Груша цвела последний год

Кого я пытаюсь обмануть?! На обратном пути после пересадки в Осиповичах я думал только о Саше. О той другой Саше, которая жила во мне до той роковой поездки в Осиповичи. Именно поэтому насчёт этого города у меня есть свои, самые сокровенные, личные ассоциации. Они осыпают меня заливным смехом непостижимо далёкой Шурки, который часто казался мне ненатуральным и наигранным, – так она реагировала на моё остроумие. Они страстно сжимают мою руку нежной рукой Сашеньки во время очередного спектакля в театре Горького – так она всякий раз пропускала через себя «потрясающую игру» любимого Андрея Сенькина (я же, в свою очередь, ожидал на сцене совершенно другую любовь – Веронику Пляшкевич). Они смотрят на меня горящими глазами ветхозаветной Саши, в которых временами вспыхивал дьявольский огонёк, после чего к предложению «необычно провести наш первый Новый год» – смело можно было подходить со всей извращённостью мысли. (Я предлагал встретить НГ в поезде, «а лучше всего – в пригородной электричке», Саша – в Египте, «где всё включено». После долгих переговоров всё свелось к «старпёрскому» чтению с бокалами глинтвейна под одним пледом: бой курантов застал нас за «Трывожным шчасцем» Шамякіна и «Американской трагедией» Драйзера.)

Дорога из Осиповичей в Минск. Сколько же их, станций и полустанков, этих когда-то позабытых образов, дробящих на отдельные эпизоды прошлую жизнь! Верейцы. Талька. Пуховики. Вендеж. Руденск. Михановичи. За всеми ними кроется одно и то же. Одна и та же – Саша. Шура. Сашенька. Я продолжаю перебирать эти воспоминания – и не могу остановиться. Они манят меня, словно коварные сирены, и я безвольно подчиняюсь судьбе, хоть и прекрасно осознаю надвигающуюся опасность разбиться о скалы прошлого. Воспоминания – эти завуалированные маяки обмана. Как же тяжело оторваться от этого «спасительного» света! Я прокручиваю в голове очередной эпизод нашей с Сашей эпопеи и с напускной злостью корю себя за отсутствие силы воли и самообладания, после чего в который раз приказываю себе: прекрати думать об этом, остановись!

И я останавливаюсь и смотрю на то, что сейчас написал. Какой же ужасной, бесполезной и экзальтированной, как и воскресный обратный путь домой, показалась мне эта глава. И удалить бы всё лишнее отсюда, всю влагу: сопли, слёзы, воду – да только почему-то рука не поднимается. Может, потому что несправедливо будет по отношении к себе. По отношению к немногочисленным читателям. Потому как брутальным сухарём на самом деле я никогда и не был. Ведь сухарь – это производное от слово «сухой», верно? А без влаги, как известно, ни один человек не состоит. Без влаги невозможно прожить. Да и что тогда останется от этой главы?

Но надо же на чём-то хорошем, интересном и интригующем закончить её. Негоже прерывать так бездарно, на полуслове, на окончании обеденного перерыва.

Хорошее?

Ах да, было и хорошее, и весьма интригующее – в перемешку со скабрёзными шутками Борисыча, заключённое в его единственном сообщении в «телеге». Присланное аккурат в обед, когда я ещё не оставлял попыток отыскать что-то важное там, где запрещало это делать МинИнформ. Может, поэтому – как только увидел уведомление – проигнорировал его и практически сразу же забыл. А вспомнил уже после.

Украдкой, выученным движением руки достал смартфон из кармана, – Павловна ничего не заметила – быстро прочёл. Не то чтобы я огорчился прочитанному или оно как-то задело моё самолюбие, но… Новость-то хорошая, вот только реакция моя на неё была какая-то неправильная. Ладно, кого я снова пытаюсь обмануть?! Конечно, то, что была написано в сообщении, уязвило меня, но в этом едва ли кого-то обвинишь. Кроме себя любимого. Виноват только я – и точка. В субботу после коньяка понадеялся на воскресенье, а в воскресенье…

В сообщении – помимо пошлых шуток – Борисович делился промежуточными успехами, чем немало удивил меня. Оказывается, он ещё вчера, то есть в воскресенье, сходил в местную библиотеку и взял роман Солженицына. Две книги. И, что самое интересное, уже в начале первой «нарыл кое-что интересное». Молодец, Борисович! Нарыл. Горемычный пьянчужка, а поди ж ты, ответственно подошёл к заданию. А что за прошедшие выходные сделал я, летуценнік чёртов?! Этой-то контраст и терзал меня, хотя в пору было проявлять сдержанный оптимизм. Всё же мы вместе делали одно дело. И неважно, что Игорь Борисович в этом преуспел чуточку больше.

Глава 19

Стоило войти в квартиру и закрыть за собой входную дверь – как тут же этот странный запах. Как его описать-то? Не из благородных уж точно. Напротив. Запах неблагонадежности что ли. Нет, не амбре немытого месяц тела и не ссаных оборванных портков, но стойко ассоциируемый с той категорией людей, которых ошибочно именуют маргиналами. Такой же я учуял и вчера, после Старых Дорог, но не настолько дерзкий и насыщенный, как сейчас, поэтому и не придал ему значения, сославшись на «послевкусие» путешествия эконом-классом. Мало ли что могло показаться после социально значимых электричек и дизелей. Теперь же не было никаких сомнений – запах имел другое происхождение. Но что же тогда, если не «дорожная пыль»? Неужели из вентиляционной шахты? Конечно, бывало и раньше оттуда тянуло, выражаясь словами Борисовича, «шлейфом тамошней жизни», но те «ароматы Парижа» легко распознавались и ограничивались лишь пределами самой кухни. Но этот и близко не походил ни на табачный дым, ни на кухонный чад.

Вошёл в комнату – всё тот же неприятный запах. Что это всё значит?! Растущее беспокойство, спровоцированное внезапной мыслью, резко расширилось до вселенских масштабов, а вместе с ним и давящий ком в груди – и словно обухом по голове: обнесли!!! Бомжи!!! Те, что всё время шарились на технологическом этаже!!!

Звонок в дверь застал меня за суетливой ревизией всего, что имело маломальскую ценность – после секундного оцепенения, вызванного панической атакой, я на ватных ногах принялся метаться по комнате. Планшет, триста пятьдесят долларов в конверте… Всё лежало на своих местах, хотя в постоянном беспорядке квартиры «свои места» железно были лишь у мебели и бытовой техники, у всего остального – временные. Ложная тревога, подумал я, выдохнув с облегчением, и пошёл открывать входную дверь. За ней стоял Игорь.

– А чего ты сразу ко мне не зашёл? – с претензии начал он. – Я же просил.

Ну да, просил – в сообщении. Совсем вылетело из головы. Оправдываться же я не посчитал нужным. Не до того было. И пусть, к счастью, я не стал жертвой ограбления, но каким-то шестым чувством ощущал: что-то в обстановке квартиры было не то. Что-то неуловимое для глаза.

– Заходи, Борисович. Я сейчас.

Игорь зашёл.

– Алесик, у тебя тут притон что ли? – поведя носом, уловил он все тот же странный запах.

– Ты про что? – не понял я.

– Уж больно запах характерный.

– А ты что… в притонах бывал? – я не упустил случая поддеть Игоря.

– А как же! Если не завсегдатай, то иногдатай точно, – нашёл что ответить мой сосед.

Я снова вошёл в комнату и окинул её внимательным взглядом. Определённо, что-то не то – неприятная мысль крутилась в голове.

– Да сам не пойму откуда эта вонь, – начал я. – Вчера не так воняло, а сегодня… а сегодня, когда пришёл с работы и отчётливо унюхал вот э т о – и вовсе подумал, что тут бомжи побывали. Перепугался немного, осмотрелся – вроде, всё на месте.

– Можно подумать, у тебя есть что брать.

Реплики Игоря (не всегда безобидные) про спартанские условия, в которых я жил, давно уже набили оскомину и нисколько меня не цепляли, поэтому как-то реагировать на них давно уже не было никакого смысла – и я промолчал. Как и промолчал тогда, несколько месяцев назад, когда придя в один из однообразных и скучных зимних дней после работы, обнаружил квартиру такой, какой она остаётся и поныне – без мебельной горки и двуспальной кровати с ортопедическим основанием и мягким изголовьем. Нет, тогда я не перепугался. Потому что знал. Потому что понимал природу е г о поступка. Разумеется, маме тогда я ничего не рассказал.

– Алесик, – продолжал Игорь. – Твои хоромы могут вызвать у бомжей разве что приступ жалости нежели жажду наживы. Ты видел какие у них апартаменты на технологическом? Я и сам, правда, не видел, но Анатольевич рассказывал.

– Подожди, какой Анатольевич? – выйдя из состояния задумчивости и едва уловив суть последних слов соседа, спросил я.

– Как – какой Анатольевич? Андрей Анатольевич – сосед наш с третьего этажа.

– Тот самый?

– Если ты имеешь в виду его социальный статус, то – да, – на моё неопределённое уточнение верно ответил Борисович.

– Вот как? У него, оказывается, и имя есть? – глупость выпалил я.

– Да уж, ничего не скажешь… новое поколение, прости господи! Живут в своём мирке, а окружающее их никак не интересует. Жильцом в подъезде надо бы знать, – запричитал Борисович. – А знаешь что, Алесик, несмотря на его… образ жизни, на превратности судьбы – добрейшей души человек. По понятным причинам, я так тесно с Анатольевичем не знаком… но и своих собратьев в лютый холод приютит, и беленькой особо страждущих попотчует. При наличии, конечно…

– Уговорил, при случае обязательно с ним познакомлюсь, – иронично ответил я.

Несмотря на то что я всю сознательную жизнь прожил в квартире, которую в последнее время приходилось снимать, соседей своих знал плохо. И это ещё мягко сказано. Добрую половину подъезда (в лучшем случае) знал только в лицо. Упомянутый выше субъект, которого Игорь почтительно назвал Андреем Анатольевичем относился к другой половине, чьих лиц я не знал. Впрочем, и ни капельки об этом не сожалел. Правда, было ещё одно обстоятельство, делающее наше с ним даже шапочное знакомство решительно невозможным: Андрей Анатольевич принадлежал к категории граждан, о которых обычно с напускным сочувствием говорят, что они «опустились на самое дно». Нет, он не был бомжом, хотя бы потому, что проживал в своей квартире. Пожалуй, в его случае подошла бы аббревиатура СОМЖ – С Определённым Местом Жительства. Вот только это ОМЖ экстерьером разительно отличалось от остальных квартир нашего подъезда: с аутентичными, видавшими не только видами, но и развал Союза входной дверью и деревянными оконными рамами. Собственно говоря, квартира Анатольевича и выделяла своего собственника на фоне других соседей-неведимок, этой безликой, однородной массы только тем, что вызывала у неискушённого глаза некое подобие интереса, сдобленное щепоткой праздного любопытства.

– Так, прекращай свой челночный бег и идём ко мне, – не выдержал моих метаний Игорь. – Ну кому нужны твои жалкие пожитки? Из вытяжки кухонной подуло, а ты тут подумал невесть что!

– Да не-е-е, не из вытяжки. Запашок этот не из числа кухонных… явно из новых, – возразил я и вышел в прихожую.

– Ну тебе виднее, – не стал перечить Борисович и, словно подведя черту под разговором, добавил: – Всё, собирайся, пойдём лучше делом займёмся. А то уже кальвадос стынет.

– Кальва… что?

– Кальвадос!

– А что это за пойло такое диковинное? – ухмыльнулся я.

– Сам ты пойло, деревня! Исконный французский благородный напиток, – с возмущением пояснил Игорь. – Как коньяк, только из яблок.

«Кристалловский» кальвадос на удивление оказался отменным, приятным теплом разлившийся по всему телу.

– Хорош напой! – опрокинув второй «полтишок» и удовлетворённо крякнув, констатировал я. – Теперь буду знать что покупать.

– «ДЮК АРТУР». Дистиллят выдержанный не менее двух лет, произведённый компанией на-на-на-на, Франция… – Держа бутылку в руке, изучал этикетку Игорь. – Не нектар, конечно, но за такие-то деньги. Я сам, если честно, только недавно о кальвадосе узнал, да и то благодаря «Триумфальной арке». Главный герой там чуть ли не на каждой странице его употреблял. Ремарк так аппетитно описывал вкус кальвадоса, что невольно самому захотелось его попробовать. Ну ты хоть знаешь Ремарка?

– Шутишь, Борисович?! Эрих Мария Ремарк! Моя мать его любила больше, чем моего… своего мужа! Все книги, наверное, перечитала. «На западном фронте без перемен», «Три товарища», «Черный обелиск», «Триумфальная арка» и прочее и прочее…

– Ну и как тебе его творчество?

– Да никак. Ни одной книги не читал, – признался я.

Незатейливый, но щедрый натюрморт на журнальном столике, который в интерьерах зала выглядел как «золотое кольцо в рыле свиньи», располагал к долгой беседе, которую Игорь Борисович по старой привычке норовил перевести в разряд душевной и застольной. Не то чтобы я был против его увлекательных баек, но перспектива нажраться, как упомянутая выше свинья, нисколько не прельщала. А именно к этому и подводил меня сосед. Причем профессионально. Не успела опорожниться бутылка французского нектара в белорусском оформлении, как неведомо откуда, точно Копперфильд, Борисович достал ещё одну поллитровку кальвадоса. Нет уж, увольте. Пожалуй, столько за раз не выпивал даже сам Равич (именно так звали главного героя «Триумфальной арки»). Необходимо было как можно скорее брать быка за рога и переходить к нашему делу.

– Борисович, так а что там с книгой Солженицына? – Воспользовавшись паузой, вызванной очередным «начислением по пятьдесят», кивком головы указал я на лежащую на пуфике книгу, на которой красным по чёрному было написано «В круге первом».

– Так, а что там? – недоумевающе посмотрел на меня Игорь, но после того, как перехватил мой взгляд, понял что к чему. – Ах да! Я и забыл уже по неё. Точно, я же тебя поэтому и позвал. Сейчас, только вспомню что хотел тебе рассказать, – сказал он и залпом опрокинул наполненную рюмку.

Слегка поморщился, занюхал ломтиком сырокопчёной Чоризо, продолжил, но уже без прежней экспрессии в голосе:

– Так-так-так, что же я хотел тебе сказать?.. что-то про этого, как его?

– Глеба Нержина?

– Именно! Про Нержина! Сейчас… сейчас… всё, вспомнил! Вот память, будь она неладна! Так вот, он, Нержин этот – главный герой книги, – прыснул пьяным смехом сосед.

– Да уж, Борисович, даже не знаю, что на это ответить… – смутившись, обиженным тоном произнёс я. – Как-то несерьёзно, если честно…

Нельзя сказать, что я был настолько пьян, чтобы не воспринимать шутки Игоря. Но даже в таком состоянии мог себя контролировать и сохранял достаточную ясность, чтобы понимать, что в ситуации, которая требовала немалой серьёзности, даже самый безобидный юмор – не к месту.

– Да пошутил я, Алесик! – поспешил оправдаться Игорь. – Пошутил. Да, в общем-то, ничего интересного…

– Ну а как же твоё сообщение? «Кое-что интересное» и всё такое… – недовольно прервал я Игоря.

– От своих слов не отказываюсь. – серьёзно ответил Борисович. – Было дело, писал. Да когда это было? А вот сейчас, Алесик, сижу и думаю, что те заметки мои и яйца выеденного не стоят.

«Яйца выеденного! – передразнивая Игоря, злился я про себя. – Никогда не понимал этого тупого фразеологизма! Неужели нельзя обойтись без этих дурацких книжных оборотов?!»

Вслух же я произнёс совершенно другие, умасленные надеждой и твёрдостью духа слова:

– Борисович, на безрыбье и рак рыба. Неужели на тебя так божественный нектар… успокаивающе подействовал что ли? Соберись, старый. Давай рассказывай, что нарыл.

– Сам взгляни, – вялым движением руки указав на книгу, с тем же пьяным равнодушием произнёс сосед. – Там, на листке написано.

Я взял в руки книгу Солженицына и открыл её. Сложенный вчетверо пожелтевший лист А4, который, по всей видимости, служил своему хозяину не только для заметок, но и в качестве закладки, на одной из сторон был наполовину исписан в столбик следующими словами:

шарашка

первый круг ада? (Данте)

спецтюрьма №1 МГБ

Марфино

Глава 20

Я начал читать вслух:

– Шарашка… что это такое?

– Что, ты не знаешь, что такое шарашка? Шарага, шарашкина контора? – Борисович взглянул на меня недоумённо.

– Не-е, ну это понятно, – поспешил ответить я, чтобы не показаться глупым. – Я имею в виду, в контексте книги.

– Шарашка… как тебе сказать, Алесик… это что-то типа научного бюро, где работали зэки. Понятное дело, что не простые. Инженеры, учёные одним словом.

– Теперь ясно. Борисович, и почему ты решил выписать эту шарашку?

– Алесик, сынок, напомни-ка мне, пожалуйста, то послание, – недовольным голосом произнёс Игорь, в котором читалось явное нежелание продолжать «пустой» разговор.

– Дзе Глеб Нержын калісь глядзеў на жыццё… – начал я наизусть декламировать шифровку.

– Во-от! – протянул сосед. – Глядзеў на жыццё. А где он мог, скажи мне, в подобных обстоятельствах смотреть на жизнь?

– В шарашке? – неуверенно вопросительно ответил я.

– Во-от, видишь? Мог в шарашке смотреть он на жизнь? Мог! – перейдя на саркастический тон небрежно выпалил Игорь. – Только какое это отношение имеет к нашей загадке, ответь ты мне?! Какое там продолжение у этой, как там её, криптограммы?

– …на любы скарб ля скрыжавання гарадоў.

– Все верно, перекрёсток городов…

– Это ты в чему? – не понял я Игоря.

– Да к тому, что мне шестой десяток, практически вся жизнь за спиной, а я занимаюсь какой-то фигнёй! – взорвался Борисович. – Вместо того, чтобы заняться чем-то полезным, читаю эту скучную книгу! Детский сад какой-то!

Игорь, который прежде сидел, по-старчески сгорбившись над столиком, на диване, встал и заходил по комнате. Говоря высоким слогом, он пребывал в полном расстройстве чувств. Жаль только, что наша действительность не имеет ничего общего с беллетристикой, где бы можно было патетически грустно выдохнуть: «Право, друг мой, что тут скажешь?» и наигранно резко замолчать… И этого хватило бы, чтобы через минуту-другую Борисович снова сел на диван, налив себе полную рюмку кальвадоса, осушил её единым духом и окончательно успокоился. Но я слишком хорошо знал своего друга. Для того, чтобы привести его в порядок, достаточно было сочувствующего и понимающего молчания. Слова ни к чему.

Так и произошло. Сел. Выпил. Успокоился. А затем и сам, словно извиняясь, нарушил тишину:

– Перекрёсток городов… как ты думаешь, Алесик, что это может значить?

– Я и сам думал об этом, – начал я. – Логичнее было бы предположить пересечение дорог, которые ведут к этим городам. Как-то так…

– Недурно, Алесик. Мысль правильная. Вот только какие это города?

– Борисович, поэтому ты и читаешь эту книгу… ну, чтобы узнать это.

– Я, знаешь, что тут подумал, – озабоченно протянул Игорь. – Что две части нашего ребуса нужно рассматривать отдельно.

– Почему ты так решил?

– Потому что как-то не клеятся они между собой, – неким подобием азарта загорелся сосед. – Сам посуди: первая часть – где Нержин смотрит на жизнь, а вторая… получается, что во второй части Нержин смотрит на любимое сокровище возле перекрёстка городов.

– Борисович, не совсем понимаю твою мысль, – признался я.

– Та-ак, этому столику больше не наливать. Короче, Алесик, не тупи! – нотки нетерпения проступили в голосе Игоря. – Любимое сокровище – это что?

– То, что мы ищем? – неуверенно спросил я.

– Естественно! А что мы ищем?

– Кстати, Борисович, я ж забыл тебе сказать. – Только сейчас вспомнил я о скудных плодах сегодняшних исследований. – В общем, полазил я по интернету… и, в общем, нашёл я инфу, которая подтверждает мою догадку: мы с тобой ищем вторую книгу «Колосьев». Близкий друг Короткевича предположил, что сейчас её рукопись будет стоить бешенных денег. Так что – да, мы ищем рукопись.

– Во-от, отлично! Рукопись! А теперь подумай, может ли р у к о п и с ь быть любимым сокровищем Нержина?

– Нет конечно! Сама по себе абсурдна мысль совместить несовместимое: реальную рукопись книги с хотелками вымышленного героя.

– Во-от, молодец, Алесик, стал соображать. Более того… даже если, как ты говоришь, допустить абсурдность этой мысли, а её ведь можно допустить, верно?

– Почему?

– Ну хотя бы потому, что, как ты сам позавчера говорил, прототипом Нержина кто́ является?

– Сам Солженицын?

– Именно. Так вот, если допустить абсурдность этой мысли, – продолжал рассуждать Игорь, – то всё равно ничего не получается. Потому что…

– …«В круге первом» была написана раньше, чем… – дошло до меня.

– Умничка, Алесик! – похвалил сосед. – Раньше, чем рукопись Короткевича стала из себя хоть что-то представлять.

– Борисович! – вдруг осенило меня. – А что если как раз под Нержином подразумевался Солженицын! Тогда получается, что гипотетически он мог назвать сокровищем рукопись Короткевича. Ну если только был хорошо знаком с его творчеством и знал о планах Короткевича написать вторую книгу «Колосьев».

– Маловероятно, – уверенно ответил Игорь. – Потому что в послании как раз акцент делается не на самом Солженицыне, а именно на книге.

Нельзя было не согласиться с Игорем – его доводы в отличие от состояния были трезвы и логичны. Я устало сидел и бессмысленно пялился пьяным взглядом в белый листок с заметками. В который раз по кругу перечитанные «шарашка», «первый круг ада», «спецтюрьма», «Марфино», словно назойливые мухи, против воли лезли в голову и болезненно сверлили помутневшее сознание. Чёртова китайская грамота!

Борисович после небольшой паузы продолжал:

– Это вообще я к чему? С чего я там начал, Алесик, не помнишь?

– С перекрёстка городов? – вспоминая разговор, предположил я.

– Точно! С городов! Так вот, Алесик, города. Представь себе такую ситуацию… нет, ладно не представляй. Возьмём другой случай. Если бы тебе сказали: «Алесь, попробуй угадать: в каком месте мы спрятали вторую книгу ”Колосья под серпом твоим“». Какой бы ты город мог предположить?

– Оршу или Рогачёв, – без колебаний ответил я. – Любимые и родные города Короткевича.

– Хорошо… – По тону голоса было понятно, что Игорь ожидал услышать совершенно другой ответ. – Немного видоизменю вопрос… в какой стране могли бы спрятать рукопись?

– В Беларуси! Где же ещё?! – выпалил я. – Если учесть, что Короткевич был патриотом до мозга костей…

– Вот к этому-то, Алесик, я тебя и подвожу, – с чувством произнёс сосед. – Согласись, что вряд ли за пределами страны рукопись была бы настолько ценна, как у нас. То есть, имею в виду, что «сокровище» наше, из загадки, нужно искать именно в Беларуси. Вот и получается, что перекрёсток этот чисто из белорусских городов.

– Резонно, – немного подумав, протянул я.

– Отсюда и следует, что вторая часть ребуса не имеет никакого отношения к Нержину.

– Почему?

– А что его связывает с Беларусью? – вопросом на вопрос ответил Игорь и тут же добавил: – А ты посмотри на обратной стороне мои записи.

Я последовал его совету и, повернув листок с записями, который продолжал находиться в моих неспокойных руках, стал читать:

– Вместе были на Северо-Западном фронте и вместе на Белорусском… пески и болотца Белоруссии… Борисович, чёй-та?

– А это, Алесик, цитаты из «круга первого». Понятно, что вырваны из контекста, но это, собственно, то, что, так сказать, роднит Нержина и Беларусь.

– По-сиротски как-то, бедновато. Никакой конкретики в этих словах. Под такое описание вся страна подходит.

– Это ещё раз доказывает, что вторую часть головоломки нужно рассматривать отдельно от первой, – заключил Игорь.

– И что теперь делать? – обречённо спросил я.

– Выпить…

– А если серьёзно?

– А если серьёзно… – вздохнул сосед. – Понятия не имею. Продолжу читать эту книгу. Не бросать же начатое. Может быть, дальше что-нибудь интересное подвернётся…

– Что, неужели такая скучная? – поинтересовался я.

– Да не-ет! Это я так, на эмоциях. Очень даже ничего, если сравнивать с ГУЛагом, – в очередной раз оживился Игорь. – Особенно интересны главы про Сталина. Такое чувство, что «Дети Арбата» читаю.

– Хорошо, Борисович, с шарашкой понятно, со спецтюрьмой МГБ – тоже. А что такое «Марфи́но»? – я снова перевернул листок и обратил внимание на записи.

– Ма-арфино, – поправил меня Игорь, сделав ударение на первый слог. – Это как Чижовка наша в Минске. Район Москвы, который раньше был деревней, а позже вошёл в состав города. Шарашка в книге находилась в Марфино, поэтому её и прозвали Марфинской. Ты уже, наверное, понял, что все эти «шарашка», «спецтюрьма», «Марфино» имеют отношение к одному и тому же месту – месту не столь отдалённому, где «сидел» Нержин. Проще говоря, синонимы.

– Я-я-асно… а вот это что за чертовщина: первый круг ада?

– Тот же синоним… Алесик, подай-ка мне книгу…ага, сейчас найду…где-то здесь, в начале… сейчас-сейчас…вот, нашёл! слушай, – Игорь уселся поудобнее и начал читать: – Нет, уважаемый, вы по-прежнему в аду, но поднялись в его лучший, высший круг – в первый. Вы спрашиваете, что такое шарашка? Шарашку придумал, если хотите, Данте. Короче, – отложив книгу на диван, продолжил Борисович. – По сюжету романа в самом его начале приехало в шарашку пополнение из Дубравлага, Речлага… в общем, из лагерей. Так вот, те условия, что были в этой шарашке, там, масло сорок граммов, хлеба вдоволь – все эти блага по сравнению с адом лагерей им показались раем. Ну главный герой и ответил им, что вы по-прежнему в аду, только в первом круге.

– Так подожди, Борисович. Книга поэтому так и называется: «В круге первом»? – наконец дошло до меня.

– Алесик, ты не перестаёшь меня удивлять! – иронично ответил Игорь. – Какой догадливый, однако. Всё верно, отсылка к Данте.

– Алигьери?

– А ты ещё какого-то Данте знаешь? – выпалил сосед и через мгновение многозначительно добавил: – «Божественная комедия».

– «Божественная комедия», – не определившись с тоном, – то ли вопросительным, то ли утвердительным – повторил я. – Значит – она.

– А что ещё?! Чего-то другого я у Данте не знаю.

– Скорее всего, – согласился я. – Скорее всего…

В круге первом… Какая-то новая, не обрётшая окончательных форм мысль внезапно захватила меня. Ещё раз прогнав в уме название книги и соотнеся его с Данте, я дал некоторую волю фантазии и осторожно предположил, что разгадка ребуса – по классике жанра – может находиться на поверхности. Почему бы и нет?

– Борисович, – стал рассуждать я вслух. – Если в «Божественной комедии» есть первый круг ада, наверняка имеются и другие.

– Наверное, – согласился Игорь. – Это ты к чему?

– Так, просто подумал.

– Алесик, если уже начал, то давай заканчивай мысль, – настоял сосед.

– Борисович, не зря же существует в народе поговорка: всё гениальное просто…

– Вообще-то, это Геббельс сказал, – прервал меня Игорь.

– Не суть. Просто ответь мне на один вопрос: где нужно спрятать вещь, чтобы её никто не нашёл?

– На самом видном месте? – предположил Игорь.

– Отлично, Борисович! Что-то мне подсказывает, что с нашим ребусом та же история. Где Нержин смотрел на жизнь? Если искать ответ на самом видном месте, на поверхности, то как он прозвучит? – Я сделал паузу и через мгновение добавил: – В круге первом.

– Как вариант, – без энтузиазма ответил сосед. – Вот только что́ это даёт?

– Ну как минимум – новый ход рассуждений. И поиска.

– Алесик, сразу предупреждаю, – поспешил откреститься Игорь. – Данте читать я не намерен! С меня и этой хватит с головой!

– Борисович, да не нужно ничего читать! Есть же интернет. Ввести в поисковике: «сколько кругов ада у Данте» – и делов!

Игорь Борисович удовлетворённо промолчал. Ненадолго. Новая мысль, просветлившая его лицо, нашла своё отражении в быстрых, слегка взволнованных словах:

– Слушай, Алесик, а почему бы и нет! Есть некий символизм во всём этом… я вот только сейчас вспомнил, что шарашка эта была создана на базе семинарской церкви или чего-то такого. Словом – герои чалились в бывшей церкви. Чем не дополнительный подтекст?

Приблизительно через минуту я читал первый же попавшийся ответ на запрос:

– Девять кругов ада в «Божественной комедии»…

Первый круг ада называется Лимб. Стражем его является Харон, который перевозит души усопших через реку Стикс. В первом круге ада мучения испытывают младенцы, которых не крестили, и добродетельные нехристиане. Они обречены на вечное страдание безмолвной скорбью… Вот видишь, Борисович, даже и название у первого круга есть. Лимб…