Navium Tirocinium

– Что ж, по всему вероятию так и будет, Эндри. Твои расчёты должны быть верны и я в итоге не досчитаюсь несколько жалких монет. Но, видишь ли, я не смог позволить себе оставить человека в несчастье. Может быть, когда-нибудь этот бродячий артист вспомнит проявленную к нему доброту, и его зачерствевшая душа умилится и станет более благодетельной.

– Сказать по правде, ваша милость, что-то уж сильно я в этом сомневаюсь. Ежели собаке кусок в пасть положить, так она может и руку оттяпать.

– И всё-таки, Эндри, не так плохи люди, как ты о них думаешь.

Глава XX

Йорк

На следующий день путники оставили Хексэм и двинулись дальше на юг, ведомые Овадией. Впрочем, с каждым шагом дорога становилась всё шире и отчётливей, так что сбиться с пути было невозможно. Чем дальше продвигались путники, тем менее настороженные и более спокойные и приветливые были лица у людей. Чувствовалось, что близость к пограничью заставляла людей до того быть бдительными и опасливыми.

Дорога до Йорка заняла у компании – учитывая, что постоянно одному человеку, юному груму или фокуснику, приходилось идти пешком, – шесть дней, в течение которых произошло мало что интересного. Ронан с интересом глядел по сторонам. В Дархэме он не преминул зайти в кафедральный собор, величественно возвышавшийся рядом с крепостью в излучине реки Уэр. Там любознательный юноша с интересом узнал старинную легенду про основание Дархэма, связанную со святым Катбертом, о котором Ронан знал ещё в Пейсли, ибо этот святой также почитался и в южной Шотландии. Священнослужитель не преминул рассказать, что мощи святого до недавнего времени хранились в соборе и даже показал склеп, где перед ними преклонялись неисчислимые паломники. Но после того, как гонения на монастыри дошли и до севера Англии, то по приказу короля Генриха гробница святого Катберта должна была быть разрушена как символ идолопоклонничества. Впрочем, когда ярые реформисты прибыли в собор, чтобы исполнить королевскую волю, то обнаружили, что склеп пуст и мощи святого исчезли. То ли остававшиеся ещё в соборе монахи унесли свои реликвии в другое место, то ли это было очередное чудо, множество коих приписывалось этому святому, об этом никто не ведал.

Более до самого Йорка ничего примечательного не произошло и путники благополучно прибыли в этот северный английский город. Больше всех радовался Овадия, ибо здесь он рассчитывал быстро облегчить свои денежные затруднения. Перво-наперво он решил устроить представление на рыночной площади, самом многолюдном месте в городе. Ронан с Эндри с интересом наблюдали, как фокусник напялил на себя чудаковатый колпак, разложил перед собой нехитрые трюкаческие принадлежности и стал созывать публику пронзительным голосом:

Эй, люди добрые и злые,

Башмачники и портные,

И вы, торговцы удалые,

И прочие мастеровые,

А с ними вместе брадобреи

И всей округи ротозеи

Здесь в круг сходитесь поскорее,

Чтоб поглазеть на чудеса,

Не те, что явят небеса,

А что творить умею я,

Которого зовут Овадия.

Я именитый чудодей

Факиров Сирии кровей

Скорее живо все сюда.

Как известно, умение расхваливать свой товар есть мастерство, необходимое абсолютно всем: и торговцам, и артистам, как впрочем, и людям других занятий. Бродячий фокусник знал это прекрасно и за годы странствий, как видно, неплохо поднаторел в этом искусстве, ибо вскоре вокруг него собралась толпа народу, по своему обыкновению жаждавшего зрелищ. Овадия показал сначала несколько простых фокусов, известных во все времена, но всегда продолжавших удивлять наивных зрителей. Из разрезанной пополам верёвки он непонятным образом вновь сделал целую. На небольшой палочке он удивительным способом вращал носовой платок. Он показывал уже знакомый нам трюк с превращением одних монет в другие. Под его волшебным колпаком фартинги превращались в пенсы и шиллинги и наоборот. Неописуемый восторг публики вызвало трансформация золотой кроны, предоставленной фокуснику одним зажиточным лавочником, в шестипенсовик. Торговец, было, испугался за свои деньги, но Овадия протянул руку к его шапке и выудил из неё его крону. Множество трюков артист показал и с игральными картами. В этом деле Овадия был просто виртуоз. Колода карт веером перелетала у него из одной руки в другую. Он с лёгкостью угадывал карты, загаданные зрителями, вытаскивая их из колоды. А сама колода, на полдюйма поддерживаемая одной рукой, странным образом зависала в воздухе. Не один ещё фокус показал трюкач в то время, как фартинги, полупенсы и даже два или три пенса падали ему на расстеленный платок. И ещё множество рук было уже в карманах и за пазухой, ждущих лишь конца представления, чтобы кинуть фокуснику монету.

А напоследок Овадия решил произвести на зрителей ещё больший эффект и заявил, что обладает магическим слухом и может по голосу угадать любого человека, как бы тот ни пытался его исказить.

– А теперь, славное общество, я отвернусь, – произнёс фокусник. – А вы тем временем выберите человека среди вас и пусть он произнесёт такое изречение: «Деньги – вот религия мудреца», как сказал кто-то из древних философов. Вот ведь умные были люди! Так вот, а опосля я подойду к каждому из вас, и тот мне что-нибудь скажет. И я осмелюсь утверждать, что отгадаю того человека, который произнесёт эти великие слова, как бы он ни исковеркал свой голос.

Но на беду Овадии среди присутствовавших был местный юродивый, который частенько дурачился, пытаясь говорить не шевеля губами. Суеверные жители считали простоватого чревовещателя блаженненьким, не обижали дурачка и даже помогали с едой и кой-какой одежонкой. Лишне говорить, что как только фокусник отвернулся, почти единодушно зрители выбрали юродивого и велели ему не шевеля губами произнести «Деньги – вот вера мудреца», что тот послушно и исполнил. После этого все зрители поменялись местами и стали ехидно ждать, угадает ли бахвалившийся фокусник говорившего.

Овадия повернулся и один за другим стал обходить собравшихся и каждый ему что-нибудь говорил, в основном что-то глупое и безобразное, при этом делая потешные гримасы и стараясь как можно больше исковеркать своё произношение, уже и так отвратительное из-за отсутствующих зубов. Фокусник внимательно прислушивался к говорившим, пытаясь по тембру и окраске голосищ и голосочков определить нужного индивидуума. Так черёд дошёл и до юродивого. А простачок, не разумея толком, чего от него хотят, выпалил ту же самую фразу, которую и чревовещал только что, однако уже обычным своим растерянным голоском. Овадия поглядел с жалостью на простака, который в отличие от остальных даже не мог притвориться и прикинуться дурачком потому как он таковым и был, и … пошёл дальше, обманутый чревовещателем, малоумным и наивным. И в тот же миг со всех сторон раздался свист и насмешливые выкрики. Восторг от ранее показанных фокусником трюков был разом забыт, а вместо него толпа разразилась издёвками и насмешками. Настолько было переменчиво настроение скопища зевак. Да и как было не покуражиться над хвастливым артистом? Руки так и остались в карманах и за пазухой, и незадачливый фокусник вынужден был поскорее свернуть принадлежности своего ремесла и под улюлюканье и свист собравшихся убраться восвояси, сгорбившись и вобрав голову в плечи, как бы опасаясь быть закиданным камнями и гнилыми овощами, что, видимо, не раз случалось в его предыдущих странствиях…

– Дёрнул же меня чёрт по голосу угадывать, – обескуражено жаловался Овадия чуть позже Ронану. – Так ведь никогда такого не было, чтобы я ошибался, ибо слух у меня отменный! Как такое произошло, никак в толк не возьму. Меньше трёх пенсов собрал. Это ж надо! Нигде мне так мало не удавалось зарабатывать, разве что в той нищей земле шотландской.

Когда же фокусник узнал, что его одурачил какой-то местный простачок, он только разозлился и в бессильной ярости метал гром и молнии, ругался на чём свет стоит и скрежетал зубами. Но делу помочь он уже мог, а денег у него как не было так и не было. И пока его господин и Эндри беззаботно отдыхали и рассматривали город, Овадия решил навестить одного своего родственника по имени Гершам Уордвэл. В отличии от Овадии, ведшего странствующий образ жизни и уповающего на ловкость рук и страсть людей к зрелищам, Мастер Гершам Уордвел был именитым купцом города Йорка, вёл торговые дела с заграницей и пользовался всеобщим почётом и уважением, несмотря на то, что был евреем, пусть и крещённым.

Проживал этот почтенный горожанин в красивом двухэтажном доме неподалёку от Йоркского кафедрального собора, весьма большого и величественного здания. Бродячий фокусник почистил свою одежду и отправился к Гершаму Уордвэлу. Он застал купца в отделанном красным деревом кабинете, по стенам которого висели роскошные гобелены, расшитые библейскими сценами. В массивных серебряных канделябрах горели толстые свечи, источая ароматические запахи. Сам хозяин восседал в резном дубовом кресле в окружении клерка и счетовода. Внушительных размеров стол был завален бумагами. На нём также лежали письменные принадлежности и абака {абака – использовавшие в средневековье счёты}. Толстая книга с деловыми записями была распахнута на середине. Лицо негоцианта было серьёзно и озабочено, густые чёрные брови сдвинуты почти к самой горбатой переносице.

– Желаю здравствовать, Мастер Уордвел! – сразу с порога произнёс фокусник.

– О, кого же я вижу в моём доме! – казалось, радостно воскликнул купец, хотя выражение лица его по-прежнему оставалось архисерьёзным. – Как протекают твои странствия и что привело тебя в наши края, уважаемый Овадия Гокроджер?

Гершам Уордвел подошёл к родственнику и крепко по-деловому пожал тому руку. Овадия смущённо посмотрел по сторонам, купец понял и увёл его в соседнюю комнату, где им никто не мог бы помешать. Фокусник, как то и положено у хороших родственников после долгой разлуки, поинтересовался у негоцианта про благоденствие его семьи.

– Слава святому Илии, все здоровы, – отвечал купец, – и жена моя, и детки. А ты всё ходишь по белу свету и дурацкие свои фокусы показываешь? И не боишься недоброжелательства людишек, которое они по своему невежеству и глупой заносчивости к нашему народу питают?

– Да так уж мне на роду написано, любезный Гершам, по миру скитаться и кочевать, как народ моисеев сорок лет по пустыне странствовал. А в том обличии настоящего бритона, что я искусно принял, меня за сына израилева никто и не признает.

– Эх, Овадия! Легкомысленный ты человек, однако. Уж давно бы осел где-нибудь, занялся бы ремеслом или лучше торговлей, что больше нашему племени подобает, завёл бы семью, детишек растил. Всё же лучше, чем по земле неприкаянным бродить.

– Боже упаси, Гершам! Чтобы Овадия превратился в какого-то башмачника или лавочника! Нет у меня к этому призвания! – чуть ли не взвизгнул фокусник. – Да и скучно это – на одном месте сидеть и орудовать молотком или иглой, иль в лавке барыши подсчитывать. Я, конечно, денежки люблю, да и кто их не любит-то. Но я ведь больше артист, праздники устраивать весёлые – вот это по мне. Моя сущность – это хитрые трюки показывать, простоватых людишек дурачить и обманывать разными способами.

– Смотри, Овадия, как бы не дообманывался ты когда-нибудь. И даже святой пророк Моисей тебя не защитит, предостерегающее произнёс купец. – Если уж обманывать, то делать это надо честно!

– А это, уж, как повезёт, дорогой Гершам. Последнее время, надо признаться, неудача за мной по пятам следует, то как собака за лодыжку укусит, то гнилым яблоком на голову упадёт, то демона-искусителя на дороге поставит, который меня с пути истинного отвернёт, а ныне какой-то юродивый своей глупой простотой всё моё представление из хитрых фокусов испортил. Хочу я снова на юг податься, в столицу, где богатеньких олухов хватает. Там-то уж дела у меня отлично пойдут. Только вот, чтоб добраться туда, да реквизиты свои пообновить и одежку поприличней справить, мне нужно немного денег – обнищал я здесь на севере. Нынче вознамерился я, было, на рыночной площади потрясающее представленьице устроить. И в самом деле, мои феерические трюки и фокусы вызвали такой восторг публики, что я уже видел, как на мне сверкает новый камзол, а ноги украшают трико из чёрного шёлка и ботинки с серебряными застёжками. Только дело хорошо шло до тех пор, покуда какой-то дурачок полоумный всё враз не испортил. Последняя надежда у меня теперь на тебя, почтенный Гершам, осталась. Вот ежели ты бы дал мне на время сумму, какую не жалко, я свои дела поправлю и при первой же возможности долг возверну. Бог же велел нам друг другу помогать.

Негоциант хмуро, неодобрительно глядел на своего бедного родственника.

– Я гляжу, про бога-то ты вспоминаешь, когда тебе это выгодно.

– Да я о нём постоянно думаю, досточтимый Гершам. И всё время с ним разговариваю, прошу у него благостей всевозможных, чтобы погода в пути у меня хорошая была, и чтоб карманы полны монет были, и чтобы голодным спать никогда не лёг.

– Пожалуй, по твоему виду не скажешь, Овадия, что слышит он твои молитвы. Да и сам ты признался, что отвернулась от тебя удача. Впрочем, я и не припомню, чтобы фортуна к тебе когда-либо благоволила… Э, нет, не тем делом ты занимаешься, не тем…

– И всё же, добрый мой Гершам, неужели ты не протянешь мне, уважающему и любящему тебя родственнику руку помощи в этот нелёгкий час? – почти взмолился Овадия.

Купец посмотрел на своего родича сверлящим взглядом, после чего его лицо враз изменилось, став крайне печальным, и он ответил необычно жалостливым тоном, никак не вязавшемуся с его прежним поведением:

– О-ох, горе бедному Гершаму. Скажу тебе начистоту, любезный Овадия, тяжелы сейчас мои дела. Ума и мудрости мне не хватило. Все свои капиталы скромные я вложил в одно предприятие, которое большой куш обещало. Говорят же в этой стране «Не клади все яйца в одну корзину», а я был ослеплён той выгодой, что из этого дела получил бы. Как последний глупец поступил! А теперь вот голову ломаю, как из трудностей выбраться.

– И какое же такое прибыльное дело, дорогой Гершам, в которое ты вложился, а нынче жалеешь об этом? – участливо спросил Овадия, не желая оставлять надежду получить помощь от богатого родственника, хотя уже чувствовал к чему всё идёт.

– Свинцовая руда – вот, что меня могло вознести, а теперь я опасаюсь, как бы на дно не потянуло, – мрачно произнёс негоциант. – И будет Гершам Уордвел беднее последнего нищего на паперти Йоркского собора.

– Да как же тебя, великодушный Гершам, такого зажиточного купца да какая-то субстанция земная может погубить?

– Как капитана ко дну тонущий корабль увлекает, так и plumbum этот может оказаться привязанным к моим ногам тяжеловесным камнем. Хорошо ещё, что дед мой в христианскую веру перешёл, а то добрые английские купцы, увидев погибающего еврея, не то что соломинку бросят, а напротив, ещё сильней бурю вымаливать станут! Правда, и ныне мало у меня доброжелателей, ибо многих зависть гложет и спать не даёт.

– Неужели, в самом деле, всё так нехорошо, любезный Гершам?

Негоциант снова повздыхал, поохал, пытаясь создать впечатление самого несчастного на свете человека, посмотрел, какое это возымело действие на родича, и продолжил:

– Да хуже некуда! Видишь ли, Овадия, всю жизнь я торгую различными товарами: везу сюда пеньку и лес с берегов норвежских, вино из солнечной Франции и лён из Фландрии, а туда заместо возил зерно и кожу. Все меня знают как надёжного купца и партнёра в торговых делах, уважают и хотят со мной негоцию вести. Так вот, некоторое время тому назад кингстонские купцы узнали, что в тех землях высоко ценится minera plumbeus или свинцовая руда, из которой их ремесленники много различных вещей делают. А у нас на севере королевства эту субстанцию, как известно, на каждом шагу можно из земли выкапывать. Мы с йоркскими и кингстонскими купцами создали предприятие и снарядили шесть больших кораблей в Антверпен, Бордо и германские земли, скупили весь свинец, который за год здесь из земли доставали и в печах плавили, и загрузили им корабли. Четыре сотни фотеров получилось, что составляет почти четыре тысячи добрых фунтов стерлингов! И около трети всего это мои денежки! Всё моё состояние! и даже больше, потому как в долг ещё взял.

– Так, ты должно быть, богатейший купец в Йорке, достославный Гекшам, и у тебя хороший барыш должен выйти из этого дела! – воскликнул Овадия. – Не могу взять в толк, почему же ты печалишься.

– Барыш, говоришь! Да вот, как бы не так,– тяжело вздохнул негоциант. – Я распродал все запасы зерна и кожи, не стал посылать корабли за вином и льном, и все капиталы, что были, всё своё состояние и заёмные деньги, вложил в это предприятие свинцовое в надежде двойную и даже тройную прибыль получить с этого дела. Но видать, правители наши не желают, дабы Йоркшир, а с ним весь английский север процветал, потому как лорд-казначей своим указом запретил вывозить свинец из нашего королевства – якобы он больше в самой Англии потребен. И вот теперь все мои деньги заморожены как рыбёшки подо льдом в Аусе в самую суровую зиму. А мне остаётся лишь ломать голову, как выкручиваться: то ли ждать, пока правительство подобреет к нам, йоркширским купцам, то ли корабли отправлять в Лондон и там свинец по низкой цене отдавать. Ох, трудное и волнительно это дело – быть негоциантом. И очень рискованное: не ведаешь до конца, когда тебя прибыль хорошая ждёт, а когда убытки страшные подкарауливают и разорение. Клянусь честным именем йоркского купца, я был бы рад тебе помочь, любезный Овадия, хотя ты и не прислушиваешься к разумным советам родственника. Однако в сей горестный день я в состоянии лишь предложить тебе присоединится к нашей бедной семье за скромным ужином. Пока ещё, слава богу, мы не голодаем. Но что случится завтра и смогу ли я прокормить моих детей, о том я не ведаю и опасаюсь всего самого плохого. О-ох, несчастный Гершам Уордвел!

По всему чувствовалось, что честный негоциант явно был не намерен расставаться с деньгами в этот трудный свой час – ни для кого бы то ни было. Второй раз за день надежды фокусника не оправдались, а череда его неудач и бедствий, похоже, не хотела заканчиваться.

На следующее утро трое наших путешественников покинули Йорк, предоставивший некоторый отдых и развлечение Ронану и его молодому слуге и оказавшийся столь негостеприимным для их проводника Овадии Гокроджера. Во время тех нескольких дней, что они добирались до Ноттингема, фокусник был странно молчаливо, что никак не вязалось с его обычной словоохотливостью. Овадия не упустил случая устроить представление на площади небольшого городка Донкастер, куда путники прибыли к вечеру второго дня. Однако и время для фокусов было не совсем подходящее, и городок был донельзя крохотный, так что заработок трюкача не превысил его дохода в Йорке, что, естественно, не улучшило настроения незадачливого Овадии. С каждым шагом на юг он осознавал, что приближается расставание с его временным хозяином, Мастером Лангдэйлом, после которого он не получит скорее всего ничего, потому как его жалованье за несколько недель службы не превысит суммы в двенадцать шиллингов и шесть пенсов, которую молодой джентльмен отдал Сэмуэлю Харви и грозился удержать из его жалования. Фокусник даже пошёл на маленькую хитрость, дабы протянуть свою службу на лишний день-другой. Для этого после Донкастера он повернул не вправо на Дерби, а свернул на дорогу, ведшую в Линкольн и оттуда в Ноттингем, что по подсчётам трюкача удлиняло путь на сорок или даже пятьдесят миль. А это лишних два дня бесплатного довольствия и ночлега.

Глава XXI

Ноттингем

В Ноттингем Ронан со своими слугами прибыли под вечер, намереваясь уже на следующий день достичь цели своего путешествия – поместья Рисли. Все мысли молодого человека были теперь о предстоящей встрече с сэром Уилаби и том приёме, который шотландцу окажут в английском имении. Найдёт ли он ныне понимание и благосклонность в ответ на доброту его отца, оказанную им Хью Уилаби много лет назад, или же будет пренебрежительно принят как бедный чужестранец, ищущий укрытия?

Вечерняя трапеза прошла молчаливо. Ронан, как мы уже сказали, был занят своими беспокойными мыслями. Эндри понимал, что сейчас не лучшее время для веселья и балагурства. А Овадия и так вот уже несколько дней был угрюм и неразговорчив. После ужина все разошлись спать. Каморку, предназначенную для слуги и примыкавшую к комнате, где спал Ронан, занял мальчишка. А Овадия отправился спать в отдельную комнату…

Наутро Ронан и Эндри были сильно удивлены, не застав фокусника в обеденной комнате гостиницы. Паренёк сбегал наверх и возвратился с известием, что комната, занимаемая Овадией, пуста, нет ни фокусника, ни его вещей.

– Хм, весьма странно, – произнёс Ронан. – Что бы это значило? Может статься, наш факир решил спозаранку устроить представление на рыночной площади. Помнится, он был слишком уж озабочен своим незавидным финансовым положением. Ну что ж, придётся завтракать без него.

Покончив с закуской, Ронан велел Эндри седлать коней, а сам отправился к хозяину гостиницы, чтобы расплатиться. Именно за этим занятием его застал возвратившийся слуга. На лице мальчишки играла ехидная улыбка.

– Я же говорил, ваша милость, что не нравится мне этот Овадия!

– Да сдался он тебе, Эндри, – ответил Ронан. – Ежели он куда-то ушёл по своим делам и тотчас не появится, то пусть пеняет на себя. По моим расчётам тут до места, в которое мы направляемся, осталось всего-то полдня пути… Без всякого сомнения, теперь мы и без него дорогу найдём. Овадия к тому же рискует потерять свою оплату… Ты оседлал лошадей? Так быстро?

– Пока ещё нет, мастер Ронан. Но полагаю, теперь я смогу это сделать в два раза быстрее.

– Это почему же, скажи на милость?

– Ей-ей, да потому что вскопать одну межу легче, чем две, а оседлать одного коня быстрее, чем двух.

– Одного? – удивился Ронан.

– Вот именно, ваша милость. Одного Идальго! Потому как моя кобыла уже оседлана.

– Ого! Кто же это тебе помог? Должно быть, Овадия. Вот видишь! А ты его недолюбливаешь и в чём-то подозреваешь!

– Да нет же, мастер Ронан, я его уже не подозреваю, потому что я просто уверен, что это он оседлал мою кобылу, которую мы уже не найдём точно также, как не нашли с утра и самого Овадию Гокроджера.

– Как ты сказал?! Я правильно понимаю, мой верный Эндри, что вместе с ним исчезла и твоя лошадь?

– Это так же верно, ваша милость, что сейчас осеннее утро и мы с вами находимся в городе Ноттингеме. Похоже, мастер Ронан, что этот английский пройдоха умеет проделывать фокусы с исчезновением не только золотых монет, но и более крупных предметов, таких как, например, лошади.

– Эй, скажи-ка любезный, – обратился Ронан к хозяину гостиницы, – ты случаем не знаешь, куда подевалась рыжая кобыла моего юного слуги?

– Ну, об этом, молодой джентльмен, вы лучше поспрашивайте другого вашего прислужника, с которым вы прибыли давеча, – ответил хозяин гостиницы, приземистый и крепкий малый с лоснящимся лицом и сальными волосами. – Он ещё затемно разбудил меня в тот самый момент, когда я видел такой чудесный сон, как будто меня пригласили на пир к самому королю Эдварду. Эх, и какие там были яства!.. Не будь этот тип с физиономией как сливовое желе вашим слугой, ух и отведал бы он моей дубинки за то, что прервал такое райское наслаждение… Так вот, он сказал, что ему надобно срочно отъехать по вашему распоряжению, и просил меня открыть ему конюшню. Он оседлал рыжую и уехал на ней. Мне право удивительно, что вы запамятовали о вашем же поручении, молодой человек.

– Что ж, Эндри, – сказал Ронан, снова обращаясь к пареньку, – видимо, придётся тебе проделать оставшийся путь на своих двоих. Я же должен честно признаться, что чересчур доверился Овадии и не прислушался к твоим предостережениям. Ничего не попишешь, пусть это будет мне хорошим уроком на будущее. Однако, мне почему-то кажется, что такие уж «фокусы» нашему чудодею добром не обернутся. Ну, да Бог с ним…

Через полчаса Ронан Лангдэйл – так он теперь себя звал, чтобы эта камбрийская фамилия могла оправдать его северный акцент, к тому же это и в самом деле было исконное имя его рода, – так вот, через полчаса Ронан и Эндри были на рыночной площади Ноттингема, ведя на поводу Идальго, погрустневшего как по причине исчезновения его рыжей подруги, так и из-за двойного багажа, который ему теперь пришлось принять на свои бока. Наши странники хотели выведать, не оставил ли ненароком здесь следов Овадия Гокроджер, а также разузнать, какой дорогой добраться до Рисли. Первое их намерение успехом не увенчалось, ибо никакого фокусника здесь в тот день и в помине не было, а уж тем более тщетно было выспрашивать в столь многолюдном месте про рыжую кобылу. Со второй задачей они справились без труда, ибо первый же человек, к которому обратился Ронан – а это был лоточник, торговавший тканями, сорочками и всяким платьем, – подсказал молодым людям, как добраться до селения Рисли, где находился особняк, интересовавший путников. Зная, что путь близится к концу, Ронан ещё и из чувства благодарности приобрёл у торговца фламандскую рубашку для себя и льняную сорочку для своего юного спутника. Не торгуясь, шотландец заплатил коробейнику целую крону, хотя товар едва дотягивал до трёх шиллингов. Эндри неодобрительно глянул на своего расточительного хозяина и укоризненно вздохнул. А довольный продавец аккуратно положил серебряную монету в висевший на широком поясе кошель, посмотрел удивлённо на удалявшихся покупателей и, поздравив себя с удачным деньком – поскольку удалось втридорога продать рубашки, – с ещё большим усердием принялся расхваливать свой товар…

Пройдя около четырёх или пяти миль – ибо Ронан тоже шёл пешком, щадя загруженного Идальго, – путники оказались у конечной цели своего путешествия.

Рисли было типичное английское селение того времени. Вдоль просёлочной дороги стояли окружённые небольшими садиками несколько домов, в которых обитали, по-видимому, наиболее почтенные жители сельской общины. Все домики были аккуратно побелены, а ухоженные палисадники за плетёной оградой говорили о благоденствии их хозяев. За рядом этих деревенских зданий раскинулись обширные поля, на которых там и здесь виднелись фермерские дома. Пашни в это время года были уже наполовину перепаханы, а на огороженных пастбищах откормленные стада подъедали остатки начавшей уже чахнуть растительности.

С краю деревни из-за густых крон виднелись крыши и трубы большого здания, к которому вела аллея старинных дубов. Около дороги, как раз напротив уходившей вбок аллеи возвышалась церковь, судя по виду, весьма старая. Позади неё виднелись деревянные кресты погоста, а с другого боку ближе к дороге приютился небольшой, но аккуратный домик приходского священника, который в это время как раз и копался в своём садике, видимо не надеясь целиком на пожертвования местной паствы или же просто из любви к садоводству. Он уже давно заприметил приближавшихся путников и с любопытством на них поглядывал, хотя и не поднимая головы и не отрываясь от своей работы. Ронану не трудно было догадаться по аккуратно подстриженной бороде и чёрной фетровой шляпе, что возившийся в саду человек был местным священнослужителем.

– Приветствую вас, преподобный отец! – поздоровался подошедший к изгороди Ронан. – Добрый нынче денёк выдался.

– Может и добрый, а может, и нет, – пробурчал в ответ служитель церкви, делая недовольный вид, что его отрывают от дела, хотя на самом деле ему ужасно хотелось поболтать с незнакомцами. – Для меня он добрый – глядите, какой урожай Бог послал! А для леди Джейн, к примеру, его таким едва ли можно назвать… А вы, молодые люди, позволю себе спросить, откуда к нам пожаловали? Прежде я вас в наших местах не видел, да и говор у вас на местный не похож. А я в этих окрестностях каждого знаю, ибо всё в моей приходской книге записываю: кто родился – дай боже им стать добрыми христианами, только лишь бы не папистами, кто женился – да живут они в мире и согласии, а кто ушёл в мир иной – упокой, Господи, их души и мир праху их.

– Мы прибыли с севера, из Шотландии, и направляемся в особняк Рисли к благородному сэру Хью Уилаби. И я хотел увериться у вас, преподобный отец, что мы не ошиблись дорогой.

– Раз то прекрасное здание в конце аллеи и есть особняк Рисли-Холл, владеемый старинным родом Уилаби, то значит, Господь привёл вас по верной тропе земной. Впрочем, я также желаю, и желаю от всего сердца, чтобы Всевышний указал вам и праведный путь в царствие небесное, ибо слыхал я, что у вас в Шотландии до сих пор покорно смиряются под игом папской церкви, служат мессы и поклоняются идолам, что есть не иначе, как служение Ваалу и Астартам.

Молодой Лангдэйл опасался вступать в богословские дискуссии в чужой стране, тем более что он не был ярым адептом той или иной религии, хотя и воспитывался долгое время в монастыре. Как мы уже говорили ранее, у Ронана отсутствовала тяга к теологии, и в нём не замечалось интереса к вопросам церкви, хотя он и считал себя католиком (да и как иначе, если и отец его, и все предки были строги в вопросах религии и придерживались вековечных церковных догм?) А потому он решил уклониться от этой скользкой темы и поинтересовался:

– А не ведомо ли вам, преподобный отец, пребывает ли нынче сэр Хью дома, и позвольте ещё спросить, кто такая леди Джейн, которую вы упомянули и для которой по вашим словам сегодня не радостный день?

– Так вы ничего не знаете про наши дела?! – воскликнул тамошний пастырь. – Ах, ну конечно! Вы же прибыли к нам издалека, из земель филистимских. Тогда мне, как первому человеку, приветствующему вас в этом селении и, скажу без лишней скромности, достаточно сведущему в прошлом этих мест и родословной их владетелей, долженствует поведать вам краткую историю сиих мест и их достойных хозяев.

Разговорчивый священник прислонил лопату к грушёвому дереву, отряхнул руки и подошёл к плетёному забору, у которого с написанным на лице любопытством (что не ускользнуло от проницательного взгляда пастыря) стоял Ронан.

– Испокон веков эти земли принадлежали знатному роду Уилаби, – начал свою речь его преподобие, радуясь тому, что нашёл слушателя, с которым можно поделиться своими глубокими познаниями. – Я ещё помню доблестного Генри Уилаби, отца сэра Хью. Он был воином с храбрым сердцем и посвящён в рыцари самим Генрихом Седьмым, что случилось, если мне не изменяет память, после того как англичане разбили ирландскую армию неподалёку отсюда. За храбрость и верность сэра Генри чтили все Тюдоры: и Генрих Седьмой, и отец нашего теперешнего монарха, Генрих Восьмой. А после смерти сэра Генри, этого доблестного мужа, все земли перешли по наследству к старшему его сыну Джону, который, однако, ненамного пережил своего родителя. И все владения отошли ко второму сыну, Эдварду Уилаби. Но тот оказался благороднейшим человеком и, оставив себе большое поместье Вуллатон, что в шести милях отсюда, а также Мидлтон в Уорвикшире, великодушно передал Рисли младшему брату Хью. Сэр Генри Уилаби на протяжении своей жизни был четырежды женат, и Эдвард являлся сыном от первого брака. А потому он был гораздо старше Хью, который приходится сыном от третьей жены, и ныне уж лет десять минуло, как Эдвард Уилаби преставился, мир праху его. И в это мгновенье, должно быть, душа его взирает с небес на плоды его земных милостей. Ибо своему брату он сделал немало благодеяний: не только передал ему одно из поместий, но и, можно сказать, открыл путь к славе и почёту, представив того к королевскому двору, где сам-то сэр Эдвард был некоторое время стюардом. После смерти Эдварда Уилаби у него остался сын Генри, племянник нашего сэра Хью. Видный был юноша, весь в деда – доблестный рыцарь и честнейший человек. Он женился на Анне Грей и породнил обе фамилии: Грей и Уилаби. А Грей, к вашему сведению, семья в Англии весьма могущественная, ибо в них течёт королевская кровь. Говорят, что племянница этой самой Анны Грей, девица Джейн может даже трон унаследовать, ежели, не попусти Господь, что с молодым королём и его сёстрами случится… Очень был дружен сэр Хью со своим племянником, будто Ионафан с Давидом. Генри по примеру своего дяди склонился к тому, чтобы своё имя прославить ратными делами. Видно, в этой семье в крови заложена тяга к подвигам и воинскому делу. И мог бы в рыцарской доблести племянник с дядей поспорить, да только попустил Господь, чтобы три года тому назад случились волнения в Норфолке. И на подавление мятежников, возглавляемых нечестивым Кетом, король послал благородного Джона Дадли, графа Уорвика, который ныне стал герцогом Нортумберлендским. А этот знатный вельможа и видный полководец немало благоволил Генри Уилаби, в коем он нашёл не только верного сторонника, но и храбрейшего воина. Стало быть, король и послал графа Уорвика для наведения порядка в Норфолке. И главная битва между бунтовщиками и королевской армией состоялась неподалёку от Нориджа. Хотя численный перевес и был на стороне мятежников, да к тому же в суматохе они сумели даже захватить королевские пушки, однако к чести Дадли выучка и дисциплина его армии и доблесть окружавших его рыцарей принесли ему победу. Правда, сам граф Уорвик, надо признать, едва избежал гибели, но удар меча, предназначавшийся Дадли, самоотверженно принял на себя благородный Генри Уилаби. Вместе с другими павшими джентльменами из войска Дадли он был погребён в церкви святого Симона в Норидже. По правде говоря, ненавижу я все войны и смертоубийства. По моему скромному разумению, лишь одна цель может их оправдать – борьба за истинную веру… Смиренно надеюсь, что у вас ещё не болят уши от моего рассказа, молодой человек?