Navium Tirocinium

Скоро незнакомка остановилась у дома, который походил по описанию, данному монахом, на жилище купца Габриеля Уилаби. Она поднялась на ступеньку и постучала дверным кольцом, закреплённым в железной львиной пасти, после чего оглянулась и строго посмотрела на приблизившего Ронана.

– Сэр, по какому праву вы преследуете меня?

– Я? Преследую вас?! – оторопел Ронан. – Боже упаси! Вы, верно, полагаете, что раз моя дорога по воле случая совпала с вашей, значит, я гонюсь за вами?

– А что, по-вашему, должно мниться одинокой девушке, когда за ней от самой церкви святого Олафа не стихают настойчивые мужские шаги? – заявила девчушка.

– И как же это вы разобрали, что это мужские шаги? – поинтересовался Ронан. – Я не заметил, чтобы вы оборачивались, дабы узнать, кто следует позади.

– Фи! Неужели вы, сэр, принимаете меня за какую-нибудь простушку, которая не в состоянии уразуметь, что раз раздаётся стук каблуков, то это может быть только мужчина? {В ту пору каблуки были только на сапогах для верховой езды, чтобы крепче держатся в стремени} По-видимому, вы оставили сообразительность там же, где потеряли вашу лошадь, – усмехнулась девушка и ещё раз настойчиво постучала дверным кольцом. – Куда же это запропастился старина Гриффин, заставляя меня любезничать с нахальным незнакомцем?

– Мне думается, что вы непочтительная и жестокосердная юная леди, раз такое ваше отношению к бедному страннику, – упрекнул собеседницу Ронан.

– Опять вы ошибаетесь, сэр, – бойко ответила юница. – Причём в каждом вашем словечке. Как может быть жестокосердной девушка, которая только что отнесла такую сумму на пожертвования в нашу приходскую церковь? И я вовсе не леди, хотя не исключаю, что мне когда-нибудь и выпадет такой жребий. К тому же я не юная, как вы изволили выразиться. Мне, к вашему сведению, на днях минуло уже шестнадцать, и все говорят, что я привлекательная, – кокетливо добавила она.

«Что за самовлюблённая и легкомысленная девица!» – подумалось Ронану, но в этот момент дверь, наконец-то, открылась, и юное создание упорхнуло внутрь дома. Из двери выглянул хмурый слуга-старик в богатой, но уже изрядно поношенной ливрее. Увидев Ронана в его убогих плаще и шапчонке, он спросил хриплым и шепелявым голосом, собираясь уже захлопнуть дверь:

– Что тебе нужно, голоштанник? Ежели ты жаждешь подаяния, так ступай в церковь святого Олафа или же в монастырь святого Фомы.

– Я разыскиваю дом Мастера Габриеля Уилаби, – твёрдо ответил Ронан и добавил возмущённым тоном: – И не стоит тебе, старик, судить превратно по внешности путника. Странно, что слуга в твоём возрасте не научился узнавать джентльмена в любом обличье.

– Ха-ха! Ежели ты джентльмен, то я – кардинал Кентерберийский, – прошамкал старый слуга, довольный своей плоской шуткой.

– Скажи лучше, дома ли сэр Хью, – потребовал юноша, не обращая внимания на кичливого слугу. За время своего путешествия Ронан осознал, что, увы, далеко не со всеми людьми можно быть обходительным и приветливым, и иногда требуется проявить твёрдость и показать зубы, дабы сбить спесь с гордецов.

Казалось, что упоминание имени командора произвело на старика магическое действие. Он вмиг вытянулся, поправил свою расшитую серебром ливрею, хотя уже порядком вылинявшую и потёртую во многих местах, как и её хозяин, и пригладил поредевшую бороду, после чего сказал так не шедшим ему помпезным тоном:

– Сэр Уилаби, этот цвет английского рыцарства, отважный лев ратных полей и преданный королевский слуга занят важным делом и будет дома к заходу солнца.

– Так вот, старина Гриффин – так, кажется, тебя здесь величают, – ежели не хочешь, чтобы этот лев обглодал твои старые кости, то немедля впусти меня в дом и доложи твоему хозяину, что явился человек, который недавно имел честь в дружеском поединке скрестить меч с сэром Хью Уилаби и пожать его мужественную руку.

Не ожидавший такого натиска, старик нерешительно глядел на юношу и, в конце концов, услыхав подобное заявление, капитулировал и с явной неохотой впустил Ронан в дом.

Пока Гриффин ходил оповестить хозяина о вторжении подозрительного незнакомца, Ронан оставался в сенях и разглядывал помещение. Он уже снаружи заметил, что в отличие от своих собратьев-соседей, сооружённых из дерева и глины, ивняка и штукатурки, дом купца Уилаби был воздвигнут из кирпичей медно-бурого цвета, что в то время свидетельствовало о зажиточности хозяев. Над крышей высился ряд печных труб с замысловатым орнаментом из разноцветных кирпичей. Внутреннее убранство также уже в дверях говорило если не о роскоши, то о состоятельности и довольстве. Стены были отделаны дубом, а кое-где висели и красочные гобелены… Вскоре старик-слуга вернулся и провёл Ронана вдоль длинного коридора, освещённого укреплёнными на стенах серебряными шандалами, затем через большой зал, уставленный массивной резной мебелью и увешанный портретами, и, наконец, поднявшись по узкой лестнице, и пройдя мимо нескольких дверей, ввёл его в небольшой холл, служивший, по всей видимости, рабочим кабинетом хозяина дома.

Первое, что бросалось в глаза, это массивный стол из резного дуба, на котором помимо абаки и счётных таблиц были разложены огромные рукописные фолианты в кожаных переплётах с медными застёжками, – наполнявшие гордостью и надеждой сердца купцов и вселявшие ужас в души покупателей, срок платежа которых уже истёк, – а также располагалась украшенная вычурными узорами серебряная подставка с письменными принадлежностями и позолоченной чернильницей в виде миниатюрной башенки.

Рядом на большом стуле с высокой резной спинкой сидел сам купец Габриель Уилаби. Наружность почтенного негоцианта была не столь внушительная как у его знатного родича. Худощавая, невысокая фигура, судя по тому, как он живо вскочил на ноги навстречу гостю, была необычайно подвижна, что свидетельствовало о деятельном и предприимчивом характере купца Габриеля. Волосы, равно как и небольшая аккуратная бородка, когда-то тёмные как смоль, от ежедневных купеческих забот и волнений почти совсем поседели, хотя на вид ему было не более сорока – сорока пяти лет. На строгом лице читались уверенность и властность человека, знающего цену себе и своему состоянию. Тем не менее, во взгляде купца не было и тени надменности, скорее напротив, он был приветливым и благожелательным.

– Любопытно глянуть на смельчака, отважившегося сразиться с моим кузеном Хью, – молвил негоциант, вставая и внимательно осматривая Ронана. – Как тебя зовут, юноша, и что привело в мой дом? Сказать по правде, твоё жалкое одеяние смущает меня, равно как оно расположило не в твою пользу и старину Гриффина.

– Сэр, это хламида с чужого плеча, – ответил Ронан, – дарованная мне милостивыми иноками из монастыря святого Фомы, и которую я с радостью могу теперь сбросить… Что же касается моего имени, то, ежели сэр Хью изволил поведать вам о событиях последних дней, оно должно быть вам известно, ибо я есть тот бедный школяр из Шотландии, вынужденный искать прибежища в Англии и покровительства сэра Хью…

Габриель Уилаби сощурил глаза, недоверчиво посмотрел на Ронана и молвил:

– Хм, я знаю только одного такого человека, но, увы, бедный юноша погиб три дня назад, утонув в Темзе.

– Однако, раз я стою перед вами, почтенный сэр, то значит, я не утонул, хоть и был весьма близок к подобному роковому исходу, – заверил юноша хозяина дома, а после вкратце поведал изумлённому купцу, что с ним приключилось.

В свою очередь обрадованный такому повороту негоциант рассказал Ронану, как все они были ужасно огорчены случившимся и о том, какие страшные мучения терзали душу сэра Хью, которые он хотя и пытался сокрыть в себе, но мрачный вид и угрюмая молчаливость выдавали его тяжкие переживания. Эти слова почтенного купца удалили напрочь мучившие юношу накануне сомнения, и как будто огромный камень свалился с его души.

– Нынче же в честь вашего удивительного возвращения в царство живых, дорогой Ронан, я устрою пир и празднество… сколь это в моих силах! – воскликнул негоциант. – Эй, Гриффин, позови-ка ко мне Алису!.. Сейчас я представлю вас моей дочке.

Пришла та самая юница, с бойким норовом и острым язычком которой Ронан уже имел случай познакомиться. Когда девушка узнала, что перед нею стоит Лангдэйл – молодой шотландец, которого они все считали трагически погибшим в ночной Темзе, – то поначалу несколько смутилась за тот нелюбезный приём, который она оказала юноше за час до того, и даже покрылась лёгким румянцем. Но затем радостное настроение и весёлый характер взяли своё, и Алиса заявила с хитрой улыбкой:

– А вы, Мастер Лангдэйл, смею заметить, чересчур уж прыткий юноша.

– Это почему же вы так изволите обо мне думать, мистрис? – удивился Ронан.

– Да потому что, по словам Дженкина, вы прыгнули с парапета моста, точно лягушка с кочки!

Ронан хотел было нахмуриться, но понял, что почему-то не может всерьёз сердиться на это юное беспечальное создание. Зато купец сдвинул брови, посмотрел на свою дочь с укоризной и велел ей пойти на кухню и распорядиться насчёт торжественного ужина и чтобы обед был подан на три персоны. Когда Алиса упорхнула из комнаты, купец посмотрел ей вслед и произнёс со вздохом:

– Эх, как не стало её матери, никак не могу управу найти на легкомысленную meisje {девушка (гол.)}, да и стоит ли, право? Вы на неё уж не сердитесь, молодой человек. Дочка моя хоть и шалунья, но в конечном счёте на ней весь дом держится. Она всеми слугами заправляет, словно истый дворецкий, а не как молоденькая девчонка.

Ронан заверил Габриеля Уилаби, что ни в коей мере не может досадовать на его прелестную дочку. И слова его в самом деле были искренними, а не данью уважения хозяину дома, ибо юноше почему-то приятно было созерцать эту порхающую как мотылёк девочку и слышать её по-мальчишески озорной голосок, который, как оказалось, может и приказы отдавать… Ронан поинтересовался, что сталось с его конём, и, узнав, что тот мирно стоит в конюшне позади дома, изъявил желание увидеть его. Негоциант велел Гриффину показать юноше его комнату и провести в конюшню, а Ронану напомнил, что через час в гостиный зал подадут обед.

Старый слуга показал гостю не только его комнату, но и с гордостью провёл по всему огромному дому; дело в том, что старина Гриффин в своих тщеславных помыслах ставил себя в одни ряд с дворецкими в замках и особняках знати, и ему доставляло огромное удовольствие всячески это выказывать. И в самом деле, снаружи дом купца Уилаби с крохотными башенками по углам, лепной балюстрадой и витыми карнизами можно было бы принять за маленький замок; три этажа, не считая подвалов, погребов и чердаков, вмещали множество комнат – хозяйских, для прислуги и для гостей; коридоры были необычно широки, а стены сплошь отделаны дубовыми панелями и увешаны гобеленами фламандской работы.

После такого маленького путешествия Гриффин повёл юношу во двор, не переставая извиняться по дороге за недоброжелательный приём в дверях.

– Ежели б вы знали, ваша милость, сколько здесь всякого сброда по улицам шатается, – говорил старик беззубым ртом. – И все норовят что-нибудь урвать у моего доброго хозяина, видя какой он богатый. Взяли было в привычку выстраиваться перед дверьми и клянчить подаяние у щедрого купца. Отбоя не было от нищих и бродяг – притворных и настоящих, – покуда мистрис Алиса не настояла, чтоб милостыню не в дверях раздавать, а передавать в приходскую церковь на усмотрение викария… А вот уж и наша конюшня.

Войдя в сарай, который использовался под конюшню и мог бы вместить целый табун, Ронан сразу увидел своего скакуна рядом с лошадьми сэра Хью и Дженкина, кроме которых в конюшне был ещё только один пони серой масти. Юноша наполнил большую меру овсом и подошёл с ней к Идальго. Тот негромко заржал, прядая ушами, и пару раз ударил копытом о землю, словно желая показать, какая давняя дружба связывает его с хозяином и как он по нему истосковался, так нежданно им покинутый. К овсу конь не прикоснулся – видимо уходом он был не обделён, – но на ласку своего хозяина отозвался, лизнув ему руки и лицо своим шершавым языком.

– Ну, что ж, мой друг, раз ты пресыщен кормом, – сказал с теплотой Ронан, потрепав конскую гриву, – то уж мне-то точно не помешает подкрепиться.

Ронан вернулся в дом, где в зале уже заняли свои места за столом отец с дочерью. Обед прошёл чинно и неспешно, еда была аппетитна и вкусна. Купец сказал, что ожидает сейчас своего счетовода, с которым они должны разобраться с кое-какими бумагами, а потому он не может пока уделить должного внимания молодому человеку и просит свою дочь взять опеку над гостем.

– Да уж, батюшка, нашему гостю, наверняка, интересней будет послушать мою игру на вёрджинел {музыкальный инструмент, предшественник клавесина}, нежели ваши с Мастером Бернардом рассуждения про все эти memoriale, giornale, quaderno и прочие непонятные итальянские словечки. Фи, как это должно быть скучно сидеть с этим нудным клерком, воображающим себя великим счетоводом и ещё Бог знает кем, и слушать его разглагольствования.

– Ну что ты, голубка, – возразил негоциант. – Мастер Бернард весьма толковый молодой человек, который уже неплохо разбирается в коммерции. К тому же, знаете ли, Мастер Лангдэйл, он в одиночку, собственными силами разобрался в новом, самом лучшем методе счетоводства, который вычитал в итальянском манускрипте. И нынче все мои сделки мы стали записывать именно этим способом. – Купец пристально посмотрел на дочку и добавил: – К слову сказать, я не советую тебе медлить и предаваться пустым размышлениям, потому как дело, можно сказать, уже почти решённое.

В это время как раз пришёл тот самый Мастер Бернард – аккуратно одетый молодой клерк, на вид на три-четыре года старше Ронана, с приятным лицом, вежливым голосом и учтивыми манерами. Он весело поздоровался с мистрис Алисой, отвесив ей чересчур низкий поклон, бросив при этом настороженный взгляд на незнакомого юношу. Когда же негоциант представил ему Ронана, Мастер Бернард в качестве приветствия склонил голову и, не поднимая её и не говоря ни слова, повернулся к своему патрону и удалился с ним в контору. Ронан почувствовал вдруг какую-то смутную неприязнь, и даже враждебность к этому человеку, хотя и не мог понять тому причину. Впрочем, он тут же забыл про существование Бернарда, оставшись в обществе своей новой знакомой.

В дверях в ожидании приказаний, словно мавр, застыл старина Гриффин – правила приличия не позволяли Габриелю оставить дочь наедине с малознакомым молодым человеком.

– Гриффин, скажи, а почему здесь нет моей доброй Эффи? – поинтересовалась Алиса.

– Старая хрычовка жалуется, что спину прихватило, – прошамкал Гриффин. – Просила позволения посидеть часок-другой на кухне, у печи погреться.

– Что же ты всё ворчишь на неё, скажи на милость? – спросила девушка. – Поди, сам не моложе её.

– Моложе не моложе, а я завсегда на своём посту, как латник в Тауэре, – проворчал старик. – А у этой вековой шептуньи, видите ли, спина заржавела. Вот и выходит, что мне тут за неё отдуваться приходится…

Алиса прошептала Ронану, что Эффи это её старая горничная, они с Гриффином самые старые слуги в доме и постоянно препираются и спорят между собой, хотя, как ей кажется, души в друге не чают, только виду не подают.

Затем девушка поинтересовалась у гостя, нравится ли тому звучание вёрджинела. Ронан откровенно признался, что впервые видит этот музыкальный инструмент.

– Отец привёз его из Фландрии, – похвалилась Алиса. – А играть на нём научила меня одна старая леди, в своё время услаждавшая слух самого короля Гарри.

Девушка села за столик у стены, на котором покоился этот удивительный предмет, подняла украшенную резьбой деревянную панель и положила свои пальчики на выступающий ряд чёрных клавиш. И словно капельки дождя полилась музыка, лёгкая как дымчатое облачко и нежная как летний ветерок. Ронан восхищённо смотрел, как проворные пальчики Алисы бегали по клавишам, и упивался чудными звуками. Ему даже не верилось, что совсем недавно он лежал немощный в тёмной и холодной келье монастыря святого Фомы… Даже Гриффина музыка так растрогала, что на старческих глазах выступили слёзы умиления. Так продолжалось около четверти часа, но неожиданно мелодия прервалась, и Алиса, поджав губки, заявила:

– Однако, я устала! Но, по правде говоря, Мастер Лангдэйл, мне просто не терпится услышать все подробности вашего отчаянного поступка и того, что за ним последовало.

– Ну, раз вы таково ваше желание, милая девушка, то, видимо, настал мой черёд развлечь вас рассказом. Боюсь лишь, что он покажется вам скучным, – ответил молодой шотландец и поведал свою короткую историю, состоявшую из его собственных смутных воспоминаний и рассказа лодочника Джона.

Несмотря на то, что Ронан вёл своё повествование простыми словами – как будто речь шла о некоем обыденном событии, а не трагическом инциденте, – избегал эффектных фраз и сглаживал пафосность всей истории, впечатлительная девушка даже не пыталась скрыть, как ей это было интересно и как она восхищается геройским поступком их гостя. От изумления её уста были приоткрыты, являя стройные белые зубки, а карие глаза восторженно блестели. В конце рассказа она восхищённо сказала:

– Ах, вы настоящий герой, Мастер Лангдэйл! Подумать только! Броситься в холодную Темзу, чтобы спасти несчастного человека! Жаль лишь, что спасённая вами дама оказалась всего лишь простой прачкой, а не какой-нибудь красивой юной леди. Иначе произошло бы как в старинных романах, где благородный рыцарь спасает от гибели обворожительную красавицу. Ах, как это упоительно!

Юноша немного смутился – то ли от того, что стал предметом восхищения, то ли от осознания, что вызвал подобные эмоции у такого нежного и прелестного создания, каким ему теперь начинала казаться Алиса. Он уже напрочь забыл о своём первом, совсем ещё недавнем впечатлении об этой девушке, непроизвольно начиная поддаваться обаянию непосредственной, воодушевлённой и такой милой собеседницы. Чтобы ради скромности отвести разговор от собственной персоны Ронан в свою очередь полюбопытствовал у девушки об её отце и об этом красивом доме.

И вот вкратце, какое представление составил себе шотландец о негоцианте из того, что рассказала мистрис Алиса – а девушка она оказалась смышлёной и, видно, разбиралась не только в домашнем хозяйстве и музыке, но немного и в делах своего родителя, что было весьма необычно для девиц её времени. Итак, отец её Габриель Уилаби был третьим сыном в своём семействе, а потому не мог рассчитывать на доходы от вотчинных земель, а вынуждён был самолично устраивать своё бытие. Будучи человеком спокойным и миролюбивым, хотя и деятельным, он отверг воинскую карьеру и, когда получил причитавшиеся ему по завещанию деньги, скупил у фермеров-арендаторов своего старшего брата всю шерсть и отправил тюки в Ипсвич одному негоцианту, который вёл торговлю с Фландрией. Однако Габриель быстро смекнул, что из поместья его брата проще и дешевле переправлять шерсть в Лондон, а уж оттуда дальше – в Брюгге и Роттердам. Поэтому, договорившись с братом, что будет единолично закупать шерсть у его фермеров, Габриель перебрался в Лондон с намерением самому торговать с Фландрией, нашёл такого же предприимчивого единомышленника, с которым сообща купили небольшой корабль. Со временем торговые связи купца Габриеля Уилаби росли и расширялись, он стал скупать шерсть не только в вотчине своего брата, но и в соседних поместьях и графствах. Обратно с континента он привозил роскошные ткани фламандских и голландских ткачей или же готовую одежду тамошних портных. Но дух Меркурия был неукротим в душе негоцианта, и когда у него уже было несколько кораблей, то они стали ходить в более дальние моря. Из балтийских земель он привозил пеньку, а с норвежских берегов – строевой и корабельный лес. Из одной такой своей поездки во Фландрию Габриель Уилаби привёз себе супругу, будущую мать Алисы, которую звали Изабелла.

Упомянув свою мать, девушка вдруг погрустнела, потом неожиданно даже всплакнула. Как выяснилось из её дальнейшего рассказа, в прошлом году в городе распространилась страшная болезнь под названием потовая горячка, которая за пару недель унесла жизни тысяч горожан.

– Моей доброй мамы не стало за один день, – печально говорила Алиса. – Всё случилось на моих глазах. Батюшка в то время был в отъезде. Ох, как это было ужасно! С утра неожиданно её охватил страшный озноб, и матушку накрыли ворохом одеял. Я неимоверно испугалась, но ещё надеялась, что она просто простудилась. Но бедная маменька никак не могла согреться и прийти в себя, а сильная дрожь мешала ей говорить. Потом вдруг она потребовала, чтобы одеяла сбросили, ибо ей стало жарко-жарко. Когда служанки это сделали, то я с ужасом заметила, что её пробил сильный пот. Всё стало ясно, и я могла уповать только на Бога. Но, увы, боженька не соизволил мне помочь. Вероятно, у него было слишком много молящих, и всем он помочь был не в состоянии. Силы быстро покидали мою маму. Под вечер бедняжка заснула, чтобы… – тут Алиса запнулась, не выдержала и слезы покатились потоком из её миндальных глаз, – чтобы уже никогда не проснуться.

Ронану захотелось пожалеть девушку, и у него возникло невольно желание обнять её и погладить по шелковистым каштановым волосам. Юноша немало подивился подобным своим чувствованиям и тут же заключил, что слова девчонки его чересчур уж растрогали. А ведь ему, человеку, жаждущему отправиться в далёкое плавание, не пристало давать волю подобным умильным чувствам, рассуждал Ронан. «Что подумал бы командор, узнай он про мои порывы, более присущие изнеженным женским созданиям, нежели отважным воинам и мореплавателям», – спрашивал он себя и решил в итоге более строго следить за своими эмоциями и выражением лица.

Далее Алиса поведала, как убит был горем её отец, через несколько дней вернувшийся домой и не нашедший там более своей горячо любимой Изабеллы, и как не мог найти себе места в опустевшем доме – а жили они тогда на Ломбард-стрит. И Габриель Уилаби решил перебраться из старого жилища, где всё ему напоминало про покинувшую его супругу, в другое место в Лондоне. А поскольку человек он был деятельный, то уже вскоре на противоположном берегу Темзы, в Саутворке для купца Габриеля Уилаби строился новый большой и красивый дом, где они сейчас и живут.

А в этом году, по словам девушки, её отца посетила и вовсе сумасбродная мысль: узнав от своих товарищей-купцов, что готовится торговое плавание в Китай за восточными специями, он со всем пылом вознамерился присоединиться к путешествию. А когда же негоциант проведал, что его знаменитый родич собирается возглавить сие плавание, он ещё более окреп в своём решении. С тех пор сэр Хью стал частым гостем в доме своего кузена Габриеля Уилаби и с удовольствием пользовался его гостеприимством во время пребывания в Лондоне. Почтенный негоциант был счастлив дружбой с прославленным рыцарем, а ныне и командором, ведь теперь их объединяло не только родство, но и общее влечение. Выяснилось, что вести текущие дела во время своего отсутствия негоциант намерен поручить Мастеру Бернарду, а Алисе придётся стать полноправной хозяйкой в этом большом доме.

– Впрочем, мне и так уж приходится заниматься всем хозяйством, – добавила девушка с видом собственной значимости, слегка выпятив губки, а затем продолжила доверительным тоном, чуть наклонившись к юноше: – Скажу вам по секрету, Мастер Ронан, будь я на месте моего батюшки, я бы не стала слишком уж доверяться этому Бернарду.

– Отчего же, мистрис Алиса? – спросил юноша с явным интересом.

– Ну, и не знаю даже, как сказать… – ответила Алиса, интуитивно чувствовавшая странное доверие к отважному юноше. – Порой мне мнится, что он говорит одно, а в мыслях у него совсем другое. Вот давеча улыбнулся и сказал мне печальным тоном: «Ах, мистрис Алиса! Как жаль, что ваш батюшка вскорости вас покидает». Хотя сам, наверное, только рад-радёшенек этому.

– Почему же он может быть рад сему событию? – снова спросил Ронан, хотя в душе уже ругал себя за такое любопытство, говоря себе: «Ну что мне до этого лондонского хлыща, в конце концов?»

– Ну, во-первых, видели бы вы, как он подобострастно ведёт речи с моим отцом – само почтение и послушание, а как остаётся наедине – я несколько раз подсматривала, – его глаза становятся хищными как у волка в тёмном лесу и алчными словно у ростовщика с Ломбард-стрит. А потом… – тут Алиса вдруг запнулась и её щёчки покрылись лёгким румянцем.

Ронан понял, что становится просто неприличным дальше расспрашивать юную девушку, которая и так уже чересчур разоткровенничалась с гостем, и вкратце поведал ей о своей судьбе, упомянув, что тоже рано лишился матери и при схожих обстоятельствах. Услышав об этом Алиса, у которой ещё свежи были воспоминания, сочувственно вздохнула и посмотрела на юношу таким добрым взглядом, от которого Ронану стало почему-то очень приятно.

Но оказалось, что это было не единственное их сходство. Далее юноша посетовал, что по неким таинственным причинам впал в опалу к шотландскому регенту и вынужден теперь искать прибежища в Англии у давнего друга своего отца сэра Хью Уилаби.

– Так вы тоже подвергались гонениям на родине! – воскликнула Алиса. – Какое чудное совпадение!

– Совпадение, чудное?

– А как же! Сейчас вы в этом убедитесь. Для начала – знаете ли, как звали мою несчастную маму до замужества? Изабелла Линдзи!

– Линдзи? Так ведь это знатный шотландский род! Но как же она стала супругой вашего отца, лондонского купца Габриеля Уилаби?

– О, это долгая история. Но ежели вы желаете, Мастер Лангдэйл, я могу вкратце её рассказать.

– С большим удовольствием выслушаю вас рассказ, мистрис.

– Вот что я запомнила из её рассказов долгими вечерами, когда батюшка был в разъездах, а я оставалась её единственным слушателем. Мой дедушка приходился каким-то дальним родственником графу Крауфорду и владел небольшим поместьем в Лотиан. А знаете ли, Мастер Лангдэйл, от кого он вёл свою линию? От того самого славного Дэвида Линдзи, который победил в рыцарском турнире на Лондонском мосту!

– Ого! Кажется, Дженкин что-то толковал мне про бой между шотландским и английским рыцарями на мосту через Темзу лет двести тому назад, – сказал Ронан, – но, право слово, у меня всё уже вылетело из головы после купания в той самой реке, через которую сей мост и возведён.

– Так вот, шотландский рыцарь, который выбил из седла английского рыцаря, был мой предок по материнской линии, – гордо заявила девушка и вскинула свою прелестную головку. – У нас в роду это предание передавалось из поколения в поколение, от отца к сыну. Ну, хотя в моём случае выходит, что от матери к дочери.

– У вас в роду? – улыбнулся Ронан. – Так, к какому же семейству вы изволите себя причислять, мистрис Алиса, – к английским Уилаби или же шотландским Линдзи?

– Я… я не знаю, – нерешительно ответила девушка. – Когда, к примеру, я спорю с Дженкином, то принимаю сторону материнской линии, а когда иной раз беседую с дядюшкой Хью и слушаю его рассказы, полные героических подвигов, то я счастлива, что могу причислить себя к роду Уилаби… Впрочем, я ещё не рассказала вам историю моей матушки. Сначала мне стоит закончить рассказ про сэра Дэвида Линдзи, моего предка. Дело было так. На некоем пиру лорд Джон Уэллс стал похваляться превосходством английского рыцарства надо всеми остальными, и он так заявил присутствовавшему там шотландскому послу Дэвиду Линдзи: «Ежели вам всё ещё не известны отважные и героические деяния англичан, назначьте мне день и место поединка, и, смею вас уверить, вы с ними познакомитесь!» Сэр Дэвид Линдзи с невозмутимым видом принял вызов, и было решёно, что ристалищем будет Лондонский мост. В назначенный день рыцари встретились на Мосту. И вот два рыцаря, закованные в броню, посредине Темзы несутся навстречу другу с поднятыми наперевес древками. Представьте только, какое это было восхитительное зрелище! Когда они сошлись, то удар английского рыцаря пришёлся в голову моему предку. И этот удар был такой ужасной силы, что копьё лорда Уэллса расщепилось как соломинка. Это просто невероятно, но сэр Дэвид Линдзи только покачнулся в седле. Такая неимоверная силища моего предка удивила собравшихся на Мосту зрителей, и они завопили, что шотландец был привязан к седлу – а это против всех правил. Тогда мой предок слез с коня и заново взобрался в седло, чтоб все удостоверились в его честности. Противники разъехались и вновь смело поскакали навстречу друг другу, но ни одному не удалось поразить соперника в этой попытке. А вот в третий раз шотландский рыцарь выбил самоуверенного Уэллса из седла, причинив тому тяжёлую рану. Мой предок был благороднейшим человеком, и на следующий день он прибыл к постели раненного соперника, беспокоясь о его здоровье… Эх, как я хотела бы быть мужчиной!

В ходе этого рассказа разительная перемена произошла с девчушкой. Воспламенённая своими же речами и представляя воочию, как всё было на самом деле, Алиса стояла посреди гостиной с устремлённым в воображаемую даль взглядом. Карие глаза её восторженно горели, щёки покрылись ярким румянцем, а вытянутые вперёд руки словно указывали на отважного рыцаря. Ронан в изумлении глядел на девушку, одухотворённую воспоминаниями о своём великом предке. Так не похожа она была на кокетливую вертихвостку, встреченную им у церкви святого Олафа и затем в дверях дома.

Потом, когда пыл её несколько поутих, Алиса вдруг смутилась за проявление чересчур восторженных чувств, что не подобало девушке её возраста и положения, да ещё и перед молодым человеком, с которым она только что познакомилась.

– Ой, простите меня, Мастер Лангдэйл, – сконфуженно сказала девушка, занимая своё место на лавочке. – Я, кажется, чересчур увлеклась воспоминаниями.

– Право слово, милая Алиса, это была очень увлекательная история, – подбодрил её Ронан. – Как видно, шотландская кровь в вас порой берёт верх над английской. Мне вдали от родины лестно слышать хорошие слова о моих соотечественниках, на что, признаюсь честно, я не рассчитывал в Англии, памятуя о недавних распрях между нашими королевствами… Впрочем, вы ещё не окончили рассказ о том, как Изабелла Линдзи стала Уилаби.

– Увы, это не такая романтичная история. Скорее, даже печальная. Видите ли, мой дедушка ещё молодым по каким-то делам посетил континент, познакомился там с протестантскими проповедниками, учением Кальвина и внял слову истины. На родину он вернулся уже другим человеком и поменял всю свою жизнь. Он обратил в новую веру свою семью, пригласил в приход викария, близкого ему по духу. Как, бывало, рассказывала моя матушка, тот проповедовал на английском языке, а не на непонятной простым людям латыни, учил прихожан десяти заповедям, составил маленький катехизис для деток, прогнал прочь монахов, заявившихся в приход продавать индульгенции, и совершал прочие деяния, идущие вразрез с тогдашними церковными устоями в королевстве Шотландии. Дедушка всячески поощрял этого викария и, по словам моей маменьки, давал ему тайком деньги и еду, которые священник раздавал бедным. Одним словом, викарий читал людям Евангелие и учил слову истины. Вскоре об этом стало ведомо ревнивым священникам по соседству, а от них и епископу. Он вызвал викария к себе и пытался его вразумить. Когда же тот остался непреклонен, его поначалу отпустили в приход. Но вскоре явились стражники и схватили бедного викария. Мой дед пытался было защитить священника, но получил удар алебардой – слава богу, не смертельный, – и упал. А викария отвели в Эдинбург, и через день суд признал его еретиком-богоотступником и приговорил к смертной казни. В тот же день нашего приходского священника сожгли на костре в Эдинбурге. В те дни паписты подобным же образом расправились с другими ревнителями истиной веры. Причём среди них были и священники, и простолюдины, и даже джентльмены. К несчастью как раз в это время граф Крауфорд, предводитель клана Линдзи, впал в немилость к королю. Тучи стали сгущаться над головой дедушки, потому как всем были известны его убеждения. Он не стал испытывать судьбу и, решив, что не подходит на роль страстотерпца, и ради своей семьи вместе с ней бежал через Немецкое море во Фландрию. На вырученные от продажи поместья деньги два его сына основали торговую контору. У них была младшая сестра Изабелла. И случилось так, что торговые дела свели вмести её братьев и молодого английского купца Габриеля Уилаби… Вот так всё и произошло. Я была единственным ребёнком в семье и теперь, увы, так им и останусь.