Navium Tirocinium

Ронан недоумённо посмотрел на товарища, не находя, что ответить. Толбот прожевал очередной кусок, посмотрел с хитрой улыбкой на шотландца и сказал:

– Ну-ну, Рон, из тебя, право, вышел бы отменный комедиант. Клянусь душой, по твоей физиономии можно подумать, будто ты едва лишь пробудился и не ведаешь ни сном ни духом, кто я таков и с какой стати восседаю здесь перед тобой будто девица перед исповедником.

– Клянусь, Томас, мне и в самом деле кажется весьма странным и непонятным, что моя скромная персона могла привлечь чьё-то внимание в Лондоне.

– Да я погляжу, ты ещё лучший лицедей чем святой Дунстан, который, притворившись обольщённым дьяволом, схватил того за нос кузнечными клещами и не отпускал до тех пор, покуда тот не пообещал более не искушать святого.

– Так вот в честь какого славного события названо сие заведение! – догадался Ронан, вспомнив вывеску над дверью таверны.

– Впрочем, такое твоё фарисейство во благо истинной веры даже лучше для нашего дела, – продолжил Толбот, понижая голос, – и, ручаюсь, зачтётся тебе не во грех, а во спасение. Моя госпожа, принцесса Мария не может тебя ныне пригласить, ибо она сейчас далеко от Лондона, в безопасности и под охраной верных наших друзей. Но я-то, дорогой Рон, её глаза и уши, здесь, и ты можешь быть со мной откровенен как на исповеди.

– Ага, должно быть, это та самая леди Мария, к которой Нортумберленд, насколько я понял, испытывает далеко не дружеские чувства, – высказал предположение юный шотландец.

– Принцесса, мой дорогой Рон! Принцесса, которая в скором времени станет английской королевой!

– Неужели благочестивый король Эдвард столь плох? Ах, да…, – Ронан вспомнил подслушанный им ненароком в предрассветном саду дворца Элай разговор двух учёных мужей, и ему почему-то стало жаль молодого короля.

– Называть Неда благочестивым! – изумился Томас. – Ну как же! Да ведь у меня совершенно вылетело из головы, что своим лицедейством ты утрёшь нос любому придворному комедианту… Хотя, может быть, ты и прав, ибо вероятнее всего юный король и сам всецело убеждён в своей набожности, обманутый коварным Нортумберлендом.

– Просто жалость берёт, когда человек умирает в столь юном возрасте, – расчувствовался Ронан. – Однако, я питаю надежду, что у английского народа появится другой не менее достойный монарх, произойдёт это на основании закона, и что твоя страна, Томас, избежит новой междоусобицы наподобие войны Алой и Белой роз.

– Вот в том-то всё и дело, дорогой Рон, что на пути закона стоит Джон Дадли, – сказал Толбот, нагибаясь к собеседнику и по заговорщецки понижая голос до полушёпота, – ибо если Англия потеряет короля, то Нортумберленд лишится могущества и власти. А он этого боится словно дьявол святой воды, потому как знает, как истинная церковь относится к еретикам. Скажу тебе честно: моя госпожа опасается, что Дадли не остановится даже перед попранием закона о престолонаследии. Потому-то мы и хотим заручиться поддержкой шотландских прелатов, а также тех лордов, которые свято чтут религию своих отцов, и в первую очередь, шотландского регента Джеймса Гамильтона и его брата архиепископа Сент-Эндрюса.

При упоминании о Гамильтонах Ронан вздрогнул и невольно спросил:

– А почему же не королевы-матери – Мари де Гиз?

– Что за наивный вопрос, дорогой мой! – вполголоса воскликнул Толбот и продолжал негромко: – Мари де Гиз – из Лотарингского дома, и ей нет смысла поддерживать Марию Тюдор, потому что французы прекрасно осознают, что когда моя госпожа станет королевой, то обратит свои взоры на Испанию. А вот Гамильтонам и всем благоверным шотландским католикам есть чего опасаться, ежели в Англии к власти вновь придёт протестантский монарх, потому как тогда эту поганую ересь не остановят никакие границы. Она будет просачиваться в Шотландию, словно тухлая болотная вода сквозь заросли камышей, и отравлять твою страну ядовитыми испарениями наветов и лжеучений. Архиепископ лишится своих аббатств, а у его брата регента, даже если он и пожелает спасти свою власть и переметнётся на сторону еретиков, Мари де Гиз и её французы, уж поверь мне, рано или поздно отнимут титул Управителя и отправят ловить лососей и охотиться на куропаток в его обширных поместьях.

«Мне, впрочем, это будет только на руку, – подумал Ронан, – ибо тогда я смогу смело вернуться на родину». Вслух же он сказал:

– И как же стоит поступить Гамильтонам, по мнению твоей высокородной госпожи?

– В их силах заставить шотландский парламент не признать неправедно возведённого на престол монарха в Англии, если уж Дадли пойдёт на это, – ответил Толбот, – или выдвинуть армию к английской границе, что испугает Нортумберленда и воодушевит наших сторонников.

– Хм… Говоря по правде, что-то я сомневаюсь, что регент захочет встревать в английские дела, – сказал шотландец. – У него и дома-то, видно, всяких трудностей хватает.

– Как, Рон! Так зачем же тебя прислали в Англию, как не за этим? – вопросил Томас.

– Увы, я был вынужден покинуть Шотландию не по своей воле, – со вздохом признался Ронан. – Видишь ли, Том, я стал поперёк горла у Джеймса Гамильтона, ибо он возомнил, будто я проник в некие его тайны. Но видит Бог, нет никакой моей вины перед регентом.

– Святая дева Мария! Значит, ты не послан в Англию честными шотландскими католиками, а всего лишь ищешь здесь спасения от Управителя? – пришёл черёд Толботу удивляться, и это стало для него неприятным открытием.

– Томас, дорогой, я уже нашёл здесь всё, что мне нужно, – блаженно ответил Ронан. – Я познакомился с великими учёными и вскоре уплываю в Китай по неизведанным северным морям.

Несмотря на молодость, Томас Толбот был уже опытным придворным и неплохо разбирался в людях, но простодушная наивность Ронана, как оказалось, перехитрила и его.

– Подумать только! Он уплывает в Китай, а я, болван, принял его за посланца шотландской знати! Впрочем, во всём виновато вот это подмётное письмо, которое мне принёс какой-то нахальный мальчишка, – с досадой сказал Томас и протянул Ронану бумагу. – Должно быть, это чья-то дурацкая проделка, хотя и выглядит чересчур странно, ибо мерзкому шутнику, похоже, известно о некоторых моих тайных связях… Ну, попадись мне снова этот лживый юнец, я из него всю душу вытрясу, а узнаю, кем он подослан!

Ронан тем временем внимательно прочитал письмо. Видимо, написавший послание человек был неплохо осведомлён и о его, Ронана делах, а также знал, чем занимается Томас Толбот при дворе Марии Тюдор. И всё-таки, невозможно было даже предположить, кто бы это мог быть. Ронан недоумённо поднял брови и вернул письмо товарищу.

– Проклятье, и как же я позволил себе так обмануться! – сокрушался Томас. – Так, значит, Рон, ты заделался моряком? Плавание в Китай, да ещё по северным морям! Сказать по правде, первый раз слышу про эту авантюрную затею.

– Просто удивительно, Том, что тебе ничего неведомо про это великое предприятие, тем паче, что к нему приложил руку сам Нортумберленд, которого ты не очень-то жалуешь, – сказал шотландец.

Молодой вельможа с пренебрежением пожал плечами и ответил:

– Клянусь пречистой, прежде чем нести свет истинной веры язычникам на другой конец света, нам стоило бы разобраться с еретиками на нашем благословенном острове. Разве не это должно являться важнейшей целью всех добрых католиков Англии, Уэльса и Шотландии?

– Прости, дорогой Том, но по мне лучше плыть по неизведанным морям и открывать новые земли, нежели убивать себе подобных в тщетной междоусобице, – ответил Ронан. – Верно, у каждого свой путь в этой жизни.

– Эх, что ж с тобой поделаешь, – вздохнул Томас. – Плыви, мой друг, плыви по волнам, лети по ветрам. Мне, однако, тоже предстоит обходить рифы козней и водовороты интриг, дабы вновь воссияла наша вера над старой доброй Англией… Но раз уж на краткий миг судьба свела нас вместе, а точнее некий загадочный шутник, то давай же отметим наше знакомство, как пристало молодым джентльменам, и скрепим нашу дружбу благороднейшим вином. Эй, приятель! – позвал служку Толбот. – Прочь кружки с вонючим элем, который наводит лишь тоску, да принеси-ка нам самого наилучшего хереса, что хранится в ваших бездонных погребах, и подай его в чеканных кубках.

Вскоре перед друзьями стояли высокие сосуды с животворящим напитком, источавшим нежный аромат.

– Мало где в Лондоне можно испить сей божественный напиток, рождённый под палящим испанским солнцем, – сказал Толбот, глядя на искрящееся в кубке вино. – Так поднимем наши кубки в честь…

Договорить молодой вельможа не успел, ибо в этот самый миг где-то рядом в этой же комнате раздался пронзительный вопль:

– Пожа-а-а-р! Пожа-а-а-р!

От этого страшного крика в зале тотчас же всполошились и посетители и прислуга, все зашумели и завертели головами. И в самом деле, хотя огня кроме как в очаге видно не было, но в воздухе уже чувствовался едкий запах гари! Тут же раздались звуки опрокидываемых табуретов, истошные крики и ругательства. Испуганные посетители разом повскакали со своих мест, дико озираясь, потом похватали свои плащи и шляпы, рапиры и мечи и ринулись в сторону двери, сшибая друг друга. В мгновенье ока тревога разнеслась по всем залам таверны. В панике толпы народа метались друг навстречу другу: кто-то хотел выбежать на улицу, иные – на задний двор. Объятые ужасом люди мечтали об одном – выбраться из этой большой ловушки, пока пути к спасению ещё не отрезаны пламенем. Забыты были приличия и благопристойность, посетители толкали друг друга и осыпали проклятиями, каждый хотел спастись, ибо страх перед огнём обуял всех.

Причину такого переполоха понять нетрудно, если вспомнить, что пожар в то время был самым страшным бичом жителей Лондона, чьи дома стояли так тесно друг к другу, буквально стена к стене, что огонь мог распространиться по улице в считанные минуты. Внутри же домов изготовленные из дерева каркасы, стены, перекрытия, мебель и всё прочее убранство являли собой самую что ни на есть желанную пищу для всепожирающего огня. А потому пожаров боялись сильнее чумы…

В таверне царило настоящее светопреставление. Посетители, недавно ещё так весело предававшиеся чревоугодию, сейчас, бросив недоеденные блюда и недопитые кружки, метались по залам в поисках выхода; те, кто был потрезвее, уже толпились в дверях, пытаясь поскорее выбраться наружу; другие, чьё сознание чрезмерно затуманили винные пары, бестолково шарахались по комнатам, опрокидывая столы и табуреты и непотребно ругаясь.

Толбот, хорошо знакомый с расположением комнат в таверне, взял Ронана за руку, быстро и кратчайшим путём вывел его на улицу к Темпл-бару, где уже начинала собираться толпа.

Во всей этой суматохе, похоже, только один хозяин таверны, кряжистый и бульдожьего вида человек в цветастом кафтане, не потерял присутствия духа. При первом же сигнале тревоги он рявкнул на посетителей своим громовым голосом:

– Все на улицу, быстро! Все, кто не хочет поджариться, как барашек на вертеле!

Затем, повернувшись к ватаге буфетчиков, поваров и прислужников, быстро собравшейся около стойки, трактирщик принялся раздавать приказы, словно капитан во время шторма:

– Ищите живо, чёрт побери, откуда дымом тянет! Джон, Вилли, тащите-ка сюда кадки с водой с кухни, да поживей, как если бы за вами сам дьявол гнался! А ты, Гарри, хватай бычью шкуру в чулане и будь начеку, чтобы огонь ей забить. Остальные, черти, носы задерите, как гончие по ветру, и вынюхивайте, откуда гарь идёт, коли сами не желаете аромат хорошо прожаренных цыплят источать!

– Сюда! Ко мне! – вскоре откуда-то из глубины таверны раздался истошный крик одного из прислужников. – Здесь, здесь горит!

Все во главе с хозяином заведения бросились на зов. Они пробежали через комнаты и коридоры, пока не очутились в том зале, где незадолго до того сидели Ронан с Толботом. В самом углу комнаты поднималась тонкая струйка дыма. В нос бил сильный запах чего-то горелого, хотя огня было не видать. Недопитой кружки эля оказалось достаточно, чтобы устранить причину всего переполоха.

Буфетчик Джон выгреб из угла кучку странных медно-бурых угольков вперемешку с золой, от которых ещё сильно пахло горелым.

– Что за чертовщина! – недоумённо промолвил трактирщик. – Воняет так, будто сожгли с полдюжины еретиков-папистов и столько же ведьм в придачу, а пепла меньше чем от берёзового полешка.

– А может, это происки дьявола, хозяин? – предположил разносчик блюд Гарри. – Ведь как таверна прозывается, тот в ней и хозяйничает.

– Я в ней хозяйничаю, а не дьявол! Запомни, негодник, – прорычал трактирщик. – А все эти байки про название да витающие под сводами тёмные силы, которыми я порой гостей тешу, так то чтоб славы больше моему заведению было. Поняли, дурни? Ну, что встали, будто лорды на королевском приёме? Живо за работу, бездельники, приведите залы в божеский вид и зовите с улицы наших гостей. Скажите, что всё обошлось, и добавьте: мол, происки нечистой силы.

Вскоре уж снова в таверне «Дьявол и святой Дунстан» все ели, пили и веселились, со смехом вспоминая недавний переполох.

– За нашу дружбу! – сказал Толбот, поднимая кубок после того, как молодые люди снова заняли свои места. – Вот уж действительно, нечасто встретишь такого искреннего и добросердечного друга как ты, Рон. Признаться, я даже рад, что ты оказался не тем, за кого я тебя принимал, а всего лишь честным и добрым молодцем. Эх, хотел бы я иметь такого же искреннего и любящего брата, ведь кровные узы – самые крепкие.

– Неужели, Томас, тебе не посчастливилось, как и мне, и ты единственный сын у своих родителей? – спросил Ронан, после того, как друзья наполовину осушили кубки.

– Да есть у меня старший братец Джордж, наследник титула и владений моего родителя. А потому он везде, словно хвост за котом, следует за графом Шрусбери, нашим отцом – и в Шотландию на войну, и в Лондон на дворцовые приёмы, лишь бы графа чем не прогневить и наследства не лишиться. А до меня ему и дела нет… Впрочем, был у меня ещё один кровный брат. Служанка в Шеффилдском замке нагуляла от моего отца, покуда он вдовствовал. Забавный был мальчишка, только чересчур уж обидчивый. В детстве мы немало играли, и я частенько позволял себе над ним подшучивать. А он был совсем маленький и не понимал, бедняга, моих дурачеств – думал, верно, будто я его обидеть хочу. А потом какой-то злоязычник донёс моей мачехе, что это – побочный сын её супруга, и она из ревности, покуда отец был на войне, выставила служанку с детьми за ворота, хотя я и умолял её пожалеть их… Эх, найти бы его.

– Увы, Том, моё семейство ещё меньше, – вздохнул Ронан. – Первенец моих родителей не прожил и месяца, а кроме меня Господь их детьми так и не благословил. Ах, как бы я был рад любому брату или сестре, пускай даже наполовину родным. Но отец мой так любил матушку и горевал после её смерти, что и помышлять не мог о новой женитьбе и даже поклялся на распятии ни на одну женщину глаз не поднимать. Хотя, говоря по правде, я был бы не против, если бы он нарушил свою клятву.

Друзья посидели некоторое время молча, погружённые в свои думы. Как это иногда случается, в людей грустных и меланхоличных вино привносит бодрость и веселье, и наоборот, людям жизнерадостным и беспечальным – ипохондрию и тоску.

– Странное дело, дружище Рон, но вместо того, чтобы веселить наши души, это прекрасное вино лишь наводит на нас уныние. Признаюсь, тоска охватывает моё сердце, а на душе растёт беспокойное смятение, словно у воина перед кровавой битвой, в которой ему, возможно, суждено пасть. Вот гляжу я на наши кубки, почти уже пустые, и мне приходит на память одна старинная итальянская легенда, где рассказывается, как два брата из знатного семейства безумно полюбили одну и ту же синьорину. А бездушная красавица никак не могла решить, кому отдать своё сердце. Наконец, ради потехи и по дьявольскому наущению она предложила влюблённым драться на дуэли, и кто победит в смертельной схватке, тому она и отдаст своё сердце и руку. Но братья были настоящими католиками и не могли поднять друг на друга руку. Тогда девица предложила им жребий. Она протянула два кубка с изумрудным вином и сказала, что в одном сосуде находится её душа, а в другом разбавлен яд. Оба брата бесстрашно сделали несколько глотков – так велика была их любовь к девушке, что они готовы были рискнуть жизнью. Они выпили вино, и один юноша тут же рухнул у ног жестокой красавицы, уронив полупустой кубок и отдав богу душу. А второй стоял рядом, держа недопитое вино, и взирал на своего мёртвого брата. Вдруг до него дошло, что это именно он таким манером убил своего брата. Его рассудок помутился, и бедный юноша убежал в горы, где и провёл остаток своей жизни полным отшельником.

Толбот замолк и поник головой. Молчал некоторое время и Ронан, рисуя в своём воображении эту трагическую картину, а потом вдруг спросил:

– А что же стало с этой бессердечной красавицей, продавшейся дьяволу и погубившей своих поклонников?

– Ну, вероятно, она … стала кальвинисткой, – ответил Томас.

Приятели дружно расхохотались над остроумным предположением. И этот молодой, задорный смех вмиг рассеял облака меланхолии, начавшие было сгущаться над столом, где сидели приятели.

– За тебя, Рон! – воскликнул Толбот, поднимая свой кубок и осушая его до дна.

– А я – за тебя! – вторил Ронан, следуя примеру своего товарища.

Глаза юношей весело блестели от восторга возникшей между ними дружбы, не отягощённой более никакими инсинуациями и интересами.

Толбот позвал буфетчика, чтобы потребовать у него ещё вина. Тот подошёл с перекинутой через руку большой салфеткой и с любезной улыбкой осведомился, чего желают джентльмены. Томас хотел было ответить, но почему-то слова не шли у него изо рта. Он удивлённо поднял брови, улыбнулся и безотчётно потянулся руками к кружевному вороту. Вдруг благородные черты лица Толбота исказила страшная гримаса, а расширившиеся зрачки в ужасе заметались. Юноша судорожно схватился за ворот, безуспешно пытаясь что-то сказать, но лишь невнятные хриплые звуки вырывались из перекошенного рта. Томас страшно побледнел, а на лбу у него выступила испарина.

– Том, что с тобой? – закричал, вскакивая, испуганный Ронан.

Он схватил товарища за плечи, не зная чем тому помочь, но через секунду почувствовал, как тело Толбота обмякло и начало соскальзывать вниз. Оно упало бы на пол, если бы Ронан не поддержал его.

Всё кончилось, так же быстро, как и началось. Глаза Томаса остановились, голова безвольно склонилась набок, руки повисли. Кто-то сбегал за трактирщиком, главным лицом в этом заведении. Ронан всё ещё держал своего друга за плечи, когда тот пришёл, пощупал запястье Томаса Толбота, поднёс лезвие ножа к его губам, подержал и провёл по нему пальцем – оно было сухим – и сказал:

– Что за дьявольщина! Мало того что чёртовы угольки чуть было мою таверну дотла не спалили и некоторые клиенты ускользнули, не расплатившись по счёту, так теперь этот молодец вздумал богу душу отдать, когда самое вечернее застолье начинается! Верно, хочет нечистый меня по миру пустить. Поди, знает лукавый, что я папистов на дух не переношу, хоть и пускаю их в моё заведение.

Из всей этой длиной тирады Ронан уяснил только одно: Томас Толбот был мёртв…

Глава LI

Ронан – преступник

Посетители собрались вокруг табурета, на котором до сих пор находилось бездыханное тело молодого вельможи, твёрдо удерживаемое крепкими руками ошеломлённого и растерянного Ронана. Руки молодого шотландца разомкнули и Томаса Толбота аккуратно положили на пол и послали за магистратом.

Ронан неподвижно стоял над распростёртым у его ног телом и пытался прийти в себя от этого трагического происшествия, в то время как в окружавшей его толпе шли пересуды.

– Что случилось с твоим дружком-то, приятель?

– А мне он показался здоровым как бык и весёлым, словно пламя в камине.

– Смотрите, какой молодой ещё!

– А как умер-то быстро!

– Зато весело, с кубком вина в руке!

– Так махом в его летах не умирают. Тут что-то нечисто.

И как бы ответом на недоумённые возгласы откуда-то сзади собравшейся вокруг тела толпы раздался надрывистый крик:

– Я видел! Я всё видел! Хватайте его!

Кричавшего быстро доставили в середину. К удивлению всех им оказался подросток лет четырнадцати-пятнадцати, в хорошей одежде, с беззастенчивым и чуть нагловатым взглядом.

– Кто ты таков? Чего видел и кого хватать? – спросил у него трактирщик. – Говори толком и не бреши зазря языком в сей скорбный момент, а не то, клянусь Бахусом, тебя выкинут за двери, как выковыривают жирную муху, имевшую наглость попасть в сладкий пирог.

– Скажу всё как на духу, ручки в ножки, сумочки-кошёлки, – шустро продолжил юнец. – Звать меня Арчи. Притулился я себе скромненько в углу, значит, и уминал вкусненький пирог с мясом. Ну, а поскольку надо было куда-то свои зенки пристроить, вот я и поглядывал на этот вот стол, где Каин с Авелем пировали.

– Каин с Авелем! Да на каком основании ты, неоперившийся воробей, смеешь так называть этих молодых джентльменов, один из которых, к тому же, имел несчастье преставиться? – негодующе вопросил трактирщик.

– Так, то ж проще пареной репы, – без тени смущения ответил Арчи. – Когда тот, мертвяк который, оглянулся, чтобы кликнуть буфетчика, то этот злодей что-то из склянки ему в кубок и плеснул. Думал, небось, ему дюжина выпадет и никто не приметит. Только просчитался он, потому что на Вестчип глазастей меня никого не сыщешь.

– Это ложь! – воскликнул Ронан. – Наглая ложь.

– Что видел, то и говорю, – заявил юнец. – У меня натура такая: как только чего увижу, так сразу и говорю, а затем уж думаю.

– Что ж, не так-то уж и трудно выяснить, кто из вас говорит правду, а кто кривду, ежели вы, сэр, не будете возражать, коли мы вас обыщем, и уж не обессудьте, ежели найдём при вас склянку из-под яда, – вмешался трактирщик, вопросительно глядя на Ронана.

– Я понятия не имею ни о каких склянках! – пылко вскричал юноша. – Клянусь честью! Но если кто из вас изъявит желание прикоснуться ко мне, то будет иметь дело с моим мечом.

Не сознавая что делает, Ронан выхватил оружие из ножен и встал над телом своего почившего друга и спиной к камину, заняв оборонительную позицию. Такую сцену и застал магистрат, вошедший в этот момент в зал.

Магистратом, или иначе мировым судьёй, в том районе старинного Лондона, окружавшем Флит-стрит и Темпл-бар, был тогда знатный ювелир, член гильдии золотых дел мастеров, по имени Оливер Голдсмит. Он незамедлительно, как то требовала его должность, пришёл в Таверну Дьявола, хотя и с чуть недовольным видом, ибо полагал, что его оторвали от работы, скорее всего, по какому-нибудь пустяшному делу, потому как прибежавший за ним мальчишка-половой сообщил только, что в таверне случилось чрезвычайное происшествие. Оливер Голдсмит захватил письменные принадлежности, сменил свой рабочий фартук на толстую золотую цепь, которую сам же и смастерил, нацепил перевязь с мечом, которым ни разу в жизни не пользовался, и в таком своеобразном виде, переполненный чувством собственной значимости предстал в таверне.

В те далёкие времена ещё не существовало полиции и констеблей, а пойманных преступников препровождали к мировому судье. На эту должность, как правило, выбирали добропорядочного гражданина из среднего сословия, пользовавшегося уважением соседей и в своей гильдии, хорошего семьянина и владевшего грамотой. В его обязанности помимо прочего входило урегулирование всех спорных вопросов, возникавших между обитателями своих кварталов, а также именно он решал, достаточно ли оснований считать преступление столь тяжким, что преступника надлежало препроводить в тюрьму дожидаться уголовного суда. В последнем случае мировой судья составлял обвинительный акт и передавал дело лондонским шерифам. При относительно незначительных проступках мировой судья имел право сам назначать наказание, после исполнения которого провинившегося отпускали.

– Какое такое чрезвычайное событие случилось в твоём заведении, почтенный трактирщик, – спросил Оливер Голдсмит, – что ты изволишь отрывать меня от праведных трудов? Подмастерья сказали, что недавно твоя таверна чуть всю улицу не спалила.

– Да нет, дорогой Голдсмит, – возразил было трактирщик. – Чересчур уж тигли разогрели твои подмастерья.

– Не кривил бы ты душой, дружище, – продолжал магистрат. – Всем известно, что дыма без огня не случается.

– Что ж, и в самом деле, почтенный Оливер, чего правду-то таить, – делано сдался трактирщик. – Признаюсь, повеяло здесь адским дымком от пары угольков, подброшенных Люцифером. Оттого и весь переполох был. Но мои ребята живо сатанинские проделки разгадали, и снова была бы в таверне тишь да гладь, насколько это возможно в столь весёлом местечке, ежели бы не одно происшествие, закончившееся не столь благополучно. Видать, дьявол никак не хочет оставить в покое моё заведение. – И трактирщик поведал про обстоятельства неожиданной смерти одного из посетителей.

Мировой судья внимательно посмотрел на покойного, перевёл взгляд на Ронана, застывшего с мечом в руках, поискал глазами Арчи, выглядывавшего из-за широкой спины трактирщика, вздохнул и уселся за стол, на котором стояли пустые кубки.

– Смею вас уверить, молодой человек, – обратился магистрат к Ронану, – что вы поступаете крайне неразумно, обнажая оружие в этом мирном заведении, ибо тем самым даёте нам повод считать выдвинутое против вас обвинение вполне резонным.

– Но я ни в чём не виноват, Мастер Голдсмит! – возразил Ронан. – Клянусь святым Андреем! А чем ещё может защитить себя одинокий странник против лживого обвинения и трёх дюжин озлобленных людей как не оружием?

– Дорогой мой, – сказал Оливер Голдсмит, – позвольте мне посоветовать вам не усугублять свою вину – если вы действительно виноваты – и не препятствовать мне в установлении необоснованности обвинения – если оно ложно, как вы утверждаете. А пока будьте любезны сообщить имена ваше и почившего.

Когда узнали, что умерший был сыном графа Шрусбери, по толпе собравшихся пробежала волна изумления. Все знали, что могущественный граф держал в руках весь север Англии, был членом Тайного Совета и с ним приходилось считаться самому герцогу Нортумберлендскому. А потому нельзя было позавидовать человеку, причинившему Шрусбери такое жуткое несчастье и нанёсшему столь смертельную обиду.

– Да уж, к знатному семейству принадлежал ваш знакомец, молодой человек, – сочувственно сказал Оливер Голдсмит. – Хотелось бы мне от всего сердца, чтобы человек с таким честным и открытым лицом как у вас оказался невиновным, и чтобы все подозрения развеялись как туман над Темзой с восходом солнца. Однако, то будет к вашему же благу, если вы не станете чинить препятствия отправлению моих обязанностей мирового судьи.

Ронан давно уже понял безрассудность своей выходки и, вняв рассудительным и добросердечным словам магистрата, вложил оружие в ножны и отдал себя во власть закона, полностью уверенный, что это бредовое недоразумение скоро разъяснится, а подлого клеветника с презрением выкинут из таверны.

Ловкие руки зашарили по одежде юноши, проникая не только в наружные, но и в спрятанные за подкладкой камзола скрытые карманы. У магистрата не было недостатка в добровольных помощниках; каждому хотелось найти злополучную склянку, особенно задорным молодым подмастерьям. Ронану эта процедура была явно не по душе, но он смирил свою гордость и с видом оскорблённого достоинства терпеливо ждал конца обыска.

На столе перед магистратом появились найденные в карманах вещи: кошель с несколькими золотыми монетами, два-три свёрнутых листка бумаги, сатиновый платок и ещё несколько малозначащих предметов, о существовании которых забывает порой и сам их хозяин. Ничего, хоть мало-мальски напоминающего сосуд для жидкости, среди обнаруженных в карманах предметов не было.

– И какого же чёрта ты, пустобрёх и злоязычник по имени Арчи, на честного человека напраслину наговаривал? – свирепо прорычал добрый трактирщик, оборачиваясь к юнцу. – Эй, почтенный Голдсмит, не считаешь ли ты, что стоит всыпать хороших розог этому сопливому дьяволёнку, перед тем как окунуть в канаву с дерьмом и обвалять в перьях?

– Клянусь святым Дунстаном, ты совершенно прав, мой друг, – согласился магистрат. – Я с преогромным удовольствием дам такое распоряжение.

– Ручки в ножки, сумочки-кошёлки! Вы что же, считаете, будто я не кумекаю когда врать надобно, а когда стоит и правду выложить? – с нахальным видом заявил Арчи. – Да любой пройдоха с Вестчип тебя, добрейший трактирщик, в дураках оставит, сколько ты не гавкай, да и тебя, Оливер Голдсмит, хоть ты клянись своим чёртовым Дунстаном через каждое слово… Одежду-то вы проверили, а про головной убор забыли!

Трактирщик, возмущённый подобной наглостью и не обращая внимания на последние слова Арчи, схватил того за шиворот, явно не с самыми добрыми намерениями. Оливер Голдсмит был более рассудительным человеком – ведь не зря же его выбрали магистратом в этом году. Он протянул руку и поднял лежавшую перед ним на столе великолепную шляпу с изумительным пером, под которой, однако, ничего не оказалось, кроме нескольких крошек. Затем он приподнял вторую, менее примечательную, без перьев и галунов шапку. Под ней на столе лежал малюсенький пустой флакончик, в каких аптекари обычно продавали лекарства для больных или же душистые эссенции для модниц и франтов. Магистрат поднял найденную улику вверх на всеобщее обозрение.

Толпа ахнула, при виде склянки ни у кого не осталось сомнения в виновности Ронана. Трактирщик выпустил Арчи и тот стоял с самоуверенным и нахальным видом. Юный шотландец побледнел, но, зная о своей непричастности к злодейству, вовсе не собирался сдаваться.

– Ума не приложу, откуда там взялась эта вещь, – недоуменно произнёс Ронан. – Должно быть, кто-то намеренно подложил её туда.

Но слова эти прозвучали весьма неубедительно и Оливер Голдсмит со вздохом сказал:

– К великому моему сожалению, юноша, кажется, что в данном случае внешность оказалась обманчива.

– Но я ни в чём не виноват, этот юнец лжёт и склянку подложили под мою шапку со злым умыслом, дабы оклеветать меня, – настаивал Ронан. – Я могу доказать, что нашу встречу устроили специально, прислав Томасу Толботу подмётное письмо, полное лживых намёков. Это письмо он показывал мне час назад, и оно должно быть в кармане его дублета.

Почтенный магистрат, обрадованный появившейся надежде на спасение юноши, кивнул головой, и добровольцы, в основном беззаботные подмастерья, без всяких признаков смущения или почтения к усопшему вытряхнули все карманы покойного. Оливер Голдсмит с огромным удовольствием наказал бы этого наглого мальчишку Арчи и отпустил державшегося с таким достоинством благородного юношу, если бы… если бы было найдено хоть одно основание считать обвинение несправедливым. Увы, к большой досаде магистрата и ужасу Ронана письма в карманах Толбота не оказалось.