянный, упрямый, дерзкий. Профессиональный налётчик, привыкший держать наготове наган. Собратья-преступники считали его справедливым. Иногда он совершал поступки, которые были бы под стать знаменитому Робин Гуду. Например, во время грабежа богатого дома Золтан подал сердечные капли хозяину, которому стало нехорошо. Ещё был случай, когда он спросил у ограбленных, не последние ли деньги у них забирает, и великодушно оставил половину суммы.
Внешне Золтан ничем не напоминал бандита. Подтянутый, в модном сюртуке, шляпе и сверкающих ботинках, он ходил по городу с портфелем, как адвокат или преподаватель. Спокойная поступь, любезное выражение лица и открытый взгляд серых глаз производили самое приятное впечатление. Только две черты не увязывались с чинным обликом – нос, перебитый в давней драке и шрам от ножа на щеке. Но распознать в этом порядочном горожанине опасного преступника мог бы, наверное, только опытный полицейский. Обычные люди редко бывают столь проницательны.
В ближайшие дни я собиралась наведаться домой, в Залаэгерсег. Тимея наверняка мне обрадуется, а о братьях и говорить нечего. Мы, Фенчи, всегда были друг за друга горой. Ходят слухи, что жулики готовы продать родную мать, но это неправда —сказать такое по отношению к нашей семье язык не повернулся бы ни у кого. Взаимовыручка стала нашим кредо, как и многодетность (Эрик рассказывал мне, что в семействе Фенчи никогда не бывало меньше четырёх детей). И, конечно, всех нас объединял принцип «деньги не пахнут». Мало у кого была чистая биография. В родном Залаэгерсеге нас давно взял на карандаш инспектор Йодль. Он собрал на нас такое досье, что даже покойные родители не смогли бы рассказать больше. Можно сказать, Йодль держал нас железной клешнёй.
Пасмурным октябрьским утром я, как обычно, проснулась рано, часов в семь. Было ещё темно, и я зажгла керосинку. В комнате сразу стало светлее, и длинные тени упали на зеркало, где спокойно сидел жирный чёрный таракан. Он даже не пошевелился, когда я подошла к зеркалу, чтобы умыться. Я старалась быть чистоплотной, чтобы не завелисьвши. Водопровода в моей квартире не было, и мне приходилось бегать за водойвниз. К счастью, во фляге было ещё достаточно, но почему-то эта вода воняла рыбой так, что даже прикасаться не хотелось. «Ну ничего, в конце концов, нормально помыться я могу и у Золтана, так?» – подбадривала я себя, расчёсывая сбившиеся волосы. Препротивное занятие. А всё-таки накоплю я на собственный дом где-нибудь в деревне. Может, у нас ещё всё наладится, и мне не придётся спать с кем-то за деньги. Несмотря на то, что я обслуживала только проверенных клиентов, ощущение тревоги никогда не покидало меня: нередко проститутки гибнут от рук клиентов или посторонних людей по самым разным причинам, и полиция, как правило, расследует эти убийства спустя рукава. Но на другой чаше весов всегда была жажда лёгких денег, и оттого я продолжала этим заниматься, хотя про себя часто думала, что пора бы мне завязывать.
На улице вроде бы не холодно. Я накинула пальто и, осторожно спустившись вниз, вышла на улицу. В этот ранний час на улицах было довольно многолюдно, а у трамвайной остановки – так настоящая толчея. Неудивительно: все спешат на работу. Я стала осматриваться, выискивая глазами мальчишек-газетчиков. Почти всех их я уже знала по именам, со многими успела сдружиться. Они охотно рассказывали мне о новостях, которые могли бы меня заинтересовать, я же не забывала подкидывать им немного мелочи. Как ни крути, ребёнка купить легко, он ведь ещё не знает цену деньгам, потому и прельщается горсткой медяков. Тем временем у ворот парка показался мальчишка, приветливо машущий мне рукой. Кажется, его звали Иштван. Я подошла к нему и заговорила:
– Ну, что нового?
– Ничего, что могло бы тебя заинтересовать! – отмахнулся мальчишка, протягивая мне газету. – Толпа старых зануд съела половину будапештских припасов на очередной своей встрече. А ещё все сходят с ума из-за аукциона, где продают покрытый тайнами изумруд.
– Ну да! – усмехнулась я, протягивая газетчику мелочь, – обычная стекляшка, сдаётся мне. Кстати, а где проходит этот аукцион?
– Да тут написано, – лениво ответил Иштван, – не могу сказать, извини.
– И не надо, – улыбнулась я и ускорила шаг.
Дома я внимательно изучила заметку и, вырезав себе на память листок, решила, во что бы то ни стало попасть на аукцион. Но, чтобы не выделяться из толпы собравшихся, надо выглядеть как можно более элегантно. Едва ли там будут обычные люди, рабочие с окраин. Если повезёт, я могу найти себе или брату удобную мишень. Надо сказать Золтану… Да, так я и сделаю. А пока надо присмотреть одежду поприличнее. Чёрт, ненавижу перебирать инвентарь!
В следующий миг соседи снизу, наверное, оглохли от грохота передвигающихся сундуков и скрипа гнилых половиц. Я рылась в пожитках, как крот на грядке. Нужное платье я нашла с большим трудом.Взяв его под мышку, я закрыла сундук и направилась к Золтану, благо ключи от его квартиры у меня были. Его самого дома не оказалось, но наверняка он после обеда появится. Частенько он подрабатывал где-то на фабрике, иногда грузил мебель. Золтан за свою короткую жизнь сменил немало профессий, но бросать свой преступный промысел он даже не собирался. Раз за разом он осваивал новые виды наживы и всё дальше и дальше забирался в своих похождениях.
Брат вернулся в третьем часу дня и немало удивился, когда застал меня за примеркой наряда.
– Ники, ты что тут делаешь?
– Да вот, собираюсь кое-куда… Скажи, от меня крысами не пахнет?– от волнения я начала глотать и звуки, и целые слова.
– Да какая разница? Куда это ты срываешься, скажи мне.
– На аукцион, – ответила я. – Ты пойдёшьсо мной. Знаешь, братец, там полным-полно людей, у которых наверняка есть чем поделиться с нами, жителями будапештских трущоб. Если будем работать сообща, в барышах останемся.
Золтан присвистнул, удивляясь моей инициативности. Он привык видеть во мне создание рефлексирующее, местами даже слабовольное – такое, каким обычно являются проститутки. Скольких я ни спрашивала, многим опостылела эта работа, но отказаться от лёгких денег они были не в силах (не считая, конечно, тех, кто готов был отдаться просто за ночлег).
– Смотри, веди себя подобающе, – крикнула я Золтану, когда тот ушёл в ванную комнату. – Ты ведь сегодня «цвет нации», а не чернь с окраин.
Золтан спокойно отнёсся к моей колкости и продолжил готовиться. В скором времени мы оба выглядели наилучшим образом – настоящие зажиточные горожане.
Я посмотрела на часы. Ага, сейчас половина пятого. До аукциона ещё час с гаком. Мы сверились с картой и, определив маршрут, вышли.
– Осанку держи, Ники, осанку, – подталкивал меня Золтан.
Мы решили не ловить экипаж, а добраться своим ходом. Путь занимал чуть менее часа, и мы успели как раз в срок.
Я заняла место где-то в средних рядах. Зал был переполнен. Люди довольно живо обсуждали этот самый изумруд, и особенно, связанную с ним легенду. Пока Золтан хищно оглядывал гостей аукциона, я безучастно смотрела вперёд. Рядом со мной сидели три подозрительного вида дамочки с какими-то неприятными шавками. Вскоре занавес поднялся и, под всеобщие аплодисменты, за трибуну прошёл ведущий аукциона – мужчина в очках. Произнеся довольно скучную приветственную речь и объявив номер лота, он начал вдохновенно рассказывать историю этого изумруда.
Вот что я услышала. Изумруд этот принадлежал турецкому султану, богатому и знатному крупному землевладельцу. У него было более трёх тысяч жён и наложниц. Подумать только! При этой цифре мои глаза чуть не полезли на лоб. Но не это главное – ходили легенды, что камень этот заговоренный. Все, кто добывал его преступным путём, либо умирали, либо были прокляты. Тут рассказ внезапно кончился, и сразу начались торги. Нет, я бы определённо не потянула даже стартовую цену лота. Но игра стоила свеч! Я решила непременно разузнать больше об этом камне. А значит, придётся сидеть тут и ждать, пока закончатся торги. Долго ещё я сидела и скучала, выслушивая трескотню своих соседей по рядам. Мужик, сидящий позади меня, буквально облокотился на моё кресло и всё время бормотал что-то невнятное. Дамочки же не упустили возможности обсудить самого султана, а именно: сколько лет ушло бы у него на каждую жену и наложницу. Неужели они умели считать? Поразительно! А в это время болонка одной из них обнюхивала меня целиком. Крыс, что ли, учуяла? Поди, разберись. В конце концов, приставучая собака мне надоела, и я от души пнула её под бок. Та с визгом отлетела шагов на пять вправо. Внимание этих трёх особ тут же переключилось на собаку. Как они охали и ахали, осматривая её… Я чуть не расхохоталась! А тем временем на сцене ведущий всё нудно перебирал цифры, одна другой краше. Наконец сказал, что сегодня торги окончены –всё переносится на завтрашний день.
Зал постепенно пустел. Золтан всё время откровенно скучал да делал какие-то наброски в своем блокноте. Когда я уже хотела сказать, что нам пора идти, он внезапно подкинул мне блестящую, как ему казалось, идею:
– Ники, ты же знаешь своё дело, верно? Почему бы тебе не… Э… Охмурить организатора торгов? Я слышал, этот ювелир слаб до женщин. А ты вроде и красивая, и способы все знаешь…
Я остолбенела на миг и, оглядевшись, чтобы убедиться, что нас никто не подслушивает, схватила Золтана за рукав и вывела из зала. Не хотелось в присутствии людей обсуждать какие-то планы.
– Тише говори, Золтан! – сипло прошептала я. – С ума сошёл – на людях такое говорить?! Кроме того, я не собираюсь…
– Давай-давай, красавица, действуй. В конце концов, для тебя это будет хороший шанс покончить с опостылевшим занятием. Вот что: найди предлог, чтобы его разговорить, и действуй. Наверняка он сам захочет затащить тебя в постель. Тут-то мы его и прищучим! Вот так: оп! – Золтан резко поднял вверх указательный палец и замолк, ожидая моей реакции.
В этот момент меня буквально ослепили блестящие перспективы – всего-то и надо, что соблазнить падкого на женщин мужчину и не отдаваться ему на ночь за деньги, а лишь на некоторое время нейтрализовать, да и обчистить его дом подчистую. Уж там-то наверняка есть чем поживиться. Добычу я уже числила на своём счету, поэтому и решила, что завтра, после окончания торгов, непременно попробую разговорить нашу будущую жертву.
Глава 3. Клиент созрел
Как поймать организатора выставки? Есть ли у него слабые места? Этот вопрос мучил меня всю ночь, и я не могла уснуть. Я знала, что делю шкуру неубитого медведя, но азарт овладел мной полностью. Я не могла думать ни о чём другом, кроме предстоящего обогащения. Это шанс для меня и моей семьи выбраться из той ямы, где мы пребывали долгие годы. Наш отец умер во время очередной каторги в девяносто восьмом году, когда Барнабасу, младшему в нашем семействе, едва исполнилось три года.
Тогда же закончилось детство и у Тимеи – поскольку мать часто болела, наша старшая сестра ухаживала за остальными. Я тогда очень была привязана к Тимее, и в девять лет я больше всего на свете желала, чтобы сестра чаще улыбалась. Она крутилась, как белка в колесе, разрываясь между учёбой, работой и семьёй.
В девятьсот пятом умерла и наша мать. С тех пор у нас снова всё пошло под откос – Золтан, уехав в Будапешт, быстро свернул на кривую, и к двадцати трём годам успел год провести на каторге. Но на пользу это не пошло, и после отсидки он постигал всё новые и новые грани преступной жизни. Легко понять состояние Тимеи, неудивительно, что она стала дёрганой и нервной. Однако, когда у неё стали подрастать собственные сыновья, она стала немного более уравновешенной – во всяком случае, нервные срывы случались у неё значительно реже. Похоже, наша старшая сестра решила, что раз уж братья выросли непутёвыми, то хоть собственных сыновей сможет правильно воспитать.
– Ники, подъём! – Золтан усиленно расталкивал меня поутру, едва стало светло.
– Ты на часы смотрел? – хмуро поинтересовалась я.
Он не ответил, лишь достал папироску и закурил. Так продолжалось минуты три, пока я выискивала, в чём бы сегодня пойти на аукцион.
Для осуществления плана, возникшего в голове у Золтана, следовало одеться поярче. Любая девушка нашей профессии знает, что броская одежда привлекает клиентов. Мне нравилось голубое платье с глубоким вырезом и мелкими рюшами по лифу, но когда я достала его из глубин своего сундука, Золтан отрицательно покачал головой:
– Не пойдёт: посмотри, у него подол обтрепался. Дамы такие платья не носят, они отдают их своим горничным. Может, к тебе оно попало как раз таким образом?
– Не мели ерунды, ты же знаешь, я никогда горничной не была, – буркнула я в ответ.
– Это точно. Что за радость получать деньги раз в неделю, когда можно зарабатывать каждый день? – подмигнул Золтан и рассмеялся.
Брата моё ремесло нисколько не смущало. Он прекрасно знал, что девушке из трущоб трудно устроиться на приличное место, и уж точно лучше иметь кусок хлеба ежедневно, чем голодать, изображая из себя святую невинность.
Когда я показала ему лиловое шелковое платье с отделкой из черного гипюра, брат одобрительно кивнул. Вкусу записного модника можно было доверять.
Прихватив с собой платье и некоторые дамские принадлежности, я вместе с Золтаном отправилась к нему на квартиру.
– Сегодня ты сядешь в первом ряду, – наставлял по дороге брат. – Надо, чтобы организатор заметил тебя еще во время аукциона. Ты видела этого Гитца? Лощеный тип. Вот бы мне такой костюм! Материал гладкий, шелковистый… И рожа у этого типа сытая, гладкая – прямо восковой манекен из музея. Вчера, когда мужчина, ведущий торги, рассказывал байки про турецкого султана с гаремом и наложницами, среди мужчин шептались, что владелец аукциона не хуже этого султана: женщин меняет, как перчатки. Так что, Ники, у тебя всего один шанс. Вряд ли он захочет встретиться с тобой во второй раз.
Слова Золтана немного расстроили меня, в душу закрались сомнения: если Гитц настолько опытный донжуан, сумею ли я обмануть его? А вдруг он поймет, что я обычная уличная девка, и раскусит, в чём дело? Но тут я вспомнила об огромном изумруде, о других драгоценностях, которые могут храниться в доме аукциониста, и поклялась себе, что сделаю все возможное и невозможное, лишь бы стать богатой, иметь собственный дом, вырваться наконец из трущоб и из ненавистной комнаты-шкафа. Имея деньги, я сразу покончу со своей позорной профессией. Может, после этого я выйду замуж и стану уважаемой дамой… Но сегодня, пока я еще не важная дама, мне следует хотя бы походить на неё.
Золтан рассказал, отчего заявился ко мне ни свет, ни заря. Оказывается, он провел вечер неподалеку от здания, где проходил аукцион. Выпивая в кабачке, который располагается на той же улице, он кое-что выведал у местной публики об аукционисте; в частности, то, что квартира Гитца располагается по соседству, на задах аукциона, в доме, выходящем фасадом на другую, менее оживленную улицу. Жена одного из собутыльников Золтана прибирает в той квартире, таким образом, брат узнал, что аукционист холост, живет один, часто приводит к себе женщин, а прислуга у него приходящая.
– Лучше и не придумаешь, – возбуждённо говорил брат, – ты знаешь, свидетели – это всегда лишняя головная боль. Этот тип проболтался, что квартира шикарная, там разного добра навалом, а еще в спальне имеется сейф, где хранятся главные ценности. Твоя задача – очаровать Гитца и сделать так, чтобы он пригласил тебя в гости. Наверняка там он предложит выпить – на этот случай надо запастись сонным порошком, – Золтан порылся в карманах пиджака и протянул мне заветный пузырёк. – В аптеке такое отпускается только по рецепту, – комментировал он. – Но стоило мне немножко доплатить, провизор мигом стал добрее и сговорчивее. Снотворное нам и самим пригодится.
– Ты думаешь, мне сегодня же удастся попасть к нему в дом?
– Было бы здорово, чёрт побери! Но боюсь, что сразу так не получится. Ты должна разыгрывать даму, а дамы в первый день не соглашаются на любовное свидание. Смотри, не проколись!
Пожалуй, сложнее всего мне будет изображать недоступность. Попробуй-ка смотреть высокомерно на мужчин, когда привыкла вести себя совсем иначе.
После завтрака, когда Золтан ушёл по делам, я, умывшись и нарядившись в принесенное с собой платье, часа два строила рожи перед зеркалом, то строго сдвигая брови, то высокомерно приподнимая их. Я репетировала, как вести себя с Гитцем. Обращаясь к своему отражению, я жеманно лепетала: «Благодарю вас, господин Гитц, вы очень милы», или: «Нет-нет, я не могу принять ваше предложение, это неприлично!»
Наверное, со стороны это потешно выглядело, но на самом деле выбрать манеру поведения было самым важным.
Мы явились в аукционный зал за пять минут до начала торгов, и хорошо, что не позже – в первом ряду осталось всего одно место. Больше часа я пожирала глазами Гитца: он сидел в глубине сцены, позади трибуны, за которой выкрикивал достоинства лотов ведущий. Владелец аукционного зала был полноватым, среднего роста мужчиной лет сорока с небольшим. Он выглядел невозмутимым и сдержанным, но все равно не мог не заметить меня, и несколько раз останавливал на мне свой взгляд.
После аукциона я направилась к нему и задала вопрос о вчерашнем фантастическом изумруде. Оказалось, что камень уже продали.
– Кому же? – спросила я.
– Это конфиденциальная информация, фрау, – ответил аукционист и оценивающе оглядел мою фигуру, остановившись глазами на вырезе декольте. – Простите, я не знаю вашего имени…
Я назвалась Магдой Петеши, и задала еще пару вопросов об аукционе и выставляемых лотах. Гитц вежливо отвечал, затем галантно подхватил меня под ручку и предложил:
– Если вам, госпожа Петеши, интересно поговорить о драгоценностях, мы могли бы продолжить беседу в каком-нибудь ресторане.
Я сделала вид, что сомневаюсь, стоит ли соглашаться, а потом кивнула.
В наемной карете мы поехали в один из ресторанов в центре города. Прежде мне никогда не доводилось есть в такой шикарной обстановке: кругом бархат, золото, зеркала… Признаюсь, я немного оробела. А когда подскочивший официант стал предлагать блюда, перечисляя французские названия, впору было кричать: «Караул!» От вкусных ароматов, плывущих по залу, подводило живот, ведь кроме кружки чая с куском хлеба, у меня во рту ничего с утране было… Нацепив на лицо улыбку, я сказала Гитцу, что не слишком хочу есть и полностью полагаюсь на его вкус.
Пока ожидали заказа, Гитц завел светскую беседу – это оказалось для меня тяжким испытанием. Он говорил о театральных премьерах, спрашивал моего мнения, а мне ничего не оставалось, как только кивать с умным видом и повторять вслед за ним, что такая-то певица просто великолепна, а тенор – ну просто никуда не годится. Чтобы соскользнуть с незнакомой темы, я перевела разговор на турецкого султана, владельца баснословного изумруда и огромного гарема.
– Жаль, что сегодня мне не удалось вновь увидеть этот замечательный камень. Вчера, издалека, я плохо рассмотрела его.
– Да, камень поразительный и по размерам, и по искусству огранки. Вам нравятся изумруды?
Я кивнула.
– У меня имеется очень красивый браслет с изумрудами. Камни чистые, тонкая ювелирная работа… Вы обязательно должны его посмотреть!
– Хотелось бы. А у султана и правда, была тысяча жен?
– Во всяком случае, количество наложниц не поддавалось исчислению. И я его понимаю, – с намеком проговорил Гитц, и на его лоснящейся физиономии появилась плотоядная улыбка, – хранить верность одной женщине – это такая скука…
– Да уж наверно, так оно и есть, – не подумав, ляпнула я, – а то бы девушки на улицах все остались без работы. И куда им тогда, бедным, податься?
Мой собеседник опешил и замер, невольно приоткрыв рот. Я поняла, что выдала себя, и лихорадочно принялась соображать, как поправить положение. Хорошо, что к столику вернулся официант с подносом. Пока он уставлял стол блюдами, я нашлась, как объяснить вырвавшуюся реплику в защиту «ночных бабочек».
– Дело в том, что я занимаюсь благотворительностью в обществе «Кающейся Магдалины». Знаете, что поразительно: ни одна из этих несчастных не занимается своим ремеслом из любви к разврату, всех их толкает на панель нужда. С нашей помощью некоторые из девушек уже вернулись на путь добродетели. Лучше работать горничной и раз в неделю получать честно заработанные деньги, чем ежедневно торговать своим телом, не правда ли?
Вот как ловко я перевернула слова Золтана!
Похоже, Гитц вполне удовлетворился объяснением. Мы приступили к трапезе. Несмотря на голод, я старалась не спешить, ела аккуратно, будто нехотя. Красное вино, которое заказал кавалер, тоже пила по чуть-чуть, боясь захмелеть некстати.
Насытившись и откинувшись на спинку кресла, Гитц оценивающе посмотрел мне в лицо, и сказал:
– Так выходит, вы, Магда – ханжа? Глядя на вас, в жизни бы не подумал!
Не зная, что ответить, я вопросительно приподняла брови. Слово было мне незнакомо, но судя по интонации, быть ханжой не слишком похвально.
– Я имею в виду ваш вид благотворительной деятельности. Неужели вы, такая молодая и красивая женщина, отрицаете радости плоти? Или вы допускаете их только после церковного благословения?
Ах, вот он о чем, старый развратник! Состроив серьезную мину, я ответила:
– Я осуждаю ремесло несчастных «магдалин», но вовсе не исключаю плотскую любовь – по взаимному влечению, само собой.
– А если я скажу, что испытываю такое влечение в данный момент? – понизив голос и пытаясь гипнотизировать меня своими прозрачными голубыми глазами, спросил Гитц.
Короче, беседа перешла в нужное русло. Он активно соблазнял меня, а я, постреливая глазками, изображала то смущение, то восторг от его комплиментов. К моменту, когда мы выходили из ресторана, «клиент» уговаривал меня поехать к нему на квартиру, но я делала вид, что колеблюсь. Лишь увидев на той стороне улицы Золтана, который подал условный знак, что все подготовил, я дала согласие.
Гитц уже порядком нагрузился, и вряд ли хотел еще пить, но я, оказавшись в его спальне, опять изобразила нерешительность и сказала, что мне необходимо выпить, чтобы расслабиться. Пока Гитц ходил в столовую за вином и бокалами, я достала припасенное снадобье. Потом еще раз выставила его, соврав, что стесняюсь при нем раздеваться. Когда он вернулся, я лежала в кровати со своим бокалом в руке, а ему пришлось взять второй, в котором я растворила снотворное. Мы выпили, и тут мне пришло в голову облегчить работу Золтану. Бог знает, что за сейф у Гитца, вдруг брат не сумеет с ним справиться? Он ведь не настоящий медвежатник.
– Вы говорили о каком-то браслете с изумрудами, хотелось бы посмотреть на него, – я надеялась, что Гитц согласится и откроет сейф прежде, чем подействует снотворное.
Так и произошло.
– Да, дорогая, это вещь удивительной красоты! Сейчас я покажу…
Он отодвинул в сторону картину, висевшую прямо напротив кровати – на ней была изображена обнажённая женщина, лежащая среди шелков и парчи, – и, поколдовав над замком, открыл небольшой сейф, вделанный прямо в стену.
– Вот этот браслет.
В бархатном футляре на белом шелке лежало настоящее произведение искусства: витиеватый золотой браслет с зелеными камнями в обрамлении искрящихся бриллиантов.
– Какая прелесть! – охнула я, и это были первые искренние мои слова за весь вечер. – Наверно, браслет очень дорогой?
– Самое дорогое я храню в глубине сейфа, – медленно проговорил Гитц, берясь за лоб.
Должно быть, снотворное начинало действовать, но он-то этого не знал, потянулся вглубь сейфа, достал оттуда бархатный мешочек и… рухнул навзничь.
Он ещё что-то успел пробормотать, когда я вскочила с кровати и склонилась над ним, но почти сразу отключился.
Осторожно вытащив зажатый в его руке мешочек, я распустила завязку и заглянула внутрь. Свет лампы отразился тысячей разноцветных огней. В мешочке оказались бриллианты, множество крупных, прекрасно ограненных камней!
Я задрожала от радости, захотелось высыпать их, пересчитать, полюбоваться, но я взяла себя в руки. Где-то за окном, на тихой темной улице Золтан ожидал моего сигнала.
Я уже сообразила, что окна квартиры выходят на другую сторону, значит, мне следует как можно скорее одеться и по лестнице подняться на чердак. Там я посвечу лампой из окна, а после спущусь вниз и открою брату дверь.
Не прошло и пяти минут, как Золтан с двумя пустыми мешками под мышкой проскользнул в квартиру аукционщика.
– Молодец, Ники! Ты вышла из ресторана такая важная, надменная, что я думал, и не взглянешь в мою сторону. Хорошо, что я успел договориться и взять повозку на сегодняшнюю ночь. К чему тянуть, если мужчина клюнул с первого раза, ведь так? – подмигнул он. – Он спит?
– Конечно. И можешь сказать мне спасибо, тебе не придется взламывать сейф, я об этом позаботилась.
– Неужто сама взломала? – выкатил глаза брат.
– Нет, догадалась сделать так, чтобы он его открыл собственными руками. Так что даже если сыщики не врут, что преступника можно найти по отпечаткам пальцев, то твоих отпечатков на сейфе не будет, и моих тоже.