– Ты понимаешь, что написано? – интересовался Семеныч. – Понимаешь?
Катенок неопределенно поводила ухом и не отвечала. Клала голову на его ладонь, и ее кроткий взгляд казался Семенычу задумчиво-грустным. Неясная грусть тут же проникала и в Семеныча, и он умолкал, поглаживая Катенка. Он словно утешал ее своими движениями пальцев, перебирающими мягкую шерстку. Катенок прерывисто и тяжело вздыхала, будто отпуская смутное чувство тоски, но уже через несколько минут ее взгляд снова приобретал свое привычное любопытство.
Иногда, отрываясь на пару мгновений от своего занятия, Семеныч ласково смотрел на Катенка. Иногда смотрел дольше и тяжелее – сквозь Катенка.
Разные были утра, разные вечера. Хорошие и плохие. Радостные и грустные. Только дни были – без. Без Семеныча. А его сильно не хватало Катенку. Так сильно, что приходилось ей о чем-то постоянно думать, чтобы этот недостаток не проявлял себя так явно.
* * *
Существовали и еще одни редкие, но крайне неприятные «чужие» вечера. Катенок толком не понимала, что в них содержалось такого ужасного, но оно было, без всяких сомнений. Хотя, Семеныч и приходил почти вовремя, и глаза его искали Катенка во дворе. Даже нагибался Семеныч к Катенку, бросал несколько веселых полуфраз-полуутверждений, брал ее и нес домой в руках. Но запах…
Посторонний запах. Не машиной пах Семеныч, ни летней пылью, ни работой, ни усталостью, ни дождем. Он пах чем-то другим.
…Или кем-то. Катенку не нравилось ощущать этот запах, эти запахи…
Они бывали разными, иногда повторялись в течение какого-то времени, но общее у них имелось – они были чужими. И Семеныч становился чужим: шутил и смеялся, с хорошим аппетитом уплетал ужин, не ложился на диван, не брал айпад и не смотрел телевизор, а сразу шел в спальню, где мгновенно и крепко засыпал.
А в глазах у него искрилось то чужое, чем он пах. В такие вечера Катенку хотелось убежать на улицу, но она не могла открыть дверь, а будить Семеныча своим мяуканием под дверью – ей казалось унижением. Она, кроме мурлыкания или недовольного урчания, никогда не издавала звуков кошачьей речи, считая их примитивными для себя.
* * *
Маленькая стрелка на часах показывала на четверку, и мокрый нос коснулся щеки Семеныча. За окном оживало утро. Семеныч открыл глаза и в первые секунды пытался сообразить, где он находится.
Частые командировки, когда он просыпался в гостиницах, и крепкий сон, который внезапно прерывался, постоянно сбивали Семеныча с толку. Но присутствие радостного и вечно неспящего котенка означало дом и кучу времени до начала рабочего дня.
Семеныч вздохнул: скорее всего, он больше не уснет. Виновница раннего пробуждения мгновенно поняла это, встрепенулась и, потеревшись головой о его правую руку, прикусила безымянный палец чуть ниже массивного кольца с треснутым сапфиром. Катенок этот палец то ли выделяла своим вниманием из всех остальных, то ли недолюбливала – но то, что он не оставлял ее равнодушным – было заметно невооруженным взглядом по следам от небольших царапин и неглубоких укусов. Семеныч спрятал его в кулак. Катенок, урча, попыталась носом поддеть руку, чтобы все-таки достать палец. Семеныч поддался, и Катенок победно схватилась за кольцо зубами, таща палец вверх.
Семеныч, глядя на возню Катенка, задумался. Вернее, он не совсем еще проснулся, поэтому его мысли были тягучими, медленными и обволакивающими. Необычность того, что он каким-то образом понимает Катенка, со временем стерлась, как любое необычное стирается временем, превращаясь во что-то привычное и естественное.
«Подумаешь, котенок, мало ли таких по дворам бегает? С первого взгляда – обычный котенок. А во второго? Почему на нее хочется смотреть дольше и внимательнее? Что в этих таких некошачьих глазах – волшебного? Даже цвет толком непонятный: синий, голубой, зеленый, серый. Но они притягивают, завораживают, обещают будущее, возвращают в прошлое, меняют настоящее, зовут за собой…» – Семеныч вспомнил, как первое время пытался ее покормить.
…Набрал в супермаркете всевозможных кормов для котят, но Катенок и к миске не подошла. Семеныч налил молока – бесполезно. Сырая рыба, мясо, каша – мимо. Катенок равнодушно отворачивалась, словно это и не являлось едой, и недоуменно поглядывала на Семеныча, точно не понимая, что он от нее хочет. Прошла не одна неделя, как он старательно заполнял миски едой по вечерам, и на следующий день выкидывал все в мусорное ведро. Чем и где питалась Катенок, для Семеныча так и осталось загадкой. Да и лоток с наполнителем для естественных нужд также остался ни разу не тронутым. Эти небольшие странности служили для Семеныча лишним доказательством необычности Катенка. Не раз мелькала мысль запереть ее в квартире на несколько дней и проверить, начнет ли она питаться и ходить в туалет, как нормальные кошки. Но, собираясь по утрам в коридоре, Семеныч наблюдал такое же деловитое поведение и у Катенка, точно она тоже уходила по делам. Это умиляло и останавливало Семеныча от желания запереть Катенка в квартире.
Во время ужина Катенок забиралась к нему на колени, но стоило включить айпад, как она тут же перемещалась на стол. Семеныч признал свою ошибку, что в первый раз не согнал со стола Катенка – но было невероятно смешно наблюдать за тем, как Катенок уставилась на экран и, казалось, с интересом смотрела киноленту. Семеныч тогда нажал на паузу, потому что в комнате зазвонил телефон. Когда он вернулся, Катенок продолжала просмотр фильма. Семеныч опять нажал, остановив показ. Катенок недовольно ткнула носом в центр экрана. Фильм возобновился.
Семеныч тогда улыбнулся:
– Нет. Все-таки ты – непростой котенок.
«Конечно. У простых хотя бы имена бывают», – услышал Семеныч в ответ и оторопел. Он, действительно, так никак и не назвал котенка. Ему и в голову не пришло придумать ей имя. Катенок, казалось, идеально ей подошло.
– У тебя есть имя! – тут же нашелся Семеныч. – Ты не котенок, а Катенок. Чувствуешь разницу?
«Нет», – обиженно отрезала Катенок, продолжив смотреть фильм. Семеныч перенес на стол сковородку с разогретыми свиными отбивными, нарезал хлеб и, взяв вилку с ножом, присел.
Катенок обернулась. Семеныч спонтанно снял с вилки отрезанный кусочек и протянул Катенку на ладони. К его удивлению, она придвинулась и съела кусочек. И потребовала еще. С тех пор, она только так и питалась: с его руки…
– Кофе? – Семеныч встал с постели. Катенок кивнула, и Семеныч расхохотался. Он уже отлично распознавал любое настроение по этой мордочке. Но когда Катенок еще и делала некоторые, почти человеческие движения: кивала, отворачивалась, отводила или опускала глаза, тыкала носом в айпад, толкала его лапой – то все это выглядело поразительно курьезным.
Семеныч налил кофе и вышел на балкон. Катенок важно прошествовала за ним. Дома она всегда ходила за Семенычем, как привязанная. Пока Семеныч курил, Катенок вдыхала запах сигаретного дыма и смотрела на разгорающийся уголек. Семеныч мягко выпустил дым на Катенка. Она, к его удивлению, даже не фыркнула. Прикрыла на миг глазенки и опять уставилась, глядя, как часть сигареты превращается в пепел, как пальцы Семеныча стряхивают отмерший табак вниз.
После Семеныч читал электронную почту на айпаде, а Катенок ходила по столу возле горячей чашки, вдыхая аромат и морща нос. Семеныч вновь засмеялся:
– Сигаретный дым вдыхаешь как родной, а от кофе фыркаешь.
«Кому – что нравится», – обиделась на его смех Катенок. Семеныч посмотрел на нее. Он уже смотрел на нее дольше, и тех взглядов, которые бывали раньше: сквозь и мимо – почти не случалось.
Это означало, что один прекрасно вошел в жизнь другого. И жизнь наполнилась присутствием. Присутствием для Семеныча чего-то очень непонятного, чего-то неизведанного ранее, чего-то иррационального: того, чего не бывает вообще. Не бывает никогда и ни с кем. Конечно же, подобрать кошку, то есть, завести домашнее животное – довольно распространенное явление. Но Семеныч все чаще и чаще старался заглянуть в глазенки Катенка, такие манящие, такие притягивающие. Как зеркальный коридор. Семеныч невольно чувствовал, что это не простая кошка. Мало того, ему казалось, будто она – его часть. Это было безумно, абсурдно, но это было именно так. Так, а не иначе. Потому что иначе было всегда. Всегда до встречи с Катенком.
* * *
…Постепенно все вошло в свою колею. У каждого события есть свое направление. Своя колея. Так и у Семеныча с Катенком. Теперь они были вместе. Они были необходимы и нужны друг другу. Или их союз, если можно это так назвать, был необходим им. Как ни крути, но по отдельности, они уже не могли. Слишком быстро и гармонично они стали частью жизни друг друга.
Вечерами Катенок поджидала Семеныча во дворе. Семеныч ждал вечера, который начинался теперь не с того момента, когда он поужинает и придет «в себя» после рабочего дня, а с угла дома.
Катенок неслась Семенычу навстречу или неожиданно спрыгивала с дерева прямо перед ним. Однажды Катенок, осмелившись, перешла через широкий перекресток и гордо ждала Семеныча на автостоянке, за что тот ее отругал. Тот факт, что она перебегала быстро и на зеленый сигнал светофора, Семеныча не умалил, и он пригрозил запереть Катенка дома.
Дальше было их время. Время мыслей, разговоров, споров, обид, время их сосуществования, которое с завидным постоянством истекало утром, как только Семеныч поворачивал за угол и уходил. Катенку именно по этой причине утра и не нравились…
* * *
«Ты любишь утро?» – спросила она.
Семеныч оторвался от экрана айпада.
– Раньше бы я, безусловно, ответил: «Да, я люблю утро! Потому что начинается новый день! И он может дать что-то новое, что-то хорошее и интересное!» А сейчас? – Семеныч увидел, как напряженно она ждет его ответа. – А сейчас я не люблю утро, потому что мне приходится расставаться с Катенком. Да, глуповато. Но, вроде бы, так и есть.
Глаза Катенка мгновенно просияли, и Семеныч понял, что именно это она и хотела услышать.
«Какая глупость, Семеныч! – ответила Катенок. – Не расставайся со мной, если не хочешь. Возьми меня с собой! Или останься со мной! Если ты знаешь причину, по которой тебе не нравится что-то – устрани ее!».
Семеныч уставился на Катенка. Долго смотрел, сначала растерянно, потом внимательно. Потом хрипло, будто с трудом выдавливая из себя слова, сказал:
– Не все так просто.
«Но однажды ты сказал, что новый день ничего хорошего с собой не может принести», – вдруг вспомнила она.
– Я тебе этого не говорил, – Семеныч поперхнулся кофе.
«Значит, ты так подумал. Без разницы», – невозмутимо продолжила Катенок.
Сказать, что Семеныч был ошеломлен в это мгновение – не сказать ничего.
– Ну, хватит, – он потряс головой. – Если так будет продолжаться, мне в скором времени понадобится психиатр.
Он выключил айпад и встал из-за стола. В коридоре застегнул молнию спортивной сумки.
«Значит, пойдет качаться», – с раздражением посмотрела на него Катенок, и разозлившись, оставила коготками пару царапин на его ботинках. Ей не нравилось, что до начала рабочего дня Семеныч безобразно и нагло ворует два часа от их совместного утра, посещая тренажерный зал. Хотя его подтянутая фигура нравилась Катенку. Она не любила располневших или слишком худых людей, которые из-за собственной лени или слабости в питании гробили такую прекрасную вещь, как человеческое тело. Семеныч был отчасти солидарен в этом вопросе с Катенком. Отчасти, потому что он никогда не был согласен ни с чем полностью, впрочем, как и не отрицал полностью тоже ничего. В отличие, от Катенка, которая еще делила мир на два цвета: черный и белый. Мир у нее еще не смешался.
Семеныч уже приготовился обуться, но, мимоходом взглянув в зеркало, провел по щеке. Брился он не каждый день, полагая, что это вполне можно делать и реже. Семеныч не любил лишних действий. Ни в быту, ни на работе, ни в чем. Некоторые считали его ленивым, но на самом деле, Семеныча раздражала напрасная трата собственного времени, которое он причислял к невозобновляемым, а потому ценным ресурсам.
Он повернул к ванной комнате. Недоумевающая Катенок поплелась за ним: Семеныч либо брился сразу, умываясь утром, либо не брился.
Следующим странным событием, явилось и то, что Семеныч после этого прошел в комнату, снял пиджак и переодел другую рубашку.
Катенка эти два действия не на шутку встревожили.
* * *
Расставание. Угол. Поворот. Катенок не остановилась, шагает рядом. Пересекли вдвоем улицу. Дошли до автостоянки.
– Всё. Ты – во двор.
«Нет».
– Что значит, нет?! Ты отправляешься назад, я иду на работу. Ты – кошка. Я – человек. Что непонятного?! – Семеныч стал заводиться: портить день с утра – дурной тон, так можно испортить весь день, или вечер, на который у Семеныча сегодня были свои планы.
«Я с тобой», – твердо продолжила Катенок. Подняла на него сердитый взгляд. Она стояла на земле и казалась Семенычу такой маленькой, такой беспомощной. Ссориться с таким слабым существом ему совсем не хотелось. Но это существо было так сильно упрямо, что наводило Семеныча на мысль: «а так уж ли слаб тот, кто кажется слабым?».
Иногда Семенычу казалось, что Катенок имеет над ним непостижимую власть. Как будто может, при желании, его в любой момент уничтожить, стереть с лица земли, распылить на молекулы. Словно она, имея внешний вид кошки, фактически является другим, неземным, одним словом, не совсем материальным существом.
Семеныч сел в машину и включил зажигание. Катенок не шевельнулась.
Хлопнула дверь. Сцепление, задняя передача, газ, движение, сцепление, тормоз, сцепление, первая передача, газ, движение. Сцепление, тормоз, остановка. Хлопнула дверь.
Семеныч вернулся и встал перед Катенком, которая так и не двигалась последние две минуты, глядя, как пытается уехать автомобиль.
– Ты не можешь со мной поехать, – мягко сказал Семеныч.
«Я хочу!»
– Пойми, желание и возможность…
«Я есть у тебя? Почему я не могу сегодня быть рядом?»
– Мне в кабинет тебя взять? На стол, как статуэтку поставить? Или, может быть, тебе рядом с моим придвинуть кресло? Это ненормально для общества, чтобы я разъезжал по делам или сидел в офисе с котенком!
«То, что ты с ним делишься всем, что есть у тебя, то, что ты с ним разговариваешь – это нормально?! Пока об этом никто не знает? Значит, нормальность определяется лишь видимостью? Тогда объясни, почему ненормальность становится несуществующей, если о ней никто не знает? Она все равно есть, видит ли ее один человек или несколько. Или не так?» – вознегодовала Катенок.
Семеныч не знал, что на это ответить. Естественно, он мог бы сказать банальность: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя», или что-то подобное. Но Семеныч никогда не был приверженцем ханжеской морали и слепым последователем сложившихся в социуме стереотипов. Он понимал правоту Катенка, но не мог ее принять. Потому что тогда полностью разрушилось бы все его восприятие мира, вся его предыдущая жизнь, которую Семеныч вовсе не считал такой уж плохой. Так, разве бессмысленной немного. Или много бессмысленной. То есть полностью.
Поэтому он промолчал.
Дверь. Машина резко тронулась с места и уехала. Катенок тут же пожалела, что Семеныч рассердился. Затем она разозлилась на себя, потом на Семеныча, и снова на себя.
Вздохнула и поплелась по дневному маршруту, который становился известным с каждым сделанным шагом ровно на один следующий шаг.
«Ну что за человек – Семеныч?! – досадовала Катенок. – Хотя, что с него взять. Человек всего лишь. Наставить ограничений и тайком их раздвигать – норма. Норма общества? Или норма сохранения спокойствия общества, чтобы оно не сошло с ума?».
Солнце припекало: было слишком жарко для осени. Катенок старалась идти в тени. Она шла в такт своим мыслям.
«И я знаю, что он ответит! Он скажет: «Ограничения сами выстраиваются. Эволюционно. Человек их или принимает или не принимает. Когда человек принимает те или иные ограничения, он не предполагает их раздвигать. А если потом ограничения становятся тесными, то их раздвижение одним человеком может негативно влиять на других людей. Хороших людей, которые не заслуживают такого к себе отношения», – даже в мыслях Катенок точно воспроизвела его слова с его же интонацией.
Сначала она злилась, потом смирилась, затем отвлеклась. Желтые листья от ветра падали на землю, словно показывая Катенку закон всемирного тяготения.
«Сколько еще этих законов, которые сами себя доказывают, и сколько других, которые сами себя оправдывают и существуют только для того, чтобы видимость была узаконена, ни капли не доказывая ее реального отображения?» – мысль перебилась запахом свежего хлеба из магазина. Катенку захотелось есть: кофейным ароматом сыта не будешь.
* * *
Время, так или иначе, прошло. И приблизилась та часть суток, которая сама по себе уже вызывала радость у Катенка.
Катенок побежала во двор, залезла на дерево. Залезла высоко: она на такую высоту еще не забиралась. Но все течет и изменяется: лапы становятся крепче, когти острее, ловкость и сноровка оттачиваются. Отсюда был виден поворот и большая дорога. И можно было уже не ждать шагов Семеныча, а видеть, как подъедет его автомобиль на стоянку.
Но Семеныч не появлялся. Час, другой, третий – его машины не было. Катенку стало не по себе. Пространство наполнялось тревогой так же быстро и неотвратимо, как одна секунда сменяется другой. Катенок напряженно смотрела на дорогу: синяя машина, красная, белая…
«Где же ты?» – она слезла с дерева и к окнам. Нет. Мертвая тишина, приоткрытое с утра окно. Вскарабкалась опять на дерево.
Шелест шин заставил сердце биться чаще. Еще не видя и не слыша, но чувствуя Семеныча, Катенок стала торопливо спускаться обратно.
Знакомый звук подъезжающей машины. Катенок неслась вперед: точно, родной звук захлопывающейся двери автомобиля. Шаги, любимые шаги.
Поворот. Угол. Перекресток.
«Семеныч!!!»
* * *
Семеныч пребывал в отличном расположении духа. Заметив, как Катенок мчится к нему, затем делает пару кругов около его ног, остановился, чтобы не наступить на этот «эмоциональный вихрь». Оба уже давно забыли об утре. Память быстро и глубоко умеет прятать неприятности и также стремительно умеет извлекать их в самый неподходящий момент.
И, как будто, ничего не было: ни утра, которое поссорило их, ни дня с его разъединяющей их сущностью. Все встало на свои места. Как будто все стало именно так, как и должно было быть. Для Катенка была только одна радость – Семеныч, а для Семеныча сейчас была только одна радость – Катенок. Любая эмоция должна возникать в свой, отведенный ей момент времени, для того чтобы быть полноценной.
Катенок, подняв хвост трубой, побежала к подъезду. Не услышав шагов позади себя, обернулась. Семеныч сел на скамейку, оглядел заросший двор, старенькую детскую площадку, опавшие листья на земле под ногами. Достал сигареты.
Катенок на всех парах помчалась к нему, и с разбегу запрыгнула к Семенычу на колени.
– Как ни парадоксально, но понятие «бесконечность» не распространяется ни на постоянное хорошее, ни на постоянное плохое, – Семеныч закурил. – Постоянно плохо или постоянно хорошо не бывает. Никогда не бывает. Ни у кого. «Хорошо» или «плохо» – это как разность потенциалов, дающая энергию жизни. Если бы этой «разности потенциалов» не существовало, то и жизни бы не было. Или была бы? Но это была бы уже другая жизнь. Люди так не живут. Хотя живут некоторые. Издавна на Руси сумасшедших звали блаженными. Вот только у них все могло быть хорошо. Наверное.
Катенка уже не удивляло то, что Семеныч мог ни с того, ни с сего заговорить на отвлеченные темы. Скорее всего, считала она, он продолжает свою мысль, только, выраженная без видимого начала, то есть причины, она выглядит странной. Но Катенок без труда домысливала то, о чем говорил Семеныч. Он мог, как неожиданно о чем-то начать говорить, так и неожиданно оборвать свою речь, точно мысли посещали его разум, как скоростные поезда в тоннеле: влетали и вылетали.
Он замолчал также внезапно. Катенок ревниво проследила за взглядом Семеныча: вдалеке, на площадке играли дети.
– Почему ты не любишь детей? – Семеныч потрепал Катенка за уши. Она пригнула голову от удовольствия.
«А ты любишь?» – по возмущенному вопросу вместо ответа, Семеныч понял, что попал в точку. Он никогда не видел, чтобы Катенок подходила к детям. Хотя они часто звали ее, выманивая из-за кустов. Но Катенок брезгливо старалась обойти их стороной.
– Да, – для Семеныча было удивительно, что можно не любить детей. Дети казались ему маленькими, еще не испорченными обществом людьми, непосредственными, милыми, забавными и трогательно беспомощными.
«Полуфабрикаты, неизвестно чем начиненные. Что хорошего в этих слюнявых отнимателей времени и здоровья? Ты смотрел на небо. Ты его любишь. Ты перевел взгляд на детей с той же любовью. Но это разные вещи. Нельзя детей любить, как картинку. Любовь к ним – это тяжелый труд, иногда чреватый разочарованием. Не только в них, но и в себе. Если бы ты окунулся в него, то, возможно, твое «да» было бы не таким быстрым, – Катенок совершенно не понимала Семеныча в этом вопросе. – Человеческая жизнь вокруг них вертится. Складывается впечатление, что людям нужно вырасти, чтобы родить, а потом растить того, кто опять родит. И это на всю жизнь! Типа, смысла».
Впрочем, Катенок не считала любовь Семеныча к детям таким уж существенным недостатком. Но и не считала его любовь искренней, поскольку с детьми он никогда не играл и не проводил с ними время. Его любовь к детям, Катенок полагала надуманной.
«Пойдем домой?» – Катенок проголодалась за день совсем не по-кошачьи. Она ластилась к щеке Семеныча, вдыхая знакомый, безумно приятный запах. Но, кроме него, неожиданно обнаружилось присутствие «редкого вечера» и «чужого Семеныча».
«Вот почему его не было так долго! Вот почему он переодевал рубашку! Вот почему он весел и приветлив…» – Катенок попятилась.
Ей стало так больно, что ушли все мысли и чувства, и возникло одно непреодолимое желание – прочь, прочь отсюда. Словно она опять упала с дерева и ударилась животом о железную трубу бывшей оградки бывшей клумбы.
Семеныч не понял, что произошло: глаза Катенка за секунду переменились, и она попятившись, сползла с его коленей.
* * *
Прошло несколько дней с того вечера, когда Катенок слезла с его ног и умчалась.
…По утрам Семеныч выходил, топтался во дворе, нарочито медленно заводил машину, обходил ее несколько раз, все время оглядываясь. В неосознанном беспокойстве заезжал на обед домой, и, не притронувшись к еде, возвращался в офис. По вечерам курил на лавочке, не спеша шел к подъезду. Отвратительно спал ночами. Не закрывал на ночь окно, в надежде что-то услышать, хотя и помнил, что Катенок ни разу не мяукала. Но он знал, что выскочит из дома и посреди ночи на любой подозрительный звук на улице.
Семеныч спускался в подвал, выпросив ключи у дворника. Поднимался на чердак – но Катенка не было нигде, и никто ее не видел.
Исчезновение Катенка словно оборвало невидимые нити, позволяющие «держаться на плаву», отрезало часть мироощущения, сделав оставшуюся опору шаткой, разрушило грани чего-то ранее незыблемого. Семеныч отдавал себе отчет в том, что пропажа обыкновенного домашнего любимца не могла таким образом отражаться на его состоянии. И это ему не понравилось.
«Куда она делась? Что случилось? Чертова кошка!» – Семеныч не нашел ничего лучшего, чем разозлиться на Катенка. Злость его спасала. Как крепость, она становилась преградой неведомому чувству: описать его не представлялось возможным, так же, как и жить с ним.
Приходя домой, Семеныч ложился на диван, грудной клеткой опираясь на ладонь, сжатую в кулак. Казалось, под ребрами что-то жаждет пожара. Невыносимо сильно хотелось просунуть руку внутрь и чиркнуть зажигалкой…
* * *
Семеныч направлялся вечером домой, все еще оглядывая по привычке двор. Катенок возникла перед ним неожиданно. Худая, усталая, изможденная. Это был не радостный пушистый комок, бросавшийся так недавно под ноги. Это была не маленькая упрямая Катенок, обижавшаяся по всяким мелочам.
Перед ним стояла молодая кошка и смотрела на него. Смотрела больно, жестко, умоляюще, ласково, любя – как все это можно было соединить в одном взгляде, Семеныч не понял.
У него возникло ощущение, что Катенок еле держится на ногах. Семеныч присел на корточки:
– Иди ко мне? – осторожно произнес он.
Катенок, подрагивая, нерешительно сделала один шаг навстречу.
Семеныч взял ее на руки.
Есть Катенок не стала и уснула в его руках. Аккуратно положив ее на постель, Семеныч смотрел на нее: лапы вытянулись, тельце подросло и приобрело худощавость, шерстка стала более шелковистой и густой.
– Где ты была, Катенок? Что произошло? – его чувства парализовало. Семеныч ничего не соображая и ощущая только тяжелую необъяснимую тревогу, убивающую способность думать и что-либо ощущать кроме нее самой.
* * *
Катенок спала долго – ночь, утро, день, вечер, ночь. Семеныч был рядом две ночи: прислушивался к ее прерывистому дыханию. Беспокойно было видеть в таком состоянии Катенка. Она никогда раньше не спала так долго, мало того, постоянно не давала заснуть вечером, а по утрам вечно будила на рассвете. Семеныч трогал ее горячий нос, гладил по спине, и наутро уже решил отвезти Катенка к ветеринару.
«Вставай, Семеныч! Да вставай же ты!!!» – он проснулся от мокрого носа, блестящих глаз и еще не начавшегося рассвета.
«Как всегда! Все на своих местах!» – Семеныч так обрадовался, что Катенок стала прежней, и ничуть не разозлился, что опять она подняла его ни свет, ни заря.
Кофе с лимоном вместо завтрака. Катенок фыркает. Семеныч улыбается.
– Объяснишь?
«Нет, – промелькнуло что-то в кошачьих глазах и спряталось вновь. – Я скучала».
– Иди, ешь, в чем душа-то еще держится? – Семеныч налил молока в блюдце и достал из холодильника тушеное мясо, оставшееся от ужина. Поставил на пол. Но, видя, что Катенок недовольно повела ухом, переставил тарелки на стол. Сел рядом с чашкой кофе. Катенок ела жадно, не жуя, а заглатывая куски мяса. К молоку не прикоснулась.
«Странно это все. Мужчина и Кошка. Катенок и Семеныч. Она и Он… Он и Она? Что за бред! Человек и животное не могут быть: «Он и Она». А может быть, Катенок и не животное вовсе? – Семеныч шумно отхлебнул кофе. – Ну и придет же в голову всякая чушь! Или я сошел с ума, или мир сошел с ума. Или мир открылся с той стороны, которую я, как и большинство людей, прежде не знал»…
– Пока, до вечера? – глаза Семеныча смотрели напряженно.
«Да!» – глаза Катенка смотрели ласково.
* * *
Катенок побродила по дворам, проверяя окрестности: все ли осталось в порядке, пока ее не было.
Иногда мир делается восхитительным. Возникает ощущение, что ты касаешься вечности. Все становится прекрасным, незыблемым, прочным, появляется место, и ты вливаешься в него, чувствуя, что это место в жизни только твое. Ты начинаешь с удовольствием просыпаться и засыпать, уходят страхи и появляется уверенность, что все так и должно быть.
Вернувшись во двор, она забралась на излюбленное ветвистое дерево. Заняв удобное положение, Катенок задремала.
Нечто прозрачное и невесомое, как воздух, образовалось в пространстве и «уселось» рядом на ветку, не задев при этом ни листочка.
– Привет!
«Иди отсюда», – Катенок не открыла глаза. Она и так знала, кто это.
– Еле отыскал! Это надо же! Кошка! Вы посмотрите на нее! – в удивленно-насмешливом тоне просквозило явное облегчение.
«Посмотрите на нее», – мысленно передразнила Катенок голос, который не был слышим обычным способом, таким как орган слуха у живого земного существа.
– И долго это будет продолжаться?
«Вечность», – Катенок скопировала тон собеседника: те же спокойствие и невозмутимость.
– Ты забыла, кто ты?
«Да! – расхохоталась она. – Я стерла все прошлое до рождения Катенка. Я удалила постоянную память за ненадобностью, оставив временную для нахождения еды, дороги домой, и знаний о том, что зима сменяется весной. Это все».
– Так дело не пойдет. Тебе нужно вернуться, – голос еще звучал в пределах спокойствия, но струны напряжения уже натягивались, грозясь лопнуть.
«Я остаюсь здесь», – Катенок приоткрыла упрямые глаза и стала глядеть вниз, на землю. Можно было, впрочем, бесполезно смотреть на невидимого собеседника, но это не имело никакого смысла, так как присутствие существа ощущалось несколько по-иному, чем это привычно для человека или животного.
– Это не в твоей власти. Мы все равно заберем тебя, если ты не вернешься по своей воле, – слова становились тверже и резче.
«И что вы сделаете? Варианты: пожар с моим сожжением, наезд на меня автомобиля, что? Или я утону в море, отправившись на прогулку на собственной яхте? А может, я упаду с этого самого дерева на чью-нибудь голову? Жаль, я не черного цвета, все можно было бы обставить мистически трагично!» – Катенок смеялась, в ярких красках представляя себе свои возможные кончины.
– Ты знаешь, что мы сделаем это. Не важно – как, – собеседник поморщился от откровенного сарказма Катенка.
«Давай, давай, светлый ангел! Подумай хорошенько, как убрать ни в чем не повинную кошку. Делай это много-много раз, потому что с первого раза у тебя ничего не получится. Я вернусь обратно другим котенком или щенком, а может, женщиной? Или превращусь в дерево, и вам придется ждать много лет, пока не освободится моя сущность. Хотя, можно просто уничтожить земной мир, избавив, тем самым, все души от материальной оболочки. И тогда искать меня не придется так долго!»
«Женщиной», – это слово вырвалось у Катенка в пылу дискуссии, как шутка, безосновательное предположение. Но сама мысль – стать женщиной – почему-то ей пришлась по душе. Катенок посчитала, что в таком случае, «чужих запахов» и «редких вечеров» у Семеныча она тогда просто не допустила бы. За одно мгновение Катенок развила скорость своей мысли до невообразимой и неожиданно поникла – она не знает, какие женщины нравятся Семенычу. То, что он их любит – это Катенок поняла сразу, и понимала уже не раз. Но она не знает, что ищет он в них, и что его в них привлекает. В любое тело можно влезть без всяких проблем, но как узнать, что нужно Семенычу?
– Посмотри, во что ты превратилась. Тебе нравится так проводить время?
«Как?» – Катенок отвлеклась от внезапно охвативших ее мыслей о Семеныче.
– Бесцельно!!!
«А-а… Да. Нравится. Очень нравится. Мое время – как хочу, так его и убиваю. А если оно кому-то кажется бессмысленным или бесцельным, то, возможно, ему это только кажется».
– Как с тобой договориться? – голос был озадачен и зол. Разговора не вышло. И результата разговора, естественно, тоже. Того результата, за которым и явилась эта тень, это существо, этот «светлый ангел» или это нечто, не являющееся жителем физического трехмерного мира.