Navium Tirocinium

– Ах! Этот негодяй Дадли умеет преподнести факты в выгодном для себя свете,– негодующе сказала Мария Тюдор. – Но откуда тебе это ведомо, Томас?

– Видите ли, мадам, я, подобно ситу, отсеиваю грязь и шелуху домыслов и оставляю лишь зёрна правды. Один мой приятель вхож во дворец Уайт-холла и слышал, как о том говорил Генри Сидни, королевский любимчик и зять Нортумберленда.

– Что ж, этому источнику можно верить, – согласилась принцесса Мария. – Значит, действительно, выводы, каковые я сделала, наблюдая за его величеством во время нашей встречи, вполне обоснованы, и здоровье моего венценосного брата весьма плохо.

– Увы, это так, ваше высочество, – подтвердил Толбот с грустью в голосе. – Я намеренно посетил пару заслуживающих доверия лекарей, которые хоть и не практикуют при дворах знати, а имеют дело с негоциантами и зажиточными ремесленниками, но обладают богатыми навыками врачевания больных. Они, конечно же, слышали о состоянии здоровья его величества и, как ни прискорбно мне говорить об этом вашему высочеству, его благочестивейшей сестре, сходятся во мнении, что король не протянет и до зимы.

Юноша вздохнул и скорбно потупил взор. Мария Тюдор была готова к подобной новости, ибо после встречи с королём она подозревала, что Нортумберленд не говорит ей всей правды о состоянии здоровья её венценосного брата. После долгой паузы Мария промолвила:

– Боже мой! Бедный Эдвард.

Но лицо принцессы оставалось скорее сосредоточенным и задумчивым, чем скорбным и печальным. Юный вельможа понял, что настало время перевести разговор на насущные дела, и сказал:

– Это воля Господа нашего, которой мы, рабы его, не можем противиться. А посему, ваше высочество, позвольте мне упомянуть о неких трудностях, ждущих вас на пути к престолу.

– О каких таких трудностях ты толкуешь, Томас? – сделала удивлённый вид принцесса, хотя прекрасно осознавал его правоту. – Тебе разве не известны завещание моего отца Генриха Восьмого и Акт о наследовании, принятый парламентом в 1544 году?

– О, ваше высочество! Безусловно, как и любому образованному английскому дворянину, мне ведомо, что там написано: после Эдварда и его наследников (коих, увы! не будет) идёт Мария, то есть вы, мадам, и её наследники, затем Елизавета и её наследники, а уж после них наследники сестры Генриха, Марии Тюдор.

– Ну, так разве эти документы не являются полным и безоговорочным основанием передачи престола мне после – о боже! – грядущей смерти моего любимого брата?

– Так-то оно так, мадам, – ответил молодой Толбот. – Но существуют определённые сомнения, что вступление ваше на престол пройдёт так гладко, как все мы, ваши ревностные сторонники да и весь английский народ того желали бы.

Насупившись, Мария Тюдор пристально посмотрела на молодого человека, чей почтительный, но уверенный вид говорил, что он, вероятно, обладает некими сведениями, позволяющими предугадать ожидающие её затруднения. Принцесса поняла, что Томас ждёт лишь её позволения, чтобы поделиться своими опасениями. Она спросила:

– Как, неужели ты полагаешь, будто мне может что-то помешать?

– Не что-то, а кто-то, ваше высочество, – ответил молодой человек. – И вам прекрасно ведомо, кого я разумею.

– О, да! Джон Дадли! – воскликнула принцесса. – От него можно ожидать чего угодно. Какие же козни он может строить на этот раз, скажи на милость? И осмелится ли он воспротивиться Акту парламента и завещанию короля Генриха?

– Судите сами, мадам, – сказал Томас. – Мне удалось выведать, что за последние несколько дней он как минимум два раза был в доме у Саффолков.

– Как! Моя кузена Франсис Грей, герцогиня Саффолкская, дочь моей тётушки Марии Тюдор! – с пылающим гневом лицом сказала принцесса. – А когда-то в детстве мы были с ней хорошими подругами… Но я не могу понять, каким образом Нортумберленд вознамерился передвинуть её в списке наследников трона на первое место, презрев права мои и Елизаветы.

– Какие бы планы у него ни были, но вашему высочеству лучше бы в это время находиться подальше от Лондона.

– Справедливое замечание, дорогой Толбот. Не могу с тобой не согласиться, – встревоженным голосом молвила принцесса Мария, уже не раз думавшая об этом в последние часы, и, не откладывая на потом, тут же приказала дворецкому оповестить свою свиту и спешно готовить двор к отъезду рано утром. – За стенами Фрамлингхэма, вдали от столицы, в окружении моих верных сторонников, которые могут по первому сигналу поднять ополчение в мою защиту, я буду чувствовать себя спокойно и ждать, что же предпримет Дадли.

– Весьма мудрое решение, ваше высочество, достойное дочери великого Генриха, – согласился Томас Толбот. – Ежели Нортумберленд что-то затеял – а в этом у меня нет сомнений, – он может попытаться ограничить свободу ваших действий. А в Восточной Англии все бароны встанут на защиту вашего высочества, стоит только Нортумберленду сунуться туда с войсками.

– Всё же я никак не могу взять в толк, верный мой Толбот, – недоумённо сказала принцесса, – как именно собирается Джон Дадли передать трон герцогине Саффолкской, обойдя истинных детей Генриха Тюдора, – разве только не силой оружия. Но если он покажет себя таким глупцом, даже нынешние его сторонники отвернутся от человека, нарушившего волю короля и постановление парламента.

– Мне думается, у Нортумберленда есть одна лазейка, – в раздумье произнёс молодой вельможа. – Ежели он до этого, конечно, додумается.

– О, Томас! Можешь в этом не сомневаться! – воскликнула Мария. – Как загнанная в ловушку лисица, Дадли пойдёт на любую уловку, которая даст ему шанс спасти свою голову и состояние. Так, что за лазейка есть у него, по твоим словам?

– Воля короля, ваше высочество, – просто ответил Толбот и пояснил: – Почему Нортумберленд не может склонить короля Эдварда в свою очередь также написать завещание, которое тем самым отменило бы завещание короля Генриха? Полагаю, что герцогу нетрудно будет это сделать, ибо брат вашего высочества вряд ли желает оставлять трон католическому монарху.

– Но на каком основании Эдвард, а точнее говоря, этот предатель Джон Дадли, может исключить меня из списка наследников? – возмущённо спросила Мария Тюдор.

– Я смиренно прошу прощения у вашего высочества, – сказал Толбот, – ежели осмелюсь напомнить о вашем с сестрой официальном статусе незаконнорожденных детей. Это и может послужить формальным поводом в новом завещании оставить трон наследникам сестры Генриха Восьмого.

– Да уж, своеволия моему батюшке было не занимать, – недовольно произнесла принцесса. – Однако, я слишком хорошо знаю герцогиню Саффолскую, её беззаботность и праздный образ жизни, и теряюсь в догадках, как эта порхающая бабочка отважится подлететь к пылающему огню королевской власти. К тому же она чересчур взбалмошна и самолюбива, чтобы позволить Дадли сделать из себя марионетку, и он это наверняка прекрасно осознаёт. А ко всему прочему не надо быть чересчур проницательным, чтобы понять, что вуаль протестантства с неё сдует первый же лёгкий ветерок.

– Не могу не согласиться с вашим высочеством, – сказал её молодой ревнитель. – А посему мне кажется, что и Нортумберленда и герцогиню вполне устроило бы, если она откажется от столь обременительной для неё ноши в пользу своей старшей дочери, которая по слухам ярая сторонница реформаторства – леди Джейн Грей!

– Джейн Грей! – изумлённо воскликнула принцесса Мария. – О боже! У меня напрочь вылетело из головы, что у кузены Франсис уже целый выводок… Но клянусь душой короля Генриха, не бывать этой девчонке на английском троне! Пусть лишь изменник Дадли посмеет, он поплатиться за это своей лукавой головой.

– Действительно, мадам, – согласился Томас Толбот. – Ведь существует Акт об Измене, принятый парламентом в 1547 году, в котором говорится, что если кто попытается изменить установленный Актом 1544 года порядок наследования, это деяние будет считаться государственной изменой.

– По моему разумению Джона Дадли даже это не остановит, – мрачно молвила Мария. – Ему нечего терять, ибо когда я взойду на трон… – Она не договорила, но по сузившимся глазам и неумолимому тону голоса можно было догадаться о смысле недосказанной фразы.

– Вы совершенно правы, моя принцесса, – вторил молодой Толбот. – Такой план был бы для Нортумберленда весьма заманчивым. К тому же, я бы очень удивился, если бы он не держал в голове возможность женить своего отпрыска Гилфорда на Джейн Грей. Это дало бы ему возможность снова единолично править Англией.

– Разве не все его сыновья женаты? – спросила принцесса Мария.

– Это последний, ваше высочество. И говоря по правде, я бы не желал ни одной порядочной благородной девушке такого мужа.

– Вот как? Что ж, яблоко от яблони далеко не падает. Видно, и в самом деле от низкодушного родителя не могут рождаться порядочные дети, – презрительно сказала Мария Тюдор. – Любопытно, почему ты столь не лестного мнения об этом Гилфорде.

– Я не осмелюсь в присутствии вашего высочества произносить те многочисленные слухи, которые ходят про этого молодчика. Вот лишь только самый безвинный из них. Говорят, что недавно он попался в тайном публичном доме, каковые ныне, как известно, под запретом. Малодушный Гилфорд испугался гнева отца, ежели это дойдёт до ушей Нортумберленда, назвался чужим именем и вынужден был снести несколько часов унижений и бесчестья у позорного столба на Вестчип. К его счастью никто не узнал в нём Гилфорда Дадли, ибо и подумать было немыслимо, что сын самого герцога Нортумберлендского под улюлюканье толпы ходит в деревянных колодках вокруг позорного столба.

– Любопытно, дерзнул ли кто рассказать об этом самому Джону Дадли, – насмешливо сказала Мария. – Хотела бы я взглянуть на его физиономию в тот момент.

– Вот почему я от всего сердца пожалел бы бедную леди Джейн, если бы Нортумберленд женил на ней своего отпрыска, – сочувственно молвил Томас Толбот.

– Ты, однако, чересчур милостив, как я погляжу, – недовольно произнесла принцесса. – Лишь твоя юность может быть сему оправданием. Клянусь святой Марией, если эта девчонка хоть пальцем дотронется до английской короны, – при этих словах глаза принцессы сверкнули злым огоньком, – в отличие от тебя, милый мой, её юность не послужит поводом для прощения.

– Сказать по правде, ваше высочество, мне и дела нет до этой маленькой еретички, – беззаботно сказал Толбот, – ибо главное для меня, в чём я твёрдо уверен, это то, что в скором времени буду звать вас «ваше величество», а в английских церквях снова будут служить мессы.

– Ах ты, плутишка, – уже благодушно сказала Мария Тюдор. – Клянусь всем святым, ты вполне заслуживаешь, чтобы при моём королевском дворе стоять в числе первых царедворцев.

– О, моя принцесса, не ради почестей и богатства я служу вашему высочеству, а для торжества в нашем государстве истинной веры, которая возобладает, когда вы взойдёте на английский престол.

На прощание Мария Тюдор благосклонно протянула юноше руку для поцелуя…

Вернувшись в свою комнату, молодой вельможа развернул полученное от гонца письмо. Почерк был ровный и красивый. Толбот пробежал глазами послание, которое читалось так:

«Благородному другу и преданному защитнику великой и единственно правильной католической веры от смиренного слуги господа Бога нашего, недостойного его благоволения.

Досточтимый сэр, обращаюсь к вам с этим посланием, как к верному адепту католической церкви. В целях конфиденциальности и безопасности, как вашей, так и своей, равно как и прочих заинтересованных лиц, я предпочёл в этом письме не употреблять имён получателя и отправителя. Униженно прошу не посчитать предпринятые мною меры предосторожности за проявление неуважения к благородному адресату. Заручившись поддержкой и одобрением небезызвестного вам человека, занимающего одно из главенствующих мест среди знати некоей северной страны, и с которым вы поддерживаете отношения, я оказался в английском королевстве с тайной целью всячески способствовать интересам католической церкви с её единственно верными принципами и нерушимыми догмами. Я более чем уверен, что вам интересно будет знать, что представитель католической знати северной страны, наследник баронства, по имени Ронан Лангдэйл, Мастер Бакьюхейда, уже некоторое время пребывает в английской столице. Официально цели его нахождения в Англии сугубо личные. Но зная приверженности молодого человека, учитывая его долгое пребывание и обучение в стенах известного монастыря, вкупе с его персональными характеристиками и родовитостью, а также авторитет, которым пользуется его родитель среди католической знати своей страны, можно полагать уверенно, что существуют тайные причины его прибытия в Лондон, которые всенепременно и тесно связаны с интересами католической церкви наших государств. Я возьму на себя дерзновение предложить вам устроить встречу с этим лицом. Мой посыльный, готов отнести – в том случае, если, конечно, вы сочтёте это нужным,– письмо вышеупомянутому Ронану Лангдэйлу и быть вашим связным. Поставленные передо мной задачи святой церковью вынуждают меня лично остаться в тени.

Всегда ваш преданный безымянный слуга».

Читатель, возможно, удивится, прочтя текст письма, написанного Фергалом и переданного юнцом Томасу Толботу. Памятуя о посредственных способностях Фергала к письму, трудно было бы предположить, что ему удалось составить такое эпистолярное творение, в котором весьма неплохим стилем были изложены его лживые инсинуации. Действительно, криводушные мысли экс-монаха облёк в письменную форму не он сам, а другой человек, и звали его… Мастер Бернард. Да-да, тот самый клерк – если читатель ещё помнит, – работавший помощником у негоцианта Габриеля Уилаби.

Объяснить их знакомство и его пособничество Фергалу достаточно просто. По заданию Мастера Ласси Арчи провёл несколько дней на улице в Саутворке, где стоял дом негоцианта Габриеля Уилаби. Юнцу, завсегдатаю лондонских улиц, не составило большого труда выведать все сплетни, слухи и толки, касающиеся домочадцев купца. Всем известно, до чего охочи соседи посплетничать друг про друга. Так и кумушки прихода святого Олафа не составляли исключения. А их беспечные малолетние отпрыски разносили пересуды своих матушек по всей округе…

Таким способом Арчи, язык которого был подвешен чертовски хорошо, и узнал, что у почтенного купца есть юная дочка, которую со временем прочили в жёны помощнику негоцианта, молодому Мастеру Бернарду. Правда, похоже было, что сама девушка не особо этому рада, особенно после того, как в доме купца появились гости – его знатный кузен сэр Хью и молодой шотландский джентльмен. Злые языки утверждали, что девица якобы без памяти влюблена в шотландца и хочет убежать с ним из дома, другие – что ничего подобного, они просто хорошие друзья и отношения у них не выходят за рамки приличия, а юный шотландец вскоре уплывает с сэром Хью в далёкое путешествие. Тем не менее, все сходились во мнении, что Мастер Бернард последние недели ходит чернее тучи, что очевидно было плодом ревности.

Всё это Арчи с готовностью пересказывал Мастеру Ласси, который не скупился на похвалу, подкреплённую лишними пенсами. Вскоре «слуга герцога» велел юнцу передать записку Мастеру Бернарду. В ней Фергал написал, что если Мастер Бернард не прочь насолить всяким там противным шотландцам, сующим свой нос, куда их не просят, то он с большой охотой может пособить в этом деле. Фергал назначил в записке встречу, на которую ревнивый клерк, хоть и с опаской, но пришёл. Так и сошлись вместе недоброжелатели Ронана Лангдэйла.

Разумеется, Фергал не стал во всё посвящать Мастера Бернарда. Он назвался Вильямом Ласси и сказал лишь, что есть неплохой шанс сыграть с Ронаном злую шутку, которую тот запомнит на всю оставшуюся жизнь и уж никогда больше не встанет поперёк дороги у Бернарда. Клерк охотно согласился помочь своему новому знакомцу, тем более что от него ничего не требовалось, кроме как лишь грамотно написать письмо со слов Вильяма Ласси и от чужого имени. Таким манером и родилось то послание, которое с некоторым удивлением прочёл Томас Толбот.

Молодой вельможа ещё раз внимательно перечитал письмо и задумался. Он сразу смекнул, о какой «северной стране» идёт речь и на какое знатное лицо ссылается автор письма, но он понятия не имел, кто такой этот Ронан Лангдэйл, и зачем ему намекают на желательность встречи с ним. Одно было ясно, что мальчишка-гонец явно не был шпионом, ибо о связях Томаса Толбота с шотландским регентом не знал никто, даже принцесса Мария Тюдор.

Толбот пожал плечами и хотел было порвать письмо и бросить в камин. Однако что-то, – возможно, юношеское любопытство или желание получить дополнительную пользу для дела своей повелительницы и во благо католической веры, – сдержало его, и Томас придвинул к себе письменный прибор…

Утром, пока придворные принцессы Марии ещё только потихоньку просыпались, Томас Толбот спустился во двор и велел отпереть посланца, которого ретивые стражники для пущей верности посадили на ночь под замок. Вельможа дружелюбно глянул на спасённого им давеча мальчишку-гонца, и вручил тому новое письмо, к которому щедро приложил целую крону.

Заспанный и невыспавшийся Арчи, который полночи ворочался, терзаемый ненавистью и завистью к брату, с жадностью схватил золотую монету, по привычке попробовал её на зуб и хотел было запрятать в карман, но припомнив свои ночные переживания и осознав, из чьих рук он её получил, с показным омерзением швырнул крону на землю.

Молодой вельможа немало удивился сумасбродной дерзости мальчишки, недоумённо хмыкнул, затем подозвал одного из бывалых дворцовых стремянных и весело сказал тому:

– Эй, Майкл, старина, отведи-ка этого непочтительного юнца на кухню, пусть его там накормят до отвала – а то уж больно он тощ, – а затем посади на круп своей лошади да свези спесивца на лондонскую дорогу. А то, глядишь, он опять попадёт в лапы удалых разбойников Робина Гуда или от страха перед тёмными деревьями в штаны наложит.

Томас Толбот напоследок бросил насмешливый взгляд на гонца, не подозревая, какие тесные кровные узы их связывают, и отправился руководить подготовкой к отъезду двора.

Когда набивший брюхо Арчи в сопровождении стремянного Майкла возвращался через двор, то притворно споткнулся как раз в том самом месте, куда укатилась брошенная им недавно крона, незаметно схватил монету и сунул в карман. Затем юнец уселся на лошадь позади Майкла, довольный на самом деле, что не надо идти через тёмный лес, и благополучно доехал так до большой дороги.

Свезший Арчи стремянной Майкл был, однако, раздосадован потерей небольшого, вышитого серебряными и золотыми нитями кошеля, исчезновение которого он обнаружил только по возвращении назад во дворец. Денег в нём почти не было, но вещица эта была ценна как подарок за верную службу от некоей благородной дамы по имени Гертруда Блаунт, близкой подруги принцессы Марии Тюдор. Огорчённый Майкл счёл, что во время езды перетёрлись тесёмки, удерживавшие кошелёк на ремне, и он упал незамечено на землю, где его и подберёт непремённо какой-нибудь странник.

Часть 7 Капкан захлопывается

Глава VLIII

Церемония на верфи

Это мартовское утро было бесподобно. Поверхность Темзы весело искрилась под солнечными лучами. По берегам уже кое-где различимы были изумрудные прогалины свежей травы. Мимо проплывали берега с причалами, с нависшими над водой домами, черепичными крышами и шпилями церквей. Даже величественные стены и башни Тауэра выглядели приветливо. Вверх и вниз по реке бойко скользили лодки.

В большом ялике, которым ловко управляли два дюжих лодочника, было четверо пассажиров, уже хорошо знакомых нашему читателю: командор в сопровождении Дженкина и Ронана, а также мистрис Алиса Уилаби. Они направлялись вниз по реке, в Редклиф, где в этот день должна была состояться торжественная церемония, а именно – спуск на воду первого из трёх кораблей.

Поначалу сэр Хью намеревался взять с собой помимо ординарца только юного Лангдэйла, как будущего моряка на том самом судне, которое и готовили в то утро к первой встрече с водной стихией, но бойкая Алиса упросила своего дядюшку взять и её, так как она, по её словам, никогда не видала ничего подобного. Хотя на самом деле любопытство было лишь пристойным поводом поехать в одной компании вместе с Ронаном Лангдэйлом. Дело в том, что девушка давно уже испытывала к молодому шотландскому джентльмену нечто большее, чем простая симпатия, что она, впрочем, пыталась от всех скрывать и лишь тихо вздыхала по ночам в своей комнате, осознавая всю тщетность подобных мечтаний.

По правде говоря, Ронан также находил огромное удовольствие присутствовать в обществе Алисы, слушать её весёлый голосок – даже если им отпускались колкие шутки в его адрес, – украдкой бросать взгляды на её милое личико, шелковистые каштановые волосы, маленькую и стройную фигурку. Всё чаще светлый и лёгкий образ девушки вставал у него перед глазами и будоражил его воображение, особенно, когда он долго с ней не виделся. Но что такое долго для пламенной юности! Три-четыре часа и то стали для Ронана целой вечностью. Но к счастью Алиса надолго его не покидала и являлась ему также и в ночных сновидениях. Однако, скромный и благовоспитанный юноша не позволял себе выказать даже и намёка на свои чувства. Будь на его месте видавший виды повеса и ухажёр, он нашёл бы возможность с помощью изысканных комплиментов и утончённых намёков как минимум дать знать о своих «возвышенных» чувствах, а возможно, и добиться чего-то большего. Но, как уже было сказано, не таков был наш герой. Более того, он пробовал усилием воли гнать от себя все мысли об Алисе. Но они, словно щекочущие обоняние яркие весенние запахи пробуждающейся природы, снова и снова проникали в его взбудораженное сознание и всецело пропитывали романтичную юную душу.

Не было ничего удивительного в том, что между молодыми людьми возникли подобные чувства. Алиса действительно не лишена была прелести, которая пленила бы любого молодого человека. К внешним её качествам добавлялись ещё наигранные жеманство и кокетство. Хотя далеко не каждому дано было разглядеть в ней твёрдость характера и проницательность ума. Для девушки Ронан тоже представлялся умным и привлекательным юношей, отличным собеседником, с которым у них было весьма много общего; к тому же, как и её мать, он был шотландцем и весьма благородного происхождения; а его безрассудное геройство и ореол гонимого страдальца могли заставить биться сильнее любое девичье сердечко. С самого первого дня их знакомства Алиса прониклась странным, безотчётным доверием к новому знакомому, что, вероятно, объяснялось его простосердечием и искренностью, и отвечала ему такой же откровенностью, насколько это позволяло приличие и извечное девичья кокетливость. А потому нет ничего удивительного в том, что быстро возникшая между юношей и девушкой дружба не могла долго оставаться таковой и неосознано для каждого из них она стала приобретать иную более романтическую окраску.

В действительности, однако, под маской весёлого безразличия молодые люди пытались столь тщательно скрывать свои чувства друг от друга, что, пожалуй, лишь они сами были уверены в безответности своих стремлений. Другие же домочадцы Габриеля Уилаби давно подметили растущее день ото дня обоюдную симпатию Мастера Лангдэйла и мистрис Алисы, да разве что сам хозяин дома не замечал привязанность своей дочки к юному спутнику сэра Хью. Почтенный негоциант был полностью уверен в покорности Алисы воле отца и лишь ждал, пока она повзрослеет на год другой, чтобы выдать её замуж за Мастера Бернарда, в котором он видел самого подходящего преемника для своего торгового дела…

Прогулка по Темзе оказалась недолгой, ибо от Лондонского моста до Редклифа было не больше двух миль, и менее чем за час ялик доставил сэра Хью и сопровождавших его лиц к главной пристани в этом селении. На многолюдной площади перед причалом было необычайно шумно и весело, шла бойкая торговля, выступали жонглёры, фокусники, паяцы и бродячие музыканты, вразвалку ходили моряки, отпуская налево и направо грубоватые шутки, под ногами сновали дети с чумазыми личиками.

Высадившись из лодки, компания сразу направилась в сторону верфи. Впереди величественно шествовал сэр Хью, облачённый в самые лучшие свои наряды, с мечом на боку и в берете с большим белым пером. Многие уже узнавали командора и приветствовали его радостными криками. Сразу за своим господином шёл Дженкинс Гудинаф, который почёл за свой долг отвечать на приветствия толпы вместо хранившего торжественную величавость сэра Хью, что он делал, надо сказать, не без удовольствия, ибо создавалась видимость, что народ кланяется и салютует именно ему. Чуть поодаль шли молодые люди, причём Алиса, то ли чтобы не отстать и не затеряться в толпе, или же просто воспользовавшись случаем, кокетливо ухватила Ронана под руку. Но они скоро приотстали от командора и его слуги, потому как девушке очень захотелось взглянуть на представление труппы акробатов, которые прыгали, ходили на руках и ходулях, взбирались друг на друга и совершали умопомрачительные сальто. Да и просто, говоря по правде, Алисе хотелось подольше постоять рядом с со своим другом, обхватив его сильную руку, и снова предаться своим безрассудным мечтаниям.

А тем временем широко распахнутые деревянные ворота верфи приглашали всех любопытных посмотреть на чудное и волнующее зрелище – спуск на воду нового корабля. Надо сказать, что с древнейших времён событие это почиталось чрезвычайно важным и торжественным, ибо знаменовало собой плод многомесячного, а иногда и многолетнего тяжелейшего труда сотен людей. Кто поспорит с тем, что появление дитя на свет не есть самое радостное событие для его родителей? А когда радость одного человека от созерцания результатов своей работы, от ощущения значимости вложенного в корабль труда, когда всё это сливается с подобными чувствами других людей – ведь детище-то общее, – то многократно усиленный восторг преображается во всеобщее ликование. На время забываются тяжкий труд, в дождь и снег, в мороз и под палящим солнцем, мокрая то ли от дождя то ли от пота одежда, кровоточащие ссадины и ноющие мышцы. Всё это остаётся позади, пускай даже и на краткий миг, и уступает место радостному упоению.

А потому большую часть собравшейся на внутреннем дворе верфи составляли сами корабельщики: мастера, их подручные и подмастерья, для большинства из которых распорядители верфи сделали день нерабочим. Мастеровые столпились вокруг кораблей, шумно балагурили между собой, смеялись и жадно посматривали на две полные бочки с крепким пивом, выставленные им купцами и дожидавшимися конца церемонии. Грубые шутки корабельщиков порой резали слух уже начавших прибывать на торжество джентльменов, негоциантов и их супруг, но никто не решался приструнить эту огромную толпу простолюдинов, ибо все осознавали, что праздник этот был их заслугой.

Первое что бросилось в глаза Ронану, когда они с Алисой пришли на верфь, это три корабля, стоявших на небольшом пригорке кормой к реке. Они напоминали громадных тюленей, отдыхающих на берегу и готовых наперегонки при первом признаке тревоги ринуться в воду. Два судна дремали ещё в лесах и были обставлены лестницами, в то время как борта третьего, самого большого корабля, очищенные от помостов и сверкавшие свежей краской, гордо высились над людьми и сушей. Лишь несколько брёвен да туго натянутые толстые пеньковые канаты удерживали корабль. От кормы его и до самой воды тянулась деревянная дорожка, поблёскивая толстым слоем свиного сала, с широким желобом посредине, которая постепенно убегала под воду. Там, где река граничила с сушей, в берег врезалась небольшая рукотворная заводь, которая, словно повивальные бабки, за многие годы приняла в своё лоно уже не один выстроенный на верфи корабль, прежде чем отправить его по морским просторам. Почти у кромки воды возвышался помост, украшенный цветными лентами, флагами и гирляндами…

Пока юноша с восторгом взирал на корабль, который вскоре станет его домом, Алиса заметила:

– Фи! Никак не могу взять в толк, какое это удовольствие находят мужчины в том, чтобы ютиться в таком вот Ноевом ковчеге дни и месяцы напролёт.

Но Ронан не слышал её слов, ибо радостное предвкушение далёкого путешествия снова овладело им. Его мечта стала уже осязаема, и её можно было увидеть и даже потрогать.

Неожиданно прямо у них спиной послышался весёлый голос:

– Клянусь всеми румбами компаса, Уилл, наш свежеиспечённый морячок понапрасну время на берегу не теряет. Из воды он сетями выуживает русалок, а на суше сачками ловит нимф.

– Да нет же, Нил, – вторил другой голос. – Судя по её речам, это никакая не нимфа, а что ни наесть сладкозвучная сирена.

Алиса развернулась первая и сразу же с размаху влепила одному из говоривших звонкую пощёчину.

– Э, нет, это вовсе не нимфа и не сирена, дорогой Вильям, это настоящая амазонка, ни дать ни взять Жанна Д'Арк.

Ронан с лёгким румянцем на лице повернулся и увидел капитанов «Бона Эсперанца» и «Бона Конфиденция». Первый потирал щёку, а у второго улыбка расплылась от уха до уха.

– Это мистрис Алиса Уилаби, – представил свою спутницу чуть смущённый Ронан. – И позвольте дать вам совет, уважаемые капитаны Вильям Джефферсон и Корнелиас Дарфурт, не шутить с родственницей сэра Хью.

– Ох, я надеюсь, юная леди не будет долго гневаться на аргонавтов, дерзнувших чуть повеселиться перед тем, как перемахнуть на другую сторону земли, – сказал неунывающий Корнелиас. – Тем более что один из нас уже изрядно поплатился за чересчур весёлый норов.

Девушка ничего не ответила, привстала на цыпочки и поискала глазами сэра Хью и Дженкина. Командор о чём-то оживлённо беседовал в окружении знатных гостей, а его слуга невозмутимо стоял в одиночестве чуть поодаль от группы дворян и купцов, но считал ниже своего достоинства примкнуть к толпе рабочих и матросов. К нему-то и направилась Алиса, пренебрежительно отпустив руку Ронана, так неуклюже за неё заступившегося, и не удостоив никого ни единым словечком или взглядом, как будто их не существовало вовсе…

– Смотри-ка, какая у тебя строптивая девчонка, Ронан, – сказал Корнелиас. – От простых мореходов клювик свой воротит, словно гагара от гнилой рыбёшки.

– Смею вас заверить, сэр, что все мои помыслы – о предстоящем плавании, – ответил юноша, – а вовсе не о развлечениях в обществе юных девиц.

Ронан чувствовал, что кривит душой и даже в какой-то степени ощутил себя предателем перед Алисой, ибо он при всех отрёкся от своих чувств. Но с другой стороны, к чему было посвящать посторонних в то, в чём он не хотел признаваться даже самому себе?