Navium Tirocinium

– Я повстречал доктора Чаптерфилда у церкви и он показался мне чересчур категоричным в своих суждениях, – Ронан рад был переменить ход беседы.

– Ох уж, этот учёный пастор! Он, видишь ли, в своё бытие оксфордским студентом набрался реформистских помыслов среди университетской братии. Но, поверь мне, преподобный пастырь хоть и проповедует доброту и человеколюбие, а сам ненавидит папистов пуще сарацин, будто они не люди вовсе. Впрочем, этакое религиозное рвение и общеизвестная приверженность к реформаторству нашего викария избавили церковь Всех Святых от разграбления в ту пору, когда король Гарри разгонял монастыри. Мы с доктором Чаттерфилдом {игра слов, chatter – болтать (англ.)}, говоря начистоту, плохо ладим, ибо он не упускает случая попрекнуть меня каким-либо из смертных грехов, а то всеми вместе взятыми. Однако ж, клянусь душой, я на старика не в обиде. Он хоть и мнит себя пророком истой веры, но дальше проповеди дело у него не заходит, потому как разумеет, на чей земле его божий храм стоит, и кто его приход содержит. Да и нам, Уилаби долженствует быть только благодарными учёному мужу, который взялся составить наше фамильное древо. К тому же он часами просиживает с моей мачехой, пытаясь, поддержать её рассудок в добром здравии, что я сделать, как ты разумеешь, бессилен. Даже если он склонит её к своей протестантской вере, то что ж с того? Впрочем, довольно философствовать о серьёзных темах, которые словно ржа, разъедающая сверкающую сталь клинка, разжижают весёлое настроение и приводят к упадку духа. Лучше уж я поприветствую тебя, спев беспечальную песню.

Джордж отдал приказание и слуга принёс цитоль, которая чем-то напомнила бы читателю гитару наших дней. Уилаби взял инструмент, провёл пальцами по струнам и запел весьма приятным бархатистым голосом. По тому, как он искусно владел инструментом и как благозвучно пел, можно было заключить, что Джордж давно и часто предавался такого рода развлечению. Как потом сказал исполнитель, эта песня была написана самим королём Гарри. Известно, что этого монарха отличала образованность и любовь к искусству (хотя охоч он был и до прочих монарших развлечений, не столь невинных). Стоит заметить, что сочинение песен той эпохи редко соответствовало стихотворным правилам наших дней, главным же являлось мастерство исполнителя и мелодия. В общем, в переводе песня могла бы звучать примерно так:

Компанию, компанию,

Весёлую компанию

Любить всегда я буду,

Доколе я живу.

Ропщите все, кто хочет,

Лишь отрицать не смейте,

Наш бог благословенен

За жизнь, что я веду

В весёлых развлечениях.

В охоте, песнях, танцах

Душа моя и сердце

В простых земных утехах

Черпаю я блаженство.

Так кто же мне помеха?

-–

Присущи юным шалости

Весёлые иль злые,

Но всё же развлечение

В компаниях нескучных -

Остротами игривыми

Стрелять и защищаться.

Безделье это всех

Пороков госпожа.

Кто возразить посмеет,

Что игры бойкие и смех

Не лучшие из всех утех?

-–

Компания честная – добродетель,

Пороки, вам спасение искать.

Компания добра или плоха,

Тут всякий волен выбирать.

И лучшее настанет,

А худшее оставит,

Так я полагаю;

Добродетель применяй,

А пороки избегай,

Так я поступаю.

После этой весёлой песенки долго ещё шёл разговор между молодыми людьми. Джордж нашёл в госте новое для себя развлечение, до которых он, судя по всему, был весьма охоч. Быстро поняв всю неопытность Ронана в светских делах, он пытался его «просветить», не переставая расписывать все прелести жизни. Иногда он не чурался и подтрунивать над неискушённостью Ронана, но его дружелюбные насмешки, которые человек более гордый и надменный чем наш герой принял бы за оскорбления, воспринимались шотландцем лишь как добрые шутки. Такая наивность и благодушие гостя немало подкупали Джорджа, и он откровенно поведал новому другу про свои непростые отношения с леди Джейн, посетовал на наскучившую жизнь в поместье и желании поселиться, хотя бы на время, в Лондоне и несколько «развлечься», чему препятствовал наказ отца в его отсутствие взять заботу об усадьбе и леди Уилаби с маленькой Дороти. В свою очередь Ронан доверчиво и со многими подробностями рассказал про свои злоключения, про обучение в монастыре, про возвращение домой, исчезновение своего наставника Лазариуса и преследовании могущественными Гамильтонами. Узрев склонность шотландца к наукам и книгам, Джордж объявил, что в доме есть неплохая библиотека и что Ронан может свободно рыться в её недрах. А наутро почти друзья, – а иначе нельзя было назвать установившиеся между новыми приятелями открытые и доверительные отношения, несмотря на некоторые различия в возрасте, склонностях и воззрениях, – договорились устроить охоту в местном лесу, изобиловавшем всяким мелким зверьём.

Так, в тишине и спокойствии прошли несколько дней. Охота в это время стала любимым времяпровождением Джорджа, которому так и не удалось увлечь своего гостя более весёлыми и разгульными развлечениями. Младший Уилаби и Ронан разъезжали бок обок по окрестным лесам и лугам в сопровождении ловчих и йоменов, улюлюканьем и криками поднимавших из пожухшей травы зверя, за которым тут же пускалась свора гончих и наши всадники. Так же радушный хозяин не упустил случая похвастаться своими кречетами. Надо сказать, что Ронан показал завидное мастерство в науке охоты, чем снискал немалое уважение старшего товарища, и которое в некоторой степени искупало увиливание юного шотландца от весёлых пирушек, на которые его зазывал хозяин. Джордж, в свою очередь, проявил отменное музыкальное мастерство; кроме цитоли он неплохо владел лютней и виолой, а также превосходно пел, чем доставил шотландскому гостю немалое этим удовольствие.

Леди Джейн тем временем вела достаточно уединённый образ жизни, проводя многие часы в окружении своих прислужниц и нянек, ухаживавших за малюткой Дороти. Иногда из её покоев слышались печальные звуки арфы или лютни. Ронан редко её встречал, кроме как за трапезой, но не раз наблюдал из окна, как на рассвете леди в полном одиночестве прогуливалась по пустынному осеннему парку, усыпанному опавшими листьями.

Почти ежедневно молодой Лангдэйл встречал доктора Чаптерфилда, который бросал на него многозначительные взгляды и проходил в покои хозяйки дома. Однажды добрый пастырь пригласил юношу к себе, намекнув, что он мог бы ещё дальше углубиться в генеалогию рода Уилаби и поведать не одну достопамятную историю из жития этой фамилии. Но взявший гостя под свою опеку Джордж непременно находил повод, чтобы не допустить этих бесед, опасаясь влияния нравоучительных речей пастора на юного шотландца. А потому общение Ронана с его преподобием ограничивалось обеденными трапезами, к которым по установившейся в особняке традиции преподобный Чаптерфилд мог свободно присоединяться и чем он редко когда отказывал себе в удовольствии воспользоваться. Излишне говорить, что учёный священнослужитель испытывал куда большую симпатию к образованному и сдержанному шотландцу, нежели к начитавшемуся увеселительных романов и беззаботному Джорджу. Однако, его преподобие никак не мог оторвать любопытного юношу от времяпровождения, навязываемого тому чересчур гостеприимным хозяином.

Иногда, впрочем, Ронану удавалось избавиться от назойливой опеки младшего Уилаби, и тогда он с удовольствием предавался чтению книг, которыми была наполнена библиотека в особняке. Чувствовалось, что книги собирались здесь давно и бессистемно, безо всякой особой цели. На полках стояли потрёпанные фолианты астрологов с изложением зависимости будущих событий от положения небесных светил, популярные в те времена рыцарские романы с описанием заколдованных замков, прекрасных дев, ради которых бесстрашные рыцари ломали мечи и скрещивали копья на турнирах, романтические поэмы на итальянском и французском языках, монументальные исторические хроники, богословские трактаты. В общем, в большом готическом зале Ронан обнаружил огромную коллекцию разнообразнейших книг, из которых он выбрал выглядевший относительно новым том со странным названием Утопия. Юноша прочитал книгу буквально за три дня или, правильнее сказать, три ночи. Читатель будет, наверно, несколько разочарован, когда узнает, что не искушённый в царивших тогда социальных мировоззрениях, не познавший ранее работ прогрессивных мыслителей своего времени Ронан воспринял книгу всёго лишь как рассказ о путешествии на далёкий остров, где всё устройство жизни отличалось от того, что было вокруг…

Как опытный мэтр печётся о просвещении своих питомцев, так и Ронан не забыл о своём верном слуге, обучение которого он давно поощрял и сам тому способствовал. А потому и для Эндри нашлось увлекательное чтиво, хотя оно и представляло собой самую тонкую (и к тому же самую потрёпанную) книжку, какую только смог сыскать для него Ронан на пыльных полках. То был небольшой роман с написанным по-французски названием – «Le Morte D’Arthur», в котором повествовалось о рыцарских подвигах короля Артура и рыцаря Ланселота, о волшебнике Мерлине и прекрасной Гиневре. Читая эту занимательную книжку, смекалистый мальчишка успешно припоминал навыки в грамоте, которой он ещё в прежние времена в Крейдоке выучился понемногу у своего хозяина. Но непоседливый Эндри был не в состоянии выдержать за чтением более часа. За первые два-три дня он успел выведать, высмотреть и вынюхать всё в доме. Проворный и наблюдательный паренёк перезнакомился со всеми слугами в «замке без стены», как он называл особняк Рисли, а по вечерам пересказывал мастеру Ронану ходившие меж челяди слухи, относящиеся к хозяевам поместья, дополняя всё это своими потешными замечаниями. Впрочем, в словах слуги для Ронана не было ничего нового, чего бы он ни заметил сам либо не узнал у откровенного Джорджа или разговорчивого доктора Чаптерфилда. Зато весёлый и юркий шотландский парнишка быстро стал всеобщим любимцем в доме. Он беззастенчиво шнырял по всему особняку, избегая лишь господских покоев, не упускал случая подсобить кому-либо из челядинцев, будь то повар или конюх, или завести озорную беседу с молоденькой девочкой-прислужницей. Всей челяди полюбился шустрый худощавый паренёк, разговаривавший со смешным выговором, отчего его шутки казались ещё более потешными. Глядя на своего слугу, Ронан с доброй иронией напомнил Эндри о его былой неприязни к англичанам, на что мальчишка ответил, что всякое стадо состоит не только из свирепых быков, но и безобидных тёлок, и что ежели вожак стаи не рычит, так и остальные собаки молчат. Словом, закончил Эндри, эти англичане не так уж и сильно от нас отличаются, разве что лучше откормлены и мычат протяжнее.

При разговорах с Джорджем Ронан не раз пытался выведать у того, каков он из себя, сэр Хью Уилаби, таков ли как описывал его барон Бакъюхейда. Но когда разговор заходил об его отце, Джордж становился непривычно сдержан, из чего Лангдэйл заключил, что кутила и сибарит сын всё же испытывал некую боязливую почтительность к грозному родителю. Со слов своего друга Ронан верно догадался, что твёрдость и решительность лежали в основе характера сэра Хью, который хотя и испытывал должные чувства к своей семье, но был не настолько сентиментален, чтобы отказываться из-за неё от своих возвышенных идей и честолюбивых намерений. По словам младшего Уилаби, его отец, рыцарь по титулу и военачальник по призванию, вознамерился теперь стать командором по должности и повелителем на море, чему он, Джордж был бесконечно рад, ибо морские подвиги добавятся к ратной доблести и ещё более прославят род Уилаби. Впрочем, Ронан был уже не столь наивен, чтобы не понять, что Джордж хотел бы избавиться, по крайней мере, на некоторое время от тяготившей его последние пару лет опеки родителя и стать полновластным хозяином собственной жизни, прелести которой он так красочно расписывал ранее своему гостю…

Прошла уже почти неделя после прибытия Ронана Лангдэйла в Рисли, а Хью Уилаби всё не приезжал и не присылал известий. Леди Джейн стала питать надежду, что у её мужа возникли некие трудности в назначении его командором плавания. Может быть, нашёлся другой человек, не уступающий Уилаби в мужестве и отваге, и опытный в отличие от Хью в морском деле, и тогда, даст Бог, хозяину Рисли-Холл придётся остаться дома.

У Джорджа по понятным причинам такая возможность вызывала тревогу. Он уже видел себя полновластным владельцем родового поместья и хозяином своего времени на несколько ближайших лет, ибо прекрасно отдавал себе отчёт о возможной продолжительности морского плаванья на другой конец света. Джордж полагал, что мог бы на некоторое время оставить управителя в поместье, а сам поселиться в заманчивом Лондоне, куда его давно уже зазывал Джон Керзон, у которого там был прекрасный дом. Неужели все его грёзы о бескручинной жизни, светских увеселениях, весёлых пирушках с друзьями, медвежьих боях и прочих столичных развлечениях останутся лишь мечтами, и он вынужден будет тратить подходящую к концу молодость на заботу о маленькой сестре и вечно печальной мачехе?

А вот доктор Чаптерфилд ждал приезда своего покровителя с радостным волнением, ибо ему не терпелось преподнести владельцу поместья начертанное им генеалогическое древо фамилии Уилаби, начиная от самого сэра Ричарда де Уилаби и заканчивая малышкой Дороти и её племянниками, детьми славного Генри Уилаби.

Лишь Ронан оставался спокоен и терпеливо дожидался сэра Хью, от которого он вправе был чаять протекции и участия в своей судьбе. Юноша уже сам стал строить возможные планы своего обустройства в Англии. Не будучи тщеславным, он подумывал о том, чтобы при содействии доктора Чаптерфилда устроиться в колледж в Оксфорде, где, благодаря своим обширным познаниям в науках и языках он мог бы получить должность тьютора. Не исключал Ронан и возможности стать учителем в богатой дворянской семье, где он мог бы преподавать не только науки и языки, но и физические упражнения вкупе с военным искусством. Одного лишь не желал юноша – оставаться рядом с Джорджем Уилаби, который хоть и был честным и добрым приятелем, но вёл, по мнению Ронана, чересчур уж беспечную и разгульную жизнь, понапрасну тратя свои молодые годы. Ронан питал надежду, что ему не придётся много лет жить в этой стране. Напротив, он мыслил, что вскоре положение дел в Шотландии переменится, и преследующий его не ведомо за что Шательро потеряет своё регенство и станет неопасен. Тогда он и сможет вернуться на родину. А пока юноша хотел посоветоваться с сэром Хью, в ком он по наитию, пока лишь по рассказам других людей чувствовал человека, который мог бы стать ему добрым советчиком и надёжным покровителем. Одно лишь смущало Ронана – то, что через некоторое время Хью Уилаби, этот отважный в прошлом воин, а ныне дерзновенно жаждущий новых открытий командор надолго уплывёт в восточные страны, и юноше придётся остаться без его протекции на продолжительное время, если не навсегда. «А почему бы не…, – в голове Ронана словно комета промелькнула дерзкая мысль. – Но нет, это невозможно! Я видел-то море лишь издали, да и плавал только на утлой лодчонке по нашему крохотному озерцу, гладь которого и волновала-то всего лишь лёгкая рябь. А здесь – огромные корабли с наполненными ветром парусами, высокими бортами и реющими на мачтах стягами, летящие по огромным крутым волнам навстречу неизведанным землям». Ронан вздохнул и тут же отбросил эту безрассудную идею.

Когда человека посещает вдруг безумная мечта, это сродни возникновению юношеской любви, которая приходит невзначай и сразу зажигает сердце. И если зёрна любви падают на благодатную почву верной души и преданного сердца, то они всходят вначале маленькими ростками симпатии и робкой привязанности, которые постепенно превращаются в стройные побеги необоримого влечения с распускающимися бутонами возвышенных чувств, и следом они вырастают в крепкие дерева непреходящей истинной любви. Так и с мечтой, которая рождается сначала из дерзновенного помысла, и если идея эта сладостна индивидууму и гармонирует с его склонностями, пусть даже и неосознанными, то иллюзорные грёзы из мечтаний перевоплощаются в ярчайшее устремление. Похожее случилось и с Ронаном Лангдэйлом, который поначалу отмахнулся от посетившей его мысли, показавшейся ему чересчур уж нелепой. Но когда он оставался наедине, грёзы о дальних путешествиях вновь и вновь непроизвольно всплывали в мыслях юноши. Ему мерещились исчезающие за горизонтом паруса, бесконечное небо над необозримыми океанскими просторами, неведомые берега с крутыми утёсами, стонущие от ветра мачты, крики чаек. Даже Эндри заметил, как в последние дни стал задумчив его хозяин, а иногда, уходя в себя, его взор мечтательно устремлялся вдаль, а глаза лихорадочно блестели. Мальчишка не мог взять в толк, с чем связана вдруг такая перемена в его господине, и лишь интересовался, здоров ли тот. Ронан, будто пойманный врасплох за чем-то неприличным, смущался, спускался с небес на землю, стряхивал с себя назойливое наваждение и снова принимал свой обычный вид. Но раз за разом, день за днём неотступные грёзы возвращались вновь и вновь, а картины далёких странствий рисовались юноше в новых, ещё более ярких и притягательных красках. Более трезвые рассуждения, однако, говорили Ронану, что ему, получившему прекрасное образование наследнику шотландского баронства, не пристало думать о плавании в компании простых английских моряков и наравне с ними выполнять черновые обязанности, ведь претендовать на более высокое положение на корабле ему не позволяла его полнейшая неосведомлённость в морском деле. Но вновь перед глазами юноши вставала манящая даль морских просторов, а тайны неизведанных земель притягивали, словно там было спрятано что-то сакральное и важное для всей его жизни. Словом, в душе Ронана здравый смысл и трезвый рассудок боролись с безумными соблазнами. И хотя наш мечтатель и сознавал всю тщетность и нереальность своих грёз, но ему было не так уж и легко сопротивляться таким сладостным думам.

С такими различными чувствами, настроениями и чаяниями обитатели особняка Рисли-Холл ожидали прибытия домой сэра Хью Уилаби.

Глава XXIV

Встреча с сэром Хью Уилаби

Однажды рано утром Эндри, ходивший по привычке проведать Идальго, с хитрым видом доложил своему хозяину, что в конюшне за ночь странным образом прибавилось постояльцев.

– И, тебе должно быть ведомо, кто приехал на этих лошадях, – сказал Ронан. – Я не поверю, что ты уже всё не разузнал у прислуги.

– Ей-ей, а надобно ли было мне кого-то расспрашивать, ваша милость, когда на гвозде висит прекрасное седло с латунными планками на высокой луке, а рядом сумки из инкрустированной кожи, а на них вышит герб наподобие того, что над главным входом на каменной плите выгравирован?

Ронану стало понятно, что прибыл тот, кого все так ждали – кто-то с надеждой, кто-то с радостью, а кто-то с опаской.

Читатель уже кратко знаком с внешностью Хью Уилаби. Однако перед Ронаном, когда они встретились в главном зале особняка, он предстал несколько в другом виде.

Хотя и нельзя было не отдать должное могучей комплекции рыцаря, но небрежно наброшенная бордовая мантия на меху, непокрытая голова, покрасневшие от бессонной ночи глаза, рассеянный взгляд, поникшие черты лица свидетельствовали об усталости и не самом лучшем расположении духа сэра Хью. Тем не менее, он нашёл в себе силы радостно поприветствовать Ронана, извинившись перед ним за то, что не смог встретить сына барона Бакьюхейда во всём рыцарском величии и блеске. Видно было, что прошедшей ночью у бравого рыцаря состоялось непростое объяснение с леди Джейн, которое оставило его в смятённых чувствах.

Сэр Хью внимательно прочитал письмо барона Бакьюхейда, расспросил Ронана о жизни его родителя, после чего послал за Джорджем, дабы тот взял заботу о Ронане, чем тот, в общем-то, и занимался все последние дни, а сам удалился в свои покои.

Джордж был в тот день не так весел, словоохотлив и развязан как обычно. Однако нельзя было и сказать, что он чем-то огорчён. Вся его бравурность скрылась за принятым им на себя торжественным видом, так что он более напоминал королевского герольда, готовящегося объявить о важном событии при дворе. Он снова посетовал на свою мачеху, которая никак ни смирится с участием его отца в рискованном путешествии, которое он, Джордж только приветствовал бы всем сердцем. Во время их общения, он намекнул приятелю, что его родитель, похоже, добился заветной цели стать командором, но, ежели оно так и есть, то возвестит об этом завтра.

В тот день Ронан больше не видел Хью Уилаби. Зато на следующее утро было объявлено о торжественном обеде, где кроме членов семьи непременно желалось присутствие Ронана Лангдэйла и доктора Чаптерфилда. Когда все собрались, юноша сразу обратил внимание, как странным образом изменился облик четы Уилаби.

Сэр Хью был одет в чёрный вельветовый камзол с серебряными застёжками. Сильные ноги плотно обтягивали бежевые чулки. Такого же цвета короткие панталоны, подбитые серебряной парчой, придавали мощи его статной фигуре. На чёрном бархатном поясе с серебряными пряжками висел кинжал с инкрустированной рукояткой. Под стать торжественному одеянию было и выражение лица сэра Хью. На нём уже не было тех признаков усталости и упадка духа, которые Ронан заметил накануне. Наоборот, оно дышало радостью и жизнелюбием, а глаза горели торжественным огоньком.

Леди Джейн также выглядела великолепно. На ней было платье из атласа имбирного цвета, отделанное двумя рядами широких кружев из золота и серебра. Её золотистые волосы украшала шляпка из тёмно-красной тафты, декорированная скорпионами из венецианского золота. Но хотя лицо леди было спокойным и, можно даже сказать, радостным, но где-то далеко в глубине её глаз скрывалась тоска и тревога. Кроме этой едва заметной тени беспокойства, ничто, однако, не выдавало в хозяйке поместья ту печальную и одинокую женщину, встретившую Ронана в первый день.

После обмена обычными приветствиями и любезностями сэр Хью велел наполнить кубки вином и, обведя всех глазами, не вставая, начал свою речь, пытаясь придать некую торжественность своим словам:

– Джейн, благоверная моя супруга, терпеливо переносящая все тяготы и волнения жены воина и вечного путника, и ты, Джордж Уилаби, сын мой и наследник, а также вы, благочестивый отец Чаптерфилд, верный друг, пастырь и герольдмейстер нашего рода, ну и, конечно же, наш юный гость Ронан Лангдэйл, сын благородного барона Бакьюхейда, коему я обязан жизнью, настало время объявить вам, что я удостоился чести быть назначенным командором флотилии из трёх английский кораблей, которая возьмёт курс на северо-восток с намерением достичь далёкого Китая и Пряных островов. Плавание сие, как и всякие путешествия на другой конец земли, будет верно долгим. Но у меня нет сомнений, что с божьей помощью и под покровительством святого Георгия мы возвратимся целыми и невредимыми. Вам, леди Уилаби следует набраться терпения на несколько месяцев и растить нашу маленькую дочь в добром здравии. Тебе, Джордж предстоит управлять нашим родовым имением и заботиться о благосостоянии моей жены и дочери. А вы, преподобный отец, надеюсь, не откажете в духовном утешении леди Джейн и благочестивом наставничестве моих дочери, когда она подрастёт, и сына (при этих словах пастор и Джордж недовольно переглянулись). А с тобой, мой юный шотландский друг нам ещё предстоит держать военный совет.

Как ни пытался сэр Хью поддерживать помпезный тон, приличествующий случаю, но речь его, особенно в конце более напоминала команды, которые полководец раздаёт своим подчинённым перед началом боя. После этого кто-то осушил кубок за благополучное завершение сего начинания, кто-то лишь пригубил вино, но все казались довольными и жизнерадостными. И хотя у каждого и были свои причины для беспокойства, никто не подавал и виду, что не рад всеобщему торжеству. Нарумяненные щёки леди Джейн скрывали её бледность. Джордж как всегда беспечно улыбался. Доктор Чаптерфилд читал молитву и благословлял трапезу. А Ронан почтительно внимал словам священника.

Торжественный обед проходил в соответствии с обычаями того времени. Дворцовые кулинары постарались на славу и на стол были поданы самые изысканные яства. Вокруг стола церемонно стояли слуги с рушниками и кадками с водой, готовые удовлетворить любую прихоть хозяев и гостей. После первой атаки на блюда между трапезничающими завязался непринуждённый разговор. Поначалу все расспрашивали новоизбранного командора о готовящемся плавании. Причём преуспевали здесь Джордж с Ронаном. Но если первого волновало, прежде всего, как долго будут снаряжаться суда, сколько недель или месяцев плыть до Китая и прочие вопросы, имевшие целью выведать вероятный срок отсутствия родителя, то юного шотландца интересовало, по каким морям и мимо каких земель будет лежать путь кораблей, и что за люди там обитают и какие звери водятся, и как они, эти корабли выглядят, и набраны ли уже их команды. Понятное дело, удовлетворить любопытство молодых людей сэр Хью мог лишь в общих чертах, ибо в науке мореплавания и картографии наш доблестный рыцарь был сведущ так же, как английский епископ в мусульманском намазе. Мы полагаем, что не имеет смысла передавать все подробности той давней беседы, проходившей в узком семейном кругу, к которому можно было отнести и доктора Чаптерфилда, духовника леди Уилаби и фамильного герольдмейстера, и даже Ронана как наследника старинного друга сэра Хью и хорошего приятеля его сына. Скажем лишь, что обед прошёл чинно и спокойно…

Вечером Хью Уилаби зашёл в комнату к юному шотландцу, чтобы продолжить давешний разговор. Он ещё раз прочитал вслух письмо барона Бакьюхейда и спросил Ронана:

– Ну а теперь, мой юный друг, поведай-ка мне, что же заставило тебя покинуть родные места и искать пристанища на чужбине, а то сэр Роберт не изволил изложить все обстоятельства в письме, видимо, не доверяя бумаге, на что были, надо полагать, веские причины.

Ронан без утайки, честно и искренне рассказал всё, что с ним приключилось за последнее время, о чём читатель имеет уже представление.

– И вот нынче, сэр, я совершенно одинокий путник – не считая моего верного слуги, мальчишки по имении Эндри, – вынужден скитаться по свету в поисках убежища. Я даже не могу поехать на континент, куда, по словам моего батюшки, длинным рукам шотландского регента легче дотянуться, нежели в соседнее английское королевство. Поэтому-то мой родитель и отправил меня к своему другу, каковым он вас всегда считал, в надежде на ваш добрый совет и способствование в моём временном обустройстве в Англии.

Такими словами завершил Ронан свой рассказ, после чего Уилаби крепко и надолго задумался… Его молчание становилось всё более долгим и тягостным, так что юноша стал уже беспокоиться, действительно ли английский командор и именитый воин жаждет покровительствовать молодому шотландцу не такого уж и знатного рода, или же он просто ищет способ вежливо отстраниться от участия в судьбе Ронана.

– Сэр Хью, ежели вас тяготит просьба моего батюшки, – прервал молчание Ронан, – то я уже обдумал некие пути моего дальнейшего бытия и уверен, что смогу самостоятельно найти применение моим силам и знаниям.

– Посмотрите только, каков скорый малый! – воскликнул Уилаби. – Да неужели ты полагаешь, юноша, что я откажу в помощи сыну человека, которому я обязан жизнью? И как только такое пришло тебе в голову! Клянусь святым Георгием, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы ты благоденствовал, пока находишься вдали от родины.

– Простите меня, сэр Хью, – смущённо молвил Ронан, – за сомнения, на которые на меня навеяло всего лишь ваше продолжительное безмолвие.

– Видишь ли, мой юный друг, я размышлял о том, что не смогу достаточно долгое время оказывать тебе покровительство, ибо тебе стало ведомо нынче, что через несколько месяцев я отправляюсь в дальний путь. Это дело уже решённое. А потому надобно прежде этого найти для тебя занятие, достойное твоей образованности и не роняющее чести человека, в жилах которого течёт благородная кровь. Ты, впрочем, мог бы остаться в поместье и жить в своё удовольствие, ежели пожелаешь. Полагаю, что Джордж в этом случае будет только рад, потому как он неизменно жалуется на скукоту и косность сельской жизни и постоянно ищет развлечений и хорошей компании. Однако же я не уверен, что жизнь рядом с моим сыном будет по нраву юноше твоих склонностей и познаний. Он благовоспитанный человек, но лишённый дерзновения духа и безрассудной отваги, а потому и не пошедший по стопам своих предков. Увы, в этом мне надо винить лишь себя, потому как сам я много лет провёл на войне, а воспитание сына опрометчиво доверил его мачехе да отцу Чаптерфилду. Вот он и вырос чересчур избалованным и слабохарактерным, ибо моя жена не сподобилась проявить твёрдость в воспитании, а благочестивый пастор, не глядя на то, что восхваляет подвиги нашего рода, терпеть не может деяний Марса, хотя за свою веру и сам готов взять меч в руки. Одним словом, по моему разумению, не пристало такому даровитому юноше бездарно тратить время в Рисли. Или же тебе, может статься, по сердцу такая беспечная и ленивая жизнь, какую ведёт Джордж?

– Помилуй бог, чтоб мне вести такой праздный образ жизни, какой, похоже, устраивает вашего сына! Не в обиду вам будет сказано, сэр, – воскликнул Ронан, может быть, не совсем учтиво, но вполне искренне, давая понять тем самым о своём нежелании долго оставаться в Рисли-Холл.

– Вот уж, право, верный сын своего отца! Он смахивает на одного из тех боевых петушков, которые бьются на ярмарках, – сказал как бы сам себе Уилаби и продолжил, обращаясь к Ронану: – Ну что ж, юноша, через пару дней я отбываю в Лондон, чтобы готовить наше плавание, и предлагаю тебе сопровождать меня.

– Сопровождать вас?! – вскричал, не веря своим ушам, Ронан. – В морском плавании!

– Да нет же, глупый мальчишка, – по-доброму усмехнулся Уилаби наивности юноши. – Сопровождать меня в Лондон, где есть уйма возможностей для умных и даровитых людей, каковым тебя можно было бы считать, ежели в твоей голове не возникали бы такие неразумные домыслы. В плавании! Эх, куда загнул!.. Нет, вовсе не для этого я желаю взять тебя в английский Вавилон, а для того, дабы ты нашёл более увлекательное и достойное применение своим способностям и талантам. В столице много учёных разного калибра, с которыми тебе было бы полезно и интересно сойтись поближе. Видишь ли, среди лондонских аристократов в подражании королю Генриху, а ныне и его сыну королю Эдварду стало модным покровительствовать музам просвещения и опекать учёных мужей, кои благодаря этому достигают таких высот при дворе, что тебе и не снилось. Взять хотя бы Джона Чеке, который из простого сына университетского педеля, благодаря природному таланту, упорству в учении и гибкости ума, стал главным королевским учителем, членом парламента и получил рыцарство, в конце концов. Или вот мэтр Джон Ди: молод как мой праздный сын, но умён как Птолемей. Вот таким именитым учёным и желал бы я тебя представить потому, как я уразумел из твоего рассказа, юноша, что ты вправе похвастаться глубокими познаниями, как в точных науках, так и во всяких языках, не так ли?