Navium Tirocinium

Но в итоге, похоже, самобичевание принесло свои одиозные плоды, ибо преследователь, выждал ещё некоторое время и, собравшись с духом, начал своё злое дело. Он спустился с дерева, растёр занемевшие конечности, нарвал несколько пучков пожухлой травы, разорвал на лоскуты кусок ткани, приобретённый им с утра для латания дыры в торбе, перевязал ими каждый из пучков и заткнул всё за пояс. Также он выудил из сумки купленный им про запас кусок жареной телятины, побрызгал на него с одной из своих склянок и засунул в карман. Затем Фергал приблизился к стене, перебросил на ту сторону подготовленный им ошмёток мяса и стал ждать…

Псиный нюх быстро указал несчастным мастиффам, где лежит собачья снедь. Они даже погрызлись между собой из-за нежданной добычи, не подозревая, что так вкусно пахнувший кусок мяса был отравлен злодейской рукой…

Когда жалобный скулёж агонизирующих собак стих, злоумышленник перемахнул через невысокую стену и, пригнувшись, подбежал к дому в заранее намеченное место, где вплотную к стене стоял развесистый платан. Ловко вскарабкавшись на ствол, Фергал распластался на длинной ветке и аккуратно, боясь, что она может обломиться под тяжестью его тела, переполз по ней к стене и по её выступам взобрался на самый карниз. Дальше мягкой поступью, словно кошка, он дошёл по нему до того места, где по его прикидкам находилась комната Ронана, по крутому скату крыши добрался до печной трубы и запихал в неё всю припасённую им солому. После этого тем же путём Фергал выбрался обратно, влез на лошадь и, терзаемый противоречивыми чувствами, поскакал прочь. Несмотря на осуществлённую месть, радости он не испытывал.

Бывший монах снова вернулся в Ноттингем, но остановился, разумеется, уже в другом месте.

Говорят, что преступники часто возвращаются на место преступления. Хотя и не известно доподлинно, насколько это соответствует действительности, но у Фергала действительно был повод вернуться на следующий день в Рисли. Ему очень уж не терпелось наверняка узнать исход своего дерзкого предприятия. С волнением в груди он подъезжал к особняку, с тревогой ожидая увидеть около Рисли-Холл сумятицу и сокрушённые лица. Но в селении царило спокойствие, а около особняка не было заметно никакого движения, что удивило злоумышленника и всколыхнуло его давешние душевные переживания. Неужели он сделал что-то не так, и Ронан снова избежал уготованной ему участи, недоумевал Фергал и не мог осознать, то ли его радовал, то ли огорчал такой исход дела.

Единственным человеком, которого заприметил наш преследователь, являлся священник, закрывавший двери своего божественного заведения. К нему-то и решил обратиться с расспросами Фергал.

– Доброго здравия вам, преподобный отец, и чутких прихожан, бдительно внемлющих каждому слову истины из ваших уст!

– За то надо воссылать моления Господу Богу нашему, – ответил пастырь, в коем мы без труда узнали бы доктора Чаптерфилда. – Тогда и овцы, послушные воле Его, соберутся вокруг своего пастуха и не разбредутся прочь, искушаемые врагом рода человеческого, и не будут унесены к нему римскими волками.

Радетельный пастырь собирался уже второй раз за день навестить леди Джейн, в этот момент в тревоге сидевшей около постели одурманенного дымом и едва не погибшего Джорджа Уилаби.

– С вашего позволения, могу ли я поинтересоваться у достопочтенного слуги божия, кто проживает в этом великолепном дворце? – с милейшей улыбкой спросил Фергал.

– Что же, добрый человек, ты впервые в этом крае? – вопросом ответил любопытный священник.

– Так оно и есть, ваше преподобие. Никогда прежде мне не доводилось путешествовать по этой дороге. А у кого мне ещё узнать об этом восхитительном доме среди вековых дубов, как не у досточтимого пастыря, чей храм стоит как страж веры на этой грешной земле! – продолжая радостно улыбаться, произнёс Фергал.

– Ну что ж, странник, – молвил польщённый Чаптерфилд, – знай же, что этот дом принадлежит прославленному сэру Хью Уилаби, чей род идёт от самого Радулфуса Буге – человека, который своим трудом, умом и смекалкой приобрёл обширные владения около Ноттингема. Поэтому-то на фамильном гербе сэра Хью и изображены бадьи {Bouget – бадья (уст. англ.)}. А с десяток лет назад в герб был добавлен дракон по случаю присвоения благородному Хью Уилаби рыцарского звания. Таким образом, фамильный герб сэра Хью представляет собой…

– Не взыщите, ваше преподобие, – нетерпеливо перебил Фергал, – но признаться, я мало смыслю в геральдике, истории древних родов и тому подобной чепухе. Но было бы занятно услышать, чем ныне занят ваш сэр Хью и… его гости.

– Видит Бог, мне впервые попадается человек, прибывающий в Рисли и не интересующийся истоками семейства Уилаби, – обиженно молвил священник. – Ну, коли ты не увлечён стариной и былыми подвигами Уилаби, то вероятно, ты осознаешь величие оного рода, если узнаешь, что вскорости сэр Хью возглавит далёкое плавание к китайским берегам, для чего на Темзе ему уже строят корабли и подбирают команды. Сей поход в веках прославит имя Уилаби!

– С вашего позволения, преподобный отец, а не скажите ли…

– Я мог бы многое тебе поведать, невежественный человек, – резко перебил Чаптерфилд, – но мои познания тебе, по всей видимости, будут неинтересны, в чём ты сам и признался. К тому же у меня спешные дела в особняке, где случилось несчастие и леди требуется моё утешение.

– Несчастие! Вот-вот, мне и хотелось спросить… – пытался продолжить расспросы Фергал, не выведавший ещё самого важного.

– Да наставит тебя Бог на путь истины, странник! Ибо мнится мне, что под твоим благопристойным обличием прячется вероломный папист. А теперь оставь меня и не докучай пустыми словами.

Рассерженный пастырь развернулся и покинул обескураженного Фергала, так толком ничего не добившегося от священнослужителя.

Но делать было нечего, а торчать на дороге перед особняком средь бела дня, словно пугало на ржаном поле, было неразумно и, к тому же, опасно. Фергал неспешно двинулся в противоположную от Ноттингема сторону, коря себя за нетерпение и чрезмерное рвение и обдумывая как бы всё разузнать о случившемся в доме. Вскоре невдалеке он увидал рощу, тёмным пятном расползшуюся по склону холма. От дороги туда вела едва заметная тропинка. Фергал оглянулся вокруг, убедился, что его никто не видит и свернул к лесу. Тропа привела его к крохотной часовенке, внутри которой бил родник. Привязав лошадь к дереву в глубине леса, преследователь вернулся на его окраину и вскарабкался на дерево, откуда пытался различить, что происходит в особняке. Но расстояние до дома было столь велико, что даже зоркие глаза Фергала не смогли ничего распознать, как пристально он ни всматривался. Однако через час другой его самозабвенное рвение было вознаграждено, ибо из ворот особняка выехала повозка, в которой лежала большая бочка, а рядом шли два невысоких человечка. По мере их приближения, Фергал догадался, что это были мальчишки и направлялись они, по всей вероятности, за водой к лесному источнику. У него тут же созрел хитрый план. О том, что из этого вышло, читатель уже знает из предыдущих глав… Стоит заметить лишь, что после сцены близ родника Фергал, разумеется, не стал дожидаться, когда мальчишки поднимут тревогу в особняке, и едва напуганные встречей с «призраком» ребята покинули рощу, он сел на лошадь, выехал из урочища с противоположной стороны и, сделав большой крюк, со смешанными чувствами вернулся в Ноттингем.

В который уже раз, вопреки всем его неимоверным усилиям, фортуна оказывалась не на его стороне. Ему казалось, будто заговорённого Ронана охраняет какая-то неведомая сила, отводя метко нацеленные удары. Это пугало и удивляло Фергала. Уже второй человек кряду безвинно пострадал вместо сына барона Бакьюхейда, а тому хоть бы что, рассуждал бывший монах, всецело возлагая на Ронана (а как же иначе?) вину за смерть брата Эмилиана в Пейсли и отравление Джорджа Уилаби в Рисли-Холл.

Впрочем, несмотря на всю противоречивость его сущности и не совсем благие намерения, надо отдать Фергалу должное, ибо в отличие от большинства людей, в достижении своих целей он обладал завидным упорством, которое позволяло ему преодолевать все тяготы и разочарования на его ухабистой дороге. А потому он с ещё большим рвением взялся за дело. Теперь его путь лежал в столицу английского королевства.

Часть 5 Лондон

Глава XXXII

Монастырь святого Фомы

Ронан открыл глаза. Вокруг царили тишина и полумрак, нарушаемые лишь потрескиванием свечи и её неровными отблесками на низком потолке. Юноше почудилось, будто он находится в своей келье в монастыре Пейсли. Затем его сознание начало проясняться, и в памяти стали всплывать отдельные события последнего времени. Наконец разрозненные картины постепенно соединились в единую преходящую цепочку.

Последнее, что он помнил из этой череды событий, это то, как он бросился в тёмные воды Темзы, как пытался догнать уносимую течением женщину, как намокшая одежда и обувь сковывали его движения, тянули вниз и всё никак не давали дотянуться и схватить несчастную прачку. Воспоминания Ронана обрывались на том месте, когда он уже почти догнал бедолагу и хотел было ухватить её за руку, которую она то отчаянно тянула вверх, то вновь полностью, с головой и руками погружалась под воду, но в этот момент силы окончательно оставили злосчастную прачку, и, в очередной раз целиком оказавшись под водой, она уже не появилась на поверхности.

«Может быть, я уже умер, – мелькнула мысль у юноши. – А то, что я здесь вижу и слышу, это всего лишь преддверие загробного мира. Никто же оттуда не возвращался, чтобы поведать, как выглядит царство мёртвых на самом деле».

Затем к нему вдруг пришло чувствование своего тела, и Ронан подумал: «Весьма странно! Души-то ведь бестелесые, а я чувствую свои руки, ноги, лицо, дыхание». Он попробовал пошевелить пальцами. Получилось!

– Я жив! – сказал юноша вслух, и сам удивился звуку своего голоса – такой он был глухой и слабый.

– Истинно, истинно так! – послышался голос из темноты. – Слава тебе, святой Фома! Оклемался-таки. Te Deum laudamus.

– Где я? – спросил Ронан и попытался подняться, из чего, правда, ничего не вышло.

– В монастыре святого Фомы, – ответил тот же голос.

– В монастыре?– с удивлением произнёс юноша. – Но ведь в Англии все монастыри давно разогнали! -

– Увы, это так, сын мой. Воинство духов врага человеческого вселилось в сердце короля Генриха, и он обездолил благочестивых иноков, забрав себе всё их добро. Сей монастырь тоже был закрыт и опустошён. Но богоугодные деяния монахов этой обители остались в памяти жителей города, ибо здешние иноки славились своей добродетельностью, состраданием к страждущим и лекарским искусством. Когда же лондонские улицы заполонили толпы больных и нищих, городские власти обратились с петицией к молодому королю с просьбой дозволить вновь открыть монастырь святого Фомы. Король Эдвард хоть и еретик, но в душе его теплится искра милосердия, и он дал монаршие согласие на открытие сего монастырь с больницей и богадельней с условием, что мы не будем читать обедни. И вот мы, монахи святого Фомы ухаживаем за болящими и немощными, в числе которых имел несчастье оказаться и ты, юноша. Любой бедный и обездоленный может найти здесь приют.

– Но как я тут очутился?

– На это тебе даст ответ другой человек, – молвил монах. – Он уже третий день дожидается, пока лихорадка покинет твоё тело и ты придёшь в себя. Вот, глотни из этой кружки святой воды – она придаст тебе сил, а я тем временем приведу твоего благодетеля.

Ронан выпил воды и тут же почувствовал страшный голод, – ещё бы! – ведь он, по словам монаха, три дня был в беспамятстве. Но кто же этот благодетель, за которым пошёл монах? Несомненно, это сэр Хью, думал юноша.

Но, когда вскоре дверь открылась, то вслед за монахом в тёмной келье показался вовсе не командор, а незнакомый Ронану человек. В полумраке можно было лишь различить высокую фигуру, длинные волосы и густую бороду поверх шарфа. Юноша удивился незнакомцу и одновременно почувствовал разочарование, что это не Уилаби.

– Вот, Джон, твой юный джентльмен, – сказал монах. – Я же выйду во двор, и подожду там посыльного, которого ты послал за трапезой для молодого человека.

– Рад вас видеть в добром здравии, сэр, – сказал тот, кого звали Джон. – Однако, для полного выздоровления вашей милости не помешает хороший обед и кружка доброго вина.

– Но кто ты, приятель? – поинтересовался Ронан. – И почему так заботишься обо мне?

– Вы, что же, сэр, не узнаёте меня? – растерянно сказал Джон. – Впрочем, не удивительно, что после такого купания и болезни ваша память не спешит до конца возвращаться. А ну-ка пораскиньте мозгами и припомните, кого недавно вы могли называть бравым речным капитаном. Я эти ваши слова запомнил – никто ещё меня так галантно не величал.

Ронан секунду подумал, бросил взгляд на зелёный шарф Джона и воскликнул:

– Ну конечно! Ты тот добрый лодочник, который дожидался прилива у Лондонского моста в тот самый день, когда я прыгнул в реку за несчастной прачкой. Тогда, ты наверняка в силах объяснить, что со мной случилось в итоге, как я очутился в этой келье и что сталось с бедной женщиной.

– Ну, этого всего одним словом не расскажешь, – как-то замявшись, ответил лодочник. – Ага! Вот я слышу, как возвращается наш добрый августинец с вашим обедом, сэр. Ей богу, никому негоже слушать долгий рассказ на порожний желудок – из-за урчания в пустом чреве вам точно моих слов не услышать.

Вернулся добрый инок с большим узлом в руках. Джон помог Ронану присесть в кровати и разложил перед ним аппетитную снедь, состоявшую из внушительных ломтей ростбифа, лакомых пирогов и бутылки рейнвейна. Голодный юноша с энтузиазмом принялся поглощать еду. Когда же Ронан насытился, то спросил:

– Странное дело, и чем же я обязан тебе, Джон, что ты так меня почуешь и заботишься о незнакомом страннике?

– Как же я могу быть неблагодарным к человеку, который так удачно повернул чёлн моей судьбы! – ответил лодочник. – Даже собака и та ластиться к доброму человеку. Видно, так было угодно Богу дело устроить. А что до вашего обеда и ухода, то меня благодарить не стоит. Воздайте лучше благодарность вашему кошельку…

Тут Ронан ощупал свой пояс – кошеля на нём не было.

– Да не ищите там, ваша милость. Вот ваши деньги, – сказал Джон, вынимая из-за пазухи кошель Ронана. – Разве что, я позволил себе зачерпнуть оттуда несколько монеток, дабы уговорить монахов поместить вас в эту келью, а не общую госпитальную комнату, и попросил святого отца приглядывать за вами. Ну, и подкрепились вы нынче тоже за свои же денежки. Надеюсь, ваша милость не будет гневаться на бедного лодочника за такое своеволие.

– Да я, получается, у тебя даже в долгу, добрый Джон, – сказал юноша. – Я уже чувствую, как кровь начинает быстрее бежать по моим жилам, а мышцы вновь наполняются силой. А теперь изволь поведать, что со мной приключилось.

Но не успел лодочник начать рассказ, как дверь распахнулась, вбежала женщина и бросилась на колени к кровати Ронана. Затем она увидела Джона, смутилась и встала. На вид это была ещё молодая особа, хотя на её суровое лицо и неказистую фигуру тяжёлая работа и нелёгкая жизнь наложили свой нещадный отпечаток.

– Я пришла, сэр, чтобы принести своё благодарение моему спасителю. Увы, у меня ничего нет, чем я могла бы возблагодарить вас. А потому …

– Ладно, Марта, – перебил её лодочник, – ступай в женский придел, поблагодари монахинь и готовься к скорому отъезду. Не видишь разве, что его милость слишком слаб, чтоб выслушивать твои излияния.

– А ты мне, Джон, не указывай, – возразила женщина. – И на чём же мы, интересно, поедем?

– Понятное дело, на моей лодке, что в надёжном месте на берегу Темзы укрыта, – ответил Джон. – А теперь плыви, моя рыбка, и не смущай благочестивых монахов своим здесь присутствием.

Марта посмотрела сердито на лодочника, нахмурила брови, потом повернулась к Ронану, упала перед ним на колени и осыпала поцелуями его руки, после чего встала и вышла.

Сконфуженный таким поклонением перед своей персоной и ничего не понимающий Ронан сказал:

– Надо полагать, мой рассудок ещё не восстановился полностью, ибо я не в состоянии никак уразуметь, что здесь происходит, в конце концов. Одна надежда, что ты мне всё растолкуешь, любезный Джон, а заодно и расскажешь всю историю.

– Так уж я и поведал бы всё, коли Марта не вплыла бы в эту заводь, – сказал лодочник. – Но, да ладно, начну по порядку, как дело было. После того, как мы с вами, значит, поговорили на Мосту, я ещё некоторое время сидел на пирсе и глядел, как понемногу прибывает вода. Стало уж смеркаться, и к тому же с запада поплыли клубы тумана. Ну, я поднялся, и хотел было с помощью верёвки перетащить свой чёлн по другую сторону, так как вода стояла уже достаточно высоко. Но в эту самую минуту я заметил, как запылали факелы на южном конце Моста, и оттуда послышался шум и гам, будто подмастерья опять большую драку устроили – они у нас народ шебутной. Потом присмотревшись и прислушавшись, я уразумел, что, скорее всего, кто-то свалился в воду. На нашем Мосту такое иногда случается: или подерутся, иль лишнего выпьют. Потом-то я у Марты узнал, как дело было. Ну, думаю, негоже в беде горемыку оставлять, отвязал свою лодку и направил её к тому концу Моста. Но, по мере того, как я приближался к месту, я смекнул, что человека в воде относило течением всё дальше и дальше вниз по реке. Ну, я и погрёб не вдоль Моста, а наискосок в надежде перехватить утопающего. В это время стало уж совсем темно. К тому же туман густел с каждым взмахом весёл. Хоть я и был недалече от Моста, но свет факелов казался мне блёклыми пятнышками, и вскоре он и совсем пропал, а крики с Моста заглушались плотным туманом. Я приплыл в то место, куда уже по моим прикидкам должно было отнести бедолагу, ежели он ещё, конечно, не утоп. Но стояла такая мгла, и туман так плотно стелился над водой, что не было видно ни зги уже в нескольких футах от лодки. А вокруг стояла полнейшая тишина – ни всплеска, ни крика о помощи. Ну, я и порешил, что сгинул несчастный в Темзе – эх! сколько уж людских жизней она забрала. Сделал я, значит, ещё несколько взмахов вёслами, прислушался – ни звука… И вдруг перед самым носом моей лодки из воды вынырнул человек! Так всё было неожиданно, что я поначалу растерялся и, сказать честно, даже испугался – уж не дух ли это речной со мной заигрывает. И в самом деле, сделав глоток другой воздуха, этот, то ли человек, то ли водный демон снова скрылся под водой. Я сидел в своей лодке и никак не мог прикинуть, что же мне делать-то. Пока я, озадаченный пребывал в своём челне, воды Темзы вновь разверзлись, и на поверхности показались уже два человека. Причём, первый отчаянно молотил одной рукой по воде, а другой держал недвижного второго. Тут я уразумел, что это никак не духи, и затащил в лодку обоих. Излишне говорить, что тот, который нырял как лосось, были вы, ваша милость. А рукой вы, будто русалку, обнимали некую деву.

– Теперь я припоминаю, добрый Джон, – сказал юноша. – Я прыгнул с моста и хотел спасти бедную прачку, но течение реки уносило её всё дальше и дальше. Как я ни силился её догнать, мне это долго не удавалось. Когда оставался, казалось, один рывок, и я её схвачу, несчастная ушла под воду. Я смутно помню чувство отчаяния, с которым я нырнул за ней, и припоминаю сейчас, что несколько раз нырял и пытался нащупать бедолагу в толще тёмной воды. Я всплывал на поверхность и снова нырял. Судя по твоим словам, мне удалось-таки вытащить из-под воды эту наяду. Но право слово, кроме отчаянных нырков в мрачные и беспросветные воды Темзы, я ничего более не помню. Как будто из книги моей памяти вырвали несколько страниц. Но продолжай же дальше твоё увлекательное повествование.

– Итак, сэр, – вновь приступил к рассказу лодочник, – по моим расчётам до Моста было ярдов триста, а до берега – рукой подать. Мы как раз были у южного берега Темзы, в том месте, что напротив Тауэра. Ваша ундина нечувственно лежала на дне лодки, и нужно было спешно откачивать и спасать её. Вот я и направил чёлн к берегу, на котором мне каждая тростинка ведома. В том месте почти у самого берега находится большой виноградник и вдали от городской суеты стоят несколько небогатых, но приличных домов, в которых не откажут в помощи несчастному человеку. Как только мы оказались, значит, на земной тверди, первым делом я осмотрел деву и сообразил, что дело серьёзное, ибо бедняжка даже не дышала. Ну, понятное дело – водицы набралась, как пустая фляга, когда её в реку опускаешь. Вспомнил я тут, как откачивали Дика Киллигрю, носильщика у нас на Старой Пристани, что напротив Святого Павла, когда он спьяну в воду свалился. Сначала я положил её к себе на колено и вниз головой, так чтобы из фляжечки вся водица вытекла. Потом прильнул к её губкам и начал воздух в неё вдувать. Затем несколько раз надавил на её грудь. И так повторил, верно, с дюжину раз, до тех пор, пока не ощутил увесистую пощечину по своему лицу. «Наглец! – вдруг вскрикнула воскресшая русалка. – Да как ты смеешь прикасаться к тому, что тебе не принадлежит и порочить честную девушку!» Тут она призвала на помощь свою вторую руку и отшвырнула меня так, словно штормовая волна бросает утлую лодчонку. «Теперь у тебя один выход, негодяй!» – завила моя утопленница. «Какой же, милая русалка?» – поинтересовался я. «Жениться на мне!» – был ответ. Но не то это было время, чтобы амурные дела обсуждать и ласками друг другу одаривать. Потому как вы, сэр, тряслись, точно мачта маленького ялика под ураганным ветром. Так, видать, на вас подействовали чрезвычайное напряжение сил и холоднющая вода. Я велел очухавшейся русалке присмотреть за вами, а сам побежал к ближайшему дому. Когда я вскоре вернулся с людьми из того дома, ваша милость была уже в бессознательном состоянии. Вас, сэр, отнесли в дом, а Марта, удивительное дело, несмотря на такое купание, пошла сама.

– Так это была Марта! – воскликнул Ронан. – Та самая особа, которая недавно сюда заходила? Теперь я понимаю причину её благодарности, так смутившей меня.

– Да, она, русалочка моя, – ласково сказал Джон.

– Твоя? – удивился Ронан.

– А вы разве запамятовали, сэр, что она мне на берегу сказала, когда я её в чувства вернул? Впрочем, об этом потом. Я ещё в лодке заприметил у вас кошель на поясе. Не подумайте, что я на него глаз положил. Боже упаси меня позариться на чужое добро! Но на берегу, когда вы впали в забытьё, я рассудил, что у меня вашему кошелю безопасней будет, да и вам больше выгода от того. Благодаря этим деньгам, как только вас переодели в сухое, я нанял носильщиков, которые доставили вас и Марту в больницу при монастыре святого Фомы, где вы сейчас и находитесь. Также некоторая сумма ушла на то, чтобы вашей милости отвели отдельную комнатку и чтобы при вас всё время был монах-сиделец. А остальные ваши денежки все в полной сохранности, можете не сомневаться.

– Удивительный ты человек, Джон, – сказал Ронан. – Ну, скажи на милость, с какой стати тебе надобно было так со мной нянчиться и заботиться о моих деньгах, ничего за это не имея?

– Ну, кое-что я получил-таки с этого дела, – ответил лодочник. – Как только Марта пришла в себя, обсохла и согрелась – а случилось это достаточно быстро, ибо она русалка крепкая, привыкшая к тяжелому труду и холодной воде, – я пошёл к женскому приделу и попросил монахинь позвать её, хоть она и была ещё немного не в себе. При всех свидетелях я сказал ей, что как честный человек я готов на ней жениться, чтобы искупить моё неподобающее поведение на речном берегу в ночную пору. И что же она, сэр, сделала? Эта чёртова Марта залепила мне такую пощёчину, что моя щека целый день пылала, как полуденное солнце над Темзой в жаркий летний день.

– Неужели так она отблагодарила своего спасителя? – спросил Ронан с весёлой улыбкой.

– Странные это создания – женщины, – многозначительно ответил Джон. – Покуда я, значит, потирал щёку и недоумевал, чем же заслужил такую штормовую волну в борт моей лодки, Марта никуда не ушла, а стояла и ждала, пока я приду в себя. Когда я смущенно вновь поднял голову, ожидая получить оплеуху по другому борту, она всего лишь сказала: «Ну, хорошо, бесстыдник, я согласна». В тот же день прямо здесь в монастыре святого Фомы нас и обвенчали.

– Вот уж удивительное дело! – воскликнул Ронан и наговорил лодочнику множество благих пожеланий его семейной жизни, присовокупив ко всему золотую крону в качестве подарка.

Джон поблагодарил юношу за невиданную щедрость и сказал, что это ему должно благодарить его милость, ибо он вытащил его супругу из водного царства речных духов на божий свет к человекам.

Когда же выражения взаимной признательности закончились, Ронан вдруг вспомнил об Уилаби, мысли о котором начисто вылетели у него из головы во время забавного рассказа Джона, и спросил у лодочника, ведомо ли кому о его спасении. Джон запустил руку в свою густую бороду, почесал и ответил, что, в этом деле, видать, самый сведущий человек это он, поскольку принял в нём некое участи, да и у Марты память хорошая.

– Да, нет же, Джон! Не о вас речь, – нетерпеливо сказал Ронан. – Неужели ты хочешь сказать, что никто не знает, что мы с Мартой не утонули, и никто мной не интересовался за это время?

Лодочник сконфужено посмотрел на юношу и ответил:

– Эх, ваша милость, да у меня даже в мыслях не было, что вас будут искать. Ну, тупая моя голова! Надобно было на Мост сходить и разузнать, а я все три дня здесь проторчал, ожидая, когда вы оклемаетесь, да покудова Марта полностью на ноги встанет. Разве что отлучился на часик лодочку свою в сарай один пристроить. Вы подождите, сэр, я сейчас, мигом ворочусь…

И в самом деле, менее чем через час Джон вернулся и сообщил недоумевающему Ронану:

– Говорят, искали вашу милость в ту ночь, но в темноте и тумане никого не нашли и почли вас и Марту за утонувших. А на следующий утро один важный джентльмен нанял целую флотилию лодочников и армию ребятни, дабы они всю реку обыскали и берег обшарили. Целый день они тщились ваше тело отыскать, но всё, что им удалось, так это выловить платок Марты около Собачьего острова. Ну, и посчитали, что ваши тела либо за коряги на дне Темзы зацепились, либо течение дальше уволокло.

Ронан скинул одеяла и вскочил с кровати с намерением тут же бежать и известить Уилаби о своём спасении, но понял, что ещё слишком слаб; в ногах была неимоверная слабость, а потому он сел на свою грубую кровать и попросил Джона позвать того монаха-сидельца. Когда тот пришёл, юноша спросил, ведомо ли ему, где проживает негоциант по имени Габриель Уилаби. По счастью сей купец жил недалеко от монастыря и был хорошо известен в этой части Саутворка ввиду своей благотворительности и пожертвований на богоугодные дела. Поэтому вскоре Ронан знал, где находится жилище негоцианта и как до него добраться. Выяснилось к тому же, что по капризу судьбы, когда по ночному городу бессознательного юношу и Марту несли из дома на берегу в монастырь святого Фомы, то их проносили, можно сказать, почти рядом с жилищем купца Уилаби, где в этот момент, должно быть, находился командор, скорбя о своём злосчастном протеже…

Юноша не мог позволить себе появиться в таком немощном виде перед сэром Хью и поэтому надумал отправиться туда на следующее же утро, когда силы вернуться к нему окончательно – в чём он нисколько не сомневался. Ронан сердечно распрощался с лодочником Джоном, не имея намерения более задерживать того от соединения с новобрачной. Когда же обуянный сладкими предвкушениями семейной жизни его спаситель ушёл, юноша попросил монаха-сидельца принести ему хороший ужин, а сам принялся расхаживать по комнатушке, с каждым шагом радостно ощущая, как силы возвращаются в его мышцы.

Ронан мерил шагами келью и предвкушал, как обрадуется завтра сэр Хью. Потом вдруг у него возникло предположение, а что если суровый рыцарь и не печалится вовсе о гибели юноши, ведь какая ноша и груз ответственности спали бы с его плеч. «Нет, не может командор быть таким жестокосердым», – возразил сам себе Ронан. «Но ведь он – воин, участвовавший не в одном кровавом сражении, и, наверняка, привычен к утратам и гибели своих соратников. А кто ты таков, чтобы о тебе чересчур печалиться?» – шептало ему сомнение. С такими противоречивыми мыслями Ронан и уснул в тот вечер.

Глава XXXIII

Алиса Уилаби

Хотя дом Габриеля Уилаби и больницу при монастыре святого Фомы разделяло менее полумили, но тащиться по незнакомым, пересекаемым ручьями и канавами тёмным задворкам Ронану не хотелось. Вместо этого он вышел на большую улицу и направился в сторону Лондонского моста. Перед этим злополучным местом юноша свернул направо на другую улицу, как его наставлял монах, которая тянулась вдоль Темзы на некотором удалении от неё.

Ронан шёл неспешно, осматривая всё по сторонам. На лице его играла лёгкая улыбка в предвкушении того, как он обрадует командора своим появлением. Вчерашнего больного укрывал невзрачный изношенный плащ и обтрёпанная шапка, оставшиеся, наверное, от какого-нибудь бедняги, почившего в стенах монастырской больницы, и милостиво одолженные монахами. А потому мало кто из прохожих, озабоченных собственными делами, обращал внимание на юношу, одетого в старую хламиду. С левой стороны улицы стояла большая и очень старая на вид церковь. Ронан остановился на миг полюбоваться её резными барельефами и мозаичными окнами. В это момент двери церкви открылись и выпустили молодую девицу, за которой вышел преклонных лет священник. Лицо его светилось благодарной улыбкой и он что-то благосклонно говорил молодой прихожанке.

Пока она выходила из храма и ещё не обернулась к священнику, Ронан успел разглядеть миловидные черты ёе молоденького личика, порхающую вокруг губ и мелькавшую во взгляде улыбку, что свидетельствовало о том, что её обладательница, скорее всего, была не чужда весёлости; а за то, что она была избалована вниманием и заботой говорили великолепное длинное манто с меховой опушкой, не скрывавшее изящных маленьких башмачков с серебряными пряжками, и элегантная отороченная беличьим мехом шапочка, укрывавшая густые, перевитые золотистой лентой каштановые волосы.

Девушка учтиво выслушала старого священника, сделала реверанс, повернулась и быстрыми шажками направилась по улице в ту же сторону, куда лежала дорога Ронана. А потому нашему герою не оставалось ничего другого, как продолжить свой путь и пойти вслед за юной девицей, что он сделал, надо заметить, не без удовольствия и даже прибавил шаг, чтобы не отстать и иметь возможность изредка бросать быстрые взгляды на стройную девичью фигурку.