Navium Tirocinium

– Не может этого быть! Я видел собственными глазами, как он убирал его в карман! – вскричал недоумённо Ронан и рванулся к телу Толбота, но почувствовал, как сразу несколько рук безжалостно схватили его с обеих сторон, сняли с него перевязь с мечом и продолжали крепко удерживать на месте.

Магистрат вздохнул и принялся излагать на бумаге все обстоятельства дела. Когда он закончил, то сказал Ронану:

– А сейчас, молодой человек, вас препроводят к шерифу. И дай Бог вам иметь хороших друзей и найти весомые объяснения, дабы оправдаться перед присяжными. Сказать по совести, несмотря на свидетельство и улики против вас, я не в состоянии до конца уверовать в вашу вину. Клянусь святым Дунстаном, мне кажется более разумным поменять вас местами с этим нахальным и невоспитанным юнцом. Однако, увы, мои обязанности мирового судьи заставляют меня внимать голым фактам и неопровержимым уликам.

После этого Оливер Голдсмит поднялся, попрощался со своим другом трактирщиком, послал одного из своих подмастерьев к шерифу с подробным описанием происшествия и с чувством выполненного долга покинул Таверну Дьявола, унося на душе неприятный осадок.

Вскоре посланец вернулся от шерифа с приказом препроводить преступника в Ньюгейтскую тюрьму. И Ронана те же весёлые и бойкие подмастерья, что обыскивали карманы его и Толбота, с игривой церемонностью неспешно повели в тюрьму для уголовных преступников, воров и убийц…

Глава LII

Ньюгейтская тюрьма

Ньюгейтская тюрьма была ужасным местом, как, впрочем, и все подобные заведения того времени. Не одна сотня узников томилась разом в стенах этого старинного узилища, построенного ещё в двенадцатом веке по приказу Генриха Второго, томились как правило в таких адских условиях, что даже смерть порой казалась им избавлением.

Кто-то здесь дожидался суда в тягостном предчувствии страшного вердикта за свои преступления, или же просто досадуя на свою горькую судьбину и кляня на чём свет стоит магистратов, шерифов, олдерменов, судей и прочие власти предержащие; некоторые из них ещё лелеяли слабую надежду, что им удастся как-то вывернуться или разжалобить присяжных и судей, чтобы наказание было не столь суровым, но надежды эти, как правило, были тщетны.

Иные же с мрачной отрешённостью или беззаботным равнодушием – в зависимости от своего характера и воззрений – ждали дня, когда зловещая повозка повезёт их в Тайберн для примерки пенькового ожерелья или на Смитфилд, где их ждала не менее ужасная смерть в огненных объятиях костра, ибо попадали в эту тюрьму люди, совершившие особо тяжкие с точки зрения закона преступления, караемые смертной казнью.

Ньюгейтская тюрьма в те времена ещё не была тем огромным комплексом мрачных зданий, обнесённых мощной стеной, каким она стала после Большого лондонского пожара и в котором виде она более запечатлена в истории. До этого на протяжении веков тюрьма располагалась в здании старинных Ньюгейтских Ворот, состоявших, как и все, окружавшие Лондон вдоль античного римского вала ворота, из четырёх массивных башен по углам и двух- трёх этажей перекрытий между ними.

Ничто снаружи не выдавало столь мрачного предназначения этого сооружения. Наоборот, расположенные в нишах над самими воротами фигуры античных богинь, разукрашенный герб города над ними и резная балюстрада на самом верху радовали глаз и не вызывали и тени беспокойства у несведущего человека. И лишь заделанные железными прутьями с палец толщиной окна намекали на недозволенность таким необычным образом проникать в здание или же из него.

Именно таким увидел убитый горем Ронан своё будущее жилище, куда его отвели по приказу шерифа и где ему предстояло дожидаться суда. Молодой шотландец желал в этот миг лишь одного – поскорее укрыться за каменными стенами от того унижения и позора, которое он испытывал, покуда его, сына гордого шотландского барона, со связанными руками и с путами на ногах какие-то подмастерья вели по грязным лондонским улицам.

После продолжительного стучания руками и ногами по обитой железом двери, решётка в ней, наконец, отворилась и в тёмном проёме появился угрюмый оскал тюремщика.

– Ну, что раскукарекались, бездельники? – зло прорычал страж. – Или хотите среди моих постояльцев очутиться? Так, у меня места свободные покуда имеются. А коли и нет, так мои жильцы ради такой весёлой компании могут и потесниться.

– Боже упаси у тебя, Пёс, в гостях оказаться! – ответил кто-то из подмастерьев. – Нам в гильдии лиходеев и законоотступников делать нечего. Вот, нового жильца привели на твой постоялый двор.

– Что ж, я новым постояльцам завсегда рад, – злорадно ответил тюремщик, пропуская Ронана внутрь и беря у подмастерья записку шерифа. – Добро пожаловать, сэр грешник, в мою преисподнюю. Ручаюсь, коли ты исчадие ада, то тебе здесь будет всецело по душе, ежели ты её, конечно, ещё не полностью продал дьяволу.

– Смею тебя уверить, добрейший Орф {персонаж древнегреческой мифологии, чудовищный двуглавый пёс, служил великану Гериону и сторожил его коров}, я попал сюда по злому навету, – ответил удручённый Ронан. – И вряд ли мне здесь понравится.

– Что-то я не возьму в толк, как ты меня обозвал, – нахмурившись, сказал тюремщик, – Видать, ты вознамерился меня оскорбить, назвав «добрейшим». Но запомни, парень, меня все зовут Пёс Тернки, хотя в детстве мамаша, помнится, называла меня Джоном. Хотя, признаться, моё нынешнее звучное прозвище мне куда более по нраву… Ну, а раз ты попал сюда по ошибке – хотя все, здесь оказавшиеся, говорят тоже самое, будто сговорились черти, – так вот, раз ты мнишь себя честным человеком, то, надеюсь, и платить за услуги будешь по справедливости.

Ронан не успел спросить, что это за плата за услуги, потому что к этому моменту они как раз поднялись на верхний этаж и очутились в необычно большой для тюрьмы комнате с огромным окном и пылающим камином. Пол с одной стороны комнаты был устелен какими-то душистыми сухими травами, а потому здесь не чувствовалось мерзкого зловония, каким была пропитана, казалось, вся тюрьма. Оказалось, что это была контора тюремного смотрителя, который в это время согнулся за столом и что-то писал. Это был невысокий тщедушный человечек с впалыми, бледными щеками и хищными глазками, который, по всей видимости, получил эту доходную должность не за честное служение и доблесть натуры, а благодаря умению преподнести себя в выгодном свете перед кем надо. Не поднимая головы, он спросил у Тернки, в чём дело, и тот вручил ему записку шерифа.

– А я-то думал, что Герион был великаном, – сказал как бы сам себе Ронан.

– О чём он там болтает, Тернки? – спросил смотритель.

– Про какого-то великана толкует, – ответил тюремщик. – Может, он грешным делом по ошибке к нам угодил, заместо Бедлама {Бедлам – нарицательное название госпиталя святой Марии Вифлеемской, больницы для душевнобольных, основанной в Лондоне около 1547 г.}, хе-хе?

– Беспричинно шериф сюда никого не отправляет, – сказал смотритель, прочтя записку. – Убийце и отравителю самое здесь и место дожидаться суда и наказания, особо ежели он может исправно за постой платить. Ты, Тернки, наши порядки знаешь, вот и поступай с новеньким сообразно принятым у нас правилам и расценкам.

Что это за правила, Ронан понял, когда Пёс Тернки ввёл его в соседнюю комнатушку, где лежали различные слесарные инструменты, а также валялись кучей и развешаны были по стенам железные цепи, оковы, кандалы и колодки. Тюремщик смерил Ронана взглядом и принялся подбирать ему вериги. Юноша с омерзением наблюдал, как тяжёлые железные оковы охватили его руки и ноги, заменив верёвки, так что он едва мог передвигаться. Когда дело было сделано, Тернки заявил:

– С тебя два пенса, приятель.

– Два пенса? За что? – не понял Ронан.

– Как за что? За работу, знамо дело, – довольно произнёс тюремщик. – За то, что я приодел тебя по тюремному фасону. Представь, будто ты платишь портному за новый камзол. Только и всего.

– Да, но мне вовсе не по душе такой покрой, – возразил юноша. – И более того, ты «приодел» меня против моего же собственного желания, Пёс Тернки.

– Моё желание! Выброси из головы эти глупые слова, приятель, – мрачно ухмыльнулся тюремщик. – В Ньюгейтских Вратах они неуместны так же как рыданья и мольбы перед присяжными в зале суда. Ты, судя по добротному одеянию и ухоженной физиономии, не из сословия бедняков. А раз так, вот тебе мой добрый совет: ежели ты чаешь хорошего к себе отношения в стенах нашего постоялого двора, то не отказывайся от уплаты счётов. Иначе, – зловещим шёпотом продолжил тюремщик, – Ньюгейтские Ворота станут для тебя вратами в ад.

Ронан счёл, что если уж не работа, то, по крайней мере, совет стоит этих денег, и отдал презренному тюремщику полгрота, благо в таверне ему вернули все личные вещи, включая и кошель, кроме, естественно, меча.

После этого юношу снова ввели в комнату тюремного смотрителя, который как раз закончил вписывать имя нового арестанта в тюремную матрикулу. Смотритель исподлобья глянул на Тернки, который из-за спины Ронана кивнул головой своему начальнику, и с любезной улыбкой спросил юношу:

– В каком апартаменте желаете поселиться, Ронан Лангдэйл?

«Видно, он тоже не прочь получить от меня что-то за постой», – подумал про себя Ронан и сказал:

– Я пока не имел возможности познакомиться с расценками на вашем постоялом дворе, сэр.

– Выбор здесь, честно говоря, невелик: залы побольше, где по полдюжины жильцов, стоит смрад и вонь, подсоленные крепкими ругательствами и печальными стонами, и маленькие каморки, куда ты и так непременно попадёшь, ежели достоуважаемые присяжные решат, что ты уже достаточно пожил на этом свете – а судя по тому, что пишет мне шериф, так оно и будет.

– Не думаю, что мне доставило бы удовольствие пребывание в компании воров и убийц, – презрительно произнёс Ронан.

– Вот тебе на! – воскликнул Пёс Тернки. – А сам-то ты, приятель, разве теперь не из этой братии будешь?

– Прикрой свою пасть, Тернки, – сказал смотритель. – Молодой джентльмен, видимо, желает тишины и покоя, дабы в уединённых молитвах подготовить душу к путешествию в царство вечности. Что ж, у нас как раз освободилась недавно одинокая келья для подобного времяпровождения, в левой наружной башне на самом верху. Там достаточно долгое время проживала одна миловидная особа, которая, по словам некоторых очевидцев, на метле передвигалась гораздо быстрее, чем хороший ездок на быстром скакуне. Кроме того, у неё существовала странная привычка смеяться в самые неподходящие для этого моменты: при встрече траурной процессии или когда ей приходилось идти мимо церкви. Люди видели, как в бурю она выбегала из дому и радостно прыгала, размахивая руками. Стоит упомянуть, что у девицы глаза были разного цвета: левый – зелёный, а правый – серый. Хотя все улики и были налицо, но судьям долго пришлось помучиться, чтоб добиться от неё признания в колдовстве. Эта ведьма смеялась им в лицо и отвечала, что она всего лишь обыкновенная девушка и просто любит прыгать и танцевать. Многие и правда долго не могли поверить, что такая красотка могла быть колдуньей. Хотя я-то в это сразу уверовал, как только услыхал, как однажды ночью она пела в своей комнатке ведовскую песенку и на каком-то диком языке. Причём, заметьте, в ту ночь было полнолуние… В конце концов, почтенные судьи решили расспросить эту особу с помощью обыденных средств допроса. И в первый же день на дыбе девица во всём и призналась. Через месяц её отвели на Смитфилд и сожгли… Но вы, сэр, не беспокойтесь – вам такая страшная участь не грозит. Заместо столь мучительной смерти вас, счастливчика, просто вздёрнут на перекладине в Тайберне. Вы даже можете ещё более облегчить свои страдания, если заплатите мне несколько жалких монет, за которые добрые люди повиснут у вас на ногах, когда повозка отъедет от виселицы.

– Я непременно воспользуюсь вашим советом, добрейший Герион, – сказал Ронан спокойным, или скорее уставшим голосом. – И всё же, сэр, ради всего святого, могу ли я, в конце концов, уединиться в этой комнатке? У меня выдался ужасно тяжёлый день.

– О, конечно же, мой юный друг! – радостным голосом ответил тюремный смотритель. – Конечно же! Два шиллинга и вы будете в полном покое и уединении.

Ронан безропотно расстался с требуемой суммой – деньги для него уже ничего не значили, – и вскоре юноша очутился в маленькой комнатушке на самом верху боковой башни. Падавший из узкого зарешеченного оконца слабый свет позволял различить соломенный тюфяк на полу, корявый табурет и грубый ночной горшок, содержимое которого, предполагалось, должно было выкидываться сквозь решётку в оконце в находившийся под стенами ров.

Алчный тюремщик тут же предложил Ронану за весьма умеренное воздаяние улучшить его быт, но всё что желал в этот момент юноша – это остаться одному. Пёс Тернки только хмыкнул и сказал напоследок:

– Что ж, отдохни, приятель, выспись. Глядишь, завтра до тебя и дойдёт, что не стоит беречь свои деньги, от которых через месяц проку будет тебе никакого. Зато ты можешь прожить последние дни на этом свете с пущим комфортом и стать настоящим королём среди ньюгейтских узников, стоит лишь мне шепнуть и развязать пошире твой кошель.

Когда Ронан услышал звук запираемого засова и скрежет ключа в замке и остался наедине с собой, душу его вдруг пронзило чувство безнадёжного одиночества, которое смешивалось с ощущением самой жуткой несправедливости, свершившейся с ним. Душевные силы вдруг оставили юношу, он бросился на незамысловатое ложе и горько зарыдал.

Простим ему, однако, эту слабость – любой человек, оказавшийся на его месте, едва ли сохранил бы бодрый дух. После того, как первые импульсивные приступы отчаяния прошли и рассудок его несколько успокоился, узник попробовал трезво обдумать своё положение. В одном у него не было сомнения: кто-то специально подстроил его встречу с Томасом Толботом, чтобы отравить несчастного юношу. Ронан мог допустить, что у Толбота, вовлечённого в хитросплетение политических интриг, вероятно, существовали тайные враги, жаждавшие его гибели. Но вот зачем злодеям понадобилось чернить его, Ронана, рисковать и подбрасывать лживые улики, так чтобы подозрение пало именно на него, этого юноша понять был не в силах. Разумеется, ему и в голову не приходило связывать появление Фергала с этим страшным происшествием. «Эх, посоветоваться бы с сэром Хью. Уж он порядки местные хорошо знает. Может статься, и надоумил бы как мне быть, – думал Ронан. – Но ведь ему даже и неведомо, в какую переделку я попал».

Юноша вздохнул и решил оставить тяжкие мысли на утро. Он вспомнил об Алисе, и ему сразу стало всё казаться не таким уж мрачным и безотрадным, как будто луч солнца прорвался сквозь тяжёлые тучи. Конечно, последние дни девушка была сдержанней обычного и, казалось, пыталась избегать его общества. Но искушённый в житейских делах Гудинаф, который со дня своей трагической оплошности на Мосту старался всяческими способами загладить вину и быть полезным Ронану, давеча шепнул ему как бы между прочим, что «мистрис Алиса, видать, поняла, как высоко в поднебесье взлетело её сердечко, вот и испугалась глупая пташка высоты и хочет от всего за облаками спрятаться». Романтичные чувства юноши позволили ему тогда без труда уловить тайный смысл слов Дженкина.

У Ронана, если читатель помнит сцену обыска в таверне, при себе было несколько листков бумаги – какие-то старые письма и записки, которые он по странной привычке предпочитал хранить в карманах своего камзола. Один из этих листков был ему особенно дорог, потому что испещрён был написанными рукой Алисы буковками, когда Ронан учил её пользоваться таблицей Кардано, которую он вырезал из пергамента и тоже держал в кармане. Пока ещё не совсем стемнело и слабый свет просачивался в окошко, юноше захотелось взглянуть на любезный его сердцу почерк. Он полез в карман, и вместе с таблицей и цидулкой Алисы выпало какое-то старое письмо. Любопытства ради Ронан развернул его и с добрыми чувствами обнаружил, что то было письмецо его верного Эндри. Какое-то смутное воспоминание о его сути заставило юношу открыть и перечитать письмецо, к содержанию которого он теперь отнёсся более внимательно. На этот раз, после трагического происшествия в Таверне Дьявола от внимания Ронана не ускользнуло некое сходство этих двух случаев, и он отнёсся более серьёзно к подозрениям своего молодого слуги. Сразу же пришла на память встреча дождливым вечером в Саутворке с человеком, похожим на Фергала. И тут же у Ронана возникло зловещее предположение, что человек, покушавшийся на Джорджа Уилаби был не кто иной как кухарь из монастыря Пейсли, или бывший кухарь – поскольку он теперь в Англии, а не в Пейсли и, по всей вероятности, преследует его, Ронана.

«А что, если этот хитрый монах, который в монастыре и не скрывал недоброжелательного ко мне отношения, выполняет волю регента и хочет погубить меня? – размышлял Ронан. – Но, если это так, почему тогда он отравил Томаса, а не меня? Ведь я вполне могу оправдаться перед судом, к чему я с божьей помощью приложу все силы, и тогда ему от сегодняшнего злодеяния будет мало проку».

Долго ещё узник не мог заснуть в новых своих «покоях», терзаемый страшными догадками и предположениями, из которых он пытался соткать целостную картину. Однако, загадка, почему погиб Томас Толбот, а не он, которую Ронан никак не мог разрешить, оставалась единственным слабым местом в его химерической гипотезе…

Как это ни странно, но тот же самый вопрос в эту минуту мучил и Фергала. Когда все события прошедшего дня, который потребовал от них необыкновенного проворства и изворотливости, остались позади, Мастер Ласси вновь встретился со своим сподручным после того, как Арчи проследил, в какую тюрьму заключили Ронана.

– Куда его отвели? – хмуро спросил хозяин, когда его помощник появился под сводом старого полуразрушенного склепа.

– Туда, откуда обычно есть две дороги: одна ведёт на Смитфилд, а другая – в Тайберн, – ответил Арчи. – Хотя, по сути обе заканчиваются в воздухе: либо ты будешь болтаться с верёвочным ожерельем на шее, или же в виде пепла носиться над землёй. Разве ж это не то, чего вы желали, Мастер Ласси?

– Мой господин хотел, чтоб этот молодец отправился в преисподнюю сегодня же, mile diabhlan! – сказал Фергал. – Но из-за какого-то чёртового недоразумения вместо него откинул копыта твой братец Толбот. А по твоей плутовской рожице можно судить, что ты ничуть не огорчён такой переменой блюд на трапезе у Люцифера.

– Так, из-за него же нас с мамашей из замка выгнали, – напомнил Арчи. – А потому мне этого негодяя ничуть не жаль. Я, может быть, даже и рад, что он получил по заслугам. Папаша у нас один, а маманя моя даже красивее его была. Так почему ему при дворе принцесс в серебре и золоте щеголять, а мне на Вестчип в лохмотьях за горбушку хлеба и мясные обрезки шеей рисковать? Ну, разве ж это справедливо, Мастер Ласси?

– Здесь я с тобой, бесёнок, полностью согласен, чёрт возьми. Чем мы хуже их? – с неожиданным пылом сказал Фергал, вдруг осёкся и добавил: – Что верно, то верно. И с несправедливостью этой подобает бороться всеми средствами и ничем не гнушаться. Уразумел?

– А то как же! Уж лучше некуда как уразумел, – торжествующе ответил Арчи, – У меня ж есть у кого поучиться!

– Могу поклясться белладонной, что я вылил нектар смерти аккурат в кубок Лангдэйла. Ума не приложу, каким странным образом он вдруг очутился в бокале Толбота и испарился из чаши его дружка, – дивился и досадовал Фергал. – Может, ты что заприметил, а, дьяволёнок?

– Не, Мастер Ласси, – ответил Арчи, простодушно хлопая глазами. – После того, как ваши чудные угольки закадили в уголочке и все бросились кто куда, я собственными глазами видел, как вы плеснули из склянки в самый бокал этого шотландца. Но, видать, в Таверне Дьявола не только вы с моей помощью дьявольские шутки устраиваете, а и сам сатана поглумиться не прочь.

– Верно, на стороне этого молодчика сам хозяин преисподней! – вне себя от досады выпалил Фергал. – Хорошо хоть, я смекнул план поменять, когда понял, что ошибочка вышла с кубками, а у тебя, бесёнок, так ловко получилось письмо у Толбота вытащить, покуда во время мнимого пожара эти олухи на улице толпились, да и потом, когда он окочурился, пузырёк под шапку подложить… Кстати сказать, бесёнок, то письмо ты мне вороти. Чем чёрт не шутит, может, оно мне ещё и сгодиться.

– Так я ж когда-то этим себе на житьё зарабатывал, ручки в ножки, сумочки-кошёлки, – с гордостью сказал Арчи, вручая письмо своему хозяину. – Да вы не полошитесь, Мастер Ласси. Ручаюсь, весна ещё не закончится, как этот шотландец составит компанию моему братцу там, куда мало кто норовит попасть по собственной воле.

– Чересчур уж везёт этому Лангдэйлу, mile diabhlan! Этот петушок может и со сковородки упорхнуть, – задумчиво молвил Фергал и велел своему сподручнику, дабы знать, как продвигается дело, каждый божий день крутиться около Ньюгейтской тюрьмы и стоявшего рядом здания, в котором размещались конторы лондонских шерифов и где проходили заседания уголовного суда Лондона.

– Уж от меня эта пташка не упорхнёт, – пообещал Арчи, засовывая в карман полученное от Мастера Ласси вознаграждение в виде целой кроны за своё проворство.

Когда они расстались, юнец тут же припустился к своим старшим дружкам, которые давно уже заприметили, что у Арчи стали появляться деньжата, и исподволь вовлекали его в карточные игры, благодаря чему деньги у юнца долго не задерживались. Последнее время ему не часто выдавались свободные вечера, а потому распираемый от самодовольствия Арчи сразу же направился в одну низкопробную харчевню в Вонючем переулке, ставшую притоном для разного рода сомнительных личностей, которые собирались там вечером чтобы потратить добытые днём денежки на выпивку, закуску и азартные игры.

Юнец топал по тёмным улочкам и наслаждался мыслию о том, как нынче он разом Вильяму Ласси и угодил, – помогши обвинить Лангдэйла в отравлении, – за что получил от него приличное воздаяние, и обвёл вокруг пальца, незаметно в суматохе поменяв кубки местами – уж после того, как вино было отравлено – и тем самым отомстив чванливому Томасу Толботу.

Мастер Ласси также долго не спал той ночью, всё размышляя о чудовищном везении Ронана, которому опять-таки удалось уцелеть. Каждый раз ему, Фергалу, приходилось призывать на помощь всю свою вековую затаённую обиду, дабы собраться с духом, придушить природные чувства и нанести ещё один удар в надежде, что молодой Лангдэйл, – причина его сомнений и малодушия, – раз и навсегда покинет этот мир и развяжет ему руки для достижения заветной цели.

Единственная мысль утешала Фергала: теперь Ронан упрятан в тюрьму за надёжный замок, и только чудо может помочь ему избежать верёвки, которой заслуживает всякий убийца и отравитель.

Глава LIII

Переполох

Вечером за ужином в доме купца Габриеля Уилаби кроме хозяина за столом сидели сэр Хью и Алиса. Место, предназначенное для Ронана, оставалось пустым, что немало всех озадачило.

– Дорогой кузен, куда ты подевал нашего юного друга? – спросил негоциант. – Я надеюсь, у него есть веские причины нарушать установленный в моём доме порядок.

– Клянусь честью. Габриель, я меньше бы поразился отсутствию боевого стяга над идущей на врага королевской ратью, чем отсутствию за вечерней трапезой дюжего юноши, обладающего отменным аппетитом, – ответствовал командор. – Я, право, с утра его не видел. Может быть, Алисе что-нибудь известно о пропавшем молодом человеке и его планах на день.

– Дядюшка, в последнее время мы мало общаемся, – сказала девушка, чуть смутившись от подобного к ней вопроса. – Однако, за обедом он изволил присутствовать.

Тогда позвали старину Гриффина и Дженкина Гудинафа, которые в это время трапезничали на кухне.

Старый дворецкий – польстим его тщеславию и позволим себе присвоить ему такую должность – заявил, что молодой джентльмен покинул дом в три часа пополудни и ничего при этом не сообщил о своих намерениях. ординарец сэра Хью знал ещё меньше и, хитро поглядывая на Алису, предположил:

– С вашего позволения и говоря начистоту, я не удивлюсь, ежели вдруг выяснится, что Мастер Лангдэйл скучной компании из двух озабоченных делами степенных мужей и не менее сухой и чопорной девицы предпочёл более весёлое общество или нашёл себе молодую зазнобу, что для его возраста и пылкой натуры кажется мне вполне естественным.

Командор с негоциантом переглянулись – неужели они и в самом деле становятся старыми и скучными в глазах молодых людей? – и, поняв, о чём подумал каждый из них, нарочито улыбнулись друг другу. Более странным было поведение Алисы: она резко встала и, сославшись на головную боль – действительно, она была ужасно бледна, – быстро покинула гостиную…

Утром командор поинтересовался у Дженкина, вернулся ли Ронан и как этот неучтивый мальчишка собирается объяснить своё отсутствие. На это ординарец с некоторым смущением на лице ответил, что молодой джентльмен ещё не появился. Верно, не желая ночным приходом потревожить сон обитателей дома, неуверенно добавил Гудинаф. Это было весьма не похоже на Ронана, и, будучи человеком решительным и нетерпящим неясностей, Хью Уилаби тут же велел своему ординарцу отправиться в город и выяснить, не случилось ли каких происшествий за ночь. Гудинаф с радостью взялся за это поручение, потому как и сам хотел было предложить себя для подобной миссии.

Дженкин достаточно хорошо знал город, в котором родился, а потому сразу после Моста направился на ближайшую рыночную площадь, а именно на Вестчип (хотя это была скорее рыночная улица), ибо прекрасно сознавал, где можно услышать последние новости и сплетни. И он не ошибся, так как все на Вестчип только и говорили что о вчерашнем происшествии в Таверне Дьявола и жалели молодого Томаса Толбота, сына графа Шрусбери, злодейски отравленного своим сотрапезником. Дженкину тут же пришёл на память интерес, несколько дней назад проявленный Ронаном к человеку с таким именем. Гудинаф ужаснулся своему предположению и бегом припустился к Ньюгейтским Воротам, где находилось здание Олд-Бейли и располагались лондонские шерифы. Там конторский письмоводитель и подтвердил страшную догадку Дженкина, хотя и отказался рассказывать все подробности дела.

Излишне говорить, какие сумятицу, недоумение и ужас вызвало это известие в доме купца Габриеля Уилаби. Но все были едины в одном: Ронан не мог совершить подобного злодейского поступка, а значит, произошла какая-то страшная ошибка, и нужно идти к лорду-мэру и шерифам и выручать юношу из беды.

Командор метал гром и молнии; он негодовал на Ронана за то, что тот вновь умудрился вляпаться в могущую закончиться весьма печально историю; одновременно сэр Хью досадовал и на себя за то, что взял юношу в Лондон, а не оставил в Рисли предаваться весёлому безделью в компании Джорджа; в то же время он велел Дженкину вычистить и придать лоска своему далеко уже не новому парадному одеянию, в котором он намеревался в тот же день предстать перед шерифами, а то и перед лордом-мэром, ежели потребуется.

Почтенный негоциант мало чем внешне выдавал тревогу за судьбу своего молодого гостя, разве что, казалось, ещё более поседел и ссутулился. Его дочка, в красивом личике которой не осталось и кровинки, как обычно занималась делами по дому, но в каком-то странном остервенении и беспамятстве, не по делу браня прислугу и забывая подчас, зачем она оказалась в той или иной комнате.

Однажды в ходе такого хаотичного блуждания по дому Алиса столкнулась в полутёмном коридоре с клерком своего отца. Оба бледные как смерть они поначалу отшатнулись друг от друга, но быстро взяли себя в руки и поздоровались с подобающей учтивостью. Мастер Бернард уже знал от своего патрона, какая беда случилась с Ронаном Лангдэйлом. Клерк обладал достаточно хорошей памятью, чтобы позабыть о письме, составленном им для человека по имени Вильям Ласси, но он никак не ожидал, что в итоге всё закончится таким страшным образом – можно сказать, преступлением, убийством невинного человека из знатнейшей семьи. Подумать только, и он, такой умный, одарённый к счетоводству, честный клерк с блестящим будущим, был причастен к гибели сына графа Шрусбери. Эта мысль вселяла неимоверный ужас в Мастера Бернарда. А потому и бледность его лица объяснялась сугубо страхом, но не за судьбу несчастного шотландца, а за свою собственную участь, если правда – не дай боже! – выплывет наружу.

– Ах, какое несчастье обрушилось на наш дом, мистрис Алиса! – горестно сказал он. – Какое ужасное несчастье!

– Не на ваш дом, Мастер Бернард, а на дом моего батюшки и мой, – поправила Алиса с неожиданной резкостью.

– Ну, я имел в виду, что я не чужой здесь человек, – неуверенно сказал клерк, – и возможно, когда-нибудь…, – он в нерешительности замялся.

– Не понимаю, что вы хотите этим сказать, – фыркнула девушка и быстро ушла, оставив бедного Мастера Бернарда в полном недоумении и растерянности…

Тем временем командор в сопровождении верного ординарца, пройдя под аркой Ньюгейтских Ворот и бросив тяжёлый взгляд на узилище, прибыл к конторе шерифов и палате уголовного суда, которые располагались поблизости от тюрьмы и в одном здании, имевшим звучное и пугающее название Олд-Бейли.

В конторе в этот момент присутствовал лишь один из двух лондонских шерифов. И к счастью для Уилаби это был не кто иной как Вильям Джерард, хорошо знакомый командору, поскольку он являлся одним из директоров компании «Купцы-предприниматели и т.д.»; в одной из предыдущих глав у читателя была возможность кратко познакомиться с этим человеком.

Шериф искренне обрадовался сэру Хью, хотя и был удивлён как его приходом, так и хмурым выражением лица командора. Мастер Джерард поинтересовался, чем он обязан удовольствию лицезреть сэра Хью в своей конторе, и, узнав, что того привело, сочувственно покачал головой, попросил рассказать ему про Ронана Лангдэйла и внимательно выслушал историю юного шотландца.

– Поверьте, мой дорогой командор, мне всей душой жаль, что с вашим подопечным приключилась такая беда, – сказал шериф. – Насколько я уразумел из вашего рассказа, сей образованный и талантливый молодой человек, увлекаемый романтичными мечтами, изъявил горячее желание принять участие в нашем предприятии в качестве простого моряка.

– Увлекаемый мечтами! – возмутился Уилаби. – Правильнее сказать, захваченный в плен безрассудным мальчишеством. Вот эти его опрометчивость и наивность и послужили причиной того, что он завёл своё бренное тело в западню, словно недальновидный полководец свою армию – в окружение. И теперь мне приходится ломать голову, как спасти его от верёвки.