Хряк подпрыгнул к оторопевшей Вейке и замахнулся. Но Гринька опередил и получил мощный удар в скулу, от которого отлетел под стол к старику. Пока приходил в себя, понял, что корчма сорвалась и пошла вразнос. Рыбаки, моряки и грузчики любили выпускать пар не только через выпивку и музыку. И защитить весёлую художницу от экипажа царской яхты, на которой служил натурщик, было делом чести. За такое каторгу не дадут.

– Понятно-о… Отставить! – распахнув двери корчмы, в неё ворвался царский охотник. – Где она? Вы что, псы тумана, не знаете, что это каторжная беглянка?

*****

Недавний проповедник заливал, что мир разделился на две части из-за людских грехов. Мол, запад любит соль, потворствующую обжорству, а восток – медоносных пчёл, благодаря которым опаивает мир вредной медовухой. Всего лишь-то надо отказаться от соли и пьянства, потравить пчёл – и туман отступит, растворится, соединив два берега. И мир ещё расширится, обнажая новые пригодные для жизни пространства, пригласит остатки человечества его освоить. Как будто других грехов не нашлось… Гринька, любивший мёд, конечно, наподдал бы проходимцу по полной за такую чушь. Правда, после мощного удара натурщика скула так горела, что сама мысль о драке отзывалась дополнительной болью.

И чего этот бред лезет в голову?

Старик-то храпит. Так налакался, что провонял всю комнату. Завтра будет скрипеть, кряхтеть и оправдываться, что во всём виноват Гринька: не остановил, не усмотрел, драку за художницу затеял, под каторгу подставившись.

Рыжая. Гринька слышал, что на севере на рудниках иногда рождаются девочки, которые могут чувствовать серебряных змеек. Таких отбирают у родителей и воспитывают в страхе, натаскивают и держат под полным контролем, чтобы потом с их помощью устраивать охоту на царских яхтах. Если сбежит – наказание.

Но чтобы встречались художницы, приманивающие змеек взмахом кисти, – такого он не слышал. А раз каторжанка – значит, когда-то ослушалась, убежала, но поймали… И снова убежала, скрипачей одурачила…

Возникло острое ощущение, что его будто обжигает чужой жизнью, не протекающей, а ревущей во все паруса где-то рядом.

И в дверь забарабанили.

– Зажечь свет, предъявить документы! Немедленно!

Гринька соскользнул с верхнего яруса и ткнул старика.

– Вставай, облава! Контрабанду ищут!

Запалив большую свечу, Гринька сбросил щеколду и распахнул дверь.

Охотник. Резкий взгляд, очень бледная кожа. Говорят, такие страдают от своего умения – искать каторжников. Сюда бы того самого проповедника, чтобы рассказал свою версию, откуда эти легавые взялись. Не из тумана ли?

– Здравствуй, мальчик. Не экономь. Ещё свечей, – охотник шагнул через порог и брезгливо зажал нос. – У вас же комната с окном. Комаров боитесь?

– Нет, уважаемый, боимся, что тепло выдует, простудимся, – старик, натирая глаза, уже надевал ботинки. – А какой из сопливого человечишки моряк?

– Документы, живо.

Пока рылись в шкафу, охотник проверил, что лежит под двухъярусной кроватью. Неужели решил, что здесь могли спрятать художницу? Больше-то и места не было. Если бы пришли таможенники – искать контрабанду – переворошили бы всё. А этот лишь замер, закрыв глаза и не обращая внимания на протянутые жетоны с выгравированными именами и номерами.

Вдруг охотник потянулся к подушке Гриньки. Тот дёрнулся, но старик удержал за локоть.

Под подушкой прятался туго свёрнутый холст.

Охотник развернул его и поднёс к свече. Несколько начальных линий, переливаясь и дрожа, пытались сплестись в танец. Гринька надеялся, что по задумке Вейки это был бы танец его жизни.

Охотник ощерился:

– Ты что, малец, заскучал по каторге?

*****

Каторгу, разумеется, за испачканный холст не дают.

Так что здравствуй, холодное утро.

Зелень блестит, собрав ночную влагу, свиноматка довольно хрюкает в сарае, тянет морской солью, солнце едва льёт первый свет – самое время отправлять ранний паром. Честно говоря, конечно, причина другая. Грузчики с вечера загрузили посудину бочками с вареньем, натаскали мешков с солью и набросали стальных чушек. Партия для второго рейса на пристани тоже была наготове – торфяные брикеты и кадки с солёными овощами. Пока лето, нужно пользоваться – стараться делать два рейса в светлое время. Тем более что моряк от двойной работы не прячется: оплата-то получается с премией.

Туман, набиравший за ночь силу, слегка отступал под напором солнца, отползал по глади южной бухты, давая возможность спокойно снарядиться и отправиться в путь.

На ещё не подсохшей пристани заспанные моряки выстроились в шеренгу.

– Носовые на месте, боковые здесь, кормовые тоже, ага, – старый капитан неспешно шёл мимо своих подчиненных, принюхивался и внимательно их осматривал – пьяному в море не место. Старпому утренний смотр он не доверял. – Так, толкачи вроде тоже живые. Помощник, командуй.

– По местам!

По скользкому трапу забрались на паром – судёнышко с надстройкой на носу, грузовой палубой и будками, в которых прятались боковые и кормовые. Паром был нанизан на два каната, уходившие в туман и выныривающие у другого берега, до которого ещё нужно дойти. Если один из канатов лопнет, дойдёшь до пункта назначения на втором. Это в теории. Хотя один раз мера предосторожности спасла. Из-за натянутых паромных тросов остальной флот делился на северный и южный, так как пройти под ними было невозможно. Такой же судоходный расклад практиковался и на Северной пристани, превращая водяное пространство между южной и северной паромными переправами в Замкнутое море.

Гринька со стариком протиснулись в движительный отсек, где размещалось горизонтальное колесо, вращающее лопасти, с четырьмя ручками. Всё просто: толкаешь, чтобы паром выполнял свою работу. Первую вахту несла другая четверка, Гринька же со стариком и остальными напарниками пока должны были дежурить – в первую очередь, следить, чтобы вода или туман не просачивались в помещение: если надышишься, начнутся видения. Но первый толчок нужно было делать всем вместе.