Navium Tirocinium

Однажды славный Робин Гуд

По лесу шёл один

Вкусить природы благодать

И отдохнуть от дел.

Вдруг молодого пастуха

Заметил на опушке он,

В тени большого лопуха

Тот видел сладкий сон.

– Почто разлёгся, ты, лентяй!

Я голоден, ищу питьё,

Суму твою проверить дай

И флягу кинь, глотну с неё.

«Наглец, не знать тебе того,

В суме и фляге что держу,

Припас мой скуден, потому

Не подлежит он дележу.

Какою властью обладаешь

Ты, непочтительный прохожий,

Что мне приказывать дерзаешь

И сон полуденный тревожишь?»

– Меч на моём боку,

Ему всегда там место,

Он – только власть,

Что для меня известна!

Глотнуть из фляги той

Позволь мне тотчас,

Коль горести большой

Иметь не хочешь.

«Наглец, не пить тебе из фляги,

Моли у чёрта дать хлебнуть,

Коли не явишь мне отваги,

Дерись! …иль хочешь улизнуть?»

И крикнул Робин Гуд задорно:

– Какую ставку нам избрать,

Чтоб драться было не зазорно

И честь свою не замарать?

Поставлю двадцать фунтов я

Червонных, золотых монет,

Коли виктория твоя,

То приз достанется тебе.

Пастух застыл в конфузе робком.

«Гордец, откуда деньги у меня,

Я в жизнь монет не видел столько,

Суму и флягу ставлю я».

– Условия твои я принимаю,

Что с бедняка возьмёшь?

Уж вскоре я узнаю,

Сколь ты в бою хорош.

Пастух, учти, тебе изрядно

Придётся нынче постараться,

И биться храбро, беспощадно,

Чтоб мне с деньгами распрощаться.

«Наглец, ты долго тянешь с болтовнёй,

Пастуший посох нам укажет труса,

Меч поднимай хвалённый свой».

И началась тут на опушке заваруха.

Ланс перевёл дыхание, глянул упоённым взглядом на слушателей. Глаза Дэви горели восторгом и он жадно ловил каждое слово. Салли внимала сосредоточенно и не по-девичьи степенно. По Арчи, свернувшемуся в углу калачиком, трудно было судить, слушает ли он вообще. Ланс набрал воздуха в лёгкие и продолжал:

Летним днём случилась битва

С дести до четырёх после зенита,

Как с мышкой кот пастух играл,

Лишь щит разбойника спасал.

Хоть спас его от многих бед,

Но не умножил и побед,

Оружья стук всё раздавался,

Пастух, казалось, издевался.

Ударов Робин получил немало,

Когда по голове его сбежала

Рдяная струйка крови вдруг,

На вереск рухнул он как труп.

«Вставай, вставай, ах ты, гордец,

Признайся, наглый удалец -

Чтоб честным был финал, -

Ты мне сегодня проиграл!»

– А человек ты честный коль,

Взять рог охотничий дозволь,

Молю тебя, – стенает Робин в муках, -

И проиграть позволь три звука.

«На то, пожалуй, соглашусь,

Неужто я чего-то убоюсь,

Гуди хотя бы до утра,

Не испугать тем пастуха».

Здесь Робин громко проиграл

Три раза звучный свой сигнал -

Малютка Джон через луга

Летит как быстрая стрела.

«Кто там идёт, скажи, наглец?»

– А? Этот славный удалец,

Что вдалеке ещё покуда?

Он из отряда Робин Гуда.

И подбежал к ним вскоре тот:

– Ты звал меня? Случилось что?

– Всё плохо, – молвил предводитель, -

Пастух теперь мой победитель.

Вскричал Малютка Джон: – Эгей!

Пастух! Ко мне оборотись скорей,

Черёд пришёл со мной сражаться,

Что выберешь: бежать иль драться?

«Отрадно на моей душе, гордец,

Всем ведомо: пастух – храбрец!

Как чёрт реви, коли охота,

Клянусь, боязни – ни на йоту».

И вот они сошлись в бою,

– Проверю силушку твою, -

Отважно Джон изрёк, -

Дерись иль мчися наутёк!

Вот приложился посох пастуха со звоном

По подбородку Маленькому Джону.

– О, что за чёрт, ты сильно бьёшь,

Но бой неправедно ведёшь!

«В чём я не прав? Приз честно выиграть хочу,

Сдавайся лучше, а не то тебя я так поколочу,

Что долго не согнуть тебе хребта

И помнить вечно посох пастуха».

– Каналья, одолеть меня желаешь?

Что ж, участь скоро ты свою узнаешь. -

И снова дерзко Джон изрёк, -

Дерись иль мчися наутёк!

Рассказчик вновь на миг остановился, припоминая заключительные строки баллады, и на одном духе договорил:

Ударов пастух нанёс стократ раз,

Лишь искры летели у Джона из глаз,

Два раза воскликнул Робин тут кряду:

– Пастух, ты выиграл честно награду!

– Всем сердцем с тобою согласен я буду, -

Джон побеждённый вторил Робин Гуду.

– За сельской пастушьей братии цвет,

Бочку вина осушить дам я обет!»

О Маленьком Джоне и Робине Гуде

Века эта песнь звенеть ещё будет,

Как сельский пастух побил их обоих

Не ведали раньше подобных историй.

Глава VLI

Нападение

Едва стало светать, юные разбойники были уже на ногах. Очаг в пещерке давно угас, и холод пробирал до костей. Разводить новый огонь и греться не было времени – приходилось поторапливаться, чтобы успеть устроить на дороге засаду. Ёжась от холода, они развязали пленника, которому на ночь недоверчивая Салли скрутила также и ноги. Кинжал ему, однако, и не думали отдавать. Арчи, впрочем, и тому был рад, что избавился от пут. Он живо вскочил и стал растирать занемевшие конечности. Мигом докончив остатки вчерашних дроздов, вся компания отправилась в путь по промозглому утреннему лесу.

Арчи топал в середине и затылком чувствовал, как Салли сверлит его взглядом, хотя, на самом деле, у пленника и на уме не было, чтобы удрать. Ведь ежели бы его даже и не догнали, на что, впрочем, трудно было и рассчитывать, юнец не имел ни малейшего представления, как выбраться из этого пустынного и дикого леса. Это на лондонских улочках и площадях, среди многоликой толпы чинных растяп и богатеньких ротозеев он чувствовал себя, как рыба в воде, а здесь, внутри мрачного и чуждого леса он был жалким и беспомощным пигмеем, пугавшимся каждого шороха. Арчи прекрасно это осознавал, потому даже и не помышлял до поры до времени дать дёру, а ждал более подходящего случая, послушно плетясь в веренице молодых грабителей.

У края дороги, там, где она огибала взгорок и делала крутой поворот, Ланс срубил развесистый ясень, и с преогромным трудом все четверо перетащили и положили его поперёк дороги так, что проехать стало никак нельзя, не убрав дерево в сторону или не обойдя его через подлесок.

– Ну что, когда твоя диадема поёдет? – спросили у Арчи.

Юнец глянул на небо, почесал шею и сказал:

– Ждать надобно. Я почитай весь день досюда топал. Верховой, может, и быстрей доберётся.

А у самого на душе кошки скреблись. «Историю-то я выдумал хоть куда. Поверили мне дуралеи, – думал Арчи. – Так ведь, чёрт возьми, этого призрачного посланца с драгоценностью до лета можно ждать не дождаться! Рано или поздно до этих тупоголовых дойдёт, что я их дурачу. Эх, несдобровать тогда тебе, Арчи Петхэм. Ведь по дикости своей и злобности они могут чего плохого мне учинить, и даже того, вовсе погубить. – Юнец глянул на сырую холодную землю меж деревами, и его пробрала дрожь. – Хотя день только занялся. Авось, кривая как и вывезет…»

Засада была подготовлена разбойниками на славу. Ланс с топором и крепкой верёвкой в виде аркана спрятался в кустах по одну сторону тропы, Арчи и двое других разбойников – по другую. Дэви должен был всадить стрелу в лошадь, как только Ланс накинет петлю на всадника и затянет её. Юнцу вручили дубинку и наказали со всей мочи ахнуть посланца по голове, когда тот свалится из седла оземь. А Салли предстояло крепко накрепко связать оглоушенного гонца. Таков был вкратце немудрёный план, придуманный Лансом накануне.

Единственно, о чём не догадывались юные грабители, так о том, что ни купеческого посыльного, ни золотой диадемы не существовало и в помине. До того красочно и заманчиво Арчи им всё расписал, что даже атаманша поверила ему – или почти поверила, – не говоря уже о добродушном Ланселоте и наивном Дэвиде.

Так в тревожном ожидании прошёл час…, другой…, третий.

– Ну, где же твой сулёный гонец-то с диадемой, золотой да алмазами усыпанной? – рассерженно спрашивала Салли.

– Небось вот-вот уж появится, – отвечал Арчи всё менее и менее уверенным голосом.

Но за весь божий день ни один всадник не проехал по лесной дорожке, разве что прошли два фермера и, увидав преграждавшее путь дерево, хотели было убрать ствол с дороги, но задача эта оказалась им не по силам, и, покачав головой, они пошли своей дорогой.

Ещё пробрёл нищий странник, согбенный и с тяжёлым посохом, он боязливо обошёл дерево и, озираясь по сторонам, поспешил прочь.

Ближе к вечеру показался бродячий жестянщик, увешанный принадлежностями своего ремесла, бодро шагавший по дорожке и напевавший какую-то песенку. Увидев дерево поперёк дороги, он присвистнул, преспокойно уселся на ствол, вытащил из своей торбы кусок вяленого мяса, флягу с элем и принялся утолять голод.

У притаившихся в кустах ребят, с утра не имевших и крошки во рту, текли слюнки, но покинуть засаду они не могли даже, когда жестянщик перемахнул через ствол и отправился дальше, весело горланя песню.

У молодой предводительницы давно проснулись и крепли давешние подозрения относительно правдивости Арчи, и её злой взгляд не сулил пленнику ничего хорошего. Растерянный юнец не знал, что и делать. Мысли его крутились вокруг одного: что придумать и какую отговорку найти, дабы оттянуть и избежать жестокой расправы.

Стало смеркаться, и нетерпение разбойников достигло крайности. Арчи уж подумывал, чтоб пуститься наутёк по дороге в сторону Хандсона, и лишь с опаской поглядывал на лук с вложенной стрелой в руках Дэви. Однако, не спускавшая с пленника глаз Салли перехватила его взгляд и, сжимая кинжал, процедила сквозь зубы:

– Даже и не помышляй, гадкий враль.

От её тона у Арчи похолодело сердце. «Небось, догадывается, чертовка, что я их хочу в дураках оставить. От неё пощады уж точно не жди. Вон, без конца на меня своими злыми глазищами так и зыркает, мерзавка… Эх, и на ум-то ничего не приходит, – сокрушённо думал пленник. – Видать, пропал я, и закопают меня под каким-нибудь из этих дубов». Ему вдруг стало безумно жалко себя, и только стыд перед девчонкой сдерживал его от слёз.

Как известно, события зачастую происходят тогда, когда их совсем не ждёшь, или же напротив, если желаешь их свершения давно и всем сердцем. Так произошло и в нашем случае. То, что юные разбойники ожидали с нетерпением и надеждой весь день, и в нереальности чего Арчи был уверен абсолютно точно – ибо то был плод его фантазии, а именно, появление всадника, – так вот, он, в конце концов, и явился на место действия.

Трудно судить, было ли это совпадение, благосклонность провидения или же просто немыслимость, чтобы рано или поздно на ведущей в большой замок дороге не появился верховой. Как бы то ни было, когда атаманша размышляла, как лучше проучить обманщика, на дороге в сторону Хандсона послышался мерный стук копыт, а за поворотом, меж голых стволов замелькала фигура всадника на гнедой лошади.

Всё внимание юных разбойников тут же обратилось к долгожданному наезднику, а молодые сердечки учащённо забились. Ланс вытянул руку, готовясь заарканить седока, Дэви натянул тетиву лука, а Салли нагнулась к лежащей у её ног верёвке.

Арчи тоже всполошился, крепче сжал дубинку и впился взором в кавалериста, хотя вовсе и не для того, чтобы принять участие в атаке и выполнить возложенную на него «почётную» обязанность. Наоборот, юнец, крайне удивлённый и в то же время обрадованный появлению верхового – ибо это давало ему надежду на спасение, – глазел на приближающегося ездока, дабы разобрать можно ли на того рассчитывать. Инстинкт подсказал ему, что это, возможно единственный шанец избежать страшной участи, уготованной ему злодеями.

По мере приближения всадника становилось ясно, что это не какой-то там грум или стремянной, а неплохо защищённый и вооружённый латник или вообще даже благородный джентльмен, судя по пышному плюмажу.

Юнец поглядел вбок – всё внимание молодых разбойников было приковано к всаднику, и за пленником никто уже не следил. Нечего было раздумывать, и как только кавалерист обогнул поворот и оказался в полной видимости, Арчи, бросив ненавистную дубинку, вылетел из кустов и со всех ног припустился к наезднику.

– Засада, сэр! Берегитесь! – пронзительно кричал юнец, как угорелый несясь в сторону приближающегося верхового.

Тот, заметив дерево поперёк дороги и разобрав вопли бегущего к нему мальчишки, поднял коня на дыбы и в руке его засверкал палаш.

– Проклятый изменник! – воскликнула Салли и воззвала: – Дэв, стреляй же в него!

– В кого, сестрица? – растеряно спросил коротышка. – В коня, да?

– Да нет же, тупица, в предателя окаянного, в лгуна и труса! – кричала юная атаманша. – Ну, давай же!

Арчи краем уха услыхал слово «стреляй» и, пока метко прицелившийся Дэви спускал тетиву (что он делал уже с закрытыми глазами), юнец успел юркнуть и распластаться на земле на полпути между поваленным деревом и всадником, так что стрела просвистела выше и впилась в дерево.

Младые последователи Робина Гуда, ругаясь и кляня вероломного предателя на чём свет стоит, ретировались вглубь леса. Из-за деревьев лишь послышался раздосадованный и презлой выкрик Салли:

– Погоди же, подлый иуда! Мы ещё встретимся! Помни об этом и трепещи!

Арчи выждал ещё немного, пока лес не поглотил шум отступления незадачливых разбойников, затем поднялся и с ликующей физиономией предстал перед всадником. Тот уже убрал меч в ножны и со снисходительно улыбкой взирал сверху на мальчишку. Молодое и приветливое лицо седока вызывало доверие. Поверх статной фигуры был наброшен длинный малиновый плащ с меховой опушкой, из-под завязок которого виднелась прикрывавшая тело кольчуга тонкой работы. Голову его украшал лёгкий шлем без забрала, который венчал белоснежный щегольской плюмаж, на сапогах из мягкой кожи – позолоченные шпоры.

– Сэр, вы спасли мне жизнь, – завёл благодарственную песню юнец. – Коли бы не вы…

– Что здесь произошло, мальчик, – прервал его всадник, – и почему никто не уберёт с дороги упавшее дерево? Так-то лесничие и жители Хандсона следят за подъездом к замку английской принцессы и будущей королевы!

– Ух, ты! А какой принцессы и что за королевы? – подивился Арчи.

– Это тебя, впрочем, не касается, коли ты такой безмозглый, – недовольно продолжил молодой вельможа. – А что это за человечки убежали в лес? Мне показалось даже, будто это были дети. И к чему им надобно покушаться на жизнь такого безобидного и несмышленого отрока, каким ты кажешься?

– О, благородный сэр! Видите ли, я направлялся в замок Хандсон с ответственейшим порученьецем от моего хозяина. Шёл себе и шёл преспокойненько, никого не задирал. А эти неотёсанные сопливые грубияны возомнили себя какими-то там робингудами и давай законопослушных поданных грабить и убивать.

– Робин Гуд, малец, это благородный атаман разбойников из Шервудского леса, грабивший только тех, кто неправедно наживал себе богатство, а уж тем паче не убивавший слабых и беззащитных. Удивительно, что когда барды про то по всем тавернам баллады рассказывают, тебе про него ничего не известно.

– Ха, не смешите меня, сэр, где это вы видали благородного-то разбойника? – возразил Арчи. – Да и эти вот, – он кивнул в сторону леса, – душегубы проклятущие, перегородили дорогу и помышляли путников грабить и жизней лишать. Надобно таких в Тайберн, и пусть себе на солнышке сохнут, словно плотвичка на засушке. А меня точно порешили б, кабы вы вовремя не появились. Так что, сэр, считайте меня вашим должником.

– Клянусь душой, навряд ли мне будет много прока от таких худосочных должников, – чуть веселей сказал юноша. – Скажи-ка лучше, с каким таким поручением ты направляешься в Хандсон.

– Ну, письмецо мне надобно одно передать, – неохотно ответил Арчи, памятуя о наказе Мастера Ласси ни с кем о том не разговаривать.

– И кому же, любопытно, ты должен передать письмо?

– Некоему вельможе в замке Хандсон, сэр, – уклончиво ответил юнец.

– А именно? – напирал всадник.

– Извините меня, сэр, но мне велено передать его во дворце прямо из рук в руки и ни с кем о том по дороге не разглагольствовать. Вот.

– Я тоже направляюсь в замок Хандсон, милый мой, и в некотором смысле ответственен за благополучие его обитателей, – сказал молодой вельможа. – А потому ты вынуждаешь меня беспрекословно потребовать назвать имя человека, кому предназначено послание.

– Но, сэр!

– Никаких «но», изволь! К тому же не забывай, чертёнок, что ты мой должник.

Но Арчи упрямо стоял и молчал. Самое страшное, ему казалось, было позади. А ежели он не выполнит должным образом поручение Мастера Ласси, то тем самым рассердит его и не получит обещанное вознаграждение.

– Ах, вот она твоя благодарность, плут! – воскликнул всадник и добавил с лукавой улыбкой: – Что ж, пожалуй, мне пора. До замка осталось ещё пару миль, день чай давно закончился и дорога уж еле различима. Придётся лошадь чуть пришпорить. Надеюсь, приятель, разбойники не вернутся, чтобы выполнить своё намерение, и тебе удастся благополучно добраться до Хандсона до наступления кромешной тьмы.

– Ох, сэр, умоляю! Не оставляйте меня! Как же я тута один одинёшенек? – запричитал Арчи, на глазах его заблестели слёзы.

– Так кому, ты говоришь, должен передать послание?

– Эх, ничего не поделаешь, ручки в ножки, сумочки-кошёлки, – вздохнул юнец. – Его зовут некто Томас Толбот. Призываю в свидетели всех лесных демоном, что я проболтался под страхом ужасной смерти.

– Толбот, говоришь! – изумлённо воскликнул вельможа. – Пресвятая дева Мария! Да ведомо ли тебе, что это за человек такой? И кто же, любопытства ради, твой хозяин, который шлёт сие письмо?

– Э, сэр, мы так не договаривались! – запротестовал Арчи. – Я и так выболтал вам всё на свете, так, что головы мне не сносить, ежели хозяин мой прознает, как я язык свой распустил. А тепереча уж позвольте мне сопровождать вас до самого Хадсона. Я даже готов вашу лошадь схватить за хвост и так бежать до самых ворот замковых, лишь бы не здесь, одному. Вы же обещали не бросать меня.

– Разве я тебе чего-то обещал, плут ты этакий? Первый раз слышу! – возгласил юноша. – Ну, так уж и быть, не бросать же мальчишку на растерзание хищным зверям. Залазь, проказник, на коня и садись позади меня.

Дважды говорить юнцу не было необходимости, и он, как обезьяна, живо вскарабкался и примостился за спиной всадника, ухватив того за пояс. Так они и доехали почти до самого дворца Хандсон.

Уже было совсем темно, и лишь серые блики на ночном небе, да мерцание факелов на стенах позволили путникам различить контуры стен, крыш и шпилей замка.

– А дальше уж шагай сам, – сказал вельможа. – Не пристало, чтобы кто видел, как я мальчишку безродного на своём коне катаю, словно графского сыночка.

Юнец послушно спустился с лошади и поплёлся сзади. Мост через ров с водой, окружавший замок был уже поднят, но как только всадник просвистел некую весёлую мелодию, в амбразурах высоких замковых ворот замелькали тени, послышался скрип ворота, лязг цепей и мост со скрипом опустился.

Первым, разумеется, в замковые ворота въехал молодой вельможа. Он обменялся весёлыми приветствиями со стражниками, отдал лошадь подбежавшему груму и, не взглянув на торчащего у ворот мальчишку, быстро исчез в одной из дверей дворца.

Когда стражники спросили у Арчи, кто он таков и что ему нужно, тот смело заявил, что принёс срочное послание для благородного Томаса Толбота и должен вручить ему лично в руки. Один из латников, немолодой уже воин с большой тёмной бородой и смеющимися глазами удивлённо спросил:

– Эй, сынок, а ты что же, не знаешь этого джентльмена в лицо?

– Ни разу не встречал, – соврал Арчи, хотя он и в самом деле нисколечко не помнил, как тот выглядел много лет назад.

– Вот тебе на! – стражник ухмыльнулся, покачал головой и ушёл известить вышеназванную персону о посыльном.

Когда же через некоторое время он возвратился, то застал Арчи рассказывающего стражникам забавную историю о том, как он ловко обвёл вокруг пальца грозных лесных разбойников. Причём, в рассказе его не было ни слова о нежданно появившемся всаднике, а своё спасение юнец приписывал собственным бесстрашию, ловкости и находчивости.

Бородатый стражник отвёл юнца в караульню и поставил перед ним деревянную миску с куском жареной баранины, шматком сыра, ломтём ржаного хлеба и кружку грушёвого сидра, сообщив, что его милость вскоре сам зайдёт сюда забрать письмо.

Юнец жадно налёг на еду. Ещё бы! Ведь у него с утра и маковой росинки во рту не было. Он, правда, рассчитывал на более содержательный ужин, но видать, в Хандсоне радушием не отличались.

Едва только Арчи покончил с едой и вытер руки пучком сухой травы, которой был устлан пол, как в сводчатую комнату караульни быстро вошёл человек. Лицо его было затемнено широкополой шляпой с щегольски вившимся по краям страусиным пером. Из-под отделанного серебряными галунами камзола виднелся белый кружевной ворот рубашки. На поясе висел кинжал в расшитых причудливыми узорами ножнах.

– Вот, сэр, этот парень утверждает, что принёс для вас послание и должен передать лично в ваши руки, – сказал бородатый стражник со смеющимися глазами.

Вновь вошедший повернулся к Арчи и знакомым тому голосом произнёс:

– Меня зовут Томас Толбот, молодой человек. Случаем, не тебя ли я обогнал около замковых ворот?

Арчи уставился на вельможу, в котором он наконец-то узнал своего недавнего спасителя. Двоякие чувства нахлынули на юнца. С одной стороны, его избавитель оказался его же единокровным братцем; с другой – он стоял здесь перед ним в красивом щегольском одеянии, могущий повелевать и властвовать, в то время как он, Арчи, влачил жизнь жалкого прислужника, которого любой мог втоптать в грязь. А тут ещё в голове юнца всплыли прежние обиды, в былые годы учинённые Томасом матери Арчи и ему самому. В итоге Арчибальду Петхэму захотелось броситься на этого напыщенного молодца и разодрать в клочья его разукрашенные одеяния.

– У тебя, что, язык к горлу приклеился, милый мой? – спросил Томас Толбот.

– Да, сэр, – сквозь зубы процедил Арчи.

– Ну, так молчи, коли желаешь, – молвил Толбот. – Лишь отдай мне письмо.

Но Арчи, словно статуя, стоял, не шелохнувшись. Он не слышал, что ему говорил брат. Обида и злость на Томаса, ненависть и зависть к нему переполняли всё его существо.

– Мэтью, чем же ты его так накормил, – обратился Толбот к бородатому караульному, – что он враз и язык проглотил и слух потерял?

– Я просто диву даюсь, ваша милость, – ответил старый стражник. – Клянусь вам, что не прошло и часа, как этот мальчишка трещал как сорока.

– Ну, в этом-то я не сомневаюсь, – с улыбкой сказал молодой вельможа. – Я бы не прочь позабавиться игрой в молчанку с этим юнцом. Должен признаться, что-то в нём меня привлекает, а что – ума не приложу, какое-то странное необъяснимое чувство. Но, увы, мой добрый Мэтью, полагаю, мне стоит поторопиться, ибо её высочество с нетерпением ожидает меня с новостями. А ежели этот плут не намерен сам отдать мне письмо, то, прошу тебя, тотчас обыщи его, а затем мы запрём его в подвале, как вражеского лазутчика.

Последняя фраза Томаса Толбота враз привела юнца в чувство, и он, порывшись в карманах, извлёк на свет и отдал, наконец-то, злополучное письмо, не проронив при этом ни звука – так ненавистен ему стал Томас. Вельможа глянул на маленький восковый оттиск, которым было запечатано письмо, нахмурился, безуспешно пытаясь разобрать знаки. Затем Толбот распорядился задержать гонца и пока его никуда не выпускать, после чего, не читая письма, он быстро вышел.

Глава VLII

Томас Толбот

Оставив свою многочисленную свиту – фрейлин и пажей, баронов и эсквайров, рыцарей и поборников истиной веры – веселиться в одном из самых роскошных залов дворца Хандсон, где вовсю пылал огромный камин, а увешанные живописными гобеленами и портретами стены уходили ввысь под резной потолок, Мария Тюдор уединилась в старинной башне под названием Олдхолл.

По словам старых дворцовых слуг, помнивших ещё былые времена, её отец, великий король Генрих когда-то порою также любил в одиночестве услаждать свой неумеренный аппетит в этой башне, вдали от шума и гвалта придворной жизни, а заодно и поразмыслить здесь о государственных делах.

Так и леди Мария Тюдор пришла сюда, чтобы побыть в одиночестве и обдумать своё непростое положение. Впрочем, леди был её официальный титул, она же считала себя принцессой и законной наследницей престола. Хотя, и не в её привычках было уединяться от своего окружения, но уж слишком сильны были впечатления от последней поездки в Лондон и встречи с её венценосным братом, чтобы тщательно всё не взвесить и не обдумать.

Пламя огня в камине бросало отблески на задумчивое лицо и нахмуренные брови. Плотно сжатые губы и непреклонный взгляд говорили о неуступчивости и властности характера. Бледные пальцы намертво сцеплённых ладоней искрились перстнями. Поверх парчового платья, богато разукрашенного золотой вышивкой, был наброшен жакет из чёрного вельвета с серебряными вставками.

Пару недель назад пышным празднеством с шутами и фокусниками, паяцами и музыкантами, рыцарским турниром и травлей медведя во дворце Фрамлингхэм преданные друзья и сторонники отметили её тридцать седьмой день рождения. Но в этот час веселиться ей вовсе не хотелось, ибо вот уже несколько дней её тревожили беспокойные думы о своей судьбе и судьбе своего брата короля.

Уже то, что Эдвард не мог принять сестру в течении трёх дней, говорило о серьёзности его болезни. Вряд ли это Нортумберленд по своей прихоти заставил её так долго дожидаться аудиенции короля. Да и Эдвард не напомнил ей того цветущего и резвого подростка, с которым она встречалась ранее. Лицо его было бледно, а речь нарушал частый кашель. У его величества не нашлось даже сил на то, чтобы как обычно попрекнуть сестру в её «папистских» убеждениях и тайных мессах, которые свершаются в часовне Фрамлингхэма. Она хотела было сама завести разговор на темы вероисповедания. Говорят, у людей в часы тягостных страданий наступает душевное раскаяние и им приходит откровение. Но видя слабость Эдварда, а также спиной чувствуя, стоящего позади Джона Дадли, она не отважилась потревожить юного монарха и рассердить Нортумберленда. Вскоре подошедший придворный лекарь что-то шепнул герцогу на ухо и тот тронул Марию Тюдор за рукав, давая понять, что не стоит изнурять короля долгой беседой. Преклонив перед королём колени и пожелав брату доброго здравия и долгих лет царствования, она покинула дворец Уайт-холл, а вскоре и Лондон и вернулась в Хандсон.

В душе дочери короля Генриха Восьмого любовь к брату боролась с ненавистью к Джону Дадли. Даже несмотря на непоколебимые протестантские взгляды Эдварда, его кровная сестра, ревностная католичка, от всего сердца желала ему добра. И так же искренне она ненавидела Дадли, этого выскочку, сделавшего себя герцогом Нортумберлендским, втершимся в доверие к юному королю, подчинившему себе Тайный Совет и фактически ставшем правителем Англии.

Но эта странная болезнь Эдварда спутала все карты и усложнила и без того непростую ситуацию с престолонаследием в Англии. «Кому выгодна его смерть? – размышляла Мария Тюдор. – Кажется, никому от этого не будет пользы, никому… кроме меня, – с содроганием подумала она. – Но, видит Бог, я не желаю получать власть такой ценой! Впрочем, не исключено, что Эдвард и поправится, на что уповает Нортумберленд и пытается всех в этом убедить, ибо он-то понимает, что в противном случае я уж найду способ расправиться с ним, с этим еретиком и узурпатором. Хотя, похоже, Дадли и сам не верит в выздоровление короля. Иначе зачем ему было представать передо мной таким вежливым и обходительным при последней нашей встрече?»

В это время дверь приоткрылась и вошёл камер-лакей доложить, что из Лондона прибыл Томас Толбот. Принцесса Мария (ибо именно этот титул она когда-то носила и таковой по праву рождения себя считала) велела тут же привести молодого человека. В ожидании Толбота наследница престола беспокойно сжимала пальцы и с нетерпением поглядывала на дверь.

Ей нравился этот юноша. Томас был вторым сыном графа Шрусбери и, не рассчитывая получить титул и наследство, он в юные ещё годы, благодаря связям своего отца, ревностного католика, примкнул ко двору Марии Тюдор в качестве пажа. От других молодых людей в окружении принцессы его выгодно отличали живость ума и сообразительность, бойкость и жизнерадостность характера. Но главное, воспитанный с юного возраста стойким адептом римской церкви, Томас стал верным сторонником католической принцессы, на фанатическую преданность которого она всегда могла рассчитывать. Со временем Томасу Толботу стали доверять самые ответственные поручения. С тем, что не осилил бы возрастной и более опытный её приверженец, с виду беспечный юноша справлялся быстро и легко. Особенно это было ценно, когда требовалось собрать необходимую информацию. Толбот с лёгкостью сходился с людьми своего круга и возраста, бывал во многих компаниях, и не удивительно, что ни один слух или сплетня не обходили стороной его чуткое ухо и острое внимание. А если учесть его незаурядное мышление, то станет ясным, почему Мария Тюдор не считала для себя зазорным иногда и посоветоваться со своим молодым сторонником, речи которого не лишены были здравого смысла.

Так и в этот раз, покинув Лондон после встречи с юным королём и остановившись на время в Хандсоне, Мария попросила Толбота задержаться в столице, посмотреть, что предпримет ненавистный Джон Дадли, – чтобы попытаться понять, что у того на уме.

В Лондоне у Томаса Толбота было множество знакомых и приятелей из числа его ровесников, которые, пока ещё сильно не отягощённые политическими распрями и интригами, встречались и непринуждённо общались друг с другом на различного рода увеселениях, приличествующих (а порой вовсе и нет) молодым джентльменам.

Толбот вошёл в комнату, снял шляпу и преклонил колени перед вставшей его поприветствовать Марией Тюдор, тем самым отдавая ей королевские почести. Принцесса ласково протянула ему унизанную перстнями руку для поцелуя.

– Что нового в столице? – спросила Мария, пытаясь скрыть нетерпение.

– О, ваше высочество, по Лондону гуляет столько всяческих сплетен и слухов, что для скучающих обывателей всегда найдётся развлечение, а длинные языки становятся ещё длиннее, – бойко ответил юноша. – Мне думается, они больше придутся по вкусу вашим беззаботным фрейлинам, нежели будущей королеве.

– Королеве? С чего это ты взял, Томас, что я переживу Эдварда, дабы унаследовать престол? – беспокойно спросила дочь Генриха Восьмого. – Как-никак, я старше его на двадцать два года, как тебе прекрасно известно. Кстати, как чувствует себя мой дорогой брат?

Лицо юноши стало серьёзней, и он сказал:

– В бюллетенях пишут, что король чувствует себя лучше и даже прогулялся по парку…

– Вот как! – обрадовалось было принцесса.

– Это действительно так, мадам, – продолжил Толбот. – Они забыли лишь дописать, что короля под локти поддерживали два дюжих пажа, которые, можно сказать, практически несли его на руках, ибо король с большим трудом сам передвигал ноги.