«Никак. И не тебе меня пугать или соблазнять. Иди, спасай человечество, и остальные ступени миров, пока они не утопили сами себя в собственных экскрементах лжи, войн, болезней, умственной и психической недоразвитости. Я в этом дерьме копаться не собираюсь. Это бесполезно. Я буду жить ради своего удовольствия. Прошу оставить меня в покое», – Катенок демонстративно отвернулась.
– Серьезно?
«Абсолютно».
Существо замолчало, подбирая угрозы.
«Семеныч? – тщательно отсканировалась в его сознании последняя пара месяцев жизни Катенка в теле кошки. – Смертельный несчастный случай? Слишком просто. Несмертельный несчастный случай? Можно сделать Семеныча инвалидом, растением, сумасшедшим, причем незаметно: алкоголь, наркотики, психологическая зависимость от привязанности к религиозному сообществу… И рычаг для Катенка будет найден. Она с легкостью вернется, лишь бы состояние Семеныча стало прежним, нормальным. Ни ангел, ни бес, ни человек еще ни разу не оступились на этом. Когда находят что-то дорогое, человека, дело или идею, то есть то, ради чего стоит жить – они жертвуют собой. Но дело не в Семеныче. Да и, вообще, не в физическом мире. Дело в Катенке, которая, при желании и в сочетании с необузданностью своего характера вполне может внести достаточно серьезные возмущения в относительно спокойный сейчас мир этой сверхъестественной системы: мир ангелов, мир грез, мир эгрегоров, ощущений, чувств… Иной мир. А вот этого допустить никак нельзя».
Если бы Катенок услышала эти мысли, почувствовала бы агрессивное волнение, то она уничтожила бы моментально это существо, и еще неизвестно кого или что в придачу.
– Я еще раз…
– Ну что еще? – Катенок непомерно устала от собеседника. Такой диалог, а проще контакт с неравным для нее сейчас существом стремительно вытягивал все силы, всю энергию, которая только недавно начала восстанавливаться у Катенка.
– Ты станешь кошкой.
– Уже.
– Совсем станешь. Через некоторое время. Материальный мир поглотит все твое существо. И ты на самом деле станешь кошкой. Полностью. Разумом. Телом. Ты останешься навсегда кошкой! Умрешь кошкой и не сможешь вернуться обратно. Предупредить хочу, по-хорошему. Возвращайся, пока не поздно.
– Отстань от меня.
– Катенок… Никто не возращается. Ты же это знаешь…
– Пошел вон.
Невидимое и невесомое «нечто» ретировалось, растворившись в своем исчезновении. Пространство вновь успокоилось и стало стабильно материальным: притихший к обеду двор, воркотня голубей около помойки, неподвижность крупных листьев на ветке с огрубевшими по-осеннему черенками, осиротевшая детская площадка, полупустая парковка машин на давно вытоптанных газонах…
«Нашли все-таки! Выждали! Не успела я прийти в себя, как тут же сама себя и обнаружила. Не отвяжутся теперь. Поискать себе новое убежище? Пока я адаптируюсь полностью в чем-то новом, еще время пройдет, и так можно продолжать до бесконечности. Им это надоест, и…» – негодовала Катенок, сердито дергая хвостом. Когти напряженно впились в кору дерева. – Кто-то послал его за мной? Какое им вообще дело до меня? Какая им разница, где я нахожусь? Разве я кому-то мешаю своим отсутствием там и присутствием здесь?!».
Конечно, Катенок не могла не подозревать, что к ней могут найти не совсем гуманный подход, когда она откажется возвращаться. Но Катенок полагала, что так долго искать ее не будут и оставят в скором времени в покое. Идея затаиться в материальном теле не была новой и оригинальной для существ-эгрегоров. Катенок считала, что в этом ничего страшного нет, и если это не приносит никому вреда, то и преследоваться не должно. Однако, судя по всему, кому-то очень не понравился самовольный уход Катенка в другую реальность, и этот «кто-то» не оставит теперь попыток вернуть все на свои места.
«Но меня не за что схватить. Никто не знает, чем я живу. За счет чего существую. В чем моя слабость. Потому что у меня ее нет, и не было! Семеныч… – Катенок нервно спрыгнула с дерева, грациозно попав на кучу осенних сухих листьев. Взглянула на солнце. – Пусть только попробуют, я натворю таких дел, что им не разгрести их в этой вечности. К Семенычу надо. Срочно».
Без него Катенку вдруг стало неспокойно. Невыносимо сильно захотелось увидеть его, пораженный ее неожиданным присутствием на другом конце города, взгляд светлых бездонных глаз.
«Можно было бы, и проникнуть к его существу без преодоления расстояния. Он-то удивится еще больше, когда на рабочем месте обнаружит мою бестелесную энергию, когда я покажу, как ее почувствовать. Но мир физический, не буду пока его рушить», – Катенок помотала головой, желая растрясти все лишние мысли, и помчалась к Семенычу.
* * *
Кирпичное двухэтажное здание офиса, построенное между двумя многоэтажными домами. Катенок нырнула в арку и, очутившись недалеко от крыльца, стала прохаживаться около машин. Ждать пришлось недолго: пространство сегодня оказалось на редкость милостивым, и минуту спустя в дверях появился Семеныч. Прислонившись к косяку, он огляделся. Глаза – как небо; губы сомкнуты – о чем-то думает; одна рука что-то ищет в кармане пиджака – Катенок откровенно любовалась им. Совсем не по-кошачьи.
Семеныч заметил ее, улыбнулся и сбежал со ступеней.
Обогнули здание. Семеныч шел по тротуару, а Катенок – по бордюру на противоположной стороне дороги. Юркнули в дыру забора соседнего двора. За кустами, образовавшими собой живую изгородь, обнаружилось поваленное дерево.
– Неймется? От безделья прискакала? Колесо утром проколол, а обнаружил на полдороге, пришлось в шиномонтаж заезжать. На работу к одиннадцати добрался, а у меня в десять встреча назначена была, – Семеныч достал пачку сигарет, вытащил из нее сигарету и зажигалку.
«Я люблю тебя!» – Катенок посмотрела прямо в глаза Семеныча. Это надо говорить, глядя в глаза.
– Что? – смешавшись, взглянул на нее Семеныч. Подумав, что ослышался, продолжил: – Два совещания сегодня, первый раз покурить вы…
Катенок блуждала в плену собственных мыслей. Не слушая Семеныча, она лихорадочно отматывала время назад.
«Прокол шины. Остановка автомобиля. А зачем? Надо посмотреть дальше. Да вот оно: через две улицы едет ремонтная машина, большая и тяжелая. Водителю плохо, он не управляет техникой. Проезжая по инерции маленький перекресток, машина упирается в бетонную стену и останавливается, сплющивая кабину. Да, если бы Семеныч вынужденно не припарковался из-за прокола, то он выехал бы с прилежащей дороги, и эта оранжевая махина протаранила бы его автомобиль, смяв между собой и бетонной стеной, – Катенка прошиб пот. – Глупый ты, Семеныч! Ты недоволен опозданием на работу, что немного подвел людей, и не знаешь, как опоздал на собственное несчастье. Как это важно бывает – не попасть туда, куда не следует. Наверное, они делают там и хорошие дела. Позаботились о моем человеке? Или хотели предупредить меня таким образом? А может быть, это просто совпадение?».
Семеныч, потушив окурок, поднялся.
– Домой пойдешь или тут покрутишься?
«Не знаю еще», – понимая, что для сегодняшнего дня событий уже приключилось достаточно, Катенок, не торопясь, стала удаляться.
* * *
Сегодня оба изрядно утомились: у Семеныча – напряженный, неожиданно затянувшийся до позднего вечера, рабочий день, у Катенка – такой же хаос в голове. Ей необходимо было что-то решить или предпринять после утреннего «сигнала».
Устало встретились возле подъезда и пошли домой. Молча поужинали и нашли место на диване. Друг возле друга.
Семеныч задумчиво водил пальцем по айпаду, вяло читая, что попадалось на интернет-страницах. Катенок положила голову на его левую ладонь, а лапами упиралась в Семеныча, периодически выпрямляя их и мягко толкая его в бедро.
«Так хорошо и уютно. Со многими ли мы испытываем такое? – Катенок, забывшись, выпустила от удовольствия коготки. Семеныч чуть сдвинул брови. – С каждым ли мы можем чувствовать себя так комфортно? А отчего это зависит? От многих причин. От близости людей. От их чуткости. От личного пространства, которое не должно мешать другому, и не ограничивать само себя. От любви, от дружбы, от понимания. От любви. Точно, людям не хватает любви. Свободной, сильной и независимой. К живому и неживому. К явлению или существу. Ага, и где ее взять? Кажется, я знаю…»
Семеныч резко выдернул ладонь. Катенок, опомнившись, тут же спрятала когти и виновато переместилась опять на его опустившуюся руку.
«Сколько всяких слов и определений, нужных и не очень, а все сводится к двум – хорошо и плохо. Да, Семеныч? – рассеянно вертелись мысли Катенка. Она вновь уткнулась в ладонь Семеныча. Он шевелил пальцами, гладя ее лоб. Катенок замерла от наслаждения. Ей не хотелось больше двигаться. – Это мы можем не двигаться. А время не может. Оно тянется, ползет, идет, бежит, летит. Замедляется в горе, убыстряется в счастье».
Семеныч выключил айпад. Щелкнул кнопкой выключения на пульте телевизора. За окном стал слышен монотонный шум осеннего дождя.
«Что дальше, Семеныч? – Катенок подняла голову. – Что же будет дальше?»
Семеныч внимательно посмотрел на нее. И ответил:
– Я не знаю, маленькая.
«И что же делать теперь мне? Вот уж никогда не думала, что тут может быть так грустно и запутанно».
– Здесь не грустно. Здесь тошно. Здесь противно, – оставив Катенка на диване, Семеныч подошел к окну. За стеклом подрагивали ветки, мокрая листва поблескивала в свете фонаря. – Бессмысленно. Зачем я здесь? Работа, дом. Дом, работа. Все суетятся, чего-то зарабатывают, гоняются за чем-то. И все без толку. Впереди старость, болезни, смерть. Пыль. Общество это, как змеиный лабиринт. Неверный шаг, и порция яда нарывает кожу. Все одно и то же. Все продается, воруется, покупается, отбирается. Все, кроме времени. А оно стучит в башке, точно часовой механизм от бомбы. И сбежать отсюда некуда. От всех. Чтобы все оставили в покое.
«И оттуда некуда сбежать», – Катенок вздохнула.
– Эй, – неожиданно Семеныч подхватил Катенка под живот, приподнял ее и носом коснулся ее лба. – Что мы загрустили?
* * *
Утром Катенок проводила Семеныча до привычного угла, чувствуя по вибрационному холодку, который проникал сквозь кожу, что за ней наблюдают. Она обреченно поплелась назад, даже не дождавшись, пока Семеныч перейдет перекресток до стоянки и оглянется на прощанье.
– Неплохо устроилась! – очевидно, это послужило приветствием для Катенка. Сущностей-эгрегоров на этот раз было две. Они расположились на детских качелях.
«Покачать?» – услужливо предложила Катенок.
– А ты и спишь, и ешь? Как кошка? – возбужденно спросило одно существо. – И что? И как это?
«Потрясающе. Хотите тоже попробовать?»
– Нет, – заколыхался второй эгрегор. – Голова еще на месте.
«Как вы меня нашли?»
– Энергия у тебя сконцентрировалась. И теперь твое местонахождение не составляет никакой тайны. Все просто. Энергия для эгрегора, что тело для человека. Нет тела – нет человека. Нет энергии – нет эгрегора.
«Зачем, то есть?» – прервала его Катенок.
– Навестить.
«Как мило с вашей стороны. Предложить вам молочка из блюдца и расширение вселенной на закуску? – Катенок почувствовала, что эгрегоры пришли о чем-то просить, поэтому она сразу перешла к делу, избавляя себя от бессодержательного обмена любезностями. – Что у вас нового?».
– Я нечаянно просмотрел, как затонул теплоход, потому что капитан валялся в рубке пьяный, а его помощник развлекался в каюте с девицей, – тут же без обиняков, не стал тянуть время один из эгрегоров. – Честно говоря, я на них и засмотрелся, и пропустил механические поломки. Полторы сотни жертв, а мне теперь восстанавливать баланс у их оставшихся в живых детей, немощных родителей, неутешных половинок.
«Как дорого тебе обошлись пару часов эротики, – посочувствовала Катенок. – И что ты собираешься делать дальше?»
– То был качественный порнофильм, ты не представляешь, они…
«Стоп, хватит! Остановись, высоконравственный! Мне эти подробности без надобности сейчас», – Катенок была им немного рада. Давно она уже ни с кем не общалась. Весь мир замкнулся на Семеныче, словно кроме него ничего не существовало.
Вернее, это новое существование Катенка началось именно с Семеныча. Сознание возвращалось к ней постепенно, память восстанавливалась рывками. Жизнь в теле обыкновенной кошки подарила и массу необычных ощущений: эмоциональных, тактильных. Возможности Катенка, как эгрегора, полностью не пришли в норму. Но она, впрочем, была довольна тем, что ей пришлось испытать. По крайней мере, это было что-то новое, а оттого и интересное. Похожее на первый прыжок в воду с огромной высоты, когда ты стремительно падаешь, чувствуя тяжесть собственного тела и легкость воздуха, затем разрезаешь грань, и иная плотность воды впускает тебя неохотно, по инерции тело двигается еще вниз и останавливается; толчок, и сама вода позволяет и помогает тебе вынырнуть. О своем поступке Катенок еще не пожалела. Хотя, сожалеть о чем-либо ей было и раньше несвойственно. И если бы не последние две встречи с эгрегорами, Катенок с удовольствием посмотрела бы на то, что с ней будет происходить дальше. К тому же, физический мир стал теперь близок и более понятен.
– Что делать? Надо разделаться с этой кучей. Если я разгребу ее быстро, пока их мысли-молитвы от сильного горя не дошли до Хозяина, то все обойдется. В общем, необходимо срочно сделать их более счастливыми, чем до катастрофы. Чтобы все думали, что так и должно быть. Как они любят говорить: «Что бог не делает, то к лучшему». Но мы вдвоем не справимся. Может, поможешь, все равно ничем не занята?
«А ты не у дел? Или по доброте душевной помогать взялся?» – Катенок уставилась на другого эгрегора с любопытством. Насколько она смогла его почувствовать, он не отличался тем, что мог подставить дружеское плечо вовремя, но повеселиться или подурачиться всегда был рад. Однако, как приходилось отвечать, его и след простывал. Катенок не любила таких. Она считала, что ответственность необходимо нести в полной мере.
– На мне племя в дебрях Африки. Самобытные, первозданные, одежды нет, соседних племен нет. Прогресса ноль. В данный момент там засуха. Сезон дождей через месяц. Мрут животные от нехватки влаги. Люди их жрут, так что едой они обеспечены. Со скуки сдохнешь. Пару недель насмотрелся на их ритуалы. Надоело. Что у них случится? Никто и не узнает, что меня там нет, – засмеялся он. – Если только эти аборигены зря будут жертвы приносить. Знали бы они, что мне их жертвы до лампочки. Не ем я их быков. Дождя все просят, идиоты. Сколько веков у них одна погода из года в год, сезон засухи сменяется сезоном дождей. Но они обвешаются крокодильими зубами и прыгают по ночам вокруг огня, и думают, что дожди приходят в ответ на их шаманьи танцы.
«Мы за месяц не управимся. Смотрите сами. Одним надо найти любимых, или тех, кто ими станет. Детей, оставшимися сиротами, распихать по родственникам или детдомам со скорейшим усыновлением, а со старыми – что?» – Катенок соображала быстро, уже по-деловому подсчитывая время без Семеныча и чувствуя, что отказать в помощи не вправе.
Она понимала, зачем сущности обратились к ней. Эти два эгрегора были слишком малы и неразвиты. Они искренне верили, что обязаны смотреть за человеком или группой людей. Совершенно так же, как люди наполняли свою жизнь различными обязательствами, которые и считали смыслом существования. И, недосмотрев, эгрегоры винили себя и пытались исправить ошибку. Конечно же, эгрегоры не могли двигать людьми, как фигурками, но вполне могли наполнять пространство некоторыми мыслями, которые и «вдыхали» люди. Соответственно, мысли рождали действия и поступки людей, а те, в свою очередь приводили к определенным обстоятельствам. И люди считали мысли своими, а обстоятельства – не всегда. Хотя все порой происходило с точностью до наоборот.
Катенок смутно подозревала, что она больше, самостоятельнее и сильнее эгрегоров. И ее это раздражало. Что она не такая. Существовать интереснее среди равных. Или среди более сильных, тогда есть куда стремиться и развиваться, считала Катенок.
Катенок знала, что эгрегоры вообще могли ничего не исправлять при сложившихся обстоятельствах. Мало того, эгрегоры и вовсе не были ни в чем виноваты. Но Катенок и не собиралась подвергать сомнениям ими же выдуманную концепцию их существования. Иначе пришлось либо доказывать ее неправильность, либо предложить свою взамен, чего Катенок тоже не желала делать.
Катенку и самой не терпелось вновь попробовать себя. Обитая в непосредственной близости к людям, она не знала, как могут измениться ее возможности. И это было любопытно. Поэтому, эгрегорам о том, что их деятельность по исправлению ситуации с затонувшим теплоходом не является необходимой – Катенок ничего не сообщила.
– Меньше. Я все подсчитал. Мне лишь срочное, со стариками – их пять. Пара невест неутешных. С детьми – я сам, – эгрегор явно занижал численность от семей полторы сотни утопших, чтобы только заманить в свое дело еще одного помощника. Катенок поморщилась, почувствовав недосказанность.
«Ладно, ладно, – мысленно Катенок уже увлеклась будущим занятием. – Я сейчас».
– Что еще у тебя?
«Надо! И за мной не смотреть!» – Катенок помчалась к Семенычу. Могла перенестись мгновенно, но впопыхах об этом забыла. Странно было видеть кошку, бегущую по улицам города со скоростью лани. Катенок неслась через перекрестки, не боясь машин, неслась по тротуарам, не боясь людей. Мчалась так быстро, что создавалось впечатление, что она не касается лапами земли.
Поспешно забралась на дерево, росшее около здания офиса Семеныча – не видно. Перепрыгнула по ветвям на другое. Выше.
«Семеныч, подойди к окну, родной мой, – попросила она. Но Семеныч сосредоточенно уткнулся в монитор компьютера. – Я скоро вернусь!»
Мгновение Катенок смотрела на него: Семеныч был так погружен в работу, что даже не пошевелился. Теперь Катенку осталось зафиксировать его образ, чтобы с легкостью потом воспроизводить.
«Как форма существования меняет сущность! – изумилась Катенок. – Я прекрасно могу чувствовать Семеныча на любом расстоянии. И любить я его могу просто так. Любовь – это же мое чувство? Или оно только от того, что Семеныч рядом? Или я могла чувствовать Семеныча на любом расстоянии? Но, будучи в физическом теле, почему мне обязательно нужно его физическое присутствие рядом? Почему мне необходимо видеть его глаза, ощущать его настроение, желание коснуться его руки? А долго не видя его, я страдаю. Что-то угнетает. Раньше такого никогда не было. До кошки. Наверное, это потому, что энергия теперь слишком сосредоточена и ограничена, и она чувствует единение через непосредственный контакт. На земле все очень отдельные. А чувства вызывают другие предметы или объекты, которые порождают зависимость. Зависимость быть ближе к близкому, и быть дальше от далекого. Соединяться с приятным и отдаляться от неприятного. Это не чувства даже, а металлические цепи: тяжелые и неудобные».
Семеныч оторвался от экрана через миг, неясно почувствовав тревогу. Как будто в сердце у него образовалась дырка, в которую постепенно стала вытекать жизненная энергия…
* * *
Вечером Семеныч не обнаружил Катенка ни на стоянке, ни во дворе, ни возле подъезда. Он долго ждал в тот вечер. Обошел квартал несколько раз, взяв на втором круге бутылку крепкого пива. Быстрая ходьба снимала напряжение, которое неизменно восстанавливалось, когда Семеныч поворачивал к дому.
…Вроде и беспокойства, как такового, не было в следующие дни – не как в тот раз, когда она пропала. Но человеческий разум – наиглупейший затемнитель, нагонял как тучи, прилипчивые мысли, и все они сводились к одной: «Где она? Что случилось?».
Семеныч поначалу недоумевал, почему он ждет кошку и ищет ее. Потом разозлился и успокоился. Человек привыкает к отсутствию радости, к появлению грусти – он, впрочем, ко всему относительно скоро привыкает. Это защитная реакция, стабилизатор – привычка – нейтрализует все. И боль. И счастье.
У Катенка не было времени почувствовать тягостные ощущения от разлуки с Семенычем и осознать их. У нее вообще ни на какие мысли и ощущения, не имевшие отношения к делу, не оставалось сил.
…Детей срочно пристраивали к родным и близким, подтолкнув комиссию по чрезвычайным происшествиям к принятию решения о выплате хорошей материальной компенсации и выделению жилплощади в столице. Тут же у каждого ребенка обнаружилось достаточное количество родственников, среди которых можно было выбрать наименее худших.
Со стариками оказалось проще, чем думалось: одной подарили через органы социальной защиты ремонт в квартире, и та загорелась со своей дотошностью к любым процессам и увлеклась ремонтом; другому подкинули мысль о том, что долгожданная беременность старшей дочери это переселение души умершего сына; третий встретил уже немолодого человека с паспортными данными, совпадающими по датам и инициалам с его романом юности, конечно же это было случайное совпадение, но одному так хотелось иметь сына, а второму, росшему в детдоме, отца…
Оставалась одна безутешная невеста, у которой на пароходе погиб жених. Девушка обещала своей бедой испортить все, сила ее горя так возмущала энергетическое пространство, что вполне способна была образовать нового эгрегора. А новый эгрегор – означал, что какой-либо из существующих исчезнет. Объем энергетического пространства являлся постоянным – так думали эгрегоры. Новый эгрегор, к тому же, всегда риск: никто не знает, каким по мощности он может вырасти и кого из эгрегоров уничтожить, присоединив к себе.
Подсовывали ей женихов – бесполезно. Высокооплачиваемая и интересная работа тоже не помогла. Катенок уже начинала злиться: знала бы эта «невеста», что делал ее жених на теплоходе, замучилась бы отплевываться от мыслей о нем. Он и был тем самым помощником капитана, развлекающимся с девицей в каюте. Выход нашелся с самой неожиданной стороны. Бродячая собака с перебитыми лапами – удачно сработало. В итоге у собаки дом и хозяйка. А у девушки – теперь куча забот о несчастном любимце и объект для нерастраченной любви.
* * *
Сумасшедшие дни закончились.
– Я все равно не думаю, что Хозяин ничего не узнает. Смешно и наивно полагать, что можно перекрасить черное белым, – вздохнул эгрегор.
Катенок промолчала. Силы ее были на исходе. Слишком много энергии пришлось потратить. Гораздо больше, чем до того, когда Катенок спустилась в «мир людей». Огромными усилиями Катенок пыталась концентрироваться до нужного предела. Часть возможностей, которыми она обладала раньше, казалась безвозвратно утерянной, но это ничуть не смущало Катенка. И на предложение эгрегоров вернуться она вновь ответила уверенным отказом. Она чувствовала, что физический мир ею еще не познан до конца. До обычного конца, когда все становится предсказуемым и известным. И Катенку снова станет скучно.
– Не в этом дело, – сообщил другой эгрегор. Тот, который считал виновным себя в гибели людей. – Если человек станет счастливее после, чем до несчастного случая, то это не наказывается. Это считается обычной перестановкой. Рокировкой.
«Впервые слышу. Что это за правило?» – поразмыслила Катенок.
– Я так думаю.
«А разве Хозяин кого-то хоть раз наказывал?» – поинтересовалась она.
– Причем здесь Хозяин? Это делают более крупные и мощные эгрегоры.
«Ммм…», – загадочно улыбнулась Катенок.
* * *
«Домой!» – к середине дня Катенок оказалась в родном городе. Сразу направилась к офису Семеныча. Трудно передать чувства, охватывающие до дрожи каждую клетку души при желанном возвращении. Любимым кажется всякое здание, мимо которого бежишь сломя голову, очередной светофор на дороге, холодные осенние лужи… – абсолютно все радует глаза и сердце.
Теплый капот автомобиля означал то, что Семеныч в обед куда-то ездил. Пренебрегая приличиями, Катенок томно развалилась на поверхности капота. Вытянула уставшие лапы и, подставив бок солнечным лучам, обессиленно провалилась в забытье.
Проснулась она, вернее, внезапно вздрогнула, когда почувствовала пронзительный взгляд на себе.
Семеныч стоял около машины и смотрел на Катенка. С обидой и злостью. Без обычной нежности, снисходительности, любви и теплоты. Его светлые глаза в тот момент потемнели.
Катенок неловко приподнялась, села, не зная, куда деваться от стыда.
…Это Катенку так показалось, что во взгляде Семеныча не было любви. Любовь пожирала Семеныча и полностью меняла его сущность. Любовь к Катенку у него уже проявлялась во всем. А во взгляде была, конечно, и обида, и злость. Так любовь Семеныча выражала свою боль и непонимание…
Катенок виновато переступая лапами, переминалась около двери.
Семеныч, выждав пару секунд, все-таки распахнул ее. Катенок с готовностью прыгнула на сиденье.
* * *
– Где ты была? – спросил Семеныч за ужином.
«Так, дела всякие», – невозмутимо отозвалась Катенок.
– Какие, к черту, у тебя дела? – взорвался Семеныч.
«А у тебя какие? – вопросом на вопрос ответила Катенок. – И у меня такие же».
– Ты будешь отвечать или нет?! – Семеныча это чрезвычайно задело. Это насмешливое: «А у тебя какие?» Ему, человеку, так небрежно бросает кошка. В наглой уверенности она равняет себя с ним.
«Нет!»
– Слезай быстро со стола, – приказал Семеныч. – Распоясалась совсем. Из тарелок ест и наглеет. Из мисок ешь. Знать будешь свое место.
«А ты-то свое знаешь?»
Семеныч нервно отложил вилку в сторону.
Катенок вытянула передние лапы вперед, положила на них голову и, подползая, придвинулась к Семенычу.
«Извини меня?»
Семеныч оперся подбородком о ладонь и задумчиво смотрел на движения Катенка. Сердиться на нее дольше нескольких минут – никогда не получалось. Но и выводить из себя Семеныча, она научилась блестяще.
Поначалу он относился к Катенку, как к маленькому живому существу. Так относятся скорее к детям, нежели чем к домашним питомцам. Первое время Семеныч пытался о ней заботиться, но Катенок часто вела себя слишком независимо, и казалось, все, что ей нужно – это рука Семеныча. Ни еда, ни тепло, ни любовь – только его ладонь, всецело ей принадлежащая. Кроме всего, были и еще некоторые странности в поведении Катенка. Она задумывалась, глаза ее в такие моменты расширялись и будто мутнели. Если Семеныч ее звал, она не реагировала. Через некоторое время, остановив невидящий взгляд на Семеныче, трясла головой. Семеныч иногда думал, что это что-то нервное, но понаблюдав, сделал другое предположение: Катенок точно силилась что-то вспомнить, что-то проанализировать, сопоставить. Ему было любопытно, что может помнить, кошка или о чем она думает, но Катенок говорила то, что хотела. В общем, просто на кошку Катенок, по мнению Семеныча, определенно, не походила.
«Семеныч?» – напомнила она о себе. Катенок уже подползла ближе, дотронувшись носом до ладони Семеныча.
Он встал и налил себе воды из-под крана.
– Хочешь пить? – неожиданно спросил он с задором и обернулся. Затем достал завалявшуюся соломинку из выдвижного ящика. – Смотри, я тебя сейчас научу.
Катенок с изумлением уставилась на трубочку и стакан воды.
– В себя. Как вдыхаешь, только ртом, – Семеныч загнул соломинку. – Попробуй.
Катенок недоверчиво и робко потянулась к соломинке.
– Зубами зажми, – хохотал Семеныч, помогая Катенку удержать соломинку. – Получилось? Вот, молодец. Курят также. Только воздух втягивают.
«Семеныч!»
– Что? – вытирая салфеткой пролившуюся воду на столе, спросил он.
«Я не уйду больше. Не пропаду».
– Будь любезна. Или предупреждай, – миролюбиво согласился Семеныч.
В безмолвной ночи не было слышно дыхания Семеныча. Он не спал. Не спала и Катенок.
– А ты кто, вообще? – поинтересовался Семеныч.
«А ты?»
– Я человек.
«А я, тогда, кошка», – важно ответила Катенок.
– А если без «тогда»?
«Без «тогда», ты – не человек».
– Мы так и будем разговаривать?
«Так и будем, – Катенок высунулась из-под одеяла и по груди Семеныча перебралась на другую подушку. – Расскажи мне что-нибудь лучше».
– Не знаю я ничего.
«Не знаешь – выдумай и расскажи».
– Слезай с этой подушки. Шерсть везде. Неужели нельзя на одной спать?
«Неужели нельзя с одной спать?» – возмущенно передразнила его Катенок, изменив предлог.
– Тьфу, еще я это с тобой обсуждать буду, – рассердился Семеныч. – Тебя это никак не касается. Ты же кошка!
Катенок демонстративно слезла с подушки, и собралась было идти на другой край постели, к ногам Семеныча.
– Вот там и спи, – подначил ее Семеныч.
Катенок аккуратно дошла до края, согнула лапы, плавно опускаясь на живот. Семеныч почувствовал ступнями ее теплое тело. А следом – пронзительную боль от прикушенного мизинца на ноге.
– Вот, зараза!
«Кошка, Семеныч. Кошка, – Катенок моментально очутилась уже на подушке, вытаптывая лапами себе углубление. – А хорошо, что мы нашлись, да?»
– Да, – просовывая под нее свою ладонь и переворачиваясь на бок, сказал Семеныч. – Не исчезай больше. Мне неютно было и беспокойно за тебя. Представь, если бы пропал я?
«Я со двора больше ни шагу!» – пообещала Катенок.
* * *
Эпизод с неожиданным и долгим отсутствием Катенка вскоре забылся. Однако, прошлое имеет свойство возвращаться, а иногда и настойчиво приходить все чаще и чаще.
По утрам Катенок уходила порой раньше Семеныча. Будила его на рассвете и требовательно бежала в коридор, ожидая, когда Семеныч откроет ей дверь. Но вечером Катенок неизменно оказывалась во дворе и встречала его на углу дома…
Но что-то изменилось в их необычной привязанности друг к другу. Семеныч твердо почувствовал себя главным в жизни Катенка. В те вечерние часы, которые они проводили вместе – Катенок предупреждала любое его движение, сопровождая внимательными, полными восхищения, глазенками. Он грустил – и Катенок смешно тыкалась головой в его бок, то ли ласково мурлыча, то ли грозно рыча. Смеялся – и она весело кувыркалась на его ногах. Засыпал – Катенок прижималась к его телу и не двигалась. Брился – она убегала на кухню с его зубной щеткой в зубах со скоростью света и успевала выплюнуть ее в мусорное ведро до того момента, пока Семеныч обнаружит, что щетки нет. Ругался – и Катенок, прячась, спешно проскальзывала под покрывало и одеяло в спальне, забиралась под подушку, не шевелилась и не высовывалась до тех пор, пока сам Семеныч не доставал ее оттуда. Смотрел телевизор – она сидела рядом и иногда, наклонив пушистую мордашку, оборачивалась, обжигая его неестественным, но удивительно теплым взглядом, от которого пронизывало тело Семеныча невообразимым теплом.
Нередко и спорили. По любому поводу. Семеныч вспыхивал как порох, Катенок не оставалась в долгу, а доказательства и аргументы своей точки зрения она умела приводить лучше любого человека. После этого следовало злостное обоюдное молчание. До первого движения или взгляда в сторону друг друга – когда все остальное, кроме их необычного союза теряло смысл. Свысока и небрежно признавали правоту друг друга, иногда извинялись, и, спустя некоторое время, все повторялось снова…