Navium Tirocinium

– Сэр Хью Уилаби и сэр Джордж Толбот! Позвольте заметить вам, что вы находитесь на сессии уголовного суда города Лондона, а не на ристалище придворного турнира. Подобные речи здесь не уместны и оскорбительны для королевских судей и городских властей, а также для почтенных присяжных.

– Прошу прощения, мой лорд! – сказал командор. – Но, клянусь моим рыцарским званием, Ронан – не преступник, за какового его настойчиво хотят выдать. Это юноша высокого ума и романтических наклонностей. Несколько месяцев назад он изъявил горячее желание присоединиться к плаванию, которому я назначен командором. Он усердно к нему готовился, изучая вместе с капитанами науки навигацию, астрономию и математику. Все его помыслы были только об этом далёком морском путешествии. Из чистого любопытства Ронан согласился и отправился на встречу с Томасом Толботом, а в результате попал в хитро расставленную западню.

– Странное дело, сэр Уилаби, – возразил Джордж Толбот, – ваш подопечный получил некое туманное послание от незнакомого ему человека и пошёл на встречу с ним, и вы его не остановили. Мне кажется весьма подозрительной подобная неосмотрительность с вашей стороны.

– Увы, мне было неведомо ни о письме, ни о намерении Ронана отправиться в Таверну Дьявола, – сказал командор. – Знай я об этом, вероятно и не случилось бы сего страшного несчастья.

– Вот видите, Ронан Лангдэйл скрывал от всех свои намерения! – радостно воскликнул Джордж Толбот, уже, однако, не рискуя называть Ронана преступником и убийцей. – Да это не просто подозрительно, а прямо-таки свидетельствует о злых умыслах человека, которого сейчас судят. А ежели он даже и не был лично знаком с моим дорогим братом до встречи, то это не может быть доводом в пользу его невиновности. Никак не может! Я допускаю, что обвиняемый мог в этом случае быть лишь инструментом чужого замысла, что не снимает с него ответственности за убиение Томаса.

Джордж Толбот оглядел зал с выражением непоколебимой уверенности. Глаза его метали молнии праведного гнева. На своей скамье на трибуне обвинения почтенный джентльмен напоминал хищного коршуна, победоносно усевшегося на скале с пойманной добычей в своих цепких когтях.

Судья вытер платком мокрый лоб, распрямил согбенную спину и произнёс измождённым голосом:

– Обвиняемый Ронан Лангдэйл, есть ли у вас какие-либо более веские доводы в пользу вашей якобы невиновности?

По формулировке вопроса и виду самого судьи не сложно было догадаться, чью сторону держит сей беспристрастный слуга закона. Понял это и Ронан, давно уже почувствовавший нерасположенность к себе главного судьи. Тем не менее, сдаваться юноша был не намерен.

– Какие ещё веские доводы необходимы, чтобы доказать мою невиновность! – воскликнул Ронан. – Неужели вы хотите осудить человека лишь на основании лживых слов единственного свидетеля и одной только улики, быть может, им же и подброшенной?

Среди судей возникло лёгкое замешательство. Судебный секретарь повернулся к главному судье и сказал ему вполголоса:

– Certe, testis unus est testis nullus {И в самом деле, один свидетель – не свидетель (лат.)}.

На это главный судья с раздражением заявил:

– Atqui habemus argumentum ad oculos quod homicidium voluntarium est {Однако у нас есть наглядное доказательство, что это умышленное убийство (лат.)}

Судьи обменялись ещё несколькими фразами, которые Ронану расслышать не удалось. По-видимому, судебный секретарь – то ли силясь всё-таки докопаться до истины, то ли стремясь показать свою учёность, а может просто из желания досадить сыну графа Шрусбери, – был не прочь продолжить диспут между обвиняемым и Джорджем Толботом, в то время как королевский судья желал поскорее закончить дело. Судя по всему, главный судья настоял на своём, ибо он обратился к присяжным со следующими словами:

– Мы справедливо выслушали обе стороны сего, как мне кажется, весьма простого дела. Обвиняемый не признался в совершении преступления и оспаривал подлинность улики и свидетельства. Тем не менее, он не привёл ни одного убедительного с нашей точки зрения довода в свою защиту. Теперь вам, почтенные члены корпорации города Лондона предстоит вынести вердикт, виновен ли Ронан Лангдэйл в отравлении Томаса Толбота или нет.

Присяжные сбились в тесную кучку, придвинув свои лавки, и оживлённо зашептались между собой.

Джордж Толбот восседал с торжествующим видом победителя, ибо он ясно понимал, к какому решению склоняется королевский судья; а поскольку понимали это и присяжные, то у почтенного джентльмена не было сомнений, что они, как послушные овечки идут за дудкой пастуха, также покорно последуют за призывом королевского судьи.

Ронан, внешне спокойный, но с бешено бьющимся сердцем, настороженно ждал. В отличие от своего антагониста он с юношеской наивностью надеялся, что, несмотря на предубеждённость королевского судьи, лондонские присяжные проявят самостоятельность в вынесении вердикта, и он будет действительно справедливым.

Уилаби был хмур и мрачен, поскольку не питал особых надежд на благородство и честность горожан, к которым он, как многие уроженцы удалённых графств, относился с недоверием и предубеждением. В голове командора витали уже другие мысли.

Шум среди присяжных всё увеличивался, и один из них встал и попросил главного судью, чтобы им позволили уединиться в другом помещении. Просьба сама по себе была весьма необычна, ибо, как правило, присяжным хватало двух-трёх минут для вынесения вердикта – а тут они ещё потребовали и отдельное помещение! Главный судья недовольно нахмурился, но всё же попросил лорда-мэра предоставить присяжным отдельную комнату, куда их тут же и отвели.

Почтенные присяжные отсутствовали около четверти часа – небывалое по тем временам время для вынесения вердикта по уголовным делам! В судебном зале стояла тревожная тишина, когда присяжные вернулись и торжественно и неспешно заняли свои места. Ронан, до того всё время стоявший лицом к судейской кафедре, теперь повернулся к присяжным и пробежал глазами по их лицам, пытаясь догадаться, к какому решению они пришли. И вдруг, перебегая с одного лица на другое, он наткнулся на знакомую рябую физиономию. Фергал как ни в чём не бывало глядел на него ясным, чистым и чуть печальным взором.

Изумлению юного шотландца не было предела. Вмиг всплыли в памяти все подозрения и догадки про этого человека, а вместе с ними к Ронану пришла твёрдая уверенность, что главным виновником всех его бед является хитрый оборотень по имени Фергал, брат Галлус или как он там теперь назывался. Все эти мысли настолько завладели юношей, что он напрочь забыл, что сейчас должна быть оглашена его участь.

Но вот среди присяжных поднялся один человек, которому его собратья по жюри поручили огласить их решение. Он робко посмотрел на обвиняемого и начал было говорить, но на первом же слове поперхнулся и слова застряли у него в горле. Присяжный откашлялся, невольно испытывая терпение присутствующих в зале, и, стараясь говорить торжественным голосом, произнёс:

– Мы приносим извинения за столь долгое обсуждение сего непростого дела, ибо мнение нашего жюри разделилось.

Главный судья охнул и всплеснул руками, поскольку это значило, что первоначально число голосов разделилось поровну, и лишь после долгого совещания у присяжных появился перевес конкретного вердикта: либо «виновен» либо «невиновен».

– И как же разделились ваши голоса? – голосом, в котором сквозили раздражение и беспокойство, спросил королевский судья. – Виновен ли Ронан Лангдэйл в совершении убийства? Pro et contra {За и против (лат.)}?

– За вердикт «виновен» проголосовали семь членов жюри, против – пять, – ответил присяжный и, выполнив свою миссию, устало опустился на скамью.

– Итак, Ронан Лангдэйл, – с радостной торжественностью произнёс главный судья, – уголовным судом города Лондона вы признаны виновным в предумышленном убийстве Томаса Толбота посредством отравления, за что подлежите лишению жизни путем повешения за шею. Causa finita est {Дело закончено (лат.)}

Часть 8 Казнь

Глава LVII

Надежды и разочарования

Трудно передать словами те чувства, которые испытал Ронан, услышав чудовищный по своей несправедливости приговор суда. Юного шотландца не так страшила сама смерть – ведь любому человеку рано или поздно приходится с ней встречаться, – как невыносимо было осознавать неправедность подобной своей кончины и унизительность самой казни, а также своё бессилие добиться правды – что, пожалуй, больше всего его и угнетало. Пелена чистосердечной наивности, постепенно, день ото дня спадавшая с его глаз, нынче, казалось, растворилась совсем, как утренний туман в лучах восходящего солнца. А вместе с тем в его голове, пытаясь поколебать его дух и озлобить сердце, мелькнула коварная и обманчивая мысль о том, как мало справедливости в этом мире, разом восставшего на бедного страдальца.

Юный шотландец не заметил, как снова очутился в своей камере. Он не видел гордой и торжествующей улыбки Джорджа Толбота, самодовольной и разгильдяйской ухмылки юнца, грустных глаз Оливера Голдсмита, злого и решительного выражения на лице командора и странной задумчивости и даже растерянности во взгляде Фергала, а также безразличия всех остальных и всяческих прочих эмоций, с которыми его провожали из судейского зала.

Лишь, когда тяжёлая дверь захлопнулась за ним, Ронан горестно вздохнул, растянулся на тюфяке и принялся осмысливать всё, происшедшее в этот день. Увы, как и предполагал командор, председательствовавший судья явно был настроен против него, и присяжные в большинстве своём оказались послушны его желанию. У юноши не оставалось уже ни малейших сомнений, что ложное обвинение против него являлось делом рук Фергала, и виновником гибели Томаса Толбота также был этот оборотень. Что плохого он сделал ему и с какой же целью лже-монах хочет погубить его? – что, впрочем, ему уже почти удалось. Юноше не терпелось поскорее увидеть Уилаби, чтобы поделиться с ним своими мыслями и умолять расквитаться со злодеем, если уж ему, Ронану, не суждено будет самому отомстить этому Иуде. Как узник желал сейчас поговорить с командором, излить ему свою душу и услышать добрые слова в ответ! Ему хотелось не утешения, нет, а просто дружеского разговора. Но, увы, в этот вечер Уилаби, вероятно, поглощённый прочими своими заботами, не появился.

Первая половина ночи прошла в кошмарных сновидениях, наполненных плахами, виселицами и кострами, откуда неслись страшные вопли несчастных жертв, отлетали отрубленные головы, в воздухе болтались ноги повешенных и пахло горелым человеческим мясом. А надо всем этим какой-то человек без лица, с ног до головы закутанный во всё чёрное, произносил всё время: «Causa finita est». Из-за этих ужасных видений узник часто просыпался в холодном поту, но затем переживания предыдущего дня вновь заставляли его погружаться в тот же самый жуткий сон.

Лишь под утро страдалец крепко заснул. Но и здесь не обошлось без видений, хотя и более радужных. Ронану привиделось, будто он пробудился от страшного, химерического сна, в котором он почему-то был обвинён в каком-то тяжком злодеянии и оказался узником в мрачной, зловонной тюрьме. Но то был всего лишь сон, страшный сон, порождённый причудливыми ночными прихотями сознания, и он остался там, позади, в ночной темноте, а в действительности он, Ронан, свободен и властен делать, что ему вздумается. Вот сейчас он откроет глаза и увидит балдахин своей кровати в доме в Саутворке, пробивающиеся сквозь ставни лучи утреннего света, падающие на причудливые гобелены на стенах. Повара уже колдуют на кухне над приготовлением вкусного завтрака, за которым он встретится с доблестным командором, с милой Алисой, с её строгим отцом. А затем он отправится к доктору Ди, чтобы принять участие в его удивительных опытах. Не открывая глаз, Ронан пошевелил пальцами, намереваясь ощутить мягкую, шелковистую ткань простыней. Но – о, ужас! – под ладонью он почувствовал грубый тюфяк, а запястье давила цепь. Значит, это был не сон! Он и в самом деле узник в страшной тюрьме, узник, приговорённый к смертной казни!

Да, сновидения порой играют с нами дурную шутку, заставляя во сне испытывать переживания сильнее и ярче чем наяву и в один миг переходить от ощущения безмятежного счастья и радости к состоянию горя и отчаяния. Сколько ещё таких ночей осталось мне, спрашивал себя Ронан, – одна, две… или больше?

Днём несколько раз заходил Тернки с любезным предложением притащить узнику пинту эля или каких вкусностей – за весьма умеренное воздаяние, разумеется. Ронан гнал его прочь и просил оставить в покое.

Наконец ближе к полудню пришёл сэр Хью. Он не стал выказывать узнику каких-либо сожалений и утешений, а лишь заявил, что Ронан в суде держался блестяще, вёл себя умно и достойно.

– Одного я не возьму в толк, – сказал Уилаби, – какого чёрта ты не рассказал о содержании подмётного письма и послания Томаса Толбота. Неужели ты полагаешь, что покойник зашевелился бы в склепе Толботов, если бы ты нарушил его просьбу и огласил содержание?

– Он доверял мне, и это могло повредить его друзьям, – только и сказал Ронан.

На миг в камере повисла тишина. Вдруг какая-то мысль промелькнула в голове юноши, и он тут же рассказал Уилаби, что среди присяжных был Фергал и вновь напомнил командору обо всех своих догадках относительно роли экс-монаха в его бедах. Но ежели раньше Ронан говорил о них как о подозрениях, то теперь – с твёрдой убеждённостью.

– Умоляю вас, сэр Хью, отомстите за меня этому негодяю, – смущённо попросил Ронан, – когда… когда меня не станет. Я знаю, это в ваших силах.

– Ну, уж нет, милый мой, – твёрдо ответил Уилаби. – Я с радостью уступлю это удовольствие тебе.

– Мне? Но как? – подивился Ронан. – Меня же со дня на день… – и он замолк, не в силах вымолвить страшное слово.

– Этого не должно случиться! – уверенно заявил Уилаби. – Нынче утром я встречался с Генри Сидни, одним из ближайших друзей короля. Помнишь ли ты его?

– Право слово, как я мог забыть сего вельможу, которому имел честь быть представленным во дворце Байнард! – сказал юноша, которому приятны были любые упоминания, связанные с путешествием. – Ведь он содействовал синьору Кабото в подготовке плавания и покровительствовал Ричарду Ченслеру, нашему кормчему.

– Так вот, Ронан, я поведал ему про неприятную историю, в которую ты вляпался по своей наивности и неопытности, – продолжал командор, – и убедил этого молодого вельможу в твоей невиновности.

– И он вам поверил?

– Более того, он с готовностью взялся тебе помочь! – сказал Уилаби. – В отличие от этих надутых судейских павлинов, он человек открытый, здравомыслящий и непредвзятый. От твоего имени я написал прошение о помиловании его величеству, и сэр Генри поклялся при первой же возможности передать его королю, со своими, разумеется, пояснениями и толкованиями сего дела. А Эдвард, как всем известно, – король великодушный и милосердный, к тому же он благоволит к Сидни и покровительствует всему нашему предприятию. Несомненно, он не откажет тебе в оном прошении.

– Неужели, я снова буду свободен! – воскликнул Ронан, не веря такому счастью. – И поплыву в дальние страны! О, вы вновь вернули меня к жизни, сэр Хью! Благодаренье небу, что у меня есть такие друзья! И как долго, вы полагаете, мне предстоит ожидать решения короля?

– Сие радостное событие может случиться в любой день, но… – Уилаби запнулся и нахмурил брови.

– Но? – беспокойно повторил юноша.

– Видишь ли, мой дорогой, по словам Генри Сидни, самочувствие короля в данный момент весьма плачевно, он не поднимается с кровати и находится в полубессознательном состоянии. К тому же по приказу герцога Нортумберлендского со вчерашнего дня в покои его величества не пускают никого, кроме нескольких лекарей, некоторых слуг и, разумеется, самого герцога, дабы нисколько не волновать Эдварда и не беспокоить его излишними разговорами.

– А ежели он так … так и не встанет с одра болезни? – дрожащим голосом вопросил Ронан, воскресшие надежды которого, казалось, готовы были рассыпаться в пух и прах, как волна разбивается о вставшую на её пути скалу. – Сэр Хью, мне ведь достоверно известно – и пожалуйста, не спрашивайте откуда, ибо это чужая тайна, – что молодой король, увы, долго не проживёт.

– Ну, не стоит уподобляться гарнизону окружённой врагом крепости, у которого кончился провиант, порох и пушечные ядра, падать духом и отчаиваться, мой друг, – произнёс командор. – Клянусь честью, мне искренне жаль, ежели царствование юного Эдварда ограничится таким коротким сроком. И я надеюсь, что он сподобится ещё совершить в своей жизни немало благодеяний, одним из которых станет твоё помилование. У нас ещё достаточно времени, чтобы дождаться некоторого улучшения – пусть и временного – здоровья его величества. Шериф Вильям Джерард – сотоварищ нашего торгового предприятия и мой хороший знакомый. Не поступаясь своей совестью, он готов оказать тебе такую услугу, как отсрочить твоё э… повешение, насколько это в его силах, то есть до начала следующего месяца. Таким образом, у нас есть больше трёх недель.

– А ежели за это время Генри Сидни всё же не удастся поговорить с королём и подписать помилование? – спросил Ронан, стараясь говорить ровным голосом. – Это будет значить, что меня повесят?

– Не бывать тому, клянусь небом и землёй! – пылко ответил командор и, понизив голос до полушёпота, продолжил: – Я спасу тебя, чего бы это мне ни стоило. Если нам не суждено будет получить помилование до самого этого дня – во что я не верю ни на йоту, – то я найму целую армию отчаянных головорезов, уличных бродяг и прочих лиходеев, и они освободят тебя по пути от Ньюгейтской тюрьмы то Тайберна.

– Нет! – после некоторого раздумья решительно возразил юноша. – Если этот план и удастся, то подозрение сразу падёт на вас, сэр Хью. Всем ведь известно, что вы являетесь моим покровителем. А ежели в этом рисковом предприятии будет задействовано уйма людей, то графу Шрусбери и его сыну нетрудно будет сыскать или выдумать какую-нибудь улику и они обвинят вас. Вы рискуете своей свободой, именем и честью, что поставит под угрозу наше плавание. Лучше уж я погибну, чем стану причиной провала сего смелого предприятия, разрушу чаяния многих людей и вашу, сэр, репутацию, а то и саму жизнь.

В камере воцарилась гнетущая тишина. Уилаби понимал всю разумность доводов юноши и не знал, чем ему возразить. А Ронану же было яснее ясного, что единственный его шанс на спасение заключался в возможности юного английского короля прийти в чувство и в настойчивости Генри Сидни.

Напоследок Ронан робко и с некоторым замешательством сказал командору, что будет весьма счастлив, если в следующий раз сэра Хью соблаговолила бы сопровождать мистрис Алиса – в том случае, конечно, ежели её не пугает появиться в столь ужасном и отвратительном месте. Уилаби понимающе улыбнулся и пообещал притащить вертихвостку, даже если потребуется сделать это силком и вопреки воле её отца…

Через день сэр Хью вместе с Алисой стояли у дверей Ньюгейтской тюрьмы. Девушка в простенькой серой одежде, подходящей скорее кухарке или скромной прислужнице, чем дочери богатого негоцианта, с неряшливо убранными волосами, с налётом сажи на лице и корзинкой в руке составляла разительный контраст командору, который как обычно имел весьма грозный и воинственный вид. Пёс Тернки приоткрыл решётку в двери, осклабился и, оправдывая своё прозвище, залился радостным лаем:

– Э-хе-хе! Бедняге жить-то осталось несколько дней, а к нему девиц водят. Каков шустрый малый, а? А пропуск для посещения преступника, сэр, для этой красотки у вас есть? Да чтоб собственноручно лордом-мэром был подписан и его печатью скреплён. Без него её не пущу.

– Ты же знаешь, собака, что лорд-мэр после судебной сессии слёг с горячкой! – с возмущением сказал командор. – А пропуск девице, меня сопровождающей, подписал шериф Джерард.

– Э, нет, сэр! Так дело не пойдёт, – приотворяя дверь, обрадовано заявил Тернки в предвкушении лёгкой наживы. – Порядок есть порядок. Пропуск должен быть подписан самим лордом-мэром и всё тут!

Уилаби, уже неплохо знакомый с царившими в Ньюгейтской тюрьме «порядками», открыл кошель и брезгливо бросил шиллинг под ноги тюремщику.

– И я требую, чтобы ты относился к этой девушке с почтением, которое заслуживают великодушные и благопристойные люди! – грозно сказал командор.

Тернки с невозмутимым видом поднял серебряную монету, но дверь распахивать, похоже, не собирался. Он оглядел Алису с ног до головы и сказал с кривой усмешкой:

– А позвольте полюбопытствовать, уважаемая леди (тюремщик сделал ударение на этом слове), что у вас в корзинке? Порядок у нас таков, что надобно проверять всё, что вносится в эти двери. А вдруг у вас там верёвки, ножи и прочие приспособления для побега, или же чтобы преступник мог убить себя и лишить добрых горожан приятного зрелища в Тайберне?

– Осмелюсь заверить вас, сэр тюремщик, – начала Алиса печальным голоском, иногда прерываемым горестными всхлипываниями, – что в этой корзине собраны самые вкусные яства, которые, я по приказу моего господина приготовила для бедного юноши, зная, как мало ему осталось жить.

– И всё же, любезная девонька, я обязан проверить, что так оно и есть, – настаивал на своём Пёс Тернки, подозрительно поглядывая на корзинку. – Таковы в нашем заведении порядки.

– Неужели вы, сэр тюремщик, подозреваете меня, дочь честных лондонских горожан в подобных неблаговидных замыслах?

– Ничего не могу поделать, красавица, – ответил Тернки. – Может, ты дочь и честных людей, но в твоей добропорядочности я что-то сомневаюсь. К тому же, что ни говори, а порядок есть порядок.

– Голубушка, да покажи ты корзину этому Церберу, – нетерпеливо сказал сэр Хью. – Пусть убедится в твоей честности.

– Как же, сэр, чтобы он своими грязными лапами переворошил с такой любовью приготовленную и так аккуратно уложенную снедь! – возразила девушка. – Несчастный страдалец подумает, будто ему набросали кое-как кусков разных, словно костей собаке.

– Сэр, вы совершенно правы, чёрт возьми! – сказал Тернки, бросая жадные взгляды на торчавшее из корзины горлышко бутылки. – Мне непременно необходимо проверить содержимое корзины.

– Увы, боюсь, мне придётся согласиться на это жестокое требование, раз всё против меня, – со вздохом промолвила девушка. – Но, быть может, вы, сэр тюремщик, взгляните лишь краешком глаза, не прикасаясь к яствам? Умоляю вас. – Алиса сощурила карие глазки и добавила: – А за это – надеюсь, мой хозяин не будет меня бранить – я поделюсь с вами одной из двух бутылок прекрасного французского вина, какого, ручаюсь, вы ни разу в жизни не пробовали.

Пёс Тернки, не долго думая, решительно, словно сорвался наконец-то с цепи, выхватил корзину из рук девушки, сорвал прикрывавшую еду салфетку, выудил одну из бутылок, бросил быстрый взгляд на всё остальное и вернул корзинку Алисе.

– Ну, кажется, ничего недозволенного у вас нету, – рявкнул тюремщик. – Можете проходить.

– Я позволяю вам, любезный сэр, выпить её за здравие Ронана Лангдэйла, – снисходительно промяукала Алиса, проходя мимо Тернки.

Тот недоуменно уставился на девушку и, словно получивший сахарную косточку пёс, незлобиво прорычал:

– Да почто ему теперь здоровье? Разве что вниз спуститься. Даже ноги волочить никуда не придётся. Усадят на повозку и прямиком в Тайберн со всеми почестями и доставят…

– Фи, какое же тут внутри зловоние! – сморщив носик, сказала Алиса и уцепилась за руку сэра Хью, чтобы не споткнуться в полумраке незнакомых лестниц и переходов Ньюгейтской тюрьмы.

Уилаби с удивлением взирал на девушку. Ему было совершенно невдомёк, с какой стати Алиса вырядилась простушкой, любезничала с тюремщиком и наградила его бутылкой отменного вина, а к тому же, почему она была так печальна и тревожна, покуда они шли сюда под весёлым весенним небом, и вдруг превратилась в беззаботную пташку внутри этой мрачной тюрьмы.

И вот, наконец, заскрежетал ключ в замке, загромыхал отодвигаемый засов и Тёрнки с мрачной ухмылкой впустил посетителей в «покои» Ронана. В камере было свежо и прохладно, ибо всю ночь, несмотря на холод, узник не закрывал деревянный ставень, чтобы проветрить комнату. Вдобавок он отдал несколько пенсов Тернки, чтобы тот принёс и набросал на полу пахучей сухой травы.

Войдя, Уилаби сразу оценил эти приготовления и понимающе улыбнулся. Девушка остановилась в дверях и с невыразимым ужасом глядела на закованного в кандалы и цепи Ронана. Хотя она и готовилась к подобному зрелищу, но воочию видеть своего друга – и быть может, даже более чем друга – в такой страшной обстановке было для молодой девушки непомерно тяжело и горестно. Но последовав примеру сэра Хью, она подошла к Ронану и протянула ему руку, которую юноша галантно попытался поднести к губам. Однако цепи сильно мешали, и вышло это у него так неуклюже, что Алиса, несмотря на обстановку, не удержалась и прыснула со смеху, потом смутилась и виновато замолчала.

Ронан поинтересовался у командора о самочувствии его величества и получил ответ, что покуда ничего не изменилось, но Генри Сидни надеется, что через день-другой королю полегчает. Юноша вздохнул, ибо он и не ждал другого ответа, хотя и надеялся в тайне души на лучшее. У него было ещё почти три недели.

Командор рассказал о подготовке плавания, о том, что все корабли уже на плаву и стоят в излучине Темзы напротив верфи, товары для торговли и припасы для долгого плавания свозятся в склады в Редклифе, команды почти набраны и обживают кубрики. Кормчему и капитанам известно, в какую неприятную переделку попал Ронан, они призывают его не унывать и от всего сердца надеются на милость его величества, чьё имя носит их главный корабль. Затем Алиса в свою очередь поведала, как обстоят дела дома, что все скучают и ждут скорейшего возвращения Ронана. Одним словом, оба Уилаби пытались подбодрить юношу как могли, хотя все трое прекрасно понимали, на чём зиждется их хрупкая надежда.

Ронан с Алисой, осознавая, что, возможно, им уже не суждено никогда встретиться, не избегали смущённо, как раньше, взглядов друг друга. И глаза их красноречиво выражали то, что они не могли высказать словами. Грусть и желание, страх и нежность, тревога и влечение причудливо смешались в их взорах.

Но вот, разговаривать больше было не о чем, и командор напомнил, что им пора уходить.

– Дядюшка, а не позволите ли мне задержаться здесь ну на несколько минуточек? – умоляюще вымолвила вдруг Алиса.

– Это зачем же? – строго спросил командор. – Да и пристойно ли это?

– Нет-нет, сэр, – возразила девушка, и краска залила её восхитительное личико. – Я понимаю, что моя просьба может показаться вам безнравственной, но умоляю вас, не будьте так уж предосудительны. Клянусь памятью моей доброй матушки, что мне необходимо сказать всего несколько слов молодому человеку.

Уилаби забарабанил в дверь, и, когда пришёл Тернки, сказал ему тоном, не терпящим возражений:

– Выпусти меня. А когда отведёшь наружу, то досчитай до пяти сотен, да слишком не спеши. А потом вернёшься и выведешь эту девицу. Ты уже от меня монет получил больше, чем иной работяга ремесленник за год зарабатывает, чтобы не выполнить этого указания.

– Конечно, сэр, всё сделаю, как вы изволите, лишь бы это не нарушало наши правила, – пробормотал тюремщик, бросив при этом лукавый взгляд на Алису. – Разве ж я не понимаю, хе-хе. Впрочем, я могу и до тысячи досчитать, и даже несколько раз кряду. За весьма умеренное воздаяние, разумеется, потому как считать – это дело, знаете ли, нелёгкое, ох, как нелёгкое.

– Я же ясно сказал – до пяти сотен! – повысил голос командор. – Ни больше и ни меньше!

Около Ньюгейтских ворот сэра Хью поджидал его верный слуга, который, как правило, везде сопровождал своего господина, а в этот день именно он взял на себя труд тащить нелёгкую корзину с яствами для узника. Гудинаф ничуть не удивился, увидев своего хозяина, вернувшегося в одиночестве.

– Хм, а что же ты не спрашиваешь, как я дозволил этой вертихвостке задержаться в камере узника? – подивился Уилаби. – Я знаю, ты умеешь держать язык за зубами, но ещё раз предупреждаю: никто не должен узнать о моём неблагоразумном потакании этим птенцам.

– Буду нем как могила, ваша милость, – ответил Дженкин. – Говоря по правде, мне было известно, что девица хочет поболтать с Ронаном наедине, потому как она мне сама об этом и обмолвилась.

– Интересно, о чём же они собираются щебетать в сей каменной клетке? – полюбопытствовал Уилаби. – Да и с какой стати Алиса вздумала это представление разыгрывать: оделась как последняя кухарка и не велела мне её по имени называть?

– Ну, об этом я не могу вам сказать, хотя и догадываюсь, – туманно ответил ординарец…

Когда за командором захлопнулась дверь, Алиса со смущенным взглядом медленно подошла к юному шотландцу. Это был, пожалуй, первый раз, когда они остались наедине – но в каких обстоятельствах! Руки их соединились, и так они стояли несколько мгновений, пристально глядя друг другу в лицо и не решаясь начать разговор, который, как им казалось, мог разрушить установившееся между ними негласное понимание и чувствование друг друга. Это молчаливое нежное соприкосновение рук сказало им друг о друге гораздо больше, чем все слова на свете.

– Ронан, – начала девушка и замолкла.

– Что, милая Алиса? – ласково спросил юноша.

– Ронан, у нас слишком мало времени, а я должна … сказать что-то очень важное для тебя.

Юноша молчал и, забыв всё на свете, глядел на Алису нежным взглядом.

– Мне известно, что дядюшка написал прошение о твоём помиловании, – продолжила девушка. – Но король очень болен и не встаёт с постели. Я не могу об этом думать, но если он не поправится в ближайшие две-три недели, то тебя отвезут в Тайберн.

– Увы, это так, – печально согласился Ронан.

– В этой корзине в одном пироге вместо начинки ты найдёшь длинную верёвку, а если разломишь каравай, то вытащишь оттуда крепкий напильник, – шёпотом сказала Алиса.

– Как! Я же изъяснил сэру Хью, чем чревата для него эта отчаянная попытка спасти меня. А он всё одно так неразумно рискует, хотя давеча, казалось, внял моей просьбе не пробовать спасти мою жизнь путём беззакония и насилия, – с некоторой досадой сказал юноша.

– Нет-нет, Ронан, он ничего не знает, – быстро промолвила Алиса. – Это я попросила Дженкина разыскать длинную верёвку и крепкий напильник, а повара – запрятать их в снедь. Коли уж король Эдвард поправится и сможет подписать твоё помилование, то никому и дела не будет того, что ты задумывал побег. А если – нет, то неужели ты не хочешь спасти свою жизнь и намерен заставить многих людей оплакивать тебя?