Navium Tirocinium

Приблизившись к воротам, Фергал уже хорошо знал, как нужно разговаривать с привратниками, а потому не прошло и получаса, как он предстал перед самим герцогом Шательро, управителем королевства.

Ординарец регента, как и в прошлый раз, укрылся за портьерой. Так ему было сподручней выслушать Фергала, будучи при этом незаметным. Впрочем, скрытность всего его поведения как раз и заключалась, чтобы получать информацию и направлять действия регента в нужное русло, оставаясь при этом всего лишь неприметным ординарцем. В последние дни он чувствовал себя не в своей тарелке, потому как ему пришлось искать оправдания своей неудачной попытке убрать юнца Лангдэйла с прямой дороги славного герцога Шательро. А поскольку направление сего прямого пути во многом предуготовлялось добрыми и бескорыстными советами ординарца, то он, Фулартон из Дрегхорна, должен был позаботиться о том, дабы на этом тракте было как можно меньше глыб, валунов и камешков. Таким образом, ежели неудовольствие Шательро можно было смягчить витиеватыми речами, то беспокойство, касательно вероятия, что молодой Бакьюхейд поделится своими сведениями с недоброжелателями его господина, – и в первую очередь с приверженцами профранцузской католической партии королевы-матери, – это беспокойство не давало ему спать и побуждало к активным действиям. Каждодневно и даже ежечасно его гонцы отправлялись во все стороны, дабы оповестить сеть шпионов и соглядатаев. Фулартону во что бы то ни стало требовалось проведать, куда подался Ронан и где скрылся, дабы следом укрыть молодца ещё подальше и желательно навечно. Более всего внимания ординарец уделил портовым городкам Лейту и Данбару, потому как полагал, что где ещё такой школяр как Ронан мог пожелать укрыться как не во Фландрии, известной своими университетами, или даже во Франции. Но весть о похожем юноше – на вид двадцати лет, статном, на вороном жеребце, – коей его разбудили под утро, пришла не из Эдинбурга, где проще простого было затеряться среди жителей, и не из Лейта и Данбара, откуда ежедневно уходили корабли через Немецкое море во Фландрию, а из самой вотчины всех графов Аррана, а нынче и герцога Шательро – городка Гамильтон. Пару дней назад молодой человек подобной наружности останавливался на постоялом дворе в Гамильтоне с целью дать отдых себе и коню. Фулартон, обрадованный известием и вместе с тем рассерженный такой задержкой, в гневе накричал на гонца. Бедный малый пытался было оправдаться запертыми на ночь вратами замка, ненастной погодой, плохой дорогой и потерянной его скакуном подковой, но клеврет Шательро уже забыл про него. Взбодрённый новостью, Фулартон тут же отправился к регенту и, покуда тот принимал утренний туалет, не преминул безотлагательно поделиться с Шательро вестью, а также своими соображениями касательно того, как перехватить юношу. Как раз во время этого разговора камер-лакей и доложил о прибытии отца Галлуса.

– А вот и наш подручный инок явился, – заявил ординарец. – Как кстати! Полагаю, он-то и поможет нам в сём досадном затруднении.

Ординарец обменялся с регентом несколькими фразами, после чего Фулартон скрылся за портьерой, а Джеймс Гамильтон велел впустить монаха. Когда тот вошёл – с видом смиренного слуги божия, в котором, однако, более читалось подобострастие перед господином земным, – Шательро без всяких преамбул сразу же с нетерпением поинтересовался:

– Ну, как обстоят дела в нашем аббатстве, монах?

– Ваша светлость, благодаря достославным и благочестивым Гамильтонам наша обитель процветает и остаётся надёжным оплотом веры.

– Слуга Божий, не благополучие монастыря меня интересует в сей час – никто не смеет сомневаться, что иноки Пейсли благоденствуют, находясь под покровительством нашего рода, – раздраженно продолжил регент. – Но нас беспокоит судьба одного старого монаха из монастырской братии…

– О, ваша светлость, я разумею, о ком вы изволите говорить, и должен вам поведать, что мы с отцом-настоятелем глубоко скорбим, ибо свеча учёности в Пейсли погасла под дуновением ветра вечности. Он воистину таким был праведником, что вознеслась не только душа его, но Господь забрал заодно с ней и тело, – молвил монах и склонил голову в траурном благоговении.

На лице регента промелькнула довольная улыбка, но он тут же её спрятал. На минуту воцарилась тишина, и можно было подумать, что сановник и монах воздыхают о почившем. В действительности же Фергал тревожился, как бы регенту не пришло в голову спросить, каким таким образом вседержитель вместе с душой умудрился забрать и тело, ибо тогда ему пришлось бы рассказать всю правду, а это бы вызвало лишнее беспокойство и неудовольствие управителя… Но на его счастье Шательро был озабочен совсем другим.

– Каждому воздастся по заслугам, – многозначительно произнёс регент. – Мы … то есть я, желаю поручить тебе дело большой государственной важности, отец Фергал, и от того, как ты с ним справишься, зависит будущность всего нашего королевства.

Бенедиктинец насторожился, но смиренно ответствовал:

– Я счастлив быть полезным вашей светлости любыми моими качествами. Хоть я лишь простой монах, обладающий малыми способностями к высоковажным деяниям, но всё же я всецело готов служить как нашей церкви, направляемой её пастырем архиепископом Сент-Эндрюсом, так и нашему королевству под управлением вашей светлости.

– Клянусь небесами, ты замечательно умеешь говорить, инок! Ежели бы все монахи в наших монастырях и священнослужители в наших церквях радели о процветании шотландского королевства, а не только лишь о своём благополучии, то среди нашего народа не возникла бы зависть к церковникам, а подчас и злоба, и к нам не проникли бы ростки скверной ереси… Однако же, вернёмся к тому важному поручению, кое мы … то есть я доверяю благочестивому монаху из обители Пейсли. Разумеешь ли, Фергал, оно потребует от тебя исключительной преданности и умения держать язык за зубами.

– Разве ваша светлость уже не имели возможность убедиться в моей лояльности?

– Тем не менее, то, что тебе предстоит, потребует ещё большей верности и усердия. Могу ли я довериться тебе и посвятить в государственные секреты?

– Клянусь святым распятием и девой Марией! Я буду хранить поверенную мне тайну, как знахарь бережёт секрет приготовления своих снадобий, – с учтивым поклоном ответил Фергал.

– Ну, что ж, ежели ты успешно справишься с этим делом, то тебя ждёт богатое вознаграждение, – посулил Шательро.

– Мне не нужно другой награды, кроме как милости вашей светлости.

– Я ценю твою иноческую скромность и невзыскательность, Фергал. Однако, про эту добродетель тебе придётся на время забыть.

– Ради исполнения поручения вашей светлости я готов забыть своих отца и мать, – ответил монах, подумав при этом: «Впрочем, я их и так не знал вовсе, хотя имя матери мне забывать негоже, оно-то мне ещё ой как пригодится».

– Ну, что ж, поговорим теперь о деле, – продолжил регент. – У королевской власти есть некие недоброжелатели…

«Это уж точно! И один из них сейчас передо мной», – подумал монах, а вслух вкрадчиво произнёс: – Смею предположить, что знаю некоторых лиц, коих имеет в виду ваша светлость.

– Ха, я гляжу, ты очень сообразителен, и это качество тебе скоро весьма пригодится… Так вот, они своими шпионскими действиями выведали тайные сведения, разглашение коих может принести большой вред всему государству.

«Скорее некоторым влиятельным её сановникам», – ещё одна реплика промелькнула в голове молодого монаха. Но он продолжал почтительно внимать регенту.

И Джеймс Гамильтон, герцог Шательро поведал брату Фергалу в общих словах, что тому предстояло сделать…

– Помни, монах, – добавил регент, – любые средства и способы, кои тебе придётся задействовать во исполнение сего поручения, будут оправданы возвышенностью цели. Я уверен, что Господь Бог в лице моего брата архиепископа простит тебе все согрешения, коими, не исключено, тебе придётся отяготить свою душу. Помни же: то, что ты будешь делать, ты будешь свершать во имя величия и процветания нашей державы.

Фергал стоял перед Шательро, учтиво склонив голову к груди, и рассуждал про себя: «Святошу из себя строит! Вот у кого хорошо фарисейскому искусству поучиться. Что ж, так буду же ему прилежным учеником! Мне это умение теперь весьма понадобится».

– Да, кстати, Фергал, – вспомнив что-то, продолжил регент, – ежели наши предположения верны и тебе в самом деле придётся пересечь границу английского королевства, и в том случае, ежели у тебя возникнут некие затруднения там, на юге, попытайся разыскать Томаса Толбота, одного из сыновей графа Шрусбери. Нам известно, что сей молодой человек – надо заметить, чересчур любознательный и деятельный, – является верным адептом римской церкви и горит огромным желанием восстановить католическое вероисповедание в Англии. Он приближённый вельможа принцессы Марии Тюдор. И ради поддержки со стороны шотландской церкви он готов оказать нам небольшие услуги. Полагаю, его можно будет разыскать при дворе упомянутой мной высокородной леди и использовать фанатическую ревностность сего юноши в наших целях…

– Ваша светлость, хотя мне и не доводилось путешествовать столь далеко на юг как Англия, – молвил Фергал, – но в угоду шотландским повелителям я готов стойко переносить все тяготы и опасности пути.

– Тебе будет легче справиться со всеми трудностями при помощи вот этого, – и регент протянул монаху вышитый цветными шёлковыми нитями кошель, под завязку набитый золотыми монетами. – И возьми ещё этот перстень. Он откроет перед тобой двери моего замка Кэдхоу, а также будет пропуском вплоть до Пограничья. Однако, не вздумай нас обмануть, инок. Иначе тебя может ждать участь, уготовляемая ныне другому.

Фергал умело изобразил испуг на своём лице, перекрестился и сказал дрожащим голосом:

– Клянусь кровью христовой, что до гроба останусь верным слугой вашей светлости.

– Доброго пути тебе, отец Фергал. И начни свой путь с Гамильтона, ибо в этом городе несколько дней назад был замечен злодей. Я тешу себя надеждой, что минует не слишком много времени, как ты снова предстанешь передо мной, дабы востребовать своё вознаграждение за выполненное поручение… А теперь ступай, благочестивый монах, – напоследок молвил регент, однако про себя подумал: «Впрочем, у этого малого слишком непростое и даже, наверное, в чём-то лукавое лицо. По-видимому, он догадывается о большем, нежели ему было сказано, и знает свыше, чем говорит. Пожалуй, будет лучше, ежели не только молодой Бакьюхейд, но и эта бестия Фергал навсегда исчезнут из этих краёв».

Когда Фергал удалился, из-за портьеры появился Фулартон.

– Я надеюсь, мой лорд, что монах правильно уразумел ваши инструкции, хотя и высказанные в общих чертах.

– А ты как думаешь, сэр ординарец, мог ли я открыто перед иноком из себя злодея изображать? Судьба какого-то там баронского сынка меня волнует лишь по той причине, что она связана с судьбой государства… Кстати этот Фергал показался мне смышлёным малым, не лишённым лицемерия. Для подобных деяний как раз такие людишки и нужны. Почему-то мне представляется, что он лучше сообразит, каким способом с поручением справиться, и в одиночку свершит то, что ты не смог сделать с помощью целой армии головорезов.

Регентский ординарец предпочёл промолчать. Да и что он мог возразить против подобного упрёка?

А у окрылённого успехом молодого монаха, когда он покинул покои управителя, на уме были свои мысли, которые также, подобно и регентским, были далеки от доброжелательности:

«Ой-ля-ля! Однако ж, мне ужасно повезло! Отныне я владею регентским дозволением – и даже повелением – расправиться с Ронаном Лангдэйлом… И здорово же у меня получилось на него подозрение регента навести! Но что станется, ежели юнец в Англию удерёт? … Да ну и пусть! Я везде этого молодчика отыщу. И даже то вознаграждение и милости, которые мне регент посулил, не сравнятся с тем, что я заполучу, когда у проклятого барона Бакьюхейда не останется наследника! Видно, Господь Бог, если он и в самом деле сидит на небесах, желает, чтобы я самолично свёл с тобой счёты, дорогой мой Ронан. Эх, хоть и виноват ты лишь в том, что являешься Бакьюхейдовым отродьем, но ничего не поделаешь – детям часто за грехи отцов приходиться расплачиваються. … А тебе, ведомо мне, охота по душе, ну так давай же поохотимся, только теперь охотником стану я, а дичью – ты».

Глава XVIII

Овадия Гокроджер

Ронан со своим слугой проехали уже немало, солнце стояло в зените и ничто не говорило о том, по чьей земле, английской или шотландской, стучали копыта их скакунов. Путники перестали попадаться, и не у кого было осведомиться, верный ли путь они держат.

– Смотрите, ваша милость, дорога впереди, похоже, раздваивается, – озадачено сказал Эндри. – Ума не приложу, в какую сторону надо бы свернуть.

– А тебе не кажется, что там, на развилке в тени большого вяза сидит некий человек? Мы подъедем к нему и поинтересуемся, куда ведёт каждая из дорог.

– Ей-ей, и в самом деле кто-то оседлал большую коряжину и восседает на ней как король на троне. Ха-ха, да он мне кого-то напоминает, мастер Ронан.

– Неужели у тебя есть знакомцы в этих краях?

– Не, спознаться мне близко ещё ни с кем не довелось, а вот насмотрелся уже вдоволь. А потому и больно уж сомневаюсь я, что от той личности на коряге мы добьёмся честного ответа.

– Что же заставляет тебя так думать, дружок?

– Да вы разве сами не узнаёте того человека, ваша милость?

– По-моему он похож на простого торговца или разносчика товара, каковых мы уже множество повидали нынче на пути, да и давеча в Лохмейбене. Вон, и короб рядом лежит.

– Эх, мастер Ронан, да это же тот самый плут, коего вчерась на площади взгрели как следует!

– Вот как! Так это вчерашний бедолага. Мне, право слово, было его несколько жаль… Что ж, за неимением другого указателя пути придётся поспрашивать о дороге этого человека.

Путники направили лошадей к человеку, сидевшего на причудливой формы коряге и жадно уплетавшего ломоть хлеба.

– Эй, уважаемый, – крикнул Ронан, – не будешь ли ты так любезен, поведать нам, куда ведёт каждая из этих дорог?

Молодым людям пришлось подождать, покуда давешний страдалец не прожуёт до конца лепёшку, так велик был его голод. И лишь после доброго глотка из своей фляги, тот поднял голову. Загорелая и обветренная физиономия пройдохи, как его назвал накануне Эндри, напоминала флюгер на коньке крыши, потому как ежесекундно меняла своё выражение. За те несколько мгновений, пока он молча и оценивающе глядел на путников, осмелившихся потревожить его незамысловатый обед, на простом с виду лице, ещё далеко не старом, попеременно можно было прочесть лёгкую тревогу, капризное недовольство, явственное любопытство, обмозговывание чего-то и, наконец, тень удивления, вероятно, своей смекалистости.

– О, я с удовольствием удовлетворю ваше любопытство, добрые странники, также как и вот эта лепёшка утоляет мой голод, – дружелюбно отвечал незнакомец. – Но… – и он вдруг замялся в нерешительности.

– Но? – повторил Ронан. – Что же смущает тебя, приятель, в вопросе, звучащем на всех перекрёстках мира и на всех языках?

– Я мог бы правильнее ответить на ваш вопрос, благородный юноша, ежели бы знал, э… куда вы держите путь. Потому как в одно и то же место можно добраться разными путями. А кто ещё лучше знает дороги доброй Англии, как не странствующий фокусник Овадия Гокроджер, к вашим услугам!

– Однако же с чего ты взял, любезный, что я рождён не простолюдином, раз называешь меня благородным?

– Ей богу, сэр, я прошёл всё английское королевство с юга до севера, от Корнуолла до Нортумбрии и даже чуть дальше – чёрт меня дёрнул забрести к этим шотландцам! – а также пересёк наш славный островок с востока до запада, от Канала до Ирландского моря и встретил на своём пути тысячи людей различных рангов и сословий, бедных и богатых, жадных и расточительных. И мне ли не отличить смерда от джентльмена, а слугу от господина, даже если они и одеты словно братья?

– Право слово, неужели тебе знакомы английские дороги до такой степени, как ты о том хвастаешь?

– Можете не сомневаться, сэр! Клянусь бубновым королём, что могу с закрытыми глазами дойти от Ньюкасла до самого Плимута, от Твида до горы святого Михаила.

– Однако, сдаётся мне, сэр фокусник, – по привычке беззастенчиво встрял в разговор Эндри, – что в отличие от английских с шотландскими дорогами вы знакомы не очень-то хорошо, коли они привели вас к таким неприятностям.

– Каким таким неприятностям? О чём ты глаголешь, отрок?

– Да о тех самых, сэр ловкач, из-за каковых вы как истукан на коряжине уселись, прямо как петух на насесте, заместо того, чтоб блаженно о ствол дерева облокотиться.

– Мальчик, ты всегда говоришь такими загадками и морочишь голову честным людям?

– Не, сэр фокусник. Задавать загадки и показывать различные обманные трюки это по вашей части. А мне выпадает лишь ходить на представления. И одно из них я видел давеча в Лохмейбене.

Бродячий артист насторожился, а Ронан не мог спрятать улыбки. Его слуга тем временем продолжал с задором:

– Хотите, я вам всем один фокус покажу?

– Это какой же такой фокус, ты, несмышлёный мальчишка? – насупился тот, кто называл себя именем Овадия Гокроджер.

– Да самый простецкий! Как человек может визжать и скакать от одного лишь дружеского похлопывания по хребту, – ответил Эндри и как ни в чём ни бывало подошёл к фокуснику дабы исполнить своё намерение и притронуться к спине Овадии.

Бродячий артист вскочил на ноги как шальной и закричал неожиданно визгливым голосом:

– Э-эй, не смей прикасаться к моей персоне, нахальный юнец! Иначе вся магия волшебного мастерства покинет меня, – затем, обернувшись к Ронану, взмолился: – Ваша милость, не позволяйте этому фигляру дотрагиваться до меня.

Ронан уже вдоволь насладился разыгравшимся на его глазах представлением, а потому решил сжалиться над их новым знакомцем.

– Сэр трюкач, по правде говоря, мы имели честь наблюдать и не далее как вчера представление с вашим участием. Однако же, давеча ты, приятель, показывал фокусы иного рода и весьма неприглядного характера.

– Ах, вы про это досадное недоразумение, – ответил погрустневшим голосом враз сникший Овадия Гокроджер.

– Как же тебя угораздило попасть в такую переделку?

– Эх, – горько вздохнул фокусник. – Видите ли, сэр, это всё из-за моего чрезмерного любопытства, будь оно не ладно. Пока между двумя державами велись военные действия, я держался подальше от беспокойных пограничных районов, благо в Англии хватало простого люда, для которого моё мастерство было сродни чародейству, за что он и платил свои денежки. Но вскоре после того, как был заключён мир, ко мне явился демон-искуситель в образе торговца галантерейным товаром и прочими женскими побрякушками. Он-то и уговорил меня пойти с ним в Камбрию и дальше на север, дескать, ежели шотландки любят в косы ленты яркие вплетать, то почему бы их мужам не поглазеть на дивные штуки, что я вытворять умею. Да мне и самому было любопытно на новые земли поглядеть и искусство своё показать. Авось и заработать можно будет неплохо, думал я. А как мы оказались по ту сторону пограничья, мой сотоварищ принялся по замкам и богатым домам ходить, свои блёклые ленточки и кривые зеркальца продавать, про меня напрочь забыл, а вскоре и вовсе куда-то пропал. Я же стал на ярмарках и площадях представления устраивать. Только к моему несказанному удивлению, а ещё больше к неприятному огорчению местный народ оказался бедный, скупой и недоверчивый. Старухи мои фокусы дьявольскими проделками обзывали и детишек своих от моих представлений отгоняли, а взрослые меня обманщиком кликали, а раз даже гнилыми яблоками и грушами забросали. Помыкался я в этих землях, проклял всё на свете и горько пожалел, что в такие края подался, где сплошь одни неверующие скептики и прижимистые скряги обитают. Эх, и тёмные же люди эти шотландцы. Показывать мои чудесные фокусы перед ними равно, что бисер перед свиньями метать. Плюнул я на всё и побрёл обратно в весёлую и добрую Англию, где люди по-настоящему умеют веселиться, а не задавать глупые вопросы что да как и пытаться объяснить друг другу, как я свои фокусы делаю…

– А как ж получилось-то, о великий английский фокусник Овадия Гокроджер, – опять влез в разговор неутомимый Эндри, – что у вас расплатиться за простую шотландскую еду вдруг деньжат не нашлось?

– Да потому что все меня в тех краях, каковые я, слава богу, уже покинул, обидеть норовили, редко кто сжалился бы и бросил монетку несчастному фокуснику, и жил я последние дни почти впроголодь. Вот и ты, фигляр юный, надо мной всё насмехаешься. А я-то ведь в иные времена перед знатнейшими английскими вельможами показывал свои феерические трюки, все восторженно смеялись и рукоплескали, карман мой никогда не бывал пуст, а живот не сводили голодные судороги… Будь проклят тот чёртов галантерейщик, что увлёк меня в дикие шотландские земли. Вот ежели встречу его, я ему ещё не такой трюк покажу.

– Так ты не ответил нам, куда ведут эти две дороги, – напомнил Ронан.

– О, юный сэр! Я рассказал вам более того – я поведал, можно сказать, всю историю моей жизни. А вы даже не изволили упомянуть, куда лежит ваш путь, дабы я мог наилучшим образом помочь и задать верный курс вашему кораблю, – возразил Овадия.

– Вряд ли наша история заинтересует тебя, приятель. Она не изобилует столькими странствиями как твоя бродячая жизнь. Но раз ты утверждаешь, что прекрасно знаешь английские дороги, то подскажи, какое из этих двух направлений нам выбрать, чтобы попасть в графство Дербишир.

– Дербишир! О, какое чудесное совпаденьице! Я ведь направляюсь в Йорк, чтоб проведать некоторых моих безбедных родственничков и разжиться деньжатами, а оттуда отправлюсь прямо в Лондон, сей державный город, прибежище всех великих творцов, художников, поэтов и артистов, таковых вот как я. Там-то уж люди искусства никогда голодать не будут.

– А в чём же здесь ты видишь совпадение, милейший?

– Так ведь Дербишир лежит как раз на полпути из моего родного Йорка в Лондон! Ежели вы готовы, добрый сэр, задержаться на пару дней в Йорке, то я с удовольствием буду вашим проводником до самого Дерби или Ноттингема, как вы изволите, – разумеется, за некоторое вознагражденьице.

– Хм, пожалуй, мы не слишком спешим и времени у нас достаточно, – поразмыслив, ответил Ронан и вполголоса спросил у своего слуги: – Как полагаешь, Эндри, не помешает ли взять провожатого по этим чуждым и незнакомым нам землям?

Мальчишка сделал кислую мину и пожал плечами. Овадия Гокроджер ему почему-то не понравился, а отчего он и сам не мог уразуметь. Может статься, презрительное отношение к соплеменникам Эндри и неприязнь к его родине, а может излишняя кичливость и лукавая физиономия, но что-то в трюкаче было не по душе парнишке и вызывало у него безотчётную неприязнь. Подкрепило её и то обстоятельство, что после того, как Ронан договорился с фокусником о плате и прочих условиях временного найма последнего, Эндри периодически должен был теперь идти пешком, уступая свою лошадь время от времени новоявленному провожатому, который не прятал своего удовольствия, залезая на неё, и свою неохоту, с которой он вновь возвращал кобылу прежнему владельцу.

Таким манером остаток дня скитальцы двигались, руководствуясь указаниями Овадии Гокроджера, который и в самом деле, поначалу казалось, довольно-таки неплохо ориентировался на местных дорогах. Однако, он не упускал случая потихоньку осведомиться о дороге у встречных путников или у местных фермеров. Видимо, его хвалёное знание английских дорог было, скорее всего, ограничено путями сообщений между основными городами, а может и того меньше, о том мы сказать не можем. Заночевав на каком-то захудалом постоялом дворе, на следующий день маленький отряд вышел на большую, тянувшуюся с запада на восток дорогу. За полмили до этого Эндри удивлённо воскликнул:

– Смотрите-ка, какая необычная каменная стена проходит по гребню холма! Ни городов рядом, ни другого жилья. Широченная, футов в шесть – пушкой не пробьёшь, а такая приземистая – ребёнок перелезет. Чудно…

– Полагаю, это южная римская стена, – ответил Ронан. – Про неё мне давным-давно отец Филипп рассказывал, что воздвигли её римляне при императоре Адриане, дабы защититься от набегов пиктских племён, населявших тогда Шотландию. Это ныне она так невзрачно выглядит. А вы вообразите мощную стену в двадцать футов высотой, с укреплёнными фортами вдоль всей её длины от Ирландского моря до Немецкого, с грозными, вооружёнными до зубов римскими легионерами в сверкающих металлических панцирях и гребенчатых шлемах, в разноцветных туниках, патрулирующими её поверху и высматривающими, не появился ли с севера, из-за холмов на горизонте враг.

– Да когда это было-то, сэр? – иронично заметил Овадия. – Впрочем, был бы я английским королём, приказал бы вновь её, стену эту выстроить.

– Это зачем же, Овадия Гокроджер? – спросил мальчишка.

– Да чтобы иные неразумные англичане не могли в северные земли случайно забрести, дабы в неприятности там на свою голову не вляпаться, а главное, чтоб прочие фигляры и насмешники с той стороны по эту, в добрую Англию не могли проникнуть.

– Ей-ей, да что для них какой-то английский заборчик, это как для телёнка кротовина!

– Ну, ты скажешь тоже, маленький нахалёнок! Я ещё не видывал такого трюкача, который смог бы через двадцатифутовую стену перескочить, – не сдавался Овадия.

– Тогда посмотри на него! – и раззадоренный мальчишка выпятил грудь.

– Кто, ты, жалкий шотландский пигмей? Ха-ха-ха! Ты, знаешь ли, удивительно наглый плут.

– Да лучше быть шотландским пигмеем, чем английским боровом!

Подобные разговоры явно были не по нраву Ронану, и он вознамерился решительно прекратить заходившую всё дальше и дальше перепалку между слугами, твёрдо сказав:

– Овадия Гокроджер, ежели тебе не нравится путешествовать в компании шотландцев, каковыми являемся я и мой слуга, то я тебя не вправе держать, ты вольный человек и можешь идти своей дорогой. А ты, Эндри, попридержи-ка свой острый язычок, он тебе ещё, думаю, пригодится в более подходящий момент, и не забывай, что мы здесь чужестранцы и если уж и придётся лаять, то делать это должны будем по-английски. Словом, я не могу позволить одному дьяволу грызться с другим, как говорит старая поговорка.

Фокусник и паж притихли и задумались.

– Ваша милость, – извиняющимся тоном молвил, наконец, Овадия, – простите мои недобрые слова, вызванные всего лишь чувством обиды. Вдобавок этому мальчишке видимо пришлось по душе глумиться над несчастным факиром. Клянусь дамой треф, не скажу больше ни слова супротив вашей страны и всех шотландцев взятых вместе и по отдельности! Только вот пускай этот юнец пообещает не дразнить меня.

– Овадия, Эндри, – торжественным тоном сказал молодой джентльмен, которому явно по душе была роль миротворца, – я хочу, чтобы вы подали друг другу руки и забыли ваши нелепые раздоры… Ну же…

Мальчишка стоял насупившись и смотрел исподлобья. Овадия, сидевший в это время на лошади, тоже глядел неохотно. Никто не хотел сделать первый шаг.

– Вы, строптивые слуги, я приказываю вам! Эндри, коли ты не хочешь снова вернуться в Крейдок, а ты, Овадия Гокроджер, ежели желаешь остаться моим провожатым, пожмите друг другу руки и немедля. Иначе, с божьей помощью, я продолжу путь один, с презрением вспоминая вас обоих.

Ронан глядел строго и непреклонно, готовый непременно выполнить свою угрозу, если ему не подчинятся.

– Ваша милость, – молвил наконец мальчишка, – ради того, чтоб следовать за вами, я готов смирить мой неукротимый норов… Вот тебе моя шотландская рука, Овадия Гокроджер.

– А вот английская, юный озорник, – ответил фокусник,– однако, ежели ты…

– Всё, всё, всё, ни слова более! – воскликнул молодой Бакьюхейд. – Я вижу впереди большую дорогу, в которую упирается наша тропа. В какую сторону нам сворачивать, Овадия?

– О, юный джентльмен, мы вышли к дороге, которая тянется вдоль остатков римской стены и она выведёт нас прямиком к …, дайте-ка подумать…, по ней можно доехать до Хексэма, ежели вовремя через Тайн переправиться. Но ежели у вас нет большой охоты посещать этот городок, то мы проедем через Экум и затем упрёмся в дорогу, которая тянется на юг до самого Йорка.

– А может быть, заглянем в этот, в Хексэм, а, ваша милость, – поклянчил Эндри. – То, чай первый английский городишка на нашем пути! Ужасно интересно, чем он, к примеру, от Стёрлинга или Лохмейбена отличается.

– А ведомо тебе, чем знаменит сей Хексэм, Овадия? – спросил Ронан.

– Хексэм-то? Фи, городок как городок. Самое большое здание, помнится, это приходская церковь с крышей, выложенной свинцом. Раньше там монастырь был, покуда славный Гарри, отец нашего юного короля, всех монашков не разогнал. А во времена моего прадеда, когда Белая и Красная Розы дрались, здесь большое сражение случилось и ланкастерский цветок, герцог Сомерсет проиграл битву и распрощался со своей головушкой на плахе на рыночной площади этого самого Хексэма.

– Что ж, – подумав, сказал Ронан, – мы, пожалуй, сделаем небольшой крюк и навестим этот городок. Время нам позволяет это сделать.

– Как будет угодно вашей милости, – ответил послушно проводник, на самом деле не имевший ничего против того, чтобы провести лишний досужий денёк за счёт своего нанимателя.

Ближе к концу дня путники миновали мост через реку Тайн и прибыли в Хексэм. Город угрюмо возвышался на холме и встретил странников массивными городскими воротами на середине склона. Позади ворот и городского вала темнели мокрые от дождя крыши домов, над которыми господствовала кровля аббатства с башней.

С утра Ронан отправился рассматривать старинный собор снаружи и изнутри, а Эндри с Овадией развлекали себя праздной болтовней с местными торговцами и их покупателями на рыночной площади. Фокусник, помня давешнее обещание, помалкивал о своих ещё не забытых злоключениях и не высказывал никаких суждений о недавно покинутой им стране и её обитателях. Мальчишка также, не имея повода придраться к сотоварищу и помня про гнев своего хозяина, был приветлив и спокоен…

За ужином наши путешественники снова собрались вместе. Стоит напомнить, что в те далёкие времена слуги зачастую вкушали за одним столом со своими господами.

– Ну, так что же, какие впечатления от английского городка? – молодой джентльмен поинтересовался у Эндри.

– Ну, если сказать по правде, мастер Ронан, то я, это… разочарован, вот, – с недовольным видом заявил Эндри. – У нас в Хилгай толковали, якобы в соседнем королевстве всё что ни взять лучше и добротнее. А я глянул: равно, всё то же самое и есть. Люди такие все усталые, понурые и не выспавшиеся, будто целую неделю строгий пост держали и притом без сна тяжко трудились, да и одеты весьма похоже. А на рыночной площади торгуются, ругаются и за волосы друг друга таскают, ну прямо как на ярмарке в Стёрлинге. Такие же тощие лошадки на площади привязаны, такие же голодные псы по улицам рыщут и на чужаков рычат… Не, не нравятся мне эти края.