Navium Tirocinium

– Это всё он, каналья! – воскликнул Джон, тряся кулаком в сторону мальчишки и снова делая движение в его сторону.

– Ты можешь спокойно поведать, что у тебя произошло? – спросил капитан.

– Я затем и приехал, сэр. А всё дело в том, что вскорости после вашего отъезда из ворот замка вышли вот эти двое, причём мальчишка сидел на коне, весь закутанный. На мои приказы спуститься и показать, кто он такой есть, этот юнец никак не реагировал. Я попытался силой заставить его спуститься со скакуна. А поскольку чертёнок был в более выгодной позиции, то он нанёс мне предательский удар и тут же удрал так, что его бы и ветер не догнал.

– Так-так! И ты прибыл, чтобы сообщить мне, что тебя безнаказанно побил какой-то мальчишка? Признаться, я был лучшего мнения о твоей доблести, Джон.

Солдат смущённо потупил взор, рыжеватые усы его свисали уже почти отвесно. А ординарец Шательро продолжил:

– И ты, наверное, даже не поинтересовался у этих смердов, куда и по какой надобности они направляются?

– Как же не спросил, ваша милость? Спросил…

– Ну и что ты замолк, солдат, чёрт тебя побери? – раздражённо спросил Фулартон. – Что тебе ответили эти двое?

– Клянусь моими усами, что это такой пустяк, который не заслуживает вашего внимания, сэр, – неохотно ответил Джон и продолжил: – Вот этот маленький ублюдок издалека нам скабрезные жесты показывал…

– Ты сам ублюдок, Джон вояка! – вдруг выкрикнул Эндри, который до того сидел молча, думая как бы улизнуть. – Мой отец доблестно сражался под командованием сэра Бакьюхейда и геройски пал в битве при Пинки, а вот ты только с детьми и можешь воевать!

Ратник ринулся было в сторону дерзкого мальчишки, но его остановил окрик Фулартона.

– Стой-ка, Джон. А парень, похоже, и прав… Подойди сюда, юнец, я желаю перекинуться с тобой парой слов… а впрочем, нет, обойдёмся.

У Фулартона возникла было идея подкупить мальчишку и сделать своим соглядатаем, но вспомнив про давешнюю неудачную попытку с сидевшим здесь же Питером, он отказался от этой мысли и снова стал расспрашивать своего незадачливого гвардейца:

– Так что же выходит, Джон, ты от них ничего не добился кроме лиловой отметины под глазом и неприличных жестов?

– Да нет же, ваша милость. Ещё вон тот малый, который, ежели вы помните, нас сопровождал, покуда мы замок обыскивали, сказал, что они ведут то ли Николаса к Идальго, то ли Идальго к Николасу, чтобы кого-то из них подковать.

– Ты совершенный болван, Джон! Николас это мужское имя, а hidalgo по-испански означает благородного человека. Скорее всего, так звался тот скакун, коего Николасу надо было подковать.

– Ваша правда, сэр. Точно так, вспомнил! Они вели жеребца Идальго к кузнецу по имени Николас… Уу, мерзавцы! – Джон потряс кулаком в сторону тихо сидевших слуг барона Бакьюхейда.

– Погоди-ка, погоди, – Фулартон неожиданно замолк, как будто копаясь в своей памяти, и через минуту ликующе вскрикнул: – Ага! Так и есть! Вспомнил, где я недавно слышал это имя – Идальго. Давеча кто-то из замковых лакеев при мне обмолвился, что этот самый Ронан уехал на Идальго.

При этих словах Эндри стало не по себе и он беспокойно заёрзал на скамейке. Эта его нервозность не ускользнула от хищного взгляда Фулартона, который кивнул своим гвардейцам и двое из них тут же встали около дверей, преграждая выход. Только Питер продолжал попивать свой эль как ни в чём не бывало.

– Эй ты, юнец, как так получается, – грозно спросил Фулартон,– что Ронан уехал на Идальго два дня назад, а сегодня вы ведёте этого коня к кузнецу. Знаешь ли, что за обман управителя королевства бывает? – кливрет регента красноречиво возвёл очи горе.

Эндри поглядел простодушными невинными очами на регентского ординарца, потом повернулся к своему товарищу и сказал тому сострадательным голосом:

– Эх, бедняга Питер, что теперь с тобой станется за то, что ты регентским гвардейцам наврал-то?

– Как наврал! Я? – непритворно изумился Питер, чуть не поперхнувшись элем, и ещё более ловчий удивился и ничего не понял, когда почувствовал, как под столом мальчишеская нога наступает на его ногу.

– Ей-ей, как ты смог-то старого мула именем благородно жеребца назвать, дурья твоя голова?

– Не могу, право, смекнуть, как такое со мной случилось, – ловчий, у которого при чрезвычайных обстоятельствах случались вспышки сообразительности, интуитивно почувствовал, что надо подыграть парнишке. – Верно, от вида грозных вояк помутнение на меня какое-то нашло. Вот я и обмолвился… А ты снова, Эндри, меня плохими словами называешь? Я ведь тебе в отцы гожусь.

– Как же тебя не обзывать, дружище Питер, коли ты гвардейцев самого регента обманул!

Фулартон пристально смотрел то на одного, то на другого. У него снова появилось давешнее ощущение, что над ним издеваются. Да и кто? Какие-то простолюдины! Он почувствовал, как негодование опять начинает закипать в нём, но затем вспомнил про своего патрона герцога Шательро, про то, что так и не смог избавить его от паршивца Ронана, и это вмиг отрезвило его мысли и заставило соображать более спокойно. И таковое остужание рассудка вскоре принесло его хозяину свои плоды. Ибо по натуре Фулартон был человеком умным и хитрым, умевшим добиваться своих целей, и тут его как молния осенила внезапная мысль, которая, казалось, всё объясняла. Капитан гвардейцев прокричал:

– По коням, чёрт возьми! Джон, хватай мальчишку, сажай на свою кобылу, да пусть он дорогу к кузнецу Николасу указывает. А будет противиться, ты знаешь, как его вразумить. Да смотри, не упусти юнца, чересчур он прыткий. И вперёд!

– А с этим как же? – спросил Джон, показывая на Питера.

– Оставь дьяволу этого безмозглого и упрямого мужлана. Скорей к кузнецу!

Эндри вмиг очутился переброшенным поперёк кобылы Джона, удерживаемый его жёсткой хваткой, и мальчишке ничего не оставалось, как указать путь до кузницы Николаса, докуда было всего-то пара сотен шагов. Но сорванец, разумея, что каждая выигранная минута может решить судьбу его молодого хозяина – ибо Бакьюхейд частично посвятил его в план побега Ронана, – сумел-таки удлинить этот путь аж в несколько раз!

Когда они доехали по грязной улице безмала до самого конца селения, солдат ещё сильнее сжал плечо лежавшего вниз лицом мальчишки и вопросил:

– Ну, змеёныш, где эта чёртова кузница? Мы уже всю деревню проехали!

Эндри встрепенулся:

– Да как же я могу по лужам-то определить, где мы находимся? Вот ты меня посади вверх головой, а не ягодицами, тогда я скажу.

Джон выругался и посадил мальчишку перед собой:

– Ну, где твой Николас?

– Ей-ей, Джон-вояка, да ты же не туда повернул! Я тебе молвил налево поворачивать, как мы от харчевни выехали. А ты куда лошадь поворотил?

– Так я и повернул налево!

– От меня налево! А я по твоей милости болтался поперёк лошади и даже чуточку вперёд ногами. Вот и получилось, что то, что от меня было налево, от тебя было направо! Потому-то ты и повернул не в ту сторону.

– Дьявол! – выругался Джон и крикнул своему капитану: – Сэр, этот мошенник опять нас обманул!

– Врёшь ты! – воскликнул паренёк сидевшему позади него ратнику. – Я-то сказал сущую правду, а вот ты своими куриными мозгами перевернул всё вверх тормашками, да и меня в том числе.

Эндри тут же получил сильный и болезненный тычок в спину рукояткой меча, но молча стерпел…

План же бегства Ронана от регентских гвардейцев, который придумал барон, был предельно прост. Питеру с Эндри предстояло выйти из замка и отвлечь на себя внимание дозорных, с чем, как мы уже видели, они прекрасно справились. Воспользовавшись этим моментом, Ронан должен был открыть спрятанную в кустах дверь, выскользнуть из потайного хода на крутой склон над озером, добраться по косогору до леса – это была самая опасная часть задумки – и далее, укрываясь под плотными кронами дерев и за густым подлеском, добраться до Хилгай, забрать Идальго у деревенского кузнеца, снова лесом убраться как можно дальше от замка и деревни, и затем уже выйти на дорогу и пуститься прочь верхом.

Фулартон догадывался верно, с какой целью Идальго вывели из замка. «Где конь, там должен быть и хозяин», – размышлял он, а потому и велел ехать к кузнецу Николасу. К тому самому моменту, когда капитан со своими ратниками вываливались из харчевни и садились на лошадей, Ронан едва только успел добраться до кузницы, поскольку ему пришлось сделать большой крюк по лесу, чтобы не попасться на глаза дозорным. Николас вывел ему жеребца. Но в это время на деревенской улице со стороны харчевни послышался гам, звон уздечек, ржанье лошадей.

– Скорее прячьтесь в сеннике, мастер Ронан! – посоветовал коваль.

– Ну уж нет! – ответил юноша, вытаскивая меч. – Давно мне драться не приходилось. А прятаться мне уже порядком надоело.

– Эй, господин, да они, кажись, в другую сторону подались, – удивился Николас. – Берите-ка Идальго и идите скорей через пустошь к лесу.

Ронан пожал крепкую руку доброму ковалю, с которым не раз дрался на дубинках в детстве, выскользнул за забор и быстро повёл коня через пустошь. Ехать верхом было опасно, ибо гвардейцы были недалеко и могли его заметить. Ярдах в пятистах виднелся спасительный лес, а на пути к нему косматые коровы пощипывали еще зелёную траву…

А тем временем доблестные гвардейцы, поехавшие поначалу в противную сторону благодаря хитрости Эндри и бестолковости Джона, развернулись и, в конце концов, прибыли к дому Николаса, позади которого стояла его кузня.

– Эй, кузнец! – крикнул сходу Фулартон. – Где та лошадь, которую тебе вот этот мальчишка с одним мужланом привели?

– Какая лошадь, ваша милость? – удивлённо ответил кузнец. – Сегодня же воскресный день и все благочестивые христиане по мере своей возможности посвящают этот день всевышнему, а не работе.

– Ах, так! Обыскать эту лачугу! – крикнул капитан своим солдатам. И пока они разбежались по двору, ворвались в куницу, переворачивая всё подряд, он сам выхватил меч, подошёл к сеннику и стал ожесточённо вонзать своё оружие в скирды сухой травы, надеясь, что там прячется Ронан.

– Эй, сэр, да по какому праву вы такой беспорядок бедному ковалю учиняете? – закричал Николас. – Что я свой жёнушке скажу, когда она с обедни вернётся?

– Заткнись, смерд! – ответил Фулартон, продолжая неистово сражаться с сеном.

Оставшийся без присмотра Эндри подошёл к кузнецу и беспокойно взглянул тому в лицо. Николас быстро подмигнул одним глазом и продолжал шумно выражать своё недовольство действиями солдат.

Если бы регентские гвардейцы были бы более наблюдательными, они приметили бы меж бурых тёлок на пастбище мелькавшую вороную гриву жеребца, ибо Ронан не успел добраться до леса и предпочёл спрятаться с Идальго меж деревенского стада.

В это время к кузнице подошёл движимый любопытством Питер и присоединился к Эндри и Николасу. Так они и стояли втроём, с тревогой наблюдая за действиями солдат, ибо от зоркого взгляда ловчего не укрылось мелькавшее чёрное пятно среди стада коров. На счастье Ронана и его верных помощников ни сам Фулартон, ни кто из его отряда не стал всматриваться в пасущийся на пустоши скот.

Перевернув всё к верху дном на кузнице и в доме и не найдя ни Ронана – как на то надеялся Фулартон, – ни его жеребца, гвардейцы столпились в нерешительности около своего капитана. А тот зло смотрел на троицу простолюдинов. Он уже понимал, что юноша ускользнул от него, хотя и неведомо коим образом, а его – самого умнейшего из приверженцев регента и хитрейшего из его советников – смогли обвести вокруг пальца, да и кто? – какие-то неграмотные смерды. «Эх, не мешало бы повесить всю троицу! – думал ординарец. – Вот только шум от этого лишний будет, я про этого Роберта Бакьюхейда наслышан, да и повстречаться теперь уже пришлось. А дельце-то должно остаться в тайне, чтобы на регента подозрение не упало. Шательро – уж очень важная фигура в нашей игре, и потерять её никак нельзя».

Фулартон сел на коня и дал знак своим подчинённым следовать его примеру. И вскоре кузнец и слуги барона Бакьюхейда остались одни. Они ещё некоторое время краем глаза поглядывали на пустошь, до тех пор, пока Ронан и Идальго не скрылись под кровом леса…

Часть 3 Путешествие по Англии

Глава XVII

Конец начала

Хотя эту главу логически стоило бы поместить в конец предыдущей части, но мы предпочли поставить её здесь, ибо она не только завершает вторую часть, но и даёт начало дальнейшему повествованию.

––

Архиепископ Джон Гамильтон из окна своего Сент-Эндрюсского замка глядел на бушующее тёмное море с плывущими над самыми волнами мрачными облаками. Он с содроганием вспоминал, какие смутные времена пережила совсем недавно эта обитель шотландской церкви, как его предместник и благодетель кардинал Битон был варварски умерщвлён здесь ненавистными протестантами, как была осквернена замковая часовня еретическими проповедями одиозного Нокса и как замок превратился в вертеп разбойников-протестантов. И что стало бы с этой цитаделью истинной веры, если бы не долгожданная помощь французского флота! Интересно, как это ненавистному Ноксу удалось сбежать с французских галер и найти прибежище в Англии? Вероятно, не обошлось без его пособников на континенте, а может даже и некоторых вельмож среди французской знати. Да, глубоко проникла реформистская ересь в души людей.

Затем мысли архиепископа вернулись к нынешним временам. Он прекрасно понимал, что церковь нужно изменить, и так, чтобы ублажить ропщущий народ, который в своём недовольстве всё более склонял ухо к проповедям еретиков-протестантов. Но, конечно же, эти изменения не должны стать такими радикальными, как того жаждут реформисты, даже не такими половинными, как это вышло в Англии при прежнем его монархе Генрихе Восьмом. Незыблемыми должны остаться главные догмы и принципы католической веры, месса, почитание святых образов, верховенство папы надо всеми христианами и монашество как оплот духовной жизни. Но чем-то надо будет и поступиться. Уже написан новый катехизис. Архиепископ подготовил его с помощью сподручных секретарей и священников-вспомогателей. Все молитвы, проповеди и наставления изложены в книге на шотландском диалекте, чтобы даже самый неграмотный мирянин услышал слово божие. Теперь люди перестанут роптать, что не знают латинского языка, а потому не ведают, о чём с амвона говорит священник. Но самые трудности ждали ещё впереди: нужно было сохранить монастыри и аббатства, на богатства которых многие бароны и сановники давно уже алчно посматривали, пряча свою жадность под видом реформаторства. Увы, чем-то придётся и пожертвовать во спасение главного – истинной веры. Но спешить с этим, естественно, не стоит. Время покажет, когда жадным псам Вельзевула нужно будет кинуть новую подачку…

В покои архиепископа неслышно проскользнул патер Фушье.

– Monseigneur, – по-французски обратился к своему патрону секретарь и продолжил на том же языке, – прибыл посыльный из монастыря Пейсли с письмом для вашего высокопреосвященства.

Погружённый в свои мысли архиепископ вздрогнул от неожиданности.

– Из Пейсли?

Патер поклонился и передал послание Сент-Эндрюсу. Тот живо схватил свиток, взглянул на печать настоятеля монастыря, но затем замер на несколько мгновений, не решаясь открыть письмо. Наконец он развернул пергамент и стал внимательно читать.

– Видимо, приор хочет выслужиться и получить повышение по службе! – недовольно воскликнул примас, прочитав большую часть документа. – Это послание более похоже на подробный рапорт офицера командующему войском, а в некоторых местах даже на отчёт казначея о состоянии финансов. Я не удивлюсь, ежели отец-настоятель добросовестно привёл здесь выписки из монастырской матрикулы. Вместо того, чтобы беспокоиться о благочестии братии, он обременяет нас чтением деталей повседневного монастырского бытия. Надо подумать о том, чтобы подыскать другого приора для нашего монастыря, а нынешнему настоятелю более подойдёт место аббатского казначея или ризничего. Как вы полагаете, патер?

– Ваша мудрость, монсеньор видит людей насквозь, – почтительно ответствовал французский клирик.

Несмотря на своё недовольство, архиепископ продолжал внимательно читать письмо, как будто пытался обнаружить в нём нечто важное. Наконец он дошёл до самого конца этой эпистолы, так старательно составленной приором Пейсли, где как бы невзначай, как нечто несущественное и маловажное, было дописано:

«…Также с большой печалью и прискорбием я должен сообщить, что благочестивый старец покинул нашу скромную обитель и пребывает ныне при вратах господних, дабы обресть жизнь вечную среди ангелов небесных».

Это известие поразило архиепископ словно гром. Несколько мгновений он стоял, пытаясь осознать происшедшее. Затем отвернулся от патера, приложил кружевной вышитый платок к влажным глазам и промолвил дрожащим голосом:

– Патер Фушье, друг мой, оставьте меня, прошу вас.

Секретарь почтительно удалился, недоумевая, с какой стати так резко изменилось настроение его повелителя. А Сент-Эндрюс предался грустным размышлениям:

«Бедный Лазариус, ты покинул этот мир подобно Господу нашему Иисусу Христу, преданному в руки палачей Иудой Искариотом, ибо не вынесла твоя святая душа вероотступничества ученика. Господи, спаси и помилуй! А мысль о том, что на застывающих устах твоих застыли слова упрёков, выжигает мне сердце. Как мне простить себя за то, что я стал причиной твоих душевных мук, которых ты был уже не в силах перенести? И что заставило тебя оказаться той роковой ночью в аббатской библиотеке? Верно, Господь привёл тебя туда и дал мне после знать об этом, дабы я раскаялся, что стал было прислушиваться к словам моего брата, вложенных в его уста, надо полагать, самим дьяволом. Ах, как жаль, что ты не узнал об угрызениях совести, мучивших и терзавших меня, и о глубоком раскаянии, посетившем мою душу. Как мне будет недоставать твоего тихого, но твёрдого голоса, изрекающего мудрые советы, твоих благочестивых наставлений и даже твоих нечастых упрёков, резких, но справедливых. Как жаль, что за много лет в круговерти государственных забот я не нашёл времени дабы посетить тебя, мой старый наставник. И вот когда я вознамерился вновь встретить тебя, перед нами разверзлась пропасть, каковая навечно разделяет живых и мёртвых».

Сокрушаясь и раскаиваясь таким образом, архиепископ преклонился перед позолоченным распятием в алькове комнаты и некоторое время предавался страстным покаянным молитвам. Надо сказать, что общение с господом не прошло даром для кающегося, ибо когда пик душевных переживаний прошёл и эмоции успокоились, рассудок архиепископа взял верх над его чувствами – всё же он был политик и государственный деятель, – и примас стал рассуждать более здраво.

«А так ли уж я повинен в том, за что пытаюсь корить себя? Ведь то был разговор повелителей нашей державы, мирского и духовного, в коем мы спорили, доводы приводили и пытались выбрать менее тернистый путь для нашего несчастного королевства. А ведь как тяжела наша ноша властителей государства! Только профан может думать, что государственный деятель способен быть безгрешным. Какую дорогу ни избрать, куда на развилке ни повернуть, везде появляются неминуемые угрозы зла, насилия, притеснений и грабежей. Как же здесь остаться праведником? Видит Господь, как пытаюсь я избежать большего зла малым, как стремлюсь бороться на нашу праведную и единственно истинную веру и святую римскую церковь, но не хочу и кровопролития напрасного в народе творить. И так, сколько наша страдальческая нация претерпела в последней войне с англичанами, не говоря уже про междоусобицы меж сановниками и баронами. К тому же, ежели рассуждать благоразумно, то, что привело Лазариуса в монастырскую библиотеку в столь неурочный час как не стремление к суетным познаниям, проистекающему лишь от человеческого любопытства? А разве проникновение в чужые тайны не сродни воровству? Да, впрочем, и возраст у старца был уже почтенный; никто ведь не живёт вечно. Может быть, вовсе и не наша беседа с братом послужила причиной кончины старого монаха, а именно природа взяла своё и закончился срок, отпущенный Лазариусу всевышним Господом нашим. Contra vim mortis nоn est medicamen in hortis. {Против смерти нет лекарств в садах (лат.)} – закончил ход своих противоречивых рассуждений Сент-Эндрюс, после чего позвал верного своего помощника патера Фушье и велел приготовить выходное облачение, дабы посетить поле для гольфа, где развлекались в тот день некоторые важные сановники…

––

На юге страны, в долине реки Аннан в окружении нескольких маленьких озерков стоял город Лохмейбен, достаточно большой по тем меркам и процветающий своей торговлей и ремёслами. Рядом высился старинный лохмейбенский замок. Именно в нём, за несколько дней до злополучного сражения у Солвей-мосс собиралось шотландское войско, в котором был и Роберт Бакьюхейд со своим отрядом. То было за десять лет до начала нашего рассказа. Ныне же с Англией уже второй год как заключён был мир, и потому с притоком торговцев и покупателей из английской провинции Камбрии городской рынок стал ещё более оживлённым. Хотя и не всё ещё было спокойно в Пограничье, и дерзкие бароны не оставили свои разбойничьи рейды. Даже в мирном договоре, заключённом между двумя королевствами годом ранее, прописано было, дабы шотландцы и англичане, обитатели граничной области не пересекали границу ни ради торговли, ни с иными целями без специальных разрешительных грамот, во избежание ссор и неурядиц. Но разномастные торговцы и коробейники были народ рисковый и ради барышей всячески обходили подобные запретительные указы. Да поди уследи за сотнями дорожек и тропинок, ведущими с юга на север через запутанные лабиринты холмов и ущелий. Как бы то ни было, несмотря на все опасности и запреты, торговля между двумя странами велась… Лохмейбен был одним из таких городков, на рыночной площади которого можно было встретить и бойких коробейников с юга, торгующих нарядным тканями, платьем и убранством, и грубых скототорговцев с севера, предлагающих отменных телят из Ланаркшира и Ангуса. Тут же находилось несколько таверн и постоялых дворов, а их хозяева готовы были предложить путешествующим ночлег и трапезу в соответствии с их чином и средствами.

Через несколько дней после событий, описанных в предыдущей главе, с одного из таких постоялых дворов неспешно выехали два всадника. Один из них был чуть старше своего совсем юного компаньона. Правда, кроме возраста и масти лошадей нельзя было найти больших различий между двумя товарищами. Старший из спутников, на перевязи у которого грозно висел палаш, ехал на вороном коне, по бокам которого слегка похлопывали свисавшие с хребта дорожные сумки из бычьей кожи. Его младший сотоварищ, вооружённый кинжалом и дубинкой, управлял рыжеватой кобылой, которая тоже не избежала участи быть увешанной багажом. По неброской одежде, состоявшей из тёмных курток без какой-либо отделки, надетых поверх сорочек из грубой ткани, небрежно наброшенных шерстяных шапок, низких сапог со стальными шпорами можно было предположить, что это слуги какого-то зажиточного лэрда или богатого торговца, направлявшиеся куда-то по поручению своего хозяина. Не проехав и нескольких ярдов, младший из путников живо соскочил с лошади и сообщил другому:

– Ей-ей, господин, ежели я не подтяну ремни вашего багажа, то у бедного Идальго скоро бока будут болеть, как спина у того несчастного, которого давеча на площади у креста кнутищами хлестали за то, что он в харчевне платить за съеденное и выпитое отказался – деньги у него якобы из карманов воры вытащили. Ну и плут же!

– Так может у бедняги и в самом деле украли выторгованные им на рынке за свой товар монеты, да и одежда-то на нём вроде пристойная была – не как у попрошаек и прочих мошенников, – возразил старший товарищ, тоже спустившись на землю и помогая укрепить кладь на своём коне.

– Ха-ха, как бы ни так! Богатый плюмаж на шляпе ещё не делает дворянином, а ежели на ком-то сутана напялена, это не значит, что он монах. А тот тип к тому же, покуда его к центру площади тащили, поначалу вопил как корова перед забоем, указывая на свою куртку, что, дескать, там его денежки лежали, а как с него куртку-то с рубахой сорвали, чтоб отхлестать, стал хвататься за штаны и причитать, что воришки оттуда, мол, монеты вытащили. Ясное дело – брехал он. Ей-ей, вот ведь взаправду говорят, что у заядлого вруна память должна быть отменная.

Укрепив кладь и проверив подпругу, молодые люди продолжили путь. Так далеко на юг они никогда дотоле не заезжала, а потому всё здесь для них было непривычно. Холмы не казались такими высокими. Меньше было лесов и густой растительности, зато больше пашен, пастбищ и пустошей. Селения были населённей и стояли чаще. Дороги были непривычно многолюдны: крестьяне, ремесленники, торговцы, посыльные спешили по своим делам.

Читатель, конечно же, догадался, кто были эти два молодых путника. На следующее утро после того, как Ронан улизнул из под самого носа Фулартона и гвардейцев регента, бойкий мальчишка беспрепятственно покинул замок, ибо посты были уже сняты и солдаты со своим капитаном вынуждены были ретироваться несолоно хлебавши. По наставлению, полученному от барона Бакьюхейда, мальчишка добрался до Лохмейбена, где и разыскал на одном из тамошних постоялых дворов поджидавшего его там Ронана, которому он должен был составить компанию в путешествии в английское графство Дербишир. Обо всём этом было наперёд договорено той ночью в подвале под замковым амбаром, когда отец и сын обсуждали план избавления Ронана от преследований регента. И вот теперь, после удачного осуществления этой задумки молодой господин и его слуга были на пути в северные английские области.

Не сладко было на душе у Ронана. Чело его было омрачено беспокойством и он с горечью размышлял, как лишь за несколько дней всё переменилось в его жизни. Из школяра и наследника баронства он превратился в изгнанника, преследуемого управителем королевства. А его добросердечный и мудрый наставник бесследно исчез и, может статься, сгинул в темнице, умерщвлённый по велению Гамильтонов. Чувство жалости к благочестивому старцу пересиливало у юноши тревогу за свою собственную судьбу. А опасаться было чего, ибо покуда он находится в земле, где властвует регент, над ним довлела смертельная угроза. Ежели поначалу он простодушно надеялся отдаться во власть регента и поклясться ему в своём неведении, то исчезновение Лазариуса и доводы отца заставили юношу понять серьёзность своего положения. И вот сейчас, гонимый опасностью, он вынуждён был искать укрытие и спасение в чужой незнакомой стране.

В отличие от своего господина настроение у Эндри было отменное. Ещё бы, ведь ему предстояло интересное и увлекательное путешествие в южное государство, где, рассказывают, текут реки с кисельными берегами, а на сочных лугах пасутся тучные стада и все живут в довольствии и беспечально. «Врут, небось, – думал мальчишка. – Кабы всё у этих англичашек было бы так славненько и хорошо, они б не польстились на наши бесплодные торфяники и дикие горы. Вот любопытно-то будет поглядеть, как у них на самом деле всё обстоит».

– Мастер Ронан, а правду говорят, что в Англии есть такая диковинная башня, на которой крутится стрелка и указывает время? – спросил Эндри.

– Что ты говоришь? – очнулся от беспокойных дум Ронан. – Ах, стрелка, время… Про то, есть ли такая башня в Англии, мне не ведомо – может есть, а может и нету, – но вот Лазариус упоминал, что в некоторых немецких и фламандских городах такие башенные часы действительно украшают фасады дворцов и ратушей. А в Париже даже иные чопорные вельможи подобные часы на золотых цепях на груди носят.

– Как! Башенные часы да на груди носят? Ей-ей, вы, верно, шутить изволите, хозяин! Да как такое может быть-то? Они ж, поди, тяжеленные!

– Ну, я полагаю, те часовые механизмы, что на себя кичливые господа напяливают, будут не тяжелее кирасы. Лазариус рассказывал, будто главное назначение таких наперсных часов для чванливых щеголей это себя разукрасить и повыше нос задрать. Часы те ведь изготовляют в форме всяких красивых зверей, книг да ангелочков.

– Ха-ха! Вот умора-то! – развеселился Эндри. – Представляю этих неуклюжих расфуфыренных хлыщей с огромными изваяниями на груди!

Ронан тоже улыбнулся, хотя упоминание о Лазариусе вызывало печальные мысли. Но мальчишка тут же сообразил и рассказал несколько забавных историй: одни были взаправдашние, другие услышанные им среди людей, а иные вовсе придуманные, дабы развеселить своего хозяина. У паренька в запасе находился целый арсенал всевозможных анекдотов и баек – на все случаи жизни, и пересказ только тех из них, которые прозвучали в тот день, занял бы у нас не одну главу.

Было бы неправильно полагать, что от меланхолии Ронана не осталось и следа. Однако же, благодаря весёлому балагуру Эндри на сердце его мало-помалу стало легче и он продолжил путь в более радужном настроении. И лишь изредка затенявшее его лик облако задумчивости говорило о том, что грусть и тоска не исчезли до конца, а лишь сокрылись в потаённых глубинах его души…

––

И снова на протяжении одной главы мы должны перенести повествование в другое место. Да и как иначе, раз все эти действия происходили в одни и те же часы?

Другой человек в это же самое время трусил на низкорослой гэллоуэйской лошадке и приближался к Стёрлингу. На его рябом лице читались следы озабоченности, но никак не страха и неуверенности. Хотя на нём была всего лишь скромная монашеская ряса, он уверенно держал путь к королевскому замку. И здесь, как и выше, читателю не представляет трудности узнать этого седока, ибо, разумеется, то был наш старый знакомец Фергал, который по велению регента возвращался к тому с последними вестями о событиях в аббатстве. А новость у него была только одна – исчезновение отца Лазариуса. И известие это Фергалу надобно было преподнести таким манером, чтобы не встревожить регента, и вместе с тем не обмануть его ожиданий. Но, по-видимому, он уже знал, как этого добиться, ибо держался спокойно и уверенно.

Самоуверенность молодого бенедиктинца чуть поослабла под влиянием величественности возвышавшегося на массивной скале королевского замка. Покуда монах поднимался к нему по длинной эспланаде, непривычное для Фергала ощущение собственной ничтожности начинало овладевать им. От ощетинившихся огромными зубцами каменных стен и башен веяло враждебным холодком. Ему казалось, будто вот-вот сверху выглянет укрывающийся там стражник и пустит в него стрелу или пальнёт из аркебузы. Из амбразур зловеще выглядывали жерла пушек. Высившиеся над стеной массивные врата с королевским гербом над опущенной решёткой ворот презрительно глядели свысока на приближающегося путника. А стоявшие по бокам ворот полукруглые башни с уходившими в небо конусообразными сводами напоминали дежуривших на страже грозных великанов-часовых. Монаху пришлось сделать над собой немалое усилие, чтобы сбросить оцепенение, вызванное надменным величием главнейшего из королевских замков.