Глубоко под землей

Феермант сделал нетерпеливый жест рукой.

– Эту женщину зовут Очури, с ней ее брат Онур, – представил он гостей своей супруге. – Они прибыли помочь тебе и нашему сыну.

– И как же они намерены это делать? – с напряжением в голосе спросила королева.

– Позвольте мне осмотреть ваше величество, – попросила женщина, и король согласно кивнул.

– Как? Здесь? – возразила пораженная Элеонор.

– Не беспокойтесь, – усмехнулась Очури и приблизилась к королеве. – Мне нужно только прикоснуться.

Она протянула руки, увитые браслетами со множеством маленьких круглых зеркалец, от которых тут же разбежались солнечные зайчики. Маленький инфант, как завороженный, смотрел на игру световых бликов.

– Мой дорогой супруг, избавьте меня от этого прилюдного унижения, – дрожа от возмущения, тихо взмолилась Элеонор.

– Пусть посмотрит, – процедил сквозь зубы король, и Очури, не встретив возражений, прикоснулась к животу королевы.

Элеонор тут же почувствовала, как резкая боль пронзила ее тело, и не смогла сдержать стон. Чужачка нахмурилась, но рук не отняла, продолжая водить ими, словно поглаживала живот, а Элеонор корчилась от чудовищной боли, словно это были не руки, а два острых лезвия. Когда прикосновения стали совсем невыносимыми, она в отчаянии крикнула:

– Хватит!

От громкого возгласа матери Валентин соскочил с табуретки и накинулся на Очури, молотя ее маленькими кулачками.

– Прекрати! – со злостью скомандовал Феермант сыну, но тот словно не слышал отца и продолжал мутузить чужачку, а та с какой-то странной улыбкой наблюдала за малышом, даже не пытаясь отстраниться от его легоньких ударов.

Анна подбежала к инфанту, чтобы оттащить его от Очури, но не успела подхватить ребенка – он упал наземь и стал биться в конвульсиях. Девушка с ужасом поняла, что припадок начался прямо в тронном зале, на глазах у короля, гостей и всех придворных. Элеонор, как раненая птица, бросилась к сыну, обняла его и, как могла, прижала к себе. Пока королева и фрейлина пытались хоть как-то помочь малышу, Феермант холодными глазами отстраненно наблюдал за ними. Очури, в свою очередь, жадно следила за происходящим, стараясь не упустить ни одной детали. В ее любопытствующем взгляде не было ни капли сочувствия. Элеонор обливалась слезами, страдая от мучений сына. Придворные перешептывались, многие впервые видели припадок инфанта.

Вскоре все закончилось, но Элеонор, вцепившись в сына, оставалась на полу, продолжая тихонько плакать и не собираясь возвращаться на трон.

– Ваше величество, – умоляюще обратилась к королю Анна, – позвольте нам удалиться в покои инфанта.

Феермант молчал, словно не услышав обращения фрейлины. В зале воцарилась зловещая тишина, нарушаемая лишь еле слышными рыданиями королевы.

– Ребенку и ее величеству нужен отдых, – резко произнесла Очури. Король вздрогнул от ее слов, вышел из оцепенения и кивнул в знак согласия. – Эгейне проводит королеву, – распорядилась чужачка, словно все было давно согласовано между ней и Феермантом, и огромная мужеподобная женщина из ее сопровождения направилась к Элеонор. Обессилевшая от переживаний королева больше не нашла в себе сил сопротивляться и, когда Эгейне потянула ее вверх, чтобы помочь подняться, подчинилась ее воле, оперлась на нее и медленно направилась к выходу из зала.

– Я займусь инфантом, – Очури сделала несколько шагов к ребенку, но тут на ее пути возникла Анна.

– Нет, – решительно возразила фрейлина и преградила чужачке путь к Валентину. – Ваше величество, ребенку не нужны сейчас дополнительные испытания. Пусть наша гостья осмотрит принца завтра, когда он отдохнет. Сейчас ему нужна забота привычного человека.

Очури криво усмехнулась, но возражать не стала. Со странной, не присущей ему медлительностью, словно ожидая сначала реакции гостьи, Феермант сделал Анне знак удалиться. Она подхватила мальчика на руки и поспешила уйти, пока король не передумал.

Что происходило дальше в тронном зале, фрейлину не беспокоило, ее занимали совсем другие мысли. В том, что в визите чужаков скрывалось что-то неладное, было для Анны очевидным. Тревога за любимую подругу переполняла девушку, видеть ее мучения и не иметь возможности помочь было невыносимо.

С помощью няни Анна раздела маленького инфанта и уложила его в постель, ласково поглаживая по вспотевшей головке. Валентин был слаб, вяло попросил молока, а затем и вовсе уснул. Фрейлина немного посидела рядом с ним, затем поцеловала его в бледный лобик и, наказав няне не спускать с принца глаз, поспешила проведать подругу.

К ее огромному удивлению, в покои королевы ее не пустили – у дверей спальни стояли стражники, которые со смущением преградили вход и объяснили это тем, что король запретил пропускать кого-либо к Элеонор.

– Но я не кто-либо! – с возмущением возразила Анна. – Я фрейлина и подруга королевы, я должна убедиться, что с ее величеством все в порядке!

– Такова воля короля, госпожа Анна, вы уж не сердитесь, – развел руками один из стражников.

– Мне хотя бы взглянуть на нее, – тихо попросила девушка. В этот момент двери распахнулись, и из покоев вышла Эгейне.

– Королева отдыхает, – грубо сказала она Анне и остановилась в дверях, сложив ручищи на груди. Весь ее вид демонстрировал, что при необходимости она применит силу, лишь бы не пустить фрейлину к Элеонор.

– Я хочу знать, как она, – продолжала упорствовать Анна, но Эгейне лишь ухмыльнулась в ответ.

– Что ж… я все поняла, – фрейлина сжала кулаки и, развернувшись, поторопилась в свои комнаты. Лезть в драку с огромной бабой было бы глупостью. Поэтому оставалось только одно – собираться в путь, чтобы как можно скорее исполнить просьбу королевы.

Глава 5

Медведь не заметил, как провалился в это чудно́е видение. Он помнил только, как женщина подбросила поленьев в печурку, отчего та вдруг вспыхнула каким-то странным белым пламенем. Затем она начала неторопливый рассказ мелодичным, убаюкивающим голосом. Говорила она негромко, но каждое ее слово отчетливо доносилось до охотника. Картины, нарисованные ею, были столь реалистичными, что в какой-то момент ему показалось, будто он перенесся из темной и тесной землянки куда-то в другое место.

Там тоже царил полумрак, но неяркий свет шел откуда-то сверху, как будто из-под охристых облаков, обволакивая все светло-коричневой дымкой. Утоптанный пол землянки вдруг оказался покрытым бурыми квадратными плитами, замшелые стены выровнялись и стали гладкими, напоминая своды пещеры. Перспектива удлинилась, потолок стал высоким. Но воздух был тяжелым и густым – казалось, что-то не давало вздохнуть полной грудью. Кое-где можно было различить чахлые бледные кустики и клочки желтоватой травы, а слева возник желоб, наполовину наполненный мутноватой водой.

Картина вдруг стала такой явственной, что Медведь почувствовал, будто он действительно оказался в этом удивительном месте. Впереди рыжей стрелой летел лис, и, тяжело взмахивая крыльями, на небольшой высоте парил ворон. А рядом шла Ирве, но она удивительным образом изменилась: вместо огромной рубахи охотника и старых шкур на ней было надето темно-коричневое шелковое платье и изящные кожаные сандалии, руки обвиты тяжелыми браслетами. Уродливые дощечки с больной ноги исчезли, походка стала плавной и слегка покачивающейся. Волосы, прежде грязные и спутанные, завивались тяжелыми кольцами и спускались до поясницы блестящим каскадом.

Медведь во все глаза рассматривал фантастический пейзаж, пока не догадался, что он и в самом деле идет по огромной, потрясающей своими размерами пещере. На стенах появились факелы, полумрак понемногу рассеялся, но светло-коричневая дымка не исчезла, и ощущение, что все это происходит не наяву, а во сне, по-прежнему сопровождало охотника.

Вскоре раздались глухие удары, и Медведь увидел вдалеке работников с кирками и небольшими тележками, запряженными диковинными маленькими лошадками без грив и хвостов. Шахтерами он этих мужчин назвать не мог, поскольку они были совсем не похожи на встречавшихся ему ранее подземных тружеников: лица их были бледны и чисты, работали они не во тьме, а в хорошо освещенном месте. И добывали, как ему показалось, не уголь или железную руду, а нечто иное, периодически вспыхивающее разноцветными искрами.

– Это драгоценные камни? – спросил Медведь свою спутницу и удивился тому, как необычно звучал его голос в этом тягучем плотном воздухе. Его загадочная проводница в знак согласия склонила голову и безмолвно повела дальше, туда, куда шла под небольшим уклоном дорога, вымощенная квадратными плитами.

Вдалеке показались какие-то ярко светящиеся полусферы: подойдя поближе, Медведь догадался, что это было нечто наподобие теплиц, но только подсвеченных изнури. В пещере отсутствовал естественный источник света, и живительную энергию, столь необходимую для растений, получали иначе. Ирве подвела охотника к одной из полусфер и протянула ему затемненные очки – и вовремя: яркое сияние стало нестерпимым для глаз. Медведь с любопытством заглянул в теплицу и удивился царившему внутри растительному разнообразию: пространство заполняли многочисленные овощи и фрукты огромных размеров. Впрочем, осмотр пышной зелени не был главной целью визита, поэтому Ирве поманила охотника дальше.

Вскоре по сторонам появились небольшие дома со странным покровом: в одних крыши были как будто разобраны, а другие венчались чем-то, похожим на плоскую тарелку. Окна были без стекол, либо плотно закрыты ставнями, либо распахнуты настежь. Показались и люди: невысокие бледнолицые мужчины и женщины, дети с серьезными лицами. Все они проходили мимо, словно не замечая Медведя и его спутницу.

Ирве остановилась и широким жестом обвела пространство вокруг.

– Как тебе нравится моя родина, добрый человек? – и, не дождавшись ответа, пошла дальше.

Наконец они подошли еще к одному строению, совсем не похожему на те, что встречались им ранее. «Возможно, огромный амбар для зерна», – решил про себя Медведь. Строение было цилиндрической формы, с гладкими глухими стенами, отполированными до блеска, довольно внушительных размеров. Верх его терялся в золотистых облаках… Вход охраняли двое часовых в черной форме. Медведь вспомнил, что похожая одежда была на давешних незваных гостях. Ирве беспрепятственно подошла вплотную к воинам, они словно не заметили ее. «Это все сон, – сказал себе Медведь с удивлением. – Я просто сплю». Женщина тем временем прошептала какие-то слова, приложив ладонь к двери, Та медленно приоткрылась, и Ирве пригласила отшельника внутрь.

Они сразу же наткнулись на винтовую лестницу, уходящую высоко вверх, насколько мог рассмотреть Медведь. Ирве поднялась на один пролет и плавным жестом указала по обе стороны ступеней. И тут охотник понял, что они находятся в сокровищнице. На сколько хватало глаз, всюду лежали драгоценные камни, золотые и серебряные изделия: всевозможные кольца, браслеты, серьги, диадемы, тиары, ожерелья, височные кольца, обручи, наручи, столовая утварь, шкатулки, подносы, зеркала, статуэтки, часы разных видов, механические птицы и звери, клетки для них, троны и кресла, повозки и кареты. Несметное богатство и осознание его баснословной стоимости пригвоздили Медведя к месту. Он стоял, разинув рот, не в состоянии вымолвить ни слова. Ирве печально посмотрела на охотника и легко потянула его за рукав, приглашая вниз, к выходу. Отшельник механически подчинился, но горы драгоценностей долго стояли у него перед глазами, и он никак не мог избавиться от этой картинки.

Они вышли из сокровищницы, и Ирве заклинанием закрыла дверь. Тут только Медведь стряхнул с себя наваждение и заметил, что лиса и ворона рядом нет.

– Мы встретим их позже, – с легкой грустью произнесла женщина, заметив, что охотник оглядывается по сторонам. – Совсем скоро конец, – обреченно добавила она и последовала дальше.

Квадратные плиты все вели и вели их вглубь пещеры. Вновь показались дома со странными крышами, яркие теплицы, работники с кирками в руках. Казалось, нет конца и края этой гигантской пещере, как вдруг Медведь почувствовал, будто что-то на него капнуло. Он посмотрел вверх, но золотистый клубящийся туман над ними никак не напоминал дождевые тучи. Капнуло между тем еще раз, затем еще и еще; мутный желоб слева наполнился до краев – тонкий ручеек, весело мчавшийся по его дну, превратился в бурный поток. По стенам тоже побежали струйки воды. Странный дождь усилился. Ирве все вела и вела Медведя вперед. Факелы заливало водой, и один за другим они гасли; мягкий свет, струившийся из-под потолка, постепенно тускнел. Охотник посмотрел вниз – они шли уже по щиколотку в воде, и она все прибывала. В нарастающем полумраке Медведь увидел медноволосого юношу с острым лицом, шагающего рядом с согбенным седым стариком: молодой человек бережно поддерживал его под руку, а старик остановился, зайдясь в приступе глухого кашля. Ирве все шла: волосы ее, насколько мог рассмотреть в темноте охотник, стали полностью мокрыми, платье во многих местах порвалось, а босые ноги неуверенно брели по колено в воде.

– Что это, женщина? – встревоженно спросил Медведь.

– Это конец, – тоскливо ответила та. Вдруг мощный поток воды сбил их с ног и понес на бешеной скорости в кромешный мрак. Охотник греб изо всех сил, чтобы удержаться на поверхности, но течение было слишком быстрым; то здесь, то там образовывались водовороты, стремящиеся затащить его на самое дно; уже не было видно ни медноволосого юношу, ни старика, пропала и Ирве. Медведь все греб и греб, пока силы окончательно не оставили его, а потом погрузился в холодную темную воду с головой…

Он очнулся от наваждения в собственной землянке. Женщина по-прежнему стояла перед ним на коленях, печально глядя темными глазами, лис дремал у входа, а ворон сидел на окне.

– Что это было, проклятая ты ведьма?! – взревел Медведь хриплым голосом, словно вода все еще стояла в его горле.

– Ты велел рассказать, как смогу, – ответила Ирве. – Я и рассказала.

Глава 6

Глубокой ночью в рабочем кабинете светлейшего канцлера Кая Ристера все еще горел свет. В камине уютно потрескивало пламя, свечи, расставленные таким образом, чтобы в первую очередь осветить стол, заваленный бумагами и книгами, уже порядком оплыли, но сам хозяин кабинета не собирался его покидать.

Его светлейшество мучила застарелая боль в спине. Искалеченный позвоночник, с юных лет сделавший своего обладателя горбуном, в последние годы превратил жизнь канцлера в непреходящий кошмар. Травяные отвары приносили небольшое облегчение, но совсем ненадолго, в остальное же время Ристер смиренно сосуществовал с жуткой болью, уже не надеясь на то, что она когда-либо оставит его.

Сегодня, помимо физических мук, канцлеру изрядно досаждали и душевные терзания. Дела в королевстве шли плохо, и он отчаялся отыскать какой-нибудь выход. Казна была пуста, найти новые источники ее пополнения не удавалось. Плодородный юг, ранее обеспечивавший население зерном, никак не мог оправиться после Большой воды. Люди с неохотой возвращались на затопленные земли, засеивать пашни было нечем. Королевские амбары пустовали, страну сотрясали голодные бунты.

Торговый путь, ради которого была принесена чудовищная жертва и на который возлагались огромные надежды, этих надежд не оправдал, по крайней мере не компенсировал затраченных средств. На нем не было ни гостиниц, ни рынков, ни мастерских, и купцы открывшемуся речному пути к Серому морю предпочитали прежний, через Республику.

С севера начали приходить тревожные вести о неизвестной болезни, которая выкашивала деревню за деревней. Люди разбегались, на лесозаготовках работать было некому.

Но самое плохое заключалось в другом: король Феермант медленно, но верно выживал из ума.

Ничем другим Ристер не мог объяснить то, с каким упорством король отвергал все предложения канцлера хоть как-то улучшить положение дел в королевстве. Он отказался брать заем в Банке Терхов, чтобы закупить пшеницу для сева, не поддержал идею послать карантинные войска к источнику эпидемии на севере, не стал предоставлять казенным землепользователям перерыв в арендной плате на год, отклонил проект по снижению налогов на торговлю шерстью.

Все время короля занимали лишь бесконечные разъезды по вассальным поместьям, которые заканчивались каждый раз одним и тем же: лживые заверения в вечной преданности прекращались сразу же, как только за Феермантом и его свитой захлопывались ворота.

Ристер хорошо представлял глубину разверзающейся пропасти и без устали готовил, обосновывал и выдвигал все новые и новые предложения по спасению страны. Но король, как заведенный, твердил одно и то же: «Мои поданные верны мне». От того энергичного и скорого на принятие решений человека, которым Феермант был еще пару лет назад, почти ничего не осталось. Король стал скуп до смешного, недоверчив и мнителен, количество разъездов по уделам стремительно увеличивалось, в то время как важные государственные дела месяцами оставались без какого бы то ни было продвижения. Глядя на высохшее сморщенное лицо монарха с глубоко залегшими тенями под скулами и в глазницах, Ристер не мог отделаться от мысли, бросавшей его в холодный пот, – все кончено, все пропало, не сегодня – завтра королевство сгинет в восстаниях и болезнях, и его жалкие остатки растащат жадные соседи.

В тот день раздался очередной тревожный звоночек – по возвращении короля канцлера не пригласили в тронный зал. О прибытии чужаков и обо всем, что произошло на приеме, Ристеру, конечно, доложили верные люди, но сам факт того, что второе лицо государства отсутствовал на совете по воле его величества, стал настоящим ударом для старого горбуна.

В дверь постучали, и в кабинет осторожно заглянул Никлаус.

– Заходи, – поманил крестника Ристер, и слабая улыбка озарила его уставшее лицо. – Приехал проститься? – догадался он.

– Да, выдвигаемся на рассвете, – кивнул Ники. – Аннушка очень встревожена и хочет ехать как можно скорее.

– Пожалуй, я разделяю ее озабоченность, – канцлер мучительно потер лоб и внезапно добавил, – я так устал, Ники.

Гвардеец вгляделся в лицо крестного. Возможно, игра света была тому виной, но морщины, казалось, стали глубже, в потускневших глазах не было привычного живого блеска. Бледные руки со вздувшимися венами безвольно повисли на ручках кресла, и весь вид канцлера действительно отражал его крайнюю усталость и апатию.

– Король больше не видит во мне верного помощника и главного советника, – озвучил очевидное Ристер. – А я больше не нахожу в себе сил переубедить его. Все мои предложения отвергаются как несущественные, – он кивнул в сторону свитков, грудой лежавших на столе. – А сегодня его величество не счел нужным представить мне его новых фаворитов. Ты видел их?

– Видел, – кивнул Никлаус со смешком. – Как раз уезжал от Анны, когда прибыла процессия. Я подвернулся под руку распорядителю, повелевшему мне, за неимением альтернативы, указать дорогу гостям в их покои.

– Неужели во всем дворце не нашлось ни одного лакея? – удивился горбун, постукивая пальцами по подлокотникам.

– Короля не ждали так рано, – пожал плечами Никлаус. – А возможно, таким образом хотели произвести впечатление на гостей.

– Или унизить человека канцлера, – задумчиво добавил Ристер. – И что же гости?

– Молчаливы до скрытности, – подумав, ответил гвардеец. – Возможно, это следствие робости, которую могут испытывать простые люди, удостоившиеся высокой милости короля… Но чужаки не производят впечатления стеснительных людей.

– Ты слышал о том, что произошло на приеме?

– Я вижу в этом плохой знак, – нахмурился Никлаус.

– И не один, – грустно усмехнулся канцлер, – но у меня нет желания как-то влиять на этот процесс. Я очень устал, – повторил он. – Попрошу короля позволить мне уехать в поместье на время. Уверен, он не откажет.

– А потом?

Вместо ответа Ристер покачал головой.

– В стране должен оставаться островок трезвомыслия, – попытался пошутить Никлаус, но канцлер по-прежнему был серьезен.

– Очевидно, этот островок находится в моем поместье, – без тени улыбки произнес Ристер. – Езжай домой, мой мальчик, отдохни перед дорогой. Путь предстоит неблизкий. Не знаю, поможет ли ваша поездка королеве по-настоящему… – с сомнением произнес канцлер, – но пока есть такие неравнодушные люди, как ты и твоя милая невеста, в моем сердце будет храниться капля надежды на светлое будущее нашего королевства.

Горбун с трудом поднялся и тепло, по-отечески обнял гвардейца, превосходившего его ростом едва ли не в два раза.

– Я буду писать вам по мере возможности, крестный, – пообещал Никлаус.

– Будем поддерживать связь, – согласился канцлер.

* * *

В это же самое время в личных покоях короля шла еще одна поздняя беседа. Феермант сидел в кресле у огня, а чужачка Очури расслабляющими движениями массировала ему плечи.

– Элеонор больна, это сразу стало понятно, – вкрадчиво мурлыкала она.

Король рассеянно следил за тем, как блики от зеркалец на браслетах женщины прыгали по стенам.

– Я сделаю все, что в моих силах, но при этом она должна оставаться в уединении, – продолжала говорить женщина. Ее горячие руки переместились с плеч на шею, ласково снимая напряжение с уставших мышц. – Эгейне присмотрит за ней и обеспечит полный покой. Полный, ваше величество, – подчеркнула она, склонившись к самому уху короля и обдав его тяжелой волной пряного аромата духов.

Феермант с наслаждением прикрыл глаза, чувствуя, как уходит усталость.

– Делай, как знаешь, Очури. А что с Валентином? – поморщившись, спросил он, словно воспоминания об инфанте причиняли ему сильную боль.

Ловкие пальцы Очури перебежали на виски короля, и появившаяся у него на лбу вертикальная морщина тут же исчезла.

– Я постараюсь облегчить его страдания, – низким манящим голосом пообещала Очури. – Но… вам нужен здоровый сын!

– Сделай так, чтобы роды у Элеонор прошли благополучно, – сонно велел Феермант. Женщина холодными равнодушными глазами смотрела на пламя в камине.

– Да, ваше величество. Конечно.

Пальцы Очури легко нажали на несколько точек на голове и шее Феерманта, и король мгновенно уснул.

– Будьте уверены, я сделаю все, что нужно, – сквозь зубы процедила женщина и покинула королевские покои, взметнув напоследок целый ворох ярких отблесков от своих браслетов.