Navium Tirocinium

– Пусть движение планет и безостановочно, о чём и не поспоришь, – согласился Кардано, – но всё же, я твёрдо убеждён, что создать действенный perpetuum mobile это всего лишь иллюзорная мечта, недостижимая как Солнце и погубившая уже немало даровитых механиков, уподобившихся легкомысленному Икару. Мне было бы тягостно видеть вас, carissime, в их рядах.

– Я не исключаю вашей правоты, Hieronimus, но мне должно в сём увериться. Usus est optimus magister {опыт – наилучший учитель (лат.)} – настаивал Ди.

– Абсурд! Nihil ex nihilo fit! {ничего из ничего не происходит (лат.)} – в свою очередь упрямо твердил Кардано. – И глупцу понятно: дабы двинуть камень с места, надо приложить усилие. Вы же, carissime, хотите смастерить не что иное как приспособление, которое само по себе двигало бы камни!

– Но что же в таком случае двигает планеты вокруг Земли, любезный Hieronimus, как не вселенский perpetuum mobile, устройство которого мы пока не ведаем? Однако, ежели мы создадим perpetuum mobile здесь, в нашем подлунном мире, то тем самым не только получим ключ к разгадке тайны вселенского движения, но и обретём дармовую рабочую силу, каковая будет вместо людей приводить в движение все механизмы! – с вящей убеждённостью произнёс Ди, а, подумав, добавил: – К тому же сие открытие озолотит человека, овладевшего секретом дарового источника движения!

– Несчастный! По вашему бредовому разумению планетами движет perpetuum mobile! А по моим представлениям, вселенское движение подвластно неведомым ещё человечеству силам, происхождение коих божественно, как и всё в мире!

Пока учёные горячо и долго спорили между собой, Ронан огляделся и нашёл источник странного постукивания. То было большое колесо, около трёх футов в диаметре, стоявшее в дальнем углу комнаты и неспешно, крутившееся безо всякой видимой на то причины. Юноша подошёл ближе, чтобы рассмотреть диковинный механизм. По диаметру колеса с наружной стороны на равном друг от друга расстоянии были прикреплены несколько десятков грузиков, по форме своей напоминавших миниатюрные молотки. Когда при движении колеса молоточек оказывался на самом верху и начинал двигаться дальше вместе с колесом, то он опрокидывался вниз и тем самым как бы толкал колесо, заставляя его крутиться дальше. При этом опрокидывании и раздавалось то странное постукивание, звук которого чуткий молодой слух уловил ещё внизу. Забыв обо всём на свете, Ронан заворожёно смотрел на медленное, ритмичное движение колеса, которое неутомимо крутилось с неизменной скоростью, и казалось, будет так вращаться вечно. Это самовращение выглядело крайне неправдоподобно и напоминало настоящее волшебство. Подумать только, колесо крутилось само по себе! Его не двигала ни вода или ветер как в мельницах, ни пружина как в часовом механизме, и, тем не менее, оно двигалось, двигалось благодаря самому себе же!

Невежественный обыватель шестнадцатого века, несомненно, приписал бы это чудодейственное движение колдовству и чёрной магии, ибо в ту пору ещё сильны были предрассудки и вера в чародейство. Ронан же быстро смекнул, что именно заставляло колесо вращаться, и он как образованный человек, разумеется, не мог не изумиться простоте и гениальности этого механизма.

Из волшебного оцепенения юношу вывели подошедшие к чудесному устройству Ди с Кардано, всё ещё шумно дискутируя. Итальянец оживлённо жестикулировал, иногда переходил на крик и призывал в свидетели деву Марию и поимённо всех святых, в то время как Ди хранил невозмутимый вид, отвечал вразумительно и с какой-то мрачной торжественностью.

Остановившись у колеса, Кардано некоторое время внимательно взирал на него, что-то подсчитывая в уме, а потом возвестил, разом разрушив всё магическое очарование, охватившее Ронана:

– Оно останавливается, останавливается! Я же говорил вам, Ди, что оно не будет вращаться долго, а тем паче вечно! Час назад один полный оборот совершался на счёт восемьдесят три, а сейчас уже на девяносто восемь. Contraption inutilis! {бесполезная штуковина (лат.)} Мне искренне жаль вас, carissime. Оставьте же сию напрасную затею бездарям-механикам, коих снедает зависть к истинным гениям, подобно нам с вами, и кои тщетно грезят о славе и золоте.

– Хм… Вероятно, я недостаточно смазал соединения механизма, – задумчиво молвил Джон Ди. – Завтра я накажу слугам достать мне лучшего в Лондоне масла и запущу perpetuum mobie ещё раз. Или же поразмышляю над тем, дабы вместо падающих грузиков поместить ёмкости, внутри которых при вращении ртуть перетекала бы из одного конца в другой, подобно тому, что я видел на чертеже в Лейдене.

– Не уподобляйтесь Сизифу, amico mio! – увещевал сотоварища Кардано. – Однако, кажется, я слышу стук в дверь. Судя по урчанию в моём животе, это, должно статься, прибыл наш обед.

И в самом деле, внизу стояли девушка-кухарка с мальчиком, помогавшем ей принести трапезу из дворцовой кухни. А готовили в Элай превосходно. Если кратко, то обед для учёных затворников из башни в саду состоял в тот день из гуся в гренках, жаркого под слоем розмарина, угрей в кляре, пирогов и, разумеется, большого кувшина вина…

В конце трапезы, запив всё прекрасным рейнвейном, итальянец произнёс ублаготворённым тоном:

– Повара Нортумберленда достойны всяческих похвал. Но стоит признать, у шотландского архиепископа потчевали куда лучше, да простит меня его светлость.

– К месту заметить, Hieronimus, мой юный ученик, равно как и вы недавно прибыл из Шотландии. Не могли вы ненароком встречаться там, в холодной северной стране? – полюбопытствовал Ди и добавил, обращаясь к Ронану: – Наш почтенный итальянский учёный, будучи в шотландском королевстве, исцелил тамошнего архиепископа Гамильтона от пренеприятнейшей хвори, чего ни шотландские, ни английские лекари сделать были не в силах.

– Да что там шотландские и английские! Сего государственного мужа врачевали первейшие светила лекарского искусства со всей Европы. Но никто, никто, кроме меня, не смог облегчить его страданий и избавить от противной напасти! – заявил Кардано, горделиво вскинув голову, потом глянул на Ронана и добавил: – А шанс моей встречи с вашим учеником в оной ещё более дикой, чем Англия стране равнялся одному к ста тысячам.

– О! В исследовании шансов вам нет равных, Hieronimus, – восхищённым тоном произнёс Ди. – К слову сказать, я прочитал вашу рукопись про игру в кости.

– Ну и каково же ваше суждение, Ди, о моей гениальной Liber de ludo aleae? – поинтересовался Кардано, не ждавший, разумеется, ничего, кроме похвал.

– Ежели бы я был, подобно вам, приверженцем азартных игр, то не преминул бы воспользоваться сим руководством, – ответил Ди. – Однако, помимо элегантно изложенных моральных соображений в вашем манускрипте наличествует и здравое научное зерно, могущее заинтересовать любого математика.

– Вы, должно быть, имеете в виду те страницы, где писано про окружение возможных случаев и вероятие событий?

– Именно, Hieronimus! Сии идеи, несомненно, можно использовать и для предсказаний будущих явлений. В отличие от невежественных вещателей, лже-провидцев и прочих шарлатанов мы с помощью науки – астрологии и математики – будем в силах наперёд предсказывать события, кои произойдут как в скором времени, так и через месяцы и годы!

– Однако же, у меня зародилась замечательная идея, Ди! Раз уж мы завели речь о шансах и вероятиях, то где, как не в игре в кости можно испытать действенность моих мыслей?

– Должен заметить, что я не играю в азартные игры, к коим как самим по себе я отношусь весьма неодобрительно, – осторожно ответил Ди.

– Ох, как вы не правы, carrissime! Поверьте мне, игра в карты, кости и триктрак питает человека живительной силой, не даёт закоснеть его чувствительности и развивает проворность мышления. К тому же при правильном подходе к игре, о чём вы, конечно же, прочитали в моей рукописи, можно выучиться получать от неё выгоду.

– В таком случае, синьор Кардано, почему вы до сих пор не стали богачом? – наивно спросил Ронан, доселе молча слушавший разговор учёных мужей.

– Я гораздо богаче, нежели ты полагаешь, юнец! – негодующе вскричал Кардано. – Ежели я и не обеспечен земными благами, то я богат такими глубокими познаниями, кои рано или поздно озолотят меня! Ди, призываю вас в свидетели, что этот молокосос осмелился бросить вызов мне, величайшему из учёных!

– Простите, синьор Кардано, я ничуть не намеревался оскорбить вас, – попытался оправдаться Ронан. – Невозможно усомниться в вашей выдающейся учёности, как нельзя усомниться в глубине морской бездны. Я лишь полюбопытствовал, почему вы доселе не использовали свои познания для обогащения посредством азартных игр.

– Я усматриваю толику правды в словах юноши, Hieronimus, – вступился за ученика доктор Ди. – Ежели я был бы таким приверженцем азартных игр как вы, и познал бы секреты выигрывания, я бы отверг всех графов и герцогов с их подачками и посвятил бы себя лишь чистой науке.

– Хорошо же, я вам докажу мою правоту! – выкрикнул итальянец, вскочил из-за стола и через минуту вернулся с деревянным стаканом и высыпал на стол пять маленьких кубиков из слоновой кости. – Ну, кто будет со мной играть?

– Увы, синьор Кардано, я не могу принять ваше радушное приглашение, – бесстрастно ответил Ди, – ибо давно поклялся перед Богом, что не притронусь ни к костям, ни к картам.

– Тогда ты! – воскликнул итальянец, ткнув пальцем в Ронана.

– Но я и понятия не имею об этой игре и её правилах, – смущённо ответил юноша. – Вдобавок, я сомневаюсь, что игра в кости есть безвинное занятие, а не тенета дьявола.

– Прочь сомнения и страхи, несмышленый ты человек! Кости – столь же безвинная игра, как и шахматы и требуют такого же благоволения небес, – увещал Кардано.

– Ну, не знаю, право… – неуверенно молвил Ронан.

– Ты должен бросить кости, юноша, ибо сие занятие будет вовсе не игрой, а expertio disciplinaris {научный опыт – (лат.)}, дабы развеять высказанные тобою сомнения и проверить мои предположения, – сказал итальянец и словами своими припёр юношу к стенке, не оставив тому ни малейшего шанса к отступлению. – А чтобы ты не мог ссылаться на неопытность, мы сыграем в самую простую разновидность сей древнейшей игры.

Кардано оставил только два костяных кубика и объяснил правила. Они несколько раз бросили кости и на весьма маленькие ставки. Удача сопутствовала то одному игроку, то другому. Постепенно Ронан почувствовал, как лёгкий азарт начинает охватывать его, подобно тому, как задор завладевает мальчишками при состязаниях в силе и быстроте.

И в самом деле, поначалу игра напоминала весёлую детскую забаву, приносящую лишь удовольствие. Особенно настроение юного шотландца поднялось, когда он выиграл четыре броска подряд. Ронан начал уже насмешливо посматривать на соперника.

– Похоже, Фортуна опять отвернулась от меня, – сокрушённо промолвил итальянец. – Может быть, она станет благосклонней, ежели я перестану жадничать и увеличу ставку, скажем, в десять раз. – Кардано вопросительно посмотрел на молодого соперника.

– Идёт, – согласился юноша, уверенный, что раз уж ухватил за хвост удачу, то никак не упустит теперь её из своих рук.

Снова бросили кости, и опять выиграл Ронан. Даже сквозь смуглую кожу старого итальянца было заметно, как побледнело его лицо. Но Кардано потребовал увеличить ставку ещё в десять раз!

– Ради бога, остановитесь пока не поздно, Hieronimus! – попытался унять его азарт Джон Ди. – Вы же видите, что нынче вам крайне не везёт. Должно быть, в сей день сочетания небесных светил не благоволят вам и сулят потери в азартных играх.

Однако сдержать Кардано уже было невозможно. Глаза его горели лихорадочным огнём, губы были плотно сжаты, а руки слегка дрожали. Кости снова были брошены, и вмиг всё изменилось: лицо итальянца воссияло неописуемым восторгом, и он благодарственно воздел руки к небу – на этот раз выиграл он, и вдобавок выиграл при наибольшей ставке!

Ронан поначалу удивлённо воззрился на соперника, пока, наконец, не осознал, что произошло. Он почувствовал, будто на него опрокинули бадью ледяной воды, и растерянно смотрел то на доктора Ди, сидевшего в глубоком раздумье, то на злосчастные кости, вызывающе разбросанные на столе, и был абсолютно не в состоянии понять, как же это он умудрился выставить себя таким глупцом. И уж совсем не по себе стало юному шотландцу, когда он обнаружил, что бывших при нём денег не хватит, чтобы рассчитаться с Кардано. Но довольный выигрышем и враз подобревший итальянец любезно согласился подождать до следующего дня.

– Ну, чем сей выигрыш не доказательство верности моего метода? – торжествующе сказал победитель.

– Что ни говорите, а я никак не возьму в толк, как вдруг так разом я лишился всех денег, – сокрушался Ронан, в голосе которого досада смешивалась с обидой. – Могу только сказать, что никто прежде не одурачивал меня так ловко, словно я малое дитя, как сделали это вы, синьор Кардано. Верно, Господь меня наказал за то, что я поддался дьявольскому искушению и сел играть с вами в кости.

– Ну-ну, не стоит вешать нос, iuvenis. Ты потерял какие-то жалкие монеты, но приобрёл многоценный опыт и при том позволил мне увериться в истинности моих рассуждений. Более того, я открою тебе секрет моего выигрыша, дабы ты не считал меня обманщиком и мог бы сам применять сей способ в азартных играх, – благодушно сказал итальянец.

– Сомневаюсь, что я когда-либо ещё возьму в руки эти проклятые кости или сяду за карточный стол, – удручённо заметил Ронан.

– Хм… Дело твоё, но не торопись зарекаться, – продолжал Кардано. – А сейчас внимай моим словам, iuvenis… Ежели, к примеру, подбросить крону, то каков шанс, что монета упадёт монаршим ликом вверх? Один к двум, не так ли? Предположим, в первый раз выпала королевская голова. А ежели бросить крону ещё раз, что выпадет на сей раз?

– Опять один к двум, что выпадет лик, ясно как божий день! – ответил Ронан.

– Пусть будет, как ты разумеешь, – согласился учёный муж. – Допустим опять, что крона упала головой вверх, и мы намереваемся вновь бросить монету. К какому результату ты склоняешься в третий бросок?

– Да какая разница, сколько раз метать монету? – недоумевал юноша. – Ежели кидать крону честно, то всякий раз шанс, что выпадет голова, будет равняться шансу, что выпадет герб. Либо голова, либо герб. И в четвёртый, и в пятый раз!

– Вот и я так полагал прежде, – глубокомысленно изрёк итальянец. – Но потом я принялся рассуждать логически, словно древний философ. Ведь выпадение пять раз подряд одной стороны монеты есть явление, встречающееся весьма редко, так что пальцы устанут от подбрасываний. Сие событие, несомненно, имеет крайне мало шансов на осуществление, хотя ежели бросать полчаса, оно наверняка произойдёт… Таким образом, когда у нас одна сторона выпала четыре раза подряд, то выпадение её в пятый раз представляется маловероятным, ибо приведёт к осуществлению крайне редкого в нашем понимании случая. Естественно ожидать, что, скорее всего, произойдёт более частое событие, а именно – когда на пятый раз выпадет другая сторона монеты… Куда реже одна сторона выпадает пять раз кряду. В оном случае я вправе ещё более ожидать, что в шестой раз более вероятно выпадет противоположная сторона монеты. Итак, я утверждаю, что чем большее число подряд выпала одна сторона монеты, тем меньше вероятие выпадения сей стороны в последующий раз! Сие было явственно доказано моим выигрышем. Вспомните, как я поднял ставку многократно сразу после того, как четыре раза кряду выпала голова. И поначалу я был весьма разочарован, когда голова выпала и в пятый раз. Но я был уверен, что в шестой раз шансов, что выпадет герб, было гораздо больше, нежели в пятый. Так и случилось, хвала Господу!

Кардано торжествующе оглядывал своих собеседников, погружённых в обдумывание его слов. Ронан силился вникнуть в смысл рассуждений итальянца, однако, то ли неискушённость в столь замысловатых материях, то ли огорчение от проигрыша мешали ему осмыслить умозаключения итальянского учёного. Джон Ди, напротив, быстро ухватил нить рассуждений Джероламо Кардано, но ответ его был туманен:

– Ваши доводы, Hieronimus, показались мне на первый взгляд вполне логичными, каковыми и пристало быть умозаключениям именитого учёного. И всё же должен признаться, что мне они напоминают скорее энтимему, чем доказанную теорему. Возможно, я ещё мало сведущ в вопросах шансов и вероятий, что и не позволяет мне оценить по достоинству ваше утверждение… Позвольте же мне спросить, синьор Кардано, почему вы до сих пор не напечатали вашу книгу об игре в кости? В наше время она пользовалась бы огромным спросом.

– Она ещё не закончена, Джон Ди, – фыркнул итальянец. – Вы даже не найдёте там сего истинного утверждения, кое вы снисходительно обозвали энтимемой. Но настанет время и человечество прочтёт мою Liber de ludo aleae!

– Уверен, что не для того, чтобы проигрывать деньги, как соблаговолил ныне сделать наш дорогой discipulus {ученик – (лат.)}, – заметил Ди не без доли сарказма.

Итальянец позволил себе не обратить внимания на колкость Ди, и бросил взгляд на Ронана, на котором и в самом деле лица не было. Юноша никак не мог забыть свой глупый проигрыш и всё досадовал на собственное неразумие, ему было неприятно и стыдно.

– Как же нам утешить молодца, а, Ди? – спросил Кардано. – Вернуть ему деньги было бы против всех правил, да и он сам как честный человек, полагаю, не взял бы их обратно.

– Да и вы, Hieronimus, навряд ли расстались бы с выигрышем, – ехидно обронил Ди, которому было искренне жаль юношу, и он корил себя за то, что позволил Ронану втянуть себя в игру.

– Ну, хорошо, iuvenis, так уж и быть, я поведаю тебе ещё один ценнейший секрет! – торжественно произнёс итальянец, словно собирался рассказать о спрятанном кладе. – С его помощью ты будешь властен над тайнописью и сможешь обмениваться тайными записками, не опасаясь, что их прочтут, попади они в руки твоих недоброжелателей.

Ронан поднял голову и заставил себя сделать вид, что заинтересовался словами Кардано, не ведая ещё, как сильно в будущем ему пригодится подобная тайнопись. Итальянец же извлёк откуда-то тонкую деревянную дощечку со стороной около десяти дюймов. Прямыми линиями вдоль и поперёк дощечка была расчерчена на клетки, часть из которых, около четверти была аккуратно вырезана. Затем Кардано показал, как с помощью этого инструмента можно составить зашифрованное послание и как его прочитать: он приложил дощечку к чистому листу бумаги, заполнил подряд все вырезанные клетки, затем повернул дощечку на четверть оборота и снова вписал буквы в пустые ячейки, и так повторил ещё два раза. После этого учёный муж дал дощечку Ронану и предложил ему прочитать написанное. Юноша быстро смекнул, что достаточно приложить дощечку к бумаге и поворачивать её на четверть оборота, пока буквы в отверстиях не начнут складываться в слова. И скоро он прочитал:

– Cujusvis hominis est errare, nullius, nisi insipientis in errore perseverare {каждый человек ошибается, но только глупец упорствует в ошибке (лат.), фраза, приписываемая Цицерону}…

И снова Ронан вернулся в дом Уилаби не в духе. Стыд не позволил ему поведать кому-либо о своём глупом проигрыше в кости, а на все вопросы о дворце Элай и докторе Ди он отвечал, что дал клятвенное обещание ничего об этом не рассказывать.

– Бедный Ронан, – сказала Алиса, когда осталась наедине с сэром Хью. – Он вот уже второй день почти не улыбается и аппетит за ужином у него был хуже некуда. Очень уж я опасаюсь, дядюшка, что все эти учёные занятия завлекут милого юношу в колдовские сети чёрной магии. Вот!

– Эх, наслушалась ты, красавица, досужих разговоров, вот тебе и мнится всякая ахинея, – с улыбкой ответил Уилаби. – Лучше бы ты пошла и развеяла задумчивость молодца игрой на вёрджинел или лютне. Заметил я, что уж больно ему по душе слушать, как ты извлекаешь из инструментов чудесную музыку.

– Правда, дядя Хью? – спросила девушка чересчур уж обрадованным голосом, тут же смутилась, а её щёчки покрыл нежный румянец. – Я хотела сказать, вы и в самом деле полагаете, что мне стоит попытаться развеселить нашего гостя с помощью музыки?

– По моему разумению, это лучшее, что ты можешь сделать, егоза, – ответил командор.

– Спасибо, дядюшка, – ответила Алиса и убежала разыскивать Ронана…

На следующий день по просьбе Ди юноша должен был придти в башню в очень ранний час, ибо им предстояли опыты, которые, по словам учёного мужа, надобно начинать в ночное время при полной Луне.

Ронан приближался к обители наук по тёмному саду, изредка освещаемому царицей ночи, когда она милостиво изволила показывать себя из-под туманного одеяния. После вечера, проведённого в обществе очаровательной Алисы, все горести сразу забылись, и настроение у него было приподнятое. На ум юноше пришли стихи какого-то античного поэта:

Звезды близ прекрасной Луны тотчас же

Весь теряют яркий свой блеск, едва лишь

Над землей она, серебром сияя,

Полная, встанет.

Очарованному предрассветной тишиной и серебристым лунным сиянием, Ронану захотелось задержаться в ночном саду ещё на пару мгновений и пройтись вокруг башни. Когда он оказался на другой её стороне, то услышал голоса, раздававшиеся из приоткрытого окна, того самого, через которое Ди и Кардано наблюдали обычно ночное небо. Влекомый любопытством юноша подошёл вплотную к стене и приложил ухо к каменной кладке, полагая, что не совершит ничего зазорного, послушав речи мудрецов.

– Смотрите, Hieronimus, Марс находится в созвездии Стрельца, что для нашего короля свидетельствует о том, что на его судьбу может повлиять некий могущественный человек, отмеченный печатью воинственности. Учли ли вы сие обстоятельство в карте судьбы Эдварда?

– Разумеется, Ди, я принял во внимание все сочетания светил, как велит великая и безошибочная астрология. Но все предсказания звёзд и планет для английского короля будут также лживы и обманчивы, как шулерский пятый туз в карточной колоде, ибо судьба юноши начертана на его лике!

– Как так, Hieronimus?

– Я готов поставить тысячу крон против одной за то, что юный английский кесарь не доживёт до следующего Рождества! Ежели я увидал бы хоть один шанс на его выздоровления, разве в силах был бы я отказаться от той преогромной беспроигрышной ставки, иначе говоря – денег, предложенных мне герцогом Нортумберлендским за излечение короля?

– Так значит, Нортумберленду известно о неизбежной смерти Эдварда?

– В своей речи я дал понять ему, что питаю мало надежды на выздоровление короля, и полагаю, он верно истолковал мои слова.

– Но для чего, Hieronimus, вы утруждаете себя наблюдением за небесными светилами и составляете карту судьбы Эдварда, ежели он обречён на столь раннюю кончину?

– Я хоть и намного старше вас, Ди, но не против ещё немного пожить на этом свете и хотя бы увидеть мою родную землю. Посчитайте-ка, коли я предреку смерть королю и на сём основании откажусь от начертания карты монаршей судьбы, сколько дней мне дадут прожить после оного глупейшего поступка. А? Да меня тут же обвинят в шарлатанстве и колдовстве или в шпионаже и подстрекательстве к раздорам! Нет, не такой я ещё осёл, чтоб гибнуть ради упрямой преданности истине!

– Но ведь Нортумберленд и Чеке ждут от вас гороскоп короля, и наверняка они рассчитывают увидеть благожелательное отношение светил к юному Эдварду. Право, ума не приложу, как вы выберетесь из неприятного положения, Hieronimus.

– Ну, так они и получат то, что хотят! Видите ли, carissime, моё самое большое желание ныне это покинуть вашу холодную страну как можно скорее, но мои договорённости с Нортумберлендом держат меня в Лондоне до апреля. И дабы дождаться сего благословенного месяца, я предоставлю им благожелательную карту судьбы короля.

– Но сие будет astro falsum, что опорочит нашу науку…

– …и вызволит меня из неприятного положения. Не так ли, Ди?

Тут окно захлопнулось, и Ронан остался в кромешной тьме, ибо тяжёлые облака заволокли всё небо.

«Выходит, что истинная наука может становиться ложной, когда приближается к сильным мира сего, – подумал юноша, – равно как восхитетльное вино теряет свой вкус и делается отвратительным, будучи перелитым в бутыль, где прежде держали уксус»…

Ди встретил Ронана со словами, что всё уже готово к началу и не хватает только его.

Глава XL

Медиум

Лицо доктора Ди, освещённое светом фонаря, как всегда было таинственно и непроницаемо, лишь в глазах читалось предвкушение чего-то великого. Учёный провёл Ронана в небольшую комнатку на самом верхнем этаже башни. Ставни снаружи были закрыты, а окна внутри плотно завешены драпировкой, так что ни единый лучик света извне не проникал в комнату. Посредине находился круглый столик, а на нём горела одинокая свеча. Её ровный свет падал на лоскут алой шёлковой ткани, прятавший под своим покровом некий предмет.

– Человечество издавна терзается вопросом, что ожидает в будущем нас всех и каждого в отдельности, – начал Ди. – Сие ведомо лишь одному вседержителю, но благостный Бог не оставляет нас своей милостью и посылает нам через ангелов знаки, кои, однако, закодированы таким образом, дабы не каждый смертный мог их уразуметь, а лишь избранные. И в основе оного знания лежит математика и числа. Так, применяя математику к небесным светилам, мы получаем науку астрологию, позволяющую начертать карту жизни индивидуума. Но и астрология имеет свои пределы, ибо она в основном даёт лишь общие предвидения событий и не позволяет получить ответов на многие вседневные вопросы, кои относятся, как к будущему, так и к прошлому и настоящему. Ныне я вознамерился испробовать сей methodus {способ (лат.)}, дабы искать помощи и советов у ангелов, носителей божественных знаний. Много раз мы вдвоём с синьором Кардано пробовали добиться результата, однако же, увы, нам ничего не открылось, что вероятно связано с нашей чрезмерной искушённостью в науках и обременённостью мыслей. Посему я и вознамерился испробовать в сих опытах не столь сведущего индивидуума, и ты, Ронан Лангдэйл, с твоей юношеской наивностью и простосердечием показался мне наиболее подходящим для созерцания человеком, которого мы зовём medium.

– Для созерцания? – удивился Ронан.

Джон Ди совлёк покрывало, и под ним оказалось диковинное зеркальце. Странность его заключалась не столько в причудливой серебряной оправе, покрытой непонятными кабалистическими знаками и узорами, и не в резной подставке, напоминавшей то ли змея, то ли дракона, а в самой поверхности зеркала. Это было не стекло, а некий тёмный, почти чёрный материал, отполированный до такой степени, что отражаемое в нём пламя свечи было словно настоящее. В тёмной комнате могло показаться, будто горят две одинаковые подлинные свечи, если бы не отблески серебряной оправы.

– Для проникновения в тайны, наиболее значимые для индивидуума, – продолжал Ди, – люди издревле пользуют отражающие плоскости, как, например, зеркала, специальным способом изготовленные. Однако же, самыми пригодными для сих целей считаются зеркала, сделанные из obsidianus lapis {обсидиан (лат.)}, самого загадочного камня на Земле; он впитал в себя силу животворящего Огня и посему обладает разными магическими свойствами.

Далее Джон Ди объяснил юноше, в чём состоит суть опыта и что тому предстоит делать. Прежде чем приступить учёный муж предложил Ронану помолиться, и сделать это искренне от всего сердца, дабы отбросить прочь все отягчающие душу и сознание помыслы. Сам Ди и показал пример такого проникновения моления. На целых полчаса он погрузился, казалось, в некий потусторонний мир, где не существует ничего материального, а лишь одна его душа, взывающая к всемогущему Богу.

Юноша попытался последовать примеру доктора Ди, но его молитвы часто ослабевали и прерывались потоком хаотических мыслей, которые в итоге напрочь вытеснили из головы священные тексты, так что Ронан просто сидел и ждал, когда же закончится эта тягостное подготовление к опыту.

Наконец Ди вышел из молитвенного транса и велел Ронану сесть чуть сбоку от обсидианового зеркала, дабы в его тёмной поверхности не было никаких отражений.

– А теперь, юноша, употреби своё время на глубинное созерцание сего obsidianus lapis, – молвил учёный. – И ежели мы подготовили свои души должным образом, то через некое время тебя посетят образы, ниспосылаемые ангелами. Образы сии могут претворяться в видениях и звучаниях. Тебе долженствует лишь пересказывать мне всё, что ты видишь и слышишь. И что бы тебе ни привиделось, не позволяй страху закрасться в твоё сердце, ибо ангелы не жалуют недоверчивых и сомневающихся душ и неохотно общаются с ними.

После подобных наставлений Джон Ди занял место на скамье у стены, оставив юношу перед магическим зеркалом. Ронан с полной доверчивостью к словам учёного принялся пристально вглядываться в обсидиановый камень, в то время как его учитель замер в торжественном ожидании явления ангельских знамений или иных посланий из потустороннего, зазеркального мира…

Сколько прошло времени трудно было судить, ибо казалось, что оно совсем остановилось в этой мрачной комнате, освещённой лишь единственной чахлой свечой, чьё слабое потрескивание только и напоминало о материальности происходящего. Ди напряжёно и усердно ждал знамения, а Ронан с не меньшим тщанием всматривался в глянцевую поверхность. Однако обсидиановое зеркало стойко хранило незыблемый тусклый блеск, отражая лишь тёмную пустоту, и не желая выдавать своих тайн.

Надо заметить, что у человека, вовлечённого в однообразное, монотонное занятие, а тем более не имеющего внешних возмущений, за которые могли бы зацепиться его органы чувств, мысли скоро начинают блуждать по своей прихоти, и рано или поздно становятся полностью неуправляемыми. Примерно то же самое произошло и с Ронаном, который поначалу тщился различить что-либо в магическом зеркале, но поскольку ничего не менялось и оттуда не исходило ни видений, ни звуков, через некоторое время внимание юноши притупилось. И хотя взор его продолжал бесцельно блуждать где-то в глубине обсидианового камня, различные мысли потихоньку подсознательно начали закрадываться в непривыкшую к ленивому покою голову. Можно предположить, что мысли эти были связаны как с его недавним прошлым, казавшимся теперь таким далёким, хотя и остававшимся частью его бытия, так и с нескорым будущим, являвшимся ему, наоборот, в самых ярких красках. Сознание юноши как бы раздвоилось – одна часть его выискивала образы в obsidianus lapis, в то время как другая обратилась к воспоминаниям и грёзам.

Трудно объяснить, что произошло в дальнейшем и что явилось этому причиной, было ли то реальностью, либо фантастическим плодом игры неподвластных мыслей. Однако перед взором Ронана вдруг предстала странная картина, и он даже вскрикнул от изумления. Ди встрепенулся, словно большой чёрный ворон в предвкушении конца битвы, обещающей раздолье для стервятников.