Navium Tirocinium

Из сборища зевак, никак не желавшей расходиться, чтобы узнать, чем всё закончиться, кто-то охотно ответил:

– То был какой-то проказливый юнец, сэр. Я его среди толпы-то заприметил – в долгополом рубище и рожица такая хитрая и нахальная. Однако ж сейчас его что-то здесь не видать. Небось, сбёг, как смекнул, чем его потеха обернулась.

– Гореть ему в адском пламени! Но когда же отыщется проклятая лодка? Эй, Дженкин! – не мог уняться Уилаби. – Ага, вот, наконец-то, и лодка, а в ней мой верный Гудинаф!

Из-под арки моста вынырнула лодка, в которой кроме лодочника сидел Дженкин и мальчик с факелом.

– Дженкин, тебя только за смертью посылать, чёрт возьми! Парня-то уже и не видно, гребите же скорее, ищите его, чёртовы дети. Помни, Дженкин, мне жизнь этого юноши дороже моей собственной!

Лодка устремилась туда, где четверть часа назад скрылась в мглистой темноте несчастная прачка, уносимая течением, а вслед за ней и Ронан, пытавшийся догнать её и спасти. Тревога Уилаби возросла неимоверно, ему казалось, что прошла вечность и скоро наступит утро – так медленно тянулось время в тягостном ожидании. В смятении он мерил шагами мост и всматривался в темноту Темзы. Народу на площадке перед башней, казалось, скопилось ещё больше, ибо многие очевидцы происшествия не собирались уходить, пока не узнают, чем дело кончится, и, наоборот, привлечённые суматохой жители домов на этом конце моста потянулись к месту происшествия – так уж устроено человеческое любопытство. Посланные на берег приходили с докладом, что никто на него не выплывал. Нечего и говорить, что надежд на благоприятный исход ни у кого, разве что, сэра Хью, не осталось, и все начали считать прачку и благородного юношу погибшими, и вполне обосновано – времени-то прошло изрядно, а вода была чересчур как холодна. Люди стояли и ждали, обмениваясь замечаниями.

– Ох, бедная девушка. Для всех домов в этом конце моста стирала, – причитала жалостливая кумушка, закутанная в шерстяной полушалок.

– Нет, уж, милочка. Сама она и виновата, – ответила её менее добросердечная соседка. – Не надо было в тёмное время к воде спускаться. Вот её русалки и утащили. Говорят, они любого могут к себе под воду утянуть, кто ночью и в туман к реке или озеру приближается, а тем паче руки туда сам суёт, – добавила другая сплетница.

– Да вовсе её и не утащил никто, глупые курицы, – уверенно заявил высокий человек в кожаных штанах и короткой буйволовой куртке, с огромной пилой за спиной и тесаком за поясом. – В неё какой-то озорник камнем запустил, она в воду и свалилась как подрубленное дерево. Я своими глазами видел. А за ней один молодой джентльмен с моста прыгнул – спасать, значит.

– Ну, знаешь ли, петух ты эдакий! Да тута недели не проходит, как в реку кто-нибудь да не падает, – ехидно продолжила злоязычница. – Ежели за каждым будет благородный господин прыгать, так в Англии вскорости дворян вовсе не останется.

– А мне вот думается, – сказала сердобольная кумушка, – что, кабы все наши дворяне были так отважны как тот юный джентльмен, мы бы, наверное, жили уже как в раю.

– Ха-ха! Какая же ты наивная, соседка! Да они с нас ещё кровушки попьют. Судачат, я слыхала, что скоро с обитателей нашего моста будут подать на воду брать. Посмотрим, как ты тогда запоёшь. Помяни моё слово.

– Не может того быть! Нечего тебе, кума, сплетни-то распускать. Наш король Эдвард милостив, и он не позволит ещё более его народ грабить.

– Да твой король больно уж молод ещё, чтобы позволять или не позволять. Говорят, за него Джон Дадли все решения принимает.

– Тихо вы, несушки! – гаркнул высокий человек в буйволовой куртке. – Глядите, вон огонёк в тумане показался: лодка возвращается.

И в самом деле, в темноте стали видны проблески огня, и скоро можно было различить силуэт лодки. Больше всех из стоявших на мосту волновался, понятное дело, Уилаби. Однако, отважный воин смог совладать с проявлением своих чувств и стоял прямо, скрестив руки, с величественной осанкой и властным лицом. Какой бы удар ни преподнесла ему судьба, он встретит его с достоинством, присущим его высокому рыцарскому званию. А ожидать худшего были все основания, ибо лодки не было около часа – времени вполне достаточного, чтобы вытащить из воды живого, но слишком малого, чтобы найти утопленника.

Ещё несколько взмахов вёсел и всем стало очевидно, что в лодке всего три человека…

Поднявшийся на мост Гудинаф с обескураженной физиономией только развёл руками. Сердце командора сдавила страшная сила. Внутри не осталось никаких страстей и эмоций, он чувствовал лишь крайнюю опустошённость. Некоторое время он суровым взором глядел на Дженкина, потом мрачным голосом приказал ординарцу нанять людей и с утра обшарить все берега Темзы, да и саму реку вплоть до Гринвича, если потребуется, чтобы найти тело благородного юноши.

Сэр Хью развернулся и пошёл прочь с моста прямой походкой и с величавым видом, дабы никто не посмел потом сказать, что видел удручённого и опечаленного Уилаби. Позади понуро шёл его слуга, ведя в поводу двух лошадей, Идальго же взялся вести тот самый мальчишка с факелом, который сопровождал Гудинафа по реке в лодке. Так двигались они по тёмным улицам Саутворка.

Лишь только Дженкин понимал настоящие чувства своего господина, ибо на самом деле состояние души и мысли Хью Уилаби далеко не соответствовали его виду.

«Чем я отплатил Роберту Бакьюхейду за спасение моей жизни? – размышлял сокрушённо командор. – Тем, что не уберёг от гибели его единственного сына и наследника! Впрочем, разве есть моя вина в том, что пылкий юноша так рьяно бросился в Темзу?.. Но всё же мне должно было предвидеть подобную безрассудную выходку Ронана – эту или иную, – и вместо того, чтоб предаваться собственным никчёмным думам, мне надлежало быть всё время рядом с ним, тогда я, возможно, смог бы предотвратить сей безумный поступок. Теперь же я навек покрыт позором неблагодарности и небрежением долга… Что я отвечу моему спасителю? Да и смогу ли? Лучше уж вовсе не вернуться мне из плавания, ибо только смерть может избавить меня от такого бесчестья!.. Эх, а какой был храбрый мальчишка! И так попусту сгинул».

Глава XXVIII

Покушение

Оставим на время благородного Уилаби, перенёсшего такой страшный удар по своей чести, терзаемого чувством стыда и позора, чему придавала ещё большей остроты непомерная скорбь по так полюбившемуся ему юноше. Теперь нам предстоит снова очутиться в Рисли-Холл, где с отъездом сэра Хью и Ронана всё вернулось на круги своя. Леди Уилаби стала ещё печальней, Джордж напротив беззаботней, добрый пастырь снова углубился в свои труды. Лишь Эндри из весёлого и шебутного мальчишки превратился в тихого и безгласного челядинца. Уж очень он был привязан к мастеру Ронану, и с его отъездом всё стало казаться мальчишке чужим и неприветливым. Джордж, при котором теперь состоял Эндри, был неприятно удивлён такой в нём переменой. Он-то рассчитывал, что юный балагур и проказник будет веселить его своими остротами. Но Эндри, казалось, понимал, что ему уготована участь шута в этом английском доме, и гордое шотландское сердечко вовсю тому противилось. По этим-то причинам он и был так неестественно хмур и ко всему безразличен, что крайне не вязалось с его обычно весёлым нравом.

На третий или четвёртый день после отъезда сэра Уилаби и Ронана Лангдэйла молодой слуга, как было принято в те времена, помогал Джорджу снять одежду в его опочивальне.

За окном уже царила ночная тьма, поглотившая всё вокруг. Лишь изредка в просветах между быстро летящими облаками проглядывал тонкий серп луны, бросая слабые блики на холодную землю. И тогда из мрака выступала тёмная стена могучих дубов на аллее перед особняком, которая напоминала угрожающе подступившую армию великанов. Даже внутри дома было слышно, как зловеще стонут вековые деревья – так ужасен был ветер, а его уханье в каминной трубе напоминало завывание волка, вышедшего на охоту.

Но в камине ярко пылали угли, позади у хозяина остался вкусный ужин. Облачённый в широкий ночной халат, подбитый мехом, Джордж сидел, по привычке вытянув ноги, и наслаждался шедшим от огня теплом. Рядом равнодушно стоял Эндри, уже тяготившийся прислуживанием младшему Уилаби. Как не похож был этот праздный, самолюбивый дворянин на его исконного господина – смелого, искреннего и умного.

– Отличный сегодня был денёк в Кедлестоне, – довольно сказал Джордж. – Вот уж, право, целых пять шиллингов в триктрак у Джона выиграл. Ну, полагаю, Керзоны от этого не обеднеют, да и я богаче не стану, ибо завтра мне предстоит неплохое развлеченье в Ноттингеме.

– Ей-ей, должно быть, для этого ваша милость изволили сбрить усы и бородку, – предположил юный слуга, с неохотой выдавливая из себя слова (но что поделаешь? – ведь развлекать хозяина дома была теперь его обязанность).

– А ты смышлёный мальчишка, – ухмыльнулся Джордж. – Видишь ли, парень, некоторые английские девушки предпочитают поцелуи гладковыбритых мужчин тем царапинам, которые оставляют на их нежной коже щетинистые подбородки бородачей. А у меня завтра как раз свиданьице с одной премиленькой кокеткой, ради чего я и подвёрг себя пыткам цирюльника. Помнишь, я давеча велел тебе письмецо отнести? Только тсс.. Полагаю, ты не будешь об этом на весь дом трезвонить, словно колокол на церкви преподобного Чаттерфилда.

– Ей богу, сэр, как можно-то порядочному слуге тайны господина выбалтывать?.. Эх, и жаль, однако, что ваша милость могли такое обо мне помыслить, – удручённо ответил Эндри и добавил: – Хотя об этом вашем свидании и так всем уж ведомо стало, стоило вам только за ужином без бороды показаться.

– Неужели? – удивился Джордж. – Хм. А впрочем, какое им дело до того, как я провожу время? Возьми-ка лучше щипцы, да поворочай угли в камине.

Пока молодой слуга выполнял это повеление, Джордж подошёл к окну, глянул в ночную тьму, поёжился, опустил занавесь, посмотрел на слугу и сказал:

– А поведай-ка мне, Эндри, какая дьявольская сила тебя одолела так, что весёлый воробей превратился в мрачного ворона. Хоть ты и не видишься с леди Уилаби, но сдаётся мне, что она заразила тебя недугом тоски и уныния. Глядючи на твою кислую физиономию, у меня, право слово, слёзы на глаза навёртываются, ха-ха-ха.

– Прощу прощения, что не могу угодить вашей милости своим настроением, – ответил хмуро мальчишка. – Признаюсь честно, мне хотелось бы находиться в этот миг рядом с мастером Ронаном. Чувствую я, беда над ним нависла, потому как пятка правая у меня чешется – а это всегда к плохому. Но не пристало мне ослушаться его велений. А он наказал мне остаться здесь и чего-то ждать, и ждать…

– Дьявол тебя побери, малец! Так ты печалишься о своём господине! – изумился Джордж. – Клянусь душой, любой простой мальчишка в Дербишире позавидовал бы твоей доле – служить благородному Уилаби, жить в уютном доме, кормиться с господского стола.

– Может оно и так, – вздохнул Эндри, – только, как говорят у меня на родине…

– Да к чёрту твою родину! – сорвалось у Джорджа; потом, однако, увидев побелевшее лицо юного шотландца, стиснутые зубы и сжавшиеся кулачки, примирительно добавил: – Э-эй, не серчай, приятель, за горячее слово! Я, право, ни имею ничего против голых скал, диких пустошей и топких торфяников твоей бедной страны, вопреки даже тому, что мой родитель оттуда едва ноги унёс… Но что же это выходит? Ты, видать, не желаешь состоять при мне ни пажом, как тебя величал Лангдэйл, ни хотя бы лишь забавным прислужником, что меня бы вполне устроило.

– Эх, не в силах я притворяться весёлым, сэр, когда на сердце вот такой камень лежит, – понуро пробормотал мальчишка и развёл руки в стороны, показывая размер якобы придавившей его сердце глыбы.

– Ну что ж, коли вам, сэр Гордец, не по душе прислуживать хозяину этого имения, то, если желаете, обратитесь утром к дворецкому – он найдёт вам иное занятие, и уж не обессудь, молодой человек, ежели оно будет не таким лёгким и весёлым, как нынешнее. А теперь иди спать, а то ты на меня тоску почище моей мачехи нагоняешь.

– Как изволит ваша милость, – Эндри поклонился и ушёл в комнату для хозяйского служки, которая примыкала к спальне Джорджа Уилаби.

В эту ночь мальчишка долго не мог заснуть, ворочался и думал. С одной стороны хорошо было, что он больше не будет состоять прислужником при Мастере Уилаби, а с другой Эндри мучило непонятное беспокойство, да ещё и пятка чесалась. Как и все суеверные шотландцы, он верил в различные приметы и предзнаменования. А пятка никогда его не обманывала. Впервые она стала чесаться ещё много лет назад перед битвой у Пинки, в которой погиб его отец. А последний раз пятка потревожила его накануне приезда в Крейдок мастера Ронана: вроде и доброе событие, а вон как всё обернулось-то.

Прошёл час или два, а сон всё не шёл – то пятку надо почесать, то с одного бока на другой перевернуться. Наконец, сознание мальчишки затуманилось, и его окутала лёгкая дрёма. Ему снился далёкий шотландский замок с его мощными стенами и крепкими воротами, тёмное озеро у подножья утёса, на котором стоял Крейдок, суровый лорд, на самом деле прячущий улыбку в чёрной с проседью бороде, добродушный ловчий Питер с честным лицом, ворчливый повар Джильберт в белоснежном фартуке и с большой поварёшкой в руке. Такие добрые и милые образы, окружавшие его совсем недавно – Эндри даже улыбнулся во сне. Но вдруг всё поменялось, все эти люди пропали, а остался один лишь замок, почему-то окутанный густым туманом, похожим на дым. Из замковых ворот выбегает Джильберт с искажённым от страха лицом, размахивая своей поварёшкой, и что-то кричит, указывая на туман вокруг замка, который оказывается вовсе не туманом, а клубами густого чёрного дыма. Мальчишку обуяло такое чувство ужаса, что оно враз прогнало прочь все сновидения. Эндри уже не спал, а лишь лежал с закрытыми глазами. Но ему почему-то казалось, что он по прежнему спит, и он никак не мог уразуметь, отчего же у него было это чувство. Когда мальчишеское сознание окончательно прояснилось, до него, наконец, дошло, чем явь была похожа на сон. Дым! Он ему не приснился! Эндрю действительно чувствовал запах дыма, и с каждой секундой он становился всё сильней и сильней. Мальчишка проворно вскочил и зажёг свечу. Она еле загорелась. Дышать тоже было очень трудно. Эндри подскочил к двери, ведущей в спальню Джорджа, и по запаху и потускневшему пламени свечи вмиг сообразил, что дым просачивается именно оттуда. Он распахнул дверь, ожидая увидеть языки пламени, но огня не было, хотя вся комната была окутана едким дымом, а дышать было просто невозможно. Задыхаясь, Эндри подбежал к окну, рванул парчовую занавесь и на ощупь – ибо свеча в комнате Джорджа тут же погасла, – откинул кованые крюки с задвижек и распахнул оконце. Холодный ночной воздух тут же стал наполнять комнату. Мальчишка бросился к Джорджу Уилаби, который недвижно простирался на ложе, откинул полог кровати и дёрнул хозяина Рисли-Холл за руку. Тот не двинулся и не проронил ни звука, хотя рука была тёплая – по-видимому, он был без чувств. Эндри как был в одной ночной рубашке выскочил в коридор и помчался по дому, поднимая всех челядинцев криком: «Тревога! Беда с Мастером Уилаби!» Вскоре испуганные слуги сбежались в спальню Джорджа, которого сразу же перенесли в другую комнату, ибо по державшемуся ещё в спальне запаху дыма и тяжести дыхания в этой комнате ясно было, что их господин угорел…

Разбудили леди Уилаби, которая страшно побледнела при ужасном известии, но взяла себя в руки и тут же послала за деревенским врачом, а также велела позвать преподобного Чаптерфилда. Пока Эндри рассказывал хозяйке особняка про случившееся, не забыв при этом начать повествование со своей пятки, челядинцы пытались привести в чувство Мастера Уилаби, который то приходил в себя и что-то невнятно бормотал, то снова терял сознание.

Через некоторое время прибыл наспех одетый деревенский эскулап – сильный мускулистый человек с резкими чертами лица, которому чаще приходилось выполнять обязанности коновала, нежели лечить людей, ибо он слыл в округе в первую очередь знатоком по лошадиным и псовым хворям. Но опытного лекаря из Дерби можно было ждать лишь утром, а опасение за жизнь Мастера Уилаби было чересчур велико, поскольку все понимали, в какой опасности находился их господин, надышавшийся дымом; многие челядинцы помнили ещё, как прошлым годом из-за этого несчастья отдал Богу душу один достопочтенный горожанин в Ноттингеме… Первым делом деревенский эскулап пустил Джорджу кровь, наложил примочки на голову и велел всем удалиться, разрешив остаться лишь двум сиделкам, одной из которых наказал обмахивать лицо больного веером.

До утра в доме никто уж не заснул. Везде горели свечи, и испуганные слуги ходили и шёпотом обсуждали происшедшее. Начавшее светлеть небо застало леди Уилаби и преподобного Чаптерфилда вдвоём в большом каминном зале особняка.

– Моего слабого женского разума не хватает, чтобы взять в толк, как такое ужасное событие могло произойти в нашем доме, – молвила леди Джейн. – Господи! Чем я провинилась, что ты насылаешь столько несчастий на бедную женщину?

– Утешьтесь, моя сестра по вере, – сказал ревнитель реформаторства. – По моему разумению, сие есть кара Божья, его предупреждение беспутному вашему пасынку, который вместо следования по пути, указуемому нам святым писанием, вместо изучения Библии проводит дни свои, расточая физические и духовные силы в праздности, кутежах и беспутстве, подобно нечестивым католикам. Ибо говорил Господь: «Глубоко погрязли они в распутстве; но Я накажу всех их»… Я молю Всевышнего, дабы он наставил Джорджа на путь истины, а вам, дорогая леди Уилаби, даровал терпение и душевное спокойствие.

– Да-да, вы совершенно правы, мой добрый пастырь, – согласилась леди. – Это именно то, что необходимо ныне супруге и сыну благородного Хью Уилаби.

– А теперь, леди Уилаби, нам надлежит собраться с духом и выяснить, при каких обстоятельствах произошло такое ужасное несчастье с Мастером Джорджем, – рассудил доктор Чаптерфилд. – Вы будто говорили, что при нём, когда всё случилось, был этот шотландский мальчишка, прибывший в Рисли-Холл вместе с Мастером Лангдэйлом и оставленный на время здесь. Не мешало бы ещё раз послушать его рассказ.

Отправили за Эндрю, которого посланный за ним слуга застал в спальне Джорджа, где паренёк зачем-то внимательно рассматривал погашенный камин. Когда юный слуга предстал перед хозяйкой дома, пастырь попросил его снова повторить свой рассказ и не забыть ни единой мелочи, что Эндри послушно и сделал. Он добросовестно передал до последнего слова весь свой вечерний разговор с Мастером Уилаби, рассказал, как он долго не мог заснуть, мучаемый беспокойными мыслями и зудевшей пяткой, как его разбудил запах дыма и как он поднял тревогу.

– А скажи, мальчик, у тебя не было недобрых чувств к Мастеру Уилаби, – вдруг прямо спросила леди, переглянувшись с пастырем, – за то, что он так непочтительно отозвался о твоей стране? Я слыхала от своего супруга, что шотландцы – народ гордый и горячий и чуть что сразу хватаются за ножи и мечи.

Эндри спокойно выдержал пронзительный взгляд двух пар глаз, и смело, даже с каким-то вызовом ответил:

– Если уж говорить по правде, мне были досадны слова Мастера Джорджа. Но коли вы так мните, высокочтимая леди, что я мог бы замыслить злодейство, то прошу вас, дайте мне ещё ну хотя бы полчасика, и я смогу достойно вам ответить.

Леди Уилаби кивком отпустила мальчишку, который тут же исчез за дверью.

– Не верится мне, леди, – сказал доктор Чаптерфилд, – что этот отрок мог такое богомерзкое дело замыслить. К тому же, кто как не он поднял тревогу, благодаря чему Джордж, слава Создателю, и остался жив?

– Может статься, вы и правы, мой дорогой пастырь, – согласилась леди Джейн. – Да и держится мальчик слишком уверенно, не под стать тайному злодею… Однако, как всё разом обрушилось на слабую женщину, вновь моя душа не находит себе покоя, и мнится мне, как будто тревожные думы притягивают несчастья… Эй, Эвелина, принеси-ка мой успокоительный эликсир… Пусть целебный бальзам станет небольшим помощником вашим молитвам, преподобный отец.

– Поистине, леди Уилаби, – согласился священнослужитель, – наш великий врачеватель повелел нам пользоваться земными средствами, дабы мы могли укрепиться и с твёрдостью переносить испытания, которые он нам ниспосылает.

Через некоторое время, пока доктор богословия пытался с помощью цитат из священного писания умиротворить беспокойную душу леди Уилаби, а целебное снадобье усмиряло дрожь в её теле, вернулся Эндри, который предстал в каминном зале с перепачканными сажей физиономией и одеждой.

– Ну, прямо как пить дать, трубочист! – воскликнула ожидавшая в дверях приказаний госпожи прислужница Эвелина.

Тем не менее, лицо у мальчугана было таким важным, словно у епископа во время службы, а в глазах светился торжествующий огонёк.

– Похоже, какая-то ворона захотела свить себе гнёздышко в печной трубе от камина в спальне Мастера Уилаби, – заявил Эндри и протянул большой пук травы, перевязанный потемневшей от копоти тряпкой.

– Ах, какие негодные птицы! – воскликнула леди Джейн. – Я прикажу немедленно перестрелять всех ворон в округе!

– Ей-ей, пожалейте бедных птах, госпожа, – заступился паренёк, – ибо наша-то ворона ходит на двух крепких ногах, а заместо крыльев у неё цепкие ручищи.

– Как! Ты хочешь сказать, мальчик, что кто-то умышленно желал погубить Джорджа, забрался на крышу и запихал солому в трубу?

Эндри только пожал плечами: дымоход и в самом деле перекрыли таким хитрым образом, но зачем – ему было непотнятно.

– Какой ужас! – воскликнула леди. – Кто бы мог подумать, что в нашем собственном доме никто из членов семьи не может чувствовать себя в безопасности! Правый Боже, но это просто невозможно, ведь Рисли-Холл хорошо охраняется! Позовите-ка привратника Ральфа, посмотрим, что он скажет.

Долго звать Ральфа – того самого здоровенного детину, который встретил Ронана с Эндрью, когда они в первый раз вошли в ворота особняка, – не пришлось, ибо он сам уже стоял у дверей зала. Страж вошёл, неуклюже поклонился и остановился посреди комнаты со смущённым лицом.

– Что ты пришёл сообщить леди Уилаби, страж земель израильских? – спросил священник.

Ральф нерешительно помялся, комкая в огромных ручищах свою шапку, и неуверенно ответил:

– Эге, преподобный отец, в какой чин вы скромного привратника возвели… Я же пришёл сказать, что виноват я, милостивая госпожа. Не уследил я за собачками-то. Днём они у меня на цепи сидят, а на ночь я их выпускаю, чтоб ежели кто вздумает забраться, они б лай подняли и злодея в бегство обратили. Они у меня обученные… были. Эх, не возьму уж и в толк, чего они сожрали-то, твари ненасытные, а только с утра я их нашёл околевшими у ограды…

– Я назвал тебя так образно, Ральф. Вот ежели бы ты читал побольше Библию, то уразумел бы, что я имел в виду, – сказал священник и следом спросил: – А говоря о твоих «собачках», которые были не меньше льва по размеру, а по злобности не уступали Асмодею {Асмодей – один из самых злых демонов}, точно ли ты уверены, что бедные твари отравились?

– А то как же! Да и костоправ, что ночью приходил, – он же мастак по скотине всякой, – сразу мне так и сказал, что отравились они, значит.

– Или их отравили! – неожиданно вставил Эндрю своё смелое предположение.

Доктор Чаптерфилд нахмурился, негодую на такую бесцеремонность и непочтительность к присутствующей в зале хозяйке дома, вскочил и хотел даже выгнать мальчишку вон из залы, но леди Джейн одним движением руки остановила его.

– Преподобный отец, вы же сами учили меня долготерпению и доброте. Так к чему вы так гневаетесь на этого мальчика, который из-за своего радения нашему дому забыл на миг о подобающем слуге поведении? Кто как не вы сами воссылали славу Господу за спасение Джорджа, в чём этому отроку ниспослано было стать всепомогающей божественной десницей…

После дальнейших расспросов Ральфа, выяснилось, что всю ночь он провёл в привратницкой и ничего подозрительного не слышал.

– Тем не менее, кому-то удалось перелезть через стену, отравить собак, забраться на крышу и заложить трубу соломой, – заключил священник, – да так, что наш дюжий привратник и бдительный страж ничего и не слышал!

– Клянусь своей секирой, – ретиво сказал Ральф, – никакого подозрительного шума ночью я не слыхал. А сон-то у меня чуткий: лишь малейший шорох или собачки зарычат – э-эх, мои бедные собачки, – я тут же и вскакиваю, как бульдог, рядом с которым вдруг раздалось кошачье мяуканье. Должно быть ловкая это была бестия, коли он сумел и пёсиков моих отравить, и на саму крышу вскарабкаться. Эх, попадись он мне в руки, я его на части разрублю и дворовым борзым скормлю.

– Говорил же я мастеру Ронану, что дом этот плохо охраняется, – пробормотал себе под нос Эндри.

– Как только Джордж придёт в себя, – продолжил доктор Чаптерфилд, – должно поинтересоваться у него, знает ли он кто мог бы желать ему зла.

Но не так-то просто было поговорить с Уилаби-младшим. Он, хотя и не спал, но почти не мог разговаривать из-за сильнейшей головной боли, которую не облегчали ни примочки из влажной ткани, ни растирания висков, ни вдыхание благовонных масел. Джордж почти не мог ни пить, ни есть – стоило ему взять что-либо в рот, как начиналась страшная рвота, после которой он в изнеможении падал на подушки и снова терял чувства.

Уже приехал из Дерби другой, известный на всю округу лекарь, чьими услугами пользовались многие знатные семейства графства. Но и он мало чем смог облегчить страдания несчастного, объявив, что отравление дымом – самое опасное и сродни отравлению ядом, что больному нужен сейчас лишь покой и уход, и в ближайшие дни, даст Бог, он должен почувствовать себя лучше. Джорджа снова перенесли в его, уже хорошо проветренную к тому времени спальню. Две сиделки из служанок постоянно дежурили при своём господине, одна из которых непрестанно обмахивала веером лицо Джорджа. Несчастный страдалец то метался из стороны в стороны, то бредил, испуская несвязные проклятья вперемешку с любовными признаниями, и лишь временами обессилено затихал в полузабытьи.

Эндри же, памятуя давешний разговор, без сожаления перебрался в каморку под крышей, где находились помещения для слуг. Пусть здесь было не так тепло, как на первом этаже, где согревали камины, а топчан был не так мягок, как кровать, но зато он наконец-то освободился от неприятных обязанностей прислуживать Мастеру Уилаби. Однако, Эндри не покидали пытливые думы о произошедшем. Ведь этот Мастер Джордж, хоть и неприятный ему, но в целом всё же добрый и беспечный господин. Вряд ли такой мог нажить себе смертельного врага. И кому вздумалось такое злодеяние умыслить? Ох уж, тёмное это дело и как-то всё непонятно, думал мальчишка.

Глава XXIX

Незнакомец

На следующий день Эндри уже вовсю выполнял заурядные обязанности по большому хозяйству особняка. Пусть они и были не такими парадными и комфортными, как прислуживание хозяину дома, зато мальчишка чувствовал себя в своих башмаках. Ему не надо было держать почтительную вежливость и через силу казаться весёлым. Среди простых челядинцев он был своим собратом, и мог вести себя как вздумается, лишь бы исправно справлялся с поручениями. Разумеется, что от такой перемены и настроение его улучшилось, первым признаком чего стало исчезновение зуда в его верховном предвещателе. Эндри просто летал на крыльях, когда его пятка утихомирилась, ибо это означало, что тревожиться теперь не было причин.

Когда обед был уже давно позади, а до вечерней трапезы оставался ещё час-другой, Эндри вместе с Томом, молодым пареньком, сыном стряпухи из Рисли-Холл, было поручено набрать ключевой воды. Родник этот находился неподалёку в небольшом лесочке на пологом склоне холма. Хотя во дворе особняка и был колодец, но вода в нём зачастую была малость мутноватой и использовалось по большей части для дворовых животных, лошадей и прочих хозяйственных нужд. А для приготовления пищи и для умовения леди Уилаби, маленькой Дороти и Джорджа воду доставляли из родникового ключа в вышеупомянутой рощице. Вода в этом источнике была изумительная по вкусу и прозрачна как кристалл. Никто уже и не помнил, с каких пор укоренилась эта традиция, как давно обнаружили в лесу родник и кто построил крохотную часовенку над ним. Лишь, среди челядинцев особняка ходила легенда о том, что однажды в старые времена, будто бы ещё при короле Джоне, к небольшому замку, возвышавшемуся тогда на месте Рисли-Холл и принадлежавшему другому семейству, в поисках ночлега подошёл мучаемый жаждой и голодом монах-пилигрим и постучался в ворота. Иноки, ходившие по святым местам, пользовались в старину большим уважением и, как правило, могли рассчитывать на приют и угощение в любом жилище. Но случилось так, что хозяина замка с его воинским отрядом не было дома, а ретивый дворецкий запретил кого-либо впускать внутрь ворот, надеясь таким образом уберечь имущество своего господина от рыскавших по округе разбойников и злокозненных соседних феодалов. Тщетно богомолец стучал своим посохом в дубовые врата. Монах не получил ни крова, ни еды, ни даже кружки эля. Рассерженный на такой неласковый приём странник гневно топнул ногой и проклял воды, которые питали обитателей замка. Сам же монах ушёл прочь и остановился в глухом урочище, где соорудил себе шалаш под сенью развесистых дерев. И согласно легенде в том месте пилигрим ударил посохом о землю и из неё забил родник живительной влаги, а в замковом колодце, напротив, с того времени вода помутнела и для питья стала непригодной…

Эндри с Томом запрягли большую мускулистую лошадь в повозку, куда они водрузили огромную пустую бочку, и неспешно тронулись в путь. До родника было не больше мили, и молодые слуги рассчитывали вернуться в особняк ещё до наступления темноты. Мальчишки шли и оживлённо болтали, ведя за собой лошадь…

– А тебя у нас храбрецом кличут, – с завистью в голосе сказал Том. – Ведь, ежели б не ты, наш владетель уж преставился бы.

– Да ну тебя, – ответил Эндри не без удовольствия. – Ей-ей, какой я храбрец? Спалось неважно, вот я дым и учуял.

– А скажи, бравый Эндри, а отчего ты не остался в услужении у Мастера Уилаби? Там и делать особо ничего не надо, никакой чёрной работы, зато платье тебе самое лучшее и еда, считай, как у хозяина.

– Фу-ты ну-ты! Не хочу я в прислужниках у вашего владетеля ходить. Не по мне это, ей богу. К тому ж, он ныне больше в лекарях и сиделках нуждается, чем в гонцах и паяцах.