Плохая жена хорошего мужа

– Вообще всё. Посмотри на холодильник, на его скруглённые углы, на изящные ручки. А газовая плита. Каждый день я любуюсь совершенством линий и пропорций конфорок, этими дисками и зубчиками, изгибом решётки. Вот, например, ёршик для мытья бутылок, банок и всего, где рука не достанет. Таких ёршиков на планете миллиарды, но представь этот ёршик, увеличенный в сотню раз, и не из проволоки и пластика, а из благородного мрамора. Представь, что такой мраморный ёршик, ёрш, увеличенный в масштабе, лежит на газоне или посреди фонтана, образуя центральный объект площади. Это было бы справедливее дурацких памятников, которые втыкают в каждом сквере. Вещи обрели привилегию, которая до этого принадлежала только людям или животным – привилегия размножаться массово. Право на размножение, но не на равноправие. Массовые предметы служат нам верой и правдой, не требуя ничего взамен, а мы безжалостно избавляемся от них, как только они нам наскучат или состарятся. Наша жизнь без них немыслима, но мы постоянно предаём их. Любая электрическая люстра, любое кресло-качалка совершеннее и надёжнее многих людей. Я бы ставил мраморные памятники стиральным машинам, складным стульям, чайным ложкам. Многие так называемые именитые люди уступают по красоте и уровню влияния любому штопору. Посмотри на кран, точнее на смеситель. Если сделать его увеличенную копию из тех же материалов, создастся ощущение аттракциона, такого добра полно в развлекательных парках, но, если создать его мраморное изваяние, оно будет восприниматься совсем иначе. Это возведёт смеситель в ранг объектов поклонения. Я тебе больше скажу: эти вещи не просто красивы и принципиальны для человека, они и есть человек. В них воплощены все наши желания, слабости и капризы. Все наши потребности и нюансы. Когда человечество погибнет, то по вещам можно будет воссоздать его точный портрет. Наш портрет. Физический, психологический, духовный, какой угодно. Жаль, я не скульптор.

Произнеся всё это, я посмотрел на остывший чай на донышке.

Она сидит, вцепившись в край стола, глаза закрыты, рот приоткрыт. Её тело бьёт мелкая дрожь.

– Положи мне руку сюда, – говорит она и раздвигает колени.

Я кладу руку, она тотчас сжимает её бёдрами и вскрикивает.

4

Я счёл себя отомщённым, но встречи наши не прекратились. Жажда самоутверждения ввергла меня в эту интрижку, а собственная слабохарактерность не позволяла её прервать – моя эмоционально пробудившаяся любовница посулила замолвить за меня словечко в издательстве. Если в начале нашего знакомства мне казалось, что от карьеры я не зависим, то посулы продвижения и внесения в список перспективных, но недооценённых авторов пробудили во мне дремлющее тщеславие.

Любовного пыла всё это, однако, не прибавило. Её губы и те уже отвращали меня. Наши совокупления превратились в череду актов насилия. Я даже начал молить неведомые силы ниспослать мне импотенцию, но организм продолжал функционировать с подлой исправностью. Говорят, иногда конечности трупов неожиданно сгибаются или распрямляются, подчиняясь механике тела. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы на помощь не пришло (кто бы мог подумать) литературное вдохновение.

XXХ

Вопреки нашему энергичному графику я ухитрялся работать и успел написать небольшой рассказ. Всё услышанное от сотрудницы издательства отозвалось, как говорят китайцы, в моём сердце. Отозвалось и стало вертеться в голове, не давая покоя, прилаживаясь друг к другу и так и этак. Происходило это помимо моей воли, я лишь наблюдал с удивлением и некоторым трепетом.

Собравшись в нечто цельное, штуковина эта уставилась на меня с немым вопросом. Так смотрят женщины, когда холодильник пуст или когда забеременели. Вздохнув, и не без удовольствия, я взялся за описание этой штуковины.

XXХ

Всё началось с того, что её родители увлекались различными воспитательными теориями, которые в итоге свелись к одной – дочь должна уметь развлекать себя самостоятельно. Что и говорить, мы предпочитаем те идеи, которые нам удобны. Любой поиск истины сводится к теоретическому оправданию собственных наклонностей. Вот и её родители, не слишком чадолюбивые люди, нашли оправдание своему нежеланию заниматься дочерью: мать предпочитала курить на кухне, отец писал диссертацию.

Диета в доме была вегетарианской, излишества не приветствовались. К излишествам относились вещи самые разнообразные: второе после овощного супа, дополнительное яблоко после ужина, просмотр телевизора на протяжении более получаса, чёлка, алкогольные напитки во все дни, кроме Нового года, живые цветы… Считалось, по преимуществу отцом, что цветы должны расти, формировать бутоны, распускаться, цвести, а затем вянуть, не покидая естественной среды обитания. Цветы приносят пользу человеческому глазу, а также пчёлам, которые извлекают из них пыльцу, способствуя тем самым опылению растений и производству такого полезного продукта, как мёд. Обрывание цветов, составление букетов, тешащих самолюбие, – всё это нарушает природное равновесие и не идёт на пользу нравственности. Эта отцовская теория сформировала у неё непреодолимое желание получить в подарок шикарный, даже вульгарный, пышный, необъятный букет.

Мечта о букете крепла, ища воплощение в разных, подвластных ей формах. Узнав, что букеты часто дарят музыкантам и артистам, она записалась на уроки скрипки и в театральную студию. Скрипку выбрала потому, что сам инструмент был дешевле фортепьяно. Несмотря на такую рачительность, с помыслами о карьере скрипачки вскоре пришлось попрощаться – мама сказала, что у них нет средств оплачивать школу и приобретать инструменты. Именно во множественном числе, ведь вслед за ребёнком растёт и размер инструмента. Зарплаты отца едва хватает на жизнь, а она вынуждена в поте лица вести домашнее хозяйство. Всё это она торжественно произнесла на кухне, а в конце воткнула докуренную сигарету в переполненную пепельницу. Посмотрев с тоской на пыльный подоконник и липкие пятна на полу, героиня рассказа вздохнула и покорилась. Тем более для осуществления мечты с лихвой хватало театрального кружка, за посещение которого плата не взималась.

Она начала делать успехи, научилась запоминать наизусть целые абзацы текста и получила заметную роль в спектакле, который их руководитель собирался поставить на сцене Дома детского творчества, но её триумфу помешали обстоятельства. В театральном кружке разразился скандал. Оказалось, на прошлых каникулах руководитель кружка организовал летнюю школу в лесу. Заявки на участие принимались как от завсегдатаев кружка, так и от сторонних желающих. В программе значилось разыгрывание мистерий у ночного костра, декламация стихов, шарады и действо в древнегреческом стиле на фоне декораций, которыми послужит сама природа. Участников собралось немало.

После возвращения жаждущим родителям был предоставлен видеоотчёт (все помешались на видеоотчётах), содержащий сцены беготни среди ёлок, всполохи пламени и высокопарные фразы, произносимые толстой девочкой с разрисованным лицом и в хламиде.

Спустя некоторое время после того, как родители и участники разошлись с торжественного вечера, начали распространяться слухи, что по ночам руководитель театрального кружка приглашал в свою палатку некоторых девочек, якобы репетировать, а избранным предоставлялась возможность репетировать непосредственно в его спальном мешке. Вроде бы никого не принуждали, а девочки шли из чистого любопытства, известно, что из любопытства женщины способны на многое. Любопытство любопытством, но поднялся шум, некоторые любопытные под давлением взрослых почувствовали разочарование и обнаружили у себя нечто вроде глубокой душевной травмы. Героиня этого рассказа записалась в кружок как раз осенью после нашумевшего выезда на природу и не успела вкусить театральной жизни, как лавочку прикрыли. Склонность к античности не довела до добра, а жажда букета снова осталась неутолённой.

На выручку пришло само время – она уже была достаточно взрослой, чтобы обзавестись кавалером, и достаточно привлекательной, чтобы рассчитывать на определённую степень его покладистости. Появление кавалера не заставило себя долго ждать. Их даже было несколько, что привело к ведению действий на два, а то и на три фронта разом, в результате чего выжил сильнейший. За весь период этих чувственных перипетий ни один букет так и не был подарен.

К тому моменту, когда она выбрала путь моногамии, многие запретные прежде вершины были покорены. Яблоки она поедала в тех количествах, в которых считала нужным, телевизор не смотрела вовсе, чёлки носила то короткие, то спадающие на глаза, то косые растрёпанные, то залаченные, как у актрисы из мексиканского сериала. Опытным путём было выяснено, что чёлки действуют на мужчин не хуже, чем мелодия гамельнского дудочника на крыс и детей. Поклонники дарили ей сертификаты в ЦУМ, билеты на модные премьеры, наборы кремов для рук и прочих частей тела, беспроводные наушники, только не букеты. Будучи всё ещё очень юной особой, она начала чувствовать себя жертвой таинственного проклятья, когда прочитала в одном инста-блоге о силе намёка.

Удивившись, насколько был прав Аристотель, который сказал, что известное известно немногим, она во время ближайшей встречи с поклонником неоднократно упомянула о своей любви к живым цветам и о том, что мужчины в последнее время часто недооценивают эти непрактичные, но такие романтические знаки внимания.

Парень попался понятливый и деликатный – выждал несколько дней, а потом звонок от курьера. Она ждала вся на иголках, курьер запаздывал. И вот на пороге деловитый мужчина с бланком.

– Автограф, будьте добры.

В обмен на её росчерк деловитый мужчина вручил ей прекрасную орхидею.

В горшке.

В том инста-блоге, откуда она черпала девичью мудрость, было и про терпение. Выразив благодарность и восторг, она выдержала паузу и снова вернулась к теме цветов. На этот раз она в своих разговорах с бойфрендом была предельно точна, делая акцент на слове «букет». Она подчёркивала, что ей хочется, чтобы ради неё и только ради неё было совершено групповое бессмысленное убийство бессловесных растений. Именно так кровожадно характеризовал любовь к букетам её отец.

Далее в моём рассказе следовала сцена, приведённая выше. Условившись о встрече в парке, она, предчувствуя долгожданное, нарочно томила себя, а когда явилась, нашла своего усердного возлюбленного в состоянии счастливого опьянения и с букетом. Разве что букет был скорее внутри него, чем снаружи.

Завершался мой рассказ тем, что из всего этого героиня извлекла урок – поняла, что в главном на мужчин полагаться нельзя. Но и совсем без них тоже не получается, поэтому за любителя полакомиться цветами она вышла замуж, и теперь они живут себе спокойненько вместе, нервы друг другу не треплют, а она увлечена так называемыми женскими практиками. Правильно дышит, познаёт собственные чакры и прислушивается к собственной же вагине. На своей странице она размещает фотографии южных пейзажей и селфи. Она всегда с содержательным лицом и раздвинутыми ногами. Между ног у неё непременно что-нибудь эдакое: половинка папайи или арбуза (привет режиссёру Цай Минляну), ананас, но чаще букет. Каких только букетов у неё там не перебывало: розы, хризантемы, сирень (в сезон, разумеется), но предпочтение она отдаёт тюльпанам. Этот степной, прославленный голландцами цветок прочно обосновался в её промежности.

5

Вдохновлённый такой творческой удачей, пребывая в позабытом состоянии радостного возбуждения, я отправил своё творение на суд прототипу. Позабыв, что буквально вчера только и мечтал избавиться от неё, я потирал руки, не сомневаясь в её удивлении и восторге. Мой конкурент будет посрамлён, а я, который так блестяще переосмыслил и воплотил пускай живописные, но всё же лишь застольные россказни, вознесусь на пьедестал.

– У меня болит сердце, – сказали мне её губы. – Ты решил разрушить мою жизнь.

Оказалось, я не просто сочинил рассказ по мотивам её баек, а покушаюсь на всё, что у неё есть, – краду её собственную жизнь, а также жизнь её близких и родных людей.

Нахватал ярких эпизодов, склеил из них пошленькое повествование с шуточками для дебилов и выводами на уровне одноклеточного, и хочу нажиться. Она была со мной откровенна, а я воспользовался.

Как она могла поступить так легкомысленно?!

Разве можно было отдать эти трепетные крупицы в мои грубые лапы?!

Что теперь будет?!

Она обворована, муж её оставит, сын отвернётся. Какой жестокий удар!

XXХ

Оказалось, я не только обманул девушку, которая мне доверилась, но и в одночасье лишился результатов собственного труда, которые доставили мне столько радости. О публикации этого текста не могло быть и речи. Упоминания больного сердца, которое сжимается от одной только мысли о том, что моё сочинение станет достоянием общественности, слова о похищении её жизни с целью надругательства – всё это не оставляло мне никакого шанса, ведь я благородный человек, НАСТОЯЩИЙ МУЖЧИНА, что уже не раз доказал в собственной постели.

Здесь курсива мало, нужен капслок.

Хватаясь за соломинку, я попытался увещевать её тем, что не один её муж лакомится букетами, мне известна ещё парочка подобных случаев, да и сам я, чего греха таить, закусил однажды фиолетовой розой. Тысячи девочек мечтали покорить сцену под руководством греко-римских педофилов, тысячи фотографируются с букетами между ног. Тем более она так не поступает, я это придумал. Если она настаивает, я могу поменять тюльпаны на лилии. Белые лилии даже привнесут в текст новую символику.

– Ничего тут поменять нельзя! – вскрикнула она. – Всё примерно так и было! Ты догадался!

Вот так поворот. Несмотря на разочарование, я был польщён. Да, она упрекала меня в коварстве, в пошлости, отказывала мне в таланте, но всё это перекрывалось тем, что я до-га-дал-ся. Сочиняя жизнь персонажа, имея на руках один яркий, вырванный из монолитного бытия факт, я правдоподобно достроил всё остальное. Будто исследователь погибшего человечества восстановил наш физический и психологический портрет по обломку смесителя для кухни и ворсинкам ёршика.

– Хочешь, я поменяю название станции метро, поменяю всю географию?

– Я запрещаю тебе использовать мою жизнь!

– Давай изменю возраст, сделаю другие типажи?

– Запрещаю!

– Вместо мужчины сделаю женщину, поменяю их местами, о букете будет мечтать пацан!

– Ты глухой?! Твоя проза похожа на тебя самого: груба и эгоистична! У тебя нет собственных переживаний и чувств, нет собственного опыта жертвы, нет собственных идей, ничего своего нет, но ты хочешь быть в центре внимания, хочешь раздавать автографы и соблазнять женщин! И вот что я тебе скажу: не смей трахать мою жизнь!

XXХ

Это была последняя наша встреча. Точнее, предпоследняя. Она меня бросила. Умора. Освободив меня от обрыдлой необходимости себя ублажать, она обездвижила меня своим запретом. Выходило, что единственное по-настоящему вдохновлявшее меня в ней оказалось под запретом. Наши соития обернулись взаимным насилием, а вдохновение породило ребёнка, которого тут же заковали в железную маску.

Я маялся, будто в осаждённом городе, пребывание в котором становилось всё более губительным, а на единственный путь к свободе боги наложили вето. В роли последних выступили моя совесть, верность слову и прочие химеры, свойственные некоторым москвичам моего поколения с фрагментарными моральными принципами. Совесть, верность слову, моральные принципы.

Ко всему прочему мне написал какой-то тип, представившийся её мужем. Он сообщил, что она ему ВСЁ рассказала. Как я соблазнил её, как обманом и шантажом принудил к связи, как однажды ударил её, после чего она впала в депрессию и спустя некоторое время поделилась с ним. Жаль, было поздно снимать побои, иначе они бы засадили меня надолго. Я представил себе тюрьму, смерть, ненавистных критиков, пьющих морс на моих поминках и зализывающих его барной стойкой.

Я погрузился в чтение. Я читал книжные новинки и в каждой сладостно обнаруживал изъяны. Источая злобу, я брюзжал, что теперь всем интересны не настоящие книги, а отчёты об опыте гендерного самоопределения, об опыте пережитого насилия, об опыте благотворительной работы в каком-нибудь захолустье.

Читая отзывы критиков на чужие книги, я посмеивался над их неосведомлённостью: им-то невдомёк, какой у меня есть отличный рассказ, какой замысел. Воображение снабжало забаненный рассказ несуществующими достоинствами, отыскивало в нём немыслимые новаторские свойства. Это был уже не рассказ о детской травме и её последствиях, а провидческий трактат, призванный навсегда изменить отечественную и мировую литературу.

Как человек, выдворенный с торжественного бала, я быстро обнаружил причины, почему этот бал недостоин меня. По моему мнению, происходившее и в литературе, и в стране напоминало дурную пародию. Президент копировал то ли советских диктаторов, то ли русского царя позапрошлого века, писатели копировали литературных классиков. Казалось, будто бывшие холопы забрались в покинутую барскую усадьбу, нарядились в истлевшие костюмы и принялись изображать хозяев дома. Сели за стол, расположились в кроватях. Но этого им показалось мало, они вытащили из могил скелеты и усадили подле себя. Смотрите какая у нас преемственность, прах от праха. Они посадили скелеты себе на плечи и принялись с ними совершать священные марши. Каждый выкопал свой скелет и шагает с гордостью.

За окнами стояла гнусная депрессивная погода, она одна радовала меня. Люблю такую погоду с детства – она освобождала от необходимости гулять, дышать свежим воздухом, позволяла не играть в пляжный волейбол, не общаться со сверстниками, не загорать и не самосовершенствоваться. Всю жизнь я хватался за любой дождик, за любой насморк, чтобы свести к минимуму общение с женщинами и соревнование с мужчинами. Меня точила зависть к здоровякам, которым удавалось увлечься «весёлым и активным времяпрепровождением» или «жизненной целью». Меня не привлекало ни то ни другое, и единственными моими верными союзницами были отвратительная погода и простуда. Причина не в лени, я боюсь людей. От людей никогда не знаешь, чего ждать: люди могут разрушить красивый дом или утопить трёхдневных щенков. В последнее время я какой-то не особо гибкий, от столкновения с людьми по мне могут пойти трещины. К счастью, поводов выходить из дома нет – погода на моей стороне.

XXХ

Миновал примерно год, когда я узнал, что она выпустила книгу. Поборов ревность и, чего уж там скрывать, зависть и волнение, я купил новинку и взялся за чтение, которое меня увлекло. Книга была написана в модной манере беллетризованной исповеди и рассказывала об опыте общения героини с писателем, пребывающим в личном и творческом кризисе. Героиня пытается писателя вдохновить, дарит ему своё тело, питает идеями, но безрезультатно. Всё, о чём она мечтает, – букет простых цветов, но и этого пустяка глухой к прекрасному персонаж не способен ей дать. Он извращает подсказанные ею сюжеты, накапливает негатив и совершенно не заботится о её оргазмах. Вырвавшись наконец из его паутины, героиня обретает душевное равновесие, занимается правильным дыханием и женскими практиками. Она прислушивается к своей вагине и приобретает себе букеты самостоятельно. Долой зависимость от мужчин. Финал был оформлен монументально, на одной из последних страниц появляется мраморный памятник ущемлённым женским правам – огромные резиновые перчатки для работы по дому, высеченные из мрамора. Обложку украшало её изображение с содержательным лицом и букетом тюльпанов между колен.

XXХ

Презентация должна была состояться в том же магазине, что и моя год назад. Я купил букет цветов с закрытыми бутонами, рачительно рассудив, что цветы с закрытыми бутонами простоят дольше.

Я волновался и пришёл сильно заранее. Чтобы скоротать время, заглянул в кафе.

– Это мне? – спросила официантка, увидев букет.

– Нравится? – спросил я.

– Нравится, – сказала официантка. – Они такие аппетитные.

– Не вздумайте их съесть, – сказал я.

– Обещаю держать свой рот от них подальше, – ответила официантка. – Поставлю их в вазу.

Она унесла букет, а я заказал что-то, что заказывают, когда ничего не хочется. Зелёный чай. Нет, чёрный. Не помню.

Что-то заказал и быстро выпил.

И попросил долить кипятка. А потом понял, что уже пора, и ушёл.

Выйдя из кафе, осознал, что руки пусты – забыл букет.

Букет забыл, а возвращаться неохота.

Позволив себе пойти на поводу у этой странной, но озорной мысли, я отправился в книжный с пустыми руками.

XXХ

Холодный свет, как и год назад, напоминает инструмент пытки. Человеческие лица выглядят обескровленными. В конце торгового зала стоит один стул для выступающей и четыре ряда стульев для зрителей. Не сразу получается разглядеть её за спинами пришедших. Все стулья заняты, люди, которым не хватило стульев, стоят полукругом.

Должен отметить, что губы её по-прежнему очень хороши. Слова из её губ вылетают складные, благозвучные и убедительные. Она прошла трудный путь, теперь она принимает себя, прислушивается к себе, стала лучшей версией себя. Она выбрала самосовершенствование и не потерпит никаких преград. Она правильно дышит и гордится своей вагиной.

Её вагина чутка и восприимчива, её вагина готова объять весь мир.

Если бы она была скульптором, она бы изваяла свою вагину из мрамора.

Вагину и все прочие важные предметы, посмотрите, сколько вокруг красоты. А теперь я готова ответить на ваши вопросы, после чего подпишу книги. Обязательно подпишу всем, никого не забуду.

К ней выстраивается очередь, у некоторых в руках букеты тюльпанов.

Она встречается взглядом со мной.

Она узнаёт меня, но не подаёт виду.

Почему-то я этому рад.

XXХ

Я иду по тротуарам, пересекаю улицы по пешеходным переходам, стою на ступенях эскалатора, не прислоняясь при этом к движущимся частям эскалатора, обгоняю впереди идущих пассажиров, обгоняю любых пассажиров, хочу обогнать вообще всех пассажиров.

Через час я получаю сообщение. Приезжай, я скучаю. И адрес.

Я приезжаю, она уже пьяная, и какие-то люди рядом. Журналисты, поклонники, из кого обычно состоит сборище после успешной презентации. Она говорит – пойдём гулять. Забираем корзинки с цветами, коробки с цветами и просто букеты в обёртке. Идём. Она говорит, ты единственный близкий мне человек, я написала тебе – ты приехал. Я не могу поверить, что ты приехал. Зачем ты приехал?

Зачем я приехал…

Ты мой самый близкий человек. Ты всегда появляешься, когда мне хуёво. Поехали трахаться, я хочу трахаться, ты же можешь, давай.

Она обхватывает меня, целует меня, проталкивает мне в рот свой язык. Мне трудно сопротивляться – руки заняты цветами.

Зачем я приехал…

Ты мой любовник, ты приехал, потому что ты мой любовник. Выеби меня, ты можешь.

Она залепляет мне рот и нос, совершенно нечем дышать. Никак не могу вспомнить, зачем я приехал.

Отвези меня куда-нибудь, ко мне нельзя, у меня беспорядок. У меня такой беспорядок, всё навалено, что даже нельзя мужчину пригласить. Плюс муж.

Мне смешно. Я смеюсь потому, что чувствую себя женщиной. Чувствую себя женщиной, подвергающейся насилию. Отождествление самого себя с женщиной смешит.

Я смеюсь и сопротивляюсь, я не знаю, зачем я приехал. Я говорю, что не знаю, зачем приехал, говорю, наверное, чтобы таскать её цветы, говорю, что мне пора домой. Прямо как женщина. Это смешит ещё больше.

Цветы обхватываю одной рукой, другой вызываю такси. Одним большим пальцем вызываю. Улицу её знаю, дом не знаю. Водитель найден. Осталось продержаться три минуты.

Ко мне нельзя, муж дома, давай к тебе, у тебя небось бардак, как всегда, одежда раскидана. Поехали к тебе, хочу на полу, среди твоих грязных шмоток.

Розы падают, тюльпаны мнутся.

Подъезжает жёлтая KIA, запихиваю в неё собеседницу, сталкиваю вниз с тротуара прямо в кабину. Придерживаю голову, чтобы не ударилась, как полицейские придерживают арестованным. Откуда-то оттуда она говорит, знаешь, Сашечка, запомни этот день, Сашечка. Запомни этот день, когда ты вёл себя как баба, когда не знал, зачем приехал. Накрываю её цветами, присыпаю цветами, наваливаю поверху цветы, утрамбовываю дверцей.

Я иду по тротуарам, пересекаю улицы по пешеходным переходам. Я подхожу к дому, подхожу к подъезду, прикладываю магнитный ключ к домофону, вхожу в подъезд, поднимаюсь по ступеням к лифту, вызываю лифт, жду лифт, вхожу в лифт, нажимаю кнопку своего этажа, жду, когда двери лифта закроются, жду, когда лифт поднимется на мой этаж, выхожу из лифта.

Я сразу понимаю, что квартира изменилась – в ней нет ни одного привычного предмета, повсюду монументальные изваяния. Книжный шкаф, письменный стол, разложенный диван с откинутым одеялом, занавеси на окнах – всё превратилось в памятники самим себе. Мраморная куртка висит на мраморной вешалке, мраморная крышка мраморного ноута откинута, мраморная крышка мраморного унитаза захлопнута. Особенно скульптору удался холодильник Stinol и смеситель Kaizer, а проработка висящих на крючках штопора, половника и ёршика для мытья бутылок, банок, ваз и всего, где не достанет рука, проработка восхищает. Повсюду царит совершенство, мягкие переливы света и холодный камень.

Зачем я приехал… Ну, конечно. Я хочу яблоко. Позавчера я купил яблоки, называются «Сезонные».

Я подхожу к мраморному холодильнику, протягиваю руку к мраморной дверце и вижу, что рука тоже мраморная.

И рука, и всё остальное.

Я застываю – зачем мне яблоки, если я весь из камня.