Navium Tirocinium

На этих словах Ченслер вдруг осёкся и настороженно посмотрел на командора: тот ведь тоже не был моряком! Но Уилаби предпочёл не обратить внимания на оплошность морехода и со степенным и суровым взглядом ждал, чем кончится дело.

– А ежели вас взять простым матросом, – продолжил Ченслер, решив нарисовать все «прелести» морской жизни, – то вам придётся раз и навсегда забыть о своём благородном происхождении, ну, по крайней мере, на время плавания. И как вы, привыкший к почтительному обхождению, будете терпеть приказы людей из низшего сословия и команды, отдаваемые таким грубым языком, по сравнению с которым базарная ругань – просто райское пение? А сможете ли вы, сэр, ночевать вместе со всеми матросами в одном корабельном помещении – тесном, душном и пропахшем смрадными запахами, принимать с ними за одним столом одинаковую пищу, которая зачастую не сильно отличается от тех отбросов, которыми кормят собак на задворках лондонских домов? А готовы ли вы променять белоснежную рубашку и расшитый шёлком камзол на исподнее из простого сукна и грубую матросскую куртку? Морская соль постепенно будет разъедать вам лицо и руки как ржа точит железо. Я уж не говорю про неимоверно тяжёлую работу на борту корабля, оставляющую кровавые мозоли на ладонях и до боли сводящую все мышцы. Неужели вы намереваетесь оставить блаженное бытие на суше – в довольстве, тепле и уважении, и променять его на полную тягот и лишений жизнь рядового моряка? Клянусь всем посейдоновым царством, мне ещё не приходилось видать подобного сумасбродства!

Под таким натиском вполне разумных доводов и описаний страшных лишений любой здравомыслящий человек остановил бы свой выбор на более комфортном варианте. Под шквалом возможных бедствий и опасностей, которые обрушил на него навигатор, Ронан стоял бледный и удручённый – но не из-за того, что его испугала нарисованная перед ним картина, а потому, что он ощущал явное, казалось, нежелание Ченслера брать его в своё плавание. К чести юного шотландца он не опустил голову и не отвёл взгляда от строгого лица моряка. Бледными от волнения губами Ронан сказал:

– Вы заблуждаетесь, сэр, если считаете, что я не обдумывал уже все те лишения, тяготы и опасности, которыми вы изволили меня страшить, словно маленькое дитя. Клянусь небом, я не ищу почести и славы, но также и не намереваюсь уподобляться тысячам дворян, чьё единственное стремление в жизни это собственное благополучие и процветание. Меня не прельщает пустить побеги, как юная осинка, и всю жизнь провести в уютном гнёздышке родового поместья, равно как и противно мне проливать кровь подобных мне только за то, что они вассалы другого короля, принца или герцога… Ведь вселенная – такая огромная штука, а мироздание – столь загадочно! Так, что может быть лучше, чем разгадывать тайны бытия и одновременно наслаждаться его великолепием, открывать неизведанные моря и земли и лицезреть всю их красоту? Эх, жаль, право слово, что вы принимаете меня за изнеженного дворянского сыночка.

– Чёрт побери, ну и норов у вашего подопечного, сэр Хью! – воскликнул моряк, начавший уже выходить из себя из-за такой невиданной настырности.

– Вот видишь, дорогой капитан! – молвил Уилаби. – Я же говорил тебе, что все мои доводы и вразумления разбились о шотландское упрямство сего юнца, как морские волны разбивались о нос твоего корабля. Я тешил себя надеждой, что у тебя-то, право, хватит слов растолковать своенравному мальчишке, что к чему. Но, видно, понапрасну…

Ченслер задумался и хранил молчание с четверть часа. Наконец он молвил:

– Командор, пожалуй, я возьму этого юношу в плавание, ежели его пыл не остынет через пару месяцев.

– Эге, Ричард, что же, значит, ты тоже не устоял перед его настырностью! – подивился Уилаби.

Навигатор на это только ухмыльнулся и произнёс:

– По рассказам Кабото в северных водах иногда можно встретить дрейфующий по течению огромный кусок льда, ну просто целую гору, которая так и зовётся – айсберг. Чем дольше такая ледяная громадина плывёт по океану, тем меньше становится в размере по причине истаивания. Посмотрим же, как долго айсберг пылкости нашего молодчика продержится в холодном потоке времени.

– Смею вас уверить, айсберг моего стремления состоит не изо льда! – воскликнул в эйфории Ронан, готовый просто взлететь от счастья после обещания навигатора взять его в плавание. – Он сотворён из прочного гранита, неподвластного течению времени подобно египетским пирамидам!

– Ну, ну. Время покажет, – заявил Ченслер. – Но попомни мои слова, Ронан Лангдэйл. Даже если твердокаменное упорство не оставит тебя, и ты выйдешь с нами в море, то – клянусь всеми тридцатью двумя румбами! – через пару недель постоянная качка и свист ветра в снастях сведут тебя с ума, а матросская пища будет вызывать омерзение, ты будешь дрожать от страха при каждом шторме, боясь, что следующая волна увлечёт корабль за собой в морскую пучину, и каждую минуту ты будешь проклинать тот день, когда твою голову посетила эта бредовая идея – выйти в море!

На самом деле бывалый мореход, если вкратце, рассудил довольно практично: «В лице этого молодчика компания приобретает, во-первых, пару крепких рук и ног, а в придачу ещё и неглупую голову, знающую толк в астрономии и иноземных языках, что весьма полезно для нашего плавания. А ежели подучить его вдобавок и навигации, то глядишь, ещё и неплохой помощник из него выйдет».

– Мы зачислим тебя, – строгим тоном продолжил Ченслер, – на штурманский корабль «Эдвард Бонавентура», где я смогу самолично присматривать, чтоб ты не лодырничал, и где ты не сможешь надеяться на покровительство своего благодетеля сэра Хью, который возглавит «Бона Эсперанца». Да и записать тебя в судовые книги надобно под другим именем, попроще, ну скажем, к примеру… – Роджер Уэлфорт. Так звали одного моего приятеля по плаванию в Ливадию. Простые моряки не любят чудных имён.

– Сэр, я с радостью повинуюсь любым вашим приказам, как аргонавт подчинялся воле Ясона, – заверил Ронан, не догадываясь, что эта причуда с именем в скором будущем спасёт ему жизнь.

– Не только моим, матрос Роджер Уэлфорт, – сказал навигатор, – а также капитана Бэрроу и боцмана… А теперь, сэр Хью, не изволите ли вместе с нашим юным моряком составить мне компанию за обедом?

– С удовольствием, Ричард, – ответил командор, – при условии, что ты расскажешь о своём путешествии в Ливадию, упоминание про которое я слышу уже не впервой.

Мореход, который в замке считался наперсником сэра Генри Сидни, а потому бесцеремонно пользовался всеми привилегиями своего положения, отдал приказание слуге, и через полчаса перед ними стояли аппетитные блюда и изысканные вина.

– Сидни сегодня во дворце Уайт-холла, развлекает юного короля игрой в мяч, – сказал Ченслер. – Поэтому будем трапезничать без него. Угощайтесь, командор, и ты, новопроизведённый в моряки Ронан Лангдэйл, он же Роджер Уилфорт…

Глава XXXV

Плавание в Ливадию

После того, как с едой было покончено и на столе остались только кубки с вином, моряк заявил:

– Вот теперь-то, когда неистовый шторм в наших голодных желудках улёгся, как раз и настало время хорошему рассказу, как вы и желали, сэр Хью. Нам осталось вином лишь до конца утихомирить волны, как это делают моряки во время шторма, выливая в море бочки с жиром.

– За этим дело не станет, дорогой Ричард, – сказал Уилаби, осушая свой кубок и вытирая губы. – Вот теперь я поистине готов наслаждаться твоим рассказом.

– Ну что ж, хоть я и не отличаюсь красноречием, как велеречивые вельможи, – начал Ченслер, – зато слова простого морехода будут честны и лишены приукрашивания… Итак, это плавание началось ровно два года назад, в ноябре 1550 года от рождества Христова. Один богатый судовладелец по имени сэр Энтони Очер отважился послать свой корабль с товарами к берегам Средиземного моря – в Ливадию. На своём борту барк носил имя гордого хозяина – «Очер». Не подумайте, что я сколь-нибудь осуждаю доблестного сэра Энтони, дерзнувшего отправить корабль в воды, где хозяйничают турецкие галеры. Но мне по душе более благозвучные и величественные названия, к примеру, «Мэри Роуз» {английская военная каракка, потоплена французами в 1545}, или «Великий Гарри» {английский военный корабль «Henry Grace à Dieu» обычно называли Great Harry} – корабль, ныне переименованный в «Эдварда». Или военный корабль «Мэри Уилаби» – возможно, он назван в честь вашей родственницы, сэр Хью?

– Сколь я помню, Ричард, – ответил командор, – оная Мария, фрейлина одной из жён короля Генриха, принадлежала к роду Уилаби из Эрезби. Моя же линия происходит от Уилаби из Вуллатона.

– Однако, вы забываете, что Шотландия тоже может похвастать звучными именами своих кораблей, – заявил неожиданно Ронан. – Взять хотя бы такие суда как «Великий Михаил», «Маргарет», «Лев», «Саламандра». Мне о них говаривал мой отец.

– Хо-хо! – воскликнул Ченслер и добавил: – Как видно, шотландцы не только постоянны в упрямстве – так же, как Полярная звезда упряма в постоянстве, ибо каждую ночь она изволит появляться строго на севере, – они оказывается ещё и горделивы, подобно тому льву, что я видел в Мессине: вид у него тоже был гордый и величественный, хотя он и сидел в клетке на потеху толпе зевак!

– Клянусь моим мечом, Ричард, мне пришлось в этом убедиться и не раз, – согласился Уилаби.

Юноша в гневе вскочил, не в силах вынести насмешки над своей нацией.

– Опусти свои паруса, Ронан Лангдэйл, – спокойно сказал моряк. – Ты не можешь себе представить, сколько зубоскальства и подобных шуток тебе предстоит услышать среди морской братии. Чванство и высокомерие матросы на дух не переносят. Учись обратить всё в шутку, приятель.

Юный шотландец немного остыл, отрезвлённый словами навигатора, и снова уселся за стол.

– Впрочем, не об этом речь, – сказал Ченслер и продолжил рассказ: – Верховодил нашим плаванием Мастер Роджер Боденхем, доверенное лицо сэра Очила и, надо сказать, разумный командор. Капитаном на барке был Вильям Шервуд, славный моряк, вместе с которым нам выпало сразиться не с одним штормом, пересекая Канал, Немецкое море и Бискайский залив по пути к берегам Португалии. Он-то, старый мой товарищ и взял меня с собой как штурмана в сие плавание, в котором я добыл великий опыт в искусстве кораблевождения. Средиземное море, сколь известно, английскими купцами посещается весьма редко. А потому-то и знающих те места английских моряков почти не было… В ноябре мы так и не смогли выйти из устья Темзы, ибо ветра не благоволили нам, и до самого января, когда воды реки стали уж покрываться коркой льда у берега, нам пришлось проторчать в Тилбери-Хоуп {излучина в устье Темзы}. Ну и мерзостное это занятие, скажу я вам, ждать, покуда Эол {бог ветра (др.гр.)} соблаговолит повернуться другим боком. Когда же это радостное событие, наконец-то, свершилось, мы вышли из устья Темзы – а было это уже в начале января – и бросили якорь в Дувре, где на борт степенно поднялся сам владелец корабля, который о чём-то долго вёл беседу с нашим командором. Вероятно, ещё раз желал увериться в его честности и верности, хотя по мне в море имеет смысл надеяться на Бога, толкового капитана и бдительность моряков. Впрочем, мне пришлось переменить свою точку зрения, ибо дальнейшие события показали, как решительность Мастера Боденхема спасла всех нас… Затем мы пришли в Плимут, пополнили запасы воды и провианта и уже через несколько дней – так как ветер был весьма благоприятный – мы пересекли Канал и Бискайский залив и увидели испанский берег. А через пару недель наш барк вошёл в гавань Кадиса. Это главный испанский порт и находится он на южном берегу Иберии. Здесь мы сгрузили часть груза, привезённого из Англии, и погрузили товар для продажи на Востоке. Как только все торговые дела с испанскими купцами в Кадисе были улажены и подул западный ветер, в конце февраля наш барк вышел в море и прошёл меж Геркулесовых Столбов.

– Вот уж право чудное название! Что это за такие столбы, Ричард? – поинтересовался Уилаби. – Мне, так сразу на ум приходят две главных башни, которые по обеим сторонам крепостных ворот высятся. Неужели и в море существуют ворота, которые подобным образом стерегутся?

– Такими воротами, сэр Хью, является Гибралтарский пролив, а башнями служат две горы по обе его стороны: одна в Европе, другая – на африканском берегу. По преданию, они значили для греков край света, и на их вершинах стояли огромные столпы… Так вот, наш барк миновал Гибралтар и очутился в Mare Mediterranea {Средиземном море (лат.)}. И через несколько дней мы были у острова Мальорка. В это время ветер, главным качеством которого является непостоянство, снова поменялся, и мы вынуждены были выжидать там несколько дней. Когда же вновь воцарился Зефир {бог западного ветра (др.гр.)}, мы пустились дальше, проплыли мимо острова Сардиния, которого видели лишь тёмные берега вдали, и через несколько дней вошли в порт Мессина на Сицилии. В этом городе мы значительно облегчили наш корабль, сгрузив добрую половину английских и испанских товаров. Мессину с материком разделяет пролив всего-то в три мили шириной, и множество лодок и баркасов снуют в обоих направлениях, невзирая на ужасных чудовищ – Сциллу и Харибду, которые якобы его охраняют по обеим сторонам. Признаться честно, мои глаза чуть из орбит не вылезли, покуда я всматривался в берега, пытаясь по своей наивности различить чудовищ среди чёрных скал. Стоит ли говорить, что я не обнаружил ни намёка на их присутствие? Клянусь всеми светилами на небосводе, это наверняка всё небылицы, придуманные в былые времена греками, чтоб пугать детей на ночь… По правде говоря, что до сего места наше плавание походило на лёгкую прогулку, которую леди совершают по утрам в парках, ибо дальше на восток начинались небезопасные места, где хозяйничали турецкие галеры и иные разбойники. На борту нашего корабля находился один купец-португалец, плывший с нами из самой Англии. Так вот, он ещё в Дувре уверял сэра Очила, что уже в Мессине мы сможем якобы получить охранную грамоту от турок. Но обстоятельства в Средиземном море, видимо, поменялись, и к разочарованию Мастера Боденхема все его старания добиться такой бумажонки от турок Мессины были напрасны. Тогда мы рискнули плыть дальше на восток в Кандию {сегодня г.Ираклион}, что на острове Крит, дабы там получить грамоту от проклятых турок. Но и в Кандии у нас ничего не вышло. Местный паша высокомерно и с явной неохотой выслушал все мольбы и увещевания Боденхема, но грамоту нехристь так и не дал, а предложил послать просьбу в Хиос, а этот город был не меньше чем в пять дней пути от Кандии. А сколь выбора никакого у нашего командора не оставалось, то он и отправил прошение в Хиос с какой-то турецкой торговой лодкой. Нам же оставалось только ждать в Кандии и ругать окаянных турок, которые чинили нам всяческие препоны, – чем мы и занимались не одну неделю. Наши же купцы, ясное дело, во что бы то ни стало желали доставить свой товар в Хиос, где за него можно было получить хорошую цену, в то время, как Мастер Боденхем, напротив, боялся рисковать вверенным ему судном и всё питал надежду получить разрешительную бумагу от турок. А время то, надо сказать, было весьма тревожное. По городу ходили слухи, что турки собирают свои галеры в единый флот, чтоб напасть на Мальту, а французский король якобы пробовал убедить их оставить Мальту в покое, идти в Барбарию {так в XVI веке назывались северные регионы Африки} и напасть на Триполи… В конце концов, из Хиоса от турецких начальников нам пришёл ответ, но, увы, не тот, что мы ожидали, а с отказом в охранной грамоте. Ну, наши купцы упали духом. Ещё бы, такие барыши потерять! А тем более, что и наш командор заявил во всеуслышание, что он ни за что на свете не осмелится плыть в Турцию без охранного пропуска. Впрочем, на уме у него, как вскоре выяснилось, были совсем другие мысли. А в Кандии в те дни находились несколько турецких скирас (так турки называют свои торговые судёнышки), которые привезли пшеницу и собирались уже плыть обратно к турецким берегам. И вот следующим утром они вышли в море, увозя с собой весть о том, что «Очил» не собирается рисковать и идти в Хиос. Мастер Боденхем поступил очень хитро, ибо на самом деле он всё же намеревался идти в Хиос, но желал, чтобы все думали иначе. Даже ни из наших моряков, ни из купцов никто не ведал, что было в голове у командора, поскольку он все планы держал про себя и никому о них не сказывал. И вот вечером он вызвал всех моряков на палубу и объявил о своём решении, сказав, что дело это очень опасное, и он не может никому обещать благополучного возвращения, но все изъявили готовность плыть. В ту же ночь мы снялись с якоря, благо дул попутный ветер, небо было чисто и усыпано звёздами, а луна озаряла всё вокруг. Наш барк взял курс на норд, и мы шли сквозь огромный архипелаг, состоявший из сотен и сотен остров. Поначалу всё шло хорошо, но предательский ветер неожиданно стих и паруса беспомощно обмякли, словно руки у дряхлого старика. По этой причине нам пришлось стать на якорь у одного из островов, который его жители называли Миконос. Там мы застряли почти на две недели, но зато обрели греческого кормчего, прекрасно знавшего те воды и обещавшего провести наш корабль к Хиосу. В это время года погода стоит в тех морях спокойная, и множество лодок с товарами, намеревавшихся доставить его на продажу в Хиос, скопилось у островов в ожидании попутного ветра. Наш кормчий попросил у Боденхема, дабы те греческие лодки ради их безопасности плыли вместе с нашим барком. Ну, и разве мог, спрошу я вас, великодушный английский командор отказать беззащитным греческим торговцам? Вскоре наша маленькая флотилия благополучно прибыла к Хиосу. Случилось это под вечер. Наш барк остался в море с намерением зайти в гавань с утра, в то время как сопровождавшие нас греческие судёнышки решились достичь берега до наступления темноты. Как скоро стало ясно, это было весьма опрометчивое их решение, ибо неожиданно из-за мыса выскользнули три небольшие галеры и направились в сторону греческих лодок с явно разбойными целями. А на одной из тех лодок плыл сын нашего кормчего, и отец на коленях стал умолять Мастера Боденхема защитить греческих торговцев. Великодушие нашего командора не знало границ, и он приказал открыть огонь по пиратам. И как раз в тот момент, когда одна из галер собиралась уже брать на абордаж греческое судёнышко, наша кулеврина дала залп, да так удачно, что ядро попало в корму турка. После такого отпора турецкие лодки отошли и стали поодаль в ожидании, а греки же в страхе вернулись вновь к нашему барку и смиренно просились остаться у нашей кормы до утра. Когда же пришла заря, «Очил» встал напротив причалов Хиоса и Боденхем послал на берег лодку сказать тамошним купцам чтобы они забирали свои товары с корабля, а иначе мы уйдём обратно в Кандию и им придётся забирать товары оттуда. Но купцы Хиоса уверили нашего командора в том, что в течение двадцати дней нам ничего не угрожает, и дали свои гарантии. Мы вошли в порт и постарались как можно быстрее распродать весь наш товар, опасаясь возможного приближения турецкого флота. Также и городские власти втайне посоветовали Боденхему скорее уходить из Хиоса, потому как, если турки нагрянут, горожане будут не в силах защитить ни его, ни себя. По их словам, когда приходят турки, они «жнут, где не сеяли, и собирают, где не рассыпали», иначе говоря, они забирают что им вздумается и оставляют что соизволят. К несчастью ветер был против нас, и мы не могли скоро выйти из Хиоса. К тому же алчные наши английские купцы, охочие до барышей желали ещё остаться, дабы закупить здесь восточных товаров. Купцы подговорили большую часть команды прийти к Боденхему и потребовать выплатить причитавшееся им жалование, чтоб они могли потратить его на этом берегу в своё удовольствие. Той же ночью наш командор по честному расплатился с матросами, одновременно заявив, что ежели по их вине корабль не выйдет ныне в море, то по возвращению в Англию их будет ждать суровая кара и они поплатятся головой. Многие были женаты и имели в Англии семьи, так что, им было что терять, сойди они на берег. Выслушав такую угрозу, смутьяны призадумались и ушли совещаться меж собой. Мы же, верные командору моряки – капитан Вильям Шервуд, я и ещё двое-трое человек из команды, – собрались вокруг Мастера Боденхема и ждали, что будет дальше. Наконец, главарь их, который был главным пушкарём на барке, пришёл к командору с обнажённым мечом и поклялся на нём, что раз он обещал сэру Энтони Очеру жить ради этого корабля, защищать его от всех, кто будет желать ему какого-либо вреда, то будет сражаться с целой турецкой армией и никогда не опустит оружие. Я так был просто вне себя от такого явного фарисейства, но наш командор, хотя и негодовал из-за своеволия смутьянов, принуждён был обстоятельствами простить им. С огромным трудом, и то благодаря оказавшимся в это время в Хиосе генуэзским ладьям и французской караке нам удалось вывести корабль из гавани. И должно быть Господь услышал наши горячие молитвы, ибо вскоре подул слабый попутный ветерок. Мы тут же выстрелили из пушки, призывая остававшихся ещё в городе некоторых из наших. Как только они все до единого оказались на борту, мы мигом подняли все паруса, чтоб поскорее убраться из этого опасного места. Как позже нам стало ведомо, через два часа после нашего отплытия семь самых быстрых из турецких галер пришли в Хиос с целью захватить наш корабль, и, не застав его, турецкий адмирал ужасно разгневался. Некоторых из тех добрых моряков, что были на остававшихся в гавани французском и двух генуэзских судах, помогших нам, бросили в темницу, других же посадили гребцами на галеры. Турки хотели было пуститься в погоню за нашим кораблём, но хиоские городские начальники предложили им вкусную еду и развлечения и таким образом умудрились задержать их до утра. А утром пришло ещё около сотни галер и турки стали собирать в этом месте свой флот для похода на Мальту. Мы же тем временем укрылись в порту Кандии и надеялись, что турки пройдут мимо. А вот жители города опасались, что злобным туркам может придти в голову разграбить их дома и окрестности, а потому призвали за хорошую мзду несколько тысяч диких людей, обитавших в критских горах. Эти дикари на самом деле были неплохими воинами, у каждого был лук со стрелами или меч иль тесак, кольчуга покрывала их тело спереди и сзади, а на ногах были сапоги до самых колен. Правда, этих одичавших воинов отличала ещё одна худая черта – безудержное пьянство, и должно быть, поэтому они и не склонны были к честному труду… Так вот, через пару дней на горизонте подобно косяку хищных рыб появилась ужасная турецкая флотилия, состоявшая должно быть из двух или трёх сотен галер. Турки двигались в сторону Кандии, но вдруг к всеобщему великому облегчению они свернули и прошли мимо в сторону Мальты. После этого наши купцы закупили вина и прочих товаров, и мы направились в Мессину. Ничего более заслуживающего упоминания в нашем путешествии я и не припомню. Разве что по пути из Кандии в Мессину нам попался венецианский корабль, который с большим трудом пытался отбиться от напавшей на него пиратской галеры. Он точно был бы захвачен, а моряки наверняка убиты, ежели бы «Очил» не пришёл ему на помощь. Мы пару раз пальнули из пушки по разбойникам, и пираты уплыли с такой скоростью, словно за ними по волнам гнался сам дьявол, или шайтан по-ихнему. За своё спасение венецианцы отблагодарили нас здоровенной бочкой прекрасного мускателя, которым мы позже побаловали себя в Мессине, куда пришли через несколько дней. А ещё через два месяца мы благополучно вернулись в Лондон со всеми нашими товарами в целости и сохранности, не потеряв ни одного человека, за что и воссылали хвалу Вседержителю и благодарения святому Николасу {святой Николай считается покровителем моряков и купцов}.

Навигатор закончил речь и взглянул на слушателей, стараясь понять, какое впечатление произвёл его рассказ.

Ронан сидел с широко открытыми глазами и в мыслях он был далёко. Ему грезились бескрайние моря, которые бороздят корабли с отважными моряками на борту, и далёкие берега, где живут иноплеменные народы, так непохожие на британцев. Неужели он тоже вскоре будет плыть по этим морям в поисках неизведанных земель? И как знать, может статься, его ждут такие же приключения, или даже ещё более увлекательные события?

Уилаби также внимательно выслушал рассказ моряка и сейчас с серьёзным и сосредоточенным лицом был погружён с свои мысли. Его интересовали более полезные и прагматичные вещи, нежели юного Лангдэйла. Командир и воин, он по достоинству оценил поразительную находчивость Мастера Боденхема, и теперь силился взвесить и рассудить все действия этого командора…

В этот момент дверь открылась, и в комнату вошёл молодой человек, с которым читателю уже представилась возможность вкратце познакомиться в одной из предыдущих глав, где речь шла о собрании членов компании и участников плавания, ибо это был сэр Генри Сидни.

– Приветствую всех добрых аргонавтов! – воскликнул Сидни. – Как только я узнал, что сэр Уилаби, этот Ясон нашего плавания, находится в комнате Ричарда, я сразу поспешил сюда.

Хотя он был старше Ронана всего года на четыре, но богатое одеяние с вышивкой, позолотой и с большим страусиным пером на шляпе, гордая осанка придворного вельможи, благородное лицо с лёгкой тенью озабоченности, всё это придавало зрелости его виду. Близость Генри Сидни к королю и герцогу Нортумберлендскому обещали молодому вельможе большую будущность при дворе. В отличие от своего тестя, Нортумберленда чувства честолюбия было далеко не самым первым у Сидни. Но в то же время он был деятелен, неплохо образован и все его помыслы были направлены на служение отечеству и королю, которого искренне любил. Эдвард, которому в это время было уже пятнадцать, с детства, со времён детских игр привязался к нему как к старшему брату. Многие при дворе называли Генри Сидни лучшим другом его величества. Впрочем, лишённый тщеславных амбиций вельможа не использовал эту дружбу ради собственной выгоды. В своё время, познакомившись с Кабото, Генри Сидни осознал, насколько выгодны для Англии дерзкие и заманчивые предложения старого мореплавателя, молодой человек также увлёкся духом первооткрывательства и впоследствии заразил им и молодого короля. Насколько велико было велико было влияние Сидни на короля можно судить по тому, что Эдвард приобрёл не меньше дюжины самых лучших глобусов у великого фламандского мастера и с радостью оказал весомое покровительство синьору Кабото в организации плавания. Сидни со всей увлечённостью содействовал Кабото в поисках стоящих моряков для дальнего путешествия и, когда они остановили свой выбор на Ричарде Ченслере, взял полную заботу об этом моряке, в котором он нашёл не только толкового морехода, но и хорошего друга.

После взаимных приветствий, Сидни спросил Уилаби, кто сей юноша, имея в виду Ронана. Узнав, что этот молодой и образованный джентльмен, горящий желанием исследовать неизведанные земли и морские пути, – новый участник их плавания, Сидни осмотрел шотландца с ног до головы и протянул тому руку со словами:

– Похвально ваше стремление, Ронан Лангдэйл. Как я бы желал отправиться с вами! Но, право, как я оставлю бедного короля на растерзание этим хищникам в лице его лордов, сановников, да и моего дорого тестя Нортумберленда в придачу?

– К слову сказать, сэр Генри, а как себя чувствует его величество? – поинтересовался Уилаби.

При этом вопросе лицо молодого царедворца сразу потеряло весёлость и на него легла тень печали и тревоги.

– Увы, сэр Хью, – ответил Сидни, – касаемо этого у меня мало радостных вестей. Нынче Эдвард не проиграл со мной в мяч и получаса, как силы оставили его, он отпустил всех вельмож и отправился отдыхать в свои покои. А ведь помнится, ещё месяц назад он мог играть час, а то и два. А ныне и лицо его стало тоньше и бледнее, и дыхание тяжелее и прерывистее. Лекари только ходят и качают своими мудрыми головами, а поделать ничего не могут.

– Ну что ж, будем уповать на Бога, что он не оставит Англию без монарха, – с надеждой в голосе вторил командор.

– Кстати, сэр Хью и Ченслер, мэтр Ди известил синьора Кабото, что готов уже через несколько дней приступить к обучению наших моряков секретам астрономии и навигации, – сообщил Сидни. – Дорогой Ричард, изволь привлечь к этим занятиям тех наших моряков, кого сочтёшь нужным, хотя бы вот и храбреца Ронана, не испугавшегося трудностей морского путешествия.

– Да я уж не преминул помыслить о том, Генри, – сказал в ответ навигатор. – Я, капитаны всёх трёх кораблей и Ронан Лангдэйл – вот та невежественная команда, которую предстоит принять на борт учёности капитану Ди.

Глава XXXVI

Леди Джейн Грей

Время, оставшееся до занятий по астрономии и навигации с мэтром Ди, Ронан провёл в радостном ожидании. Ещё бы! Ведь скоро на корабле «Эдвард Бонавентура» он выйдет в море и поплывёт на другой край земли.

После встречи во дворце Байнард с кормчим весь следующий день юноша не мог ни на чём сосредоточиться, он ходил по дому и пытался с каждым поделиться своей радостью. А поскольку командор проводил время у Кабото, встречаясь с партнёрами этого предприятия – негоциантами и сановниками, Гудинаф по своему обычаю сопровождал господина, а Габриель Уилаби естественно был занят торговыми делами, то единственный человек, на которого юноша мог выплеснуть поток восторженных фраз, оставалась Алиса.

Однако в отличие от Ронана девушка, напротив, в этот день была не похожа сама на себя. Она ходила нахмурившись и ни за что ругала слуг, мало улыбалась, большую часть времени проводила за вышиванием в компании Эффи и, казалось, избегала юного шотландца. Однако за обедом, где они оказались вдвоём, Ронану представился, наконец-то, удобный случай, и он начал было в восторженных тонах описывать ожидающее его увлекательное путешествие. Алиса сначала молчала, а потом сказала:

– Ну и плывите в ваш Китай. Там должно быть очень много молоденьких китаянок, похожих на маленьких обезьянок.

– Причём же здесь обезьянки, дорогая Алиса? – удивился Ронан.

– Дорогие – жемчуга и алмазы, золотые и серебряные безделушки, Мастер Лангдэйл. Я же не дорогая, ибо не имею цены. А созерцать обезьянок вам всем, похоже, больше по нраву, нежели миловидных девушек у себя на родине, раз мой отец, потом и дядюшка Хью, а теперь и вы собрались в этот дикий Китай, оставляя меня с этим противным Мастером Бернардом.