– Ну, это другое дело, я присматриваю, – гордо приосанилась незнакомка.
– И что ты требуешь за проход?
– Ничего. Мне нужно только понимание. Мне нравится, что вы не используете магию, но этого недостаточно. То, что вы молчали – тоже хорошо, но и этого мало.
– Что это вообще за место такое? – суеверно спросила Вилитта.
– Я чую в тебе страх. И вот это уже из рук вон плохо, – вместо ответа сказала странная лесная обитательница. – Страха в тебе очень много, а мои дети его не любят. Отпусти плохие мысли, они вредят тебе, подтачивают изнутри. Лес видит насквозь, от него не утаишь такого.
– Твой лес мне не указ! – Вилитта отступила назад. Померещилось, будто за ней наблюдают без её согласия тысячи глаз.
Враги! Не зря же предупреждают в эти края не соваться! Их сейчас напичкают враками так, что они сон от яви отличать перестанут! Полагаться на таких, как лесные выходцы, способен лишь тот, кому жить надоело, или наивный младенец! Они правду не говорят, им нечем, они даже значение слова такого не ведают! Убраться бы отсюда поскорее, пока их не употребили на обед или не пустили на эксперименты! Наверняка же любопытно здешней нечисти, как люди устроены!
– Страх мешает тебе доверять, – неумолимо продолжало лесное диво. – Страх оказаться хуже, менее успешной, важной, нужной и заметной. Страх, что тебе желают зла. Страх, что твои отрицательные эмоции тебе вернут сторицей. Отпусти. Прими себя такой, какая ты есть. Скажи себе, что ежедневные удачи и свершения ни к чему, потому что ты хороша вне зависимости от них. И твои товарищи не отнимают у тебя место под солнцем, а помогают тебе. Не думай, что, если ты перестанешь успевать за ними – от тебя сразу откажутся. Даже если это произойдёт – значит, такие друзья недостойны тебя, но не запирайся от людей, рано или поздно ты отыщешь тех, кто признает тебя не только за достоинства, но и со всеми недостатками, и больше не покинет.
– Замолчи! Умная выискалась! Я не хочу это слушать! – Вилитта даже зажала уши руками.
Она круто развернулась и бросилась убегать, не разбирая направления. Налетев на один из низко торчащих сучьев, она переломила его у основания и, вместо того, чтобы попытаться приставить как было или хотя бы не доламывать, она оторвала его совсем и бросила в лесного духа, правда, вовсе не целясь, оттого и промахнулась – более того, кусок коралла даже половину пути не пролетел, слишком рано упал. Незнакомка нахмурилась и поджала губы. Анви поняла, что Вилитта будет наказана. Ужас пригвоздил её было к месту, но тут же она сообразила, что, если кому и под силу выручить Вилитту – то лишь ей, и, пригласив Вилитту пойти на это задание в дуэте, Анви приняла на себя ответственность за неё. Вилитта обладала очень красивой и романтичной магией, и Анви, которая поклялась бы, что человек, исполняющий такую музыку, непременно обладает чуткой, ранимой и впечатлительной душой, всегда искренне стремилась сблизиться с ней. Она полагала, что им с Вилиттой есть, чем ценным и сокровенным обменяться между собой. Вилитту Анви предпочла бы видеть рядом, когда ей предложат выбрать партнёра для боевой двойки. Вилитта сильная, но одинокая и чересчур много требует от себя, никогда не расслабляется и не умеет развлекаться. Учёба, учёба, бесконечные изнурительные тренировки – ни за чем иным Анви её ни разу не заставала, а так ведь нельзя, надорвёшься, того гляди. Она бы подарила Вилитте всё добро, сколько зачерпнёт в пригоршни, но, увы, так не выходит. Но Анви обязательно отыщет способ наполнить её счастьем!
– Я иду за ней, мне надо непременно вернуть её домой, – сказала она упрямо.
– Да? Но ты можешь продолжать путь. Именно она стесняла тебя. Я легко могу пропустить тебя без неё.
– Но я так не могу!
– Из чувства долга? – лесная обитательница взглянула заинтригованно.
– Нет, из дружбы!
– Она тебе не друг. Она думала кровавые мысли о тебе. Она опасна.
– Она мне – допустим, нет, но я-то ей – да! И она не опасна, мы ушли вдвоём и должны вдвоём прийти обратно! В нас верят и ждут помощи!
И, больше не отвлекаясь, Анви бросилась за Вилиттой, пока та не пропала из виду окончательно. Лес похитит её, превратит в свою игрушку, вечную странницу, полоумную и больную, отданную на съедение её же страхам, что оставят от неё лишь наружную оболочку, а внутрь заберётся ещё какой-то дух, который давно томился по такому шансу, наскучив своей бесплотностью и неприкаянностью, скитаниями между небом и землёй, не готовыми его принять. Анви боялась потерять Вилитту, ведь с ней было связано столько положительных и жизнеутверждающих моментов совместных занятий под началом у госпожи Сабры. Они пытались обогнать друг друга и учили заклинания наперегонки. Анви улыбалась Вилитте каждое утро, та стала неотъемлемой частью стабильности её мира. Без Вилитты всё станет уже не таким, хотя Анви, безусловно, сможет продолжать жить и идти вперёд. Анви просто отказывается так поступать, ведь она беспокоится о душе спутницы и о её здоровье. Как же иначе, госпожа Сабра так воспитывала их – звенья единой цепи, составляющие групповой гармонии. Разбить это и отпустить Вилитту значит не усвоить ничего даже из базовых наставлений этой замечательной женщины.
– Подожди! – Анви отчаянно и жалобно позвала её, уже догадываясь, что ей не угнаться.
– Отстань! Оставь меня в покое! – раздалось откуда-то спереди и справа.
Анви со всех ног, уже порядком сбитых, но ещё способных двигаться, метнулась туда.
Вилитта ничуть не изменилась вместе, но, казалось, при этом состарилась до дряхлости и немощности. Её глаза почернели от ужаса и ввалились, щёки исхудали, кожа стала пергаментно-тонкой и сухой. На Анви Вилитта уставилась так, словно в упор не узнавала её, да и вообще признаков даже самого посредственного интеллекта она выражала мало. Возникало впечатление, что за эти несколько минут она опустилась и отупела, как если бы лес истрепал и выпил её до капли. Анви прыгнула ей на шею и крепко обняла. Если они и пропадут – то обе. Она не даст лесу так просто победить, пусть Вилитта и взбалмошная, и эгоистичная, но Анви знает и другую её сторону – девочки, которая просто отчаянно жаждет признания, уважения, надёжного места и статуса в жизни. У всех есть свои амбиции, и это не плохо. Анви не исключение. Она – маг жизни, и она знает, что жизнь невосполнима, а утрата любого существа – неизбывное горе, которое невозможно превозмочь совсем, только научиться достойно нести его на себе. Жизнь – не финальная нота мелодии, чтобы её вдруг по своей прихоти обрывать! Вилитта далеко не идеальна, что верно – то верно, но это не значит, что от неё следует избавиться, как от мусора! Анви этого никогда не признает, она будет спорить хоть до хрипоты с кем угодно!
Глава 20
Тсссс… Пришлые совсем не умеют слушать лес, чуять живые токи силы, что, будто кровь, бежит там, под слоем чёрствой, как корка засохшего хлеба или душа тирана, почвы. Они пришли оттуда, где землю убили, покрыв слоем тесно подогнанных друг к другу камней. Они заковали её в металл, выжали досуха, обкорнали и подчинили себе. Украли её язык, её песни, её воду, её плодородие. Непростительно. Кара давно возненавидела беззаконие городов, они корёжат и подминают под себя всё, до чего могут дотянуться. Там нечем дышать, а небо кажется то ли бумажным, то ли глиняным – каким угодно, только не тем привольным и чистым простором, которым ему полагается быть. Кара не понимала, зачем они это делают и к чему стремятся. Ведь даже сны в искусственных домах, нагромождённых из мёртвых материалов, тяжёлые, потому что не дышат, не мечтать зовут, а лишь больше пугают, подавляют, иссушают, отнимая интерес к жизни. Город – как пятно гнойника на здоровой розовой коже. Кара истребила бы их все, но её магия позволяла лишь наказывать тех, кто совался на природу, не соблюдая ни порядка, ни приличий, приходил как потребитель и вор, топча как свою безраздельную собственность то, что вообще никому принадлежать не может. У неё больше не было ни родителей, ни дома, и от данного ей имени она отреклась, приняв то, каким её наделили коралловые деревья. В темноте они всегда светились, и, если ведать к ним подход, можно попасть на ту изнанку, где их речь становится осмысленными звуками, и в шёпоте угадываются отдельные слова. Они называли её Карой, так бы это звучало на человеческом языке – "та, кто заботится", а ещё "знающая тропы" и "лазурный родник". На их невообразимом наречии не было ни одного слова без хотя бы трёх разных значений. Бессчётное количество дней они потратили, чтобы научить её хотя бы азам, она росла гораздо быстрее, чем они, а информацию схватывала медленнее – во всяком случае, то, от чего ей некомфорто, они понимали даже быстрее, чем она успевала закончить фразу. Из её памяти быстро выветрилось всё, что касалось жизни с кровными родственниками и среди других людей. Только в лесу она ощущала себя хорошо и на том месте, где ей полагается находиться. Кара мечтала, что однажды лес разрастётся на весь остров и запоёт так звонко, что никто и нигде не останется безучастным. Сейчас он тоже пел, но некому, кроме неё, было разделить его грёзы, радость и боль. Гости быстро превращались во врагов леса, либо же уходили так резво, как могли, чуть ли не бегом торопясь покинуть его разноцветные сияющие своды. Её это огорчало. Разве так трудно его понять? Он ведь никого не отвергает, пока его не оскорбляют или не ранят. Здесь для любого, от мала до велика, отыщется уютный закуток, если они вытряхнут из голов и сердец сор, что накопился там из-за городских тесноты, духоты и суеты, и захотят жить, а не делать из себя вид. Они мнят, будто владеют целым миром, но на самом деле не способны совладать ни со страхами своими, ни с бесконечными страстями. Она же – часть леса, его верное дитя. Она живёт здесь, потому что её впустили, ходит по линиям, чтит корни, знает, что нельзя вскрывать плоть ни деревьев, ни земли, только естественным процессам бытия это позволено. Но над природой никто не властен, испокон веков заведено, что она стоит над всеми попытками постигнуть её законы, подчинить их себе. Только природе дано решать, кому жить, а кому умереть, поэтому Кара была убеждена, что почти все виды магии противоестественны. Когда такое откровенное насилие над самой тканью реальности обернётся против них – они тоже осознают это и взвоют, да поздно будет. Человеку полагается быть смиренным и внимать почве, по которой он ходит, воздуху, которым дышит, перелётным птицам и мельчайшей из букашек, густой и высокой траве и небесам над головой. Те, кто замахивается на большее – падают и разбиваются. Если бы люди были предназначены для полёта – им бы дали крылья, если бы должны были обитать под водой – плавники и жабры. Разве это не очевидно? Они насилуют великий и безупречный промысел самой реальности! Она ведь желает им лишь добра, так почему её отталкивают?
Деревья рассказывали ей сказки мере сном – о былых эпохах, о том, как менялись форма и размер островов, о тех, кого увели и кто ушёл по собственной воле. Они поведали ей, как родился первый город. Кара одновременно и восхищалась человечеством, и горевала о нём, ведь оно шло к неизбежному краху, с завидным упорством губило себя, ничуть не учась на прежних ошибках.
Слова нанизываются тонкой вязью на ветру, одно тянет за собой десяток других, будто гроздь ягод на ветке. Узелок, узелок, петелька. То же рукоделие, но голосом, а не пальцами. Песня выкликает то, что невозможно ни позвать, ни пригласить, остаётся лишь ждать, когда оно само снизойдёт. Песня напоминает клёкот целой стаи птиц разом, но её исполняет та, что прежде была человеком. Девочка не желала никому зла, её сердце обливалось кровью от того, что предстояло сделать. Ей всегда достаётся эта суровая и трудная задача, но она справится. Так пусть же песня льётся, пусть достигнет потаённого, уцепится за туго натянутую нить стержня мироздания и обовьётся вокруг неё.
Ой. Застыть в недоумении, хлопая ресницами. Что это такое маленькое, голубое и крылатое? Бабочка? Откуда она здесь? В этом лесу водились некоторые насекомые – но не бабочки. Наверно, потому что им тут питаться нечем. А вот эта – храбрая, одинокая и очень красивая. Направилась прямо к ней, Каре, и она попыталась на всякий случай отмахнуться, но ничего не вышло, бабочка по-хозяйски уселась ей на волосы. Ещё одна, жёлтая, большая, махровая, примостилась у неё на плече, а, когда Кара попробовала её поймать, перелетела на дерево, да повыше, чтобы та даже в прыжке до неё не дотянулась. Что это вообще означает? Как ей себя вести? Это подарок или угроза? Кара заметила бледное свечение чар вокруг обоих восхитительных созданий и смекнула, что к чему, но не понимала, что до неё пытаются этим показать. Она не признавала подобного, это же искусственное, фальшивое… Но не убивать же их! И они поселятся с ней? Да, Каре всегда хотелось, чтобы бабочки могли обитать в её лесу, да и с птицами и животными тоже не заладилось. Миниатюрные трогательные пятнышки жизни и тепла, чей срок короток, но они успевают и порадовать, и нарезвиться… И вот, её мечта исполнилась, и Кара лихорадочно гадала, как же ей быть дальше. А, впрочем, этого мало, да и её не улестишь, она благодарна, но не исполнять приговор выше её сил, потому что так заведено испокон веков, и лес доверил ей быть частью такой великой системы… Но погодите! Под ногами у неё пробились крохотные хрупкие зелёные стебельки, по стволам деревьев поползли длинные гибкие лианы, повсюду распускались пёстрые душистые бутоны. Лес менялся! У неё отнимали её лес и подсовывали нечто совершенно чужое!
***
Анви всерьёз полагала, что, ютясь в таком склепе, которому даже открытое небо наверху не помогало перестать быть слепом, немудрено никого не любить и странно общаться. И она стремилась привнести что-то настоящее и живое, такое, о чём придётся заботиться, но можно поделиться тревогами и невзгодами. Неладное творилось в этом лесу, но до лесной девочки не достучаться, пока та не увидит воочию, насколько лучше бывает, и не перестанет пробавляться одними лишь унылыми и тоскливыми историями мертвецов. Магия Анви позволяла ей чувствовать, что весь лес битком набит ими, он сам – одна сплошная мёртвая масса. То, что здесь заменяло деревья, выглядело привлекательно и чарующе, но в этом и таилась западня. Этот лес похищал души, и она успела в последний момент спасти Вилитту, но многим и многим не повезло так. Каша в голове у незнакомой, но явно нуждавшейся в помощи девочки давала лесу шанс легко манипулировать ей, внушая ложные идеалы. Анви знала, что полагается сто раз подумать, а после – воздержаться от опрометчивых порывов соваться с помощью там, где не просили, но не собиралась выполнять это правило. Нет уж! Если она пройдёт мимо, сочтя это не своим делом – кто же выручит бедняжку, уже не отличавшую свой и чужой вымысел от реальности? Она, впрочем, была уверена, что лес не злой и не жестокий, просто, как говорится, что живому горе и трагедия, то мёртвому праздник и восторг, просто потому что система ценностей совершенно иная. Запустение им мило и любо, они ощущают себя комфортно среди могил – как в прямом, так и в фигуральном смысле, вокруг может быть не кладбище, а, например, просто заброшенный много лет тому назад город или пустырь, на котором даже бурьян не растёт. Когда живые превращаются в бледные тени или гибнут, мёртвые обретают новых товарищей, их ряды пополняются. Анви знала, что их не так много, как может показаться, не все, кто умер от дня сотворения мира, потому что личности, которым исполнилось более ста лет загробного существования, либо истаивают до едва заметной и почти неощутимой дымки, либо своим буйным помешательством распугивают всех. Чем они старше – тем им сложнее сохранять целостность, по большей части потому, что пропадают причины и мотивация, те, кем они дорожили прежде, тоже по очереди ложатся в гроб, пока не остаётся ничего, что соединяло бы их с воспоминаниями о минувшем. Даже те, кто не привязывался ни к кому и посвятил себя работе над общественным прогрессом или, скажем, был военачальником и командовал легионами вышколенных и крепких солдат, видели крах своих держав, или как наука уходит ещё дальше, а их труды раз и навсегда устаревают и тонут в пучине времени. Такое настигало рано или поздно любого усопшего, даже того, перед кем преклонялись при жизни и первые несколько поколений потомков. Вот те и превращаются окончательно в содержимое их же сознания и подсознания, пока не становятся невыносимыми. Вот призраки и тают – или впадают в неконтролируемое бешенство. Анви им глубоко и искренне сопереживала. Её магия позволяла их видеть, но, поскольку способности Анви по натуре своей были противоположны взыванию к мёртвым и плетению связи с ними, обычно призраки её игнорировали, держали за пустое место, или нарочно демонстрировали своё глубочайшее отвращение. Она им не навязывалась, каждому своё, насильно мил не будешь, это всем известно. Но сегодняшний случай – иной. Потому Анви и решилась – не изгнать блуждающие души, но отпустить их дальше. Вот и дала лесу буквально новое рождение, перевернула страницу и начала писать с чистого листа. Это не её территория, её не звали и не предлагали навести тут порядок, а инициатива часто бывает наказуема, но Анви сделала выбор. Она лишь надеялась, что ещё не слишком поздно. Да, лесная девочка могла бы прожить ещё долго и не понять, что из неё постепенно выпивают все соки, оставляя лишь необходимое для восстановления, так как ресурс ценный, и заморить его совсем – расточительство. Но разве это хорошо? Разве сможет Анви ещё улыбаться и радоваться хоть чему-нибудь, не лицемеря перед людьми и собой, если сейчас уйдёт? После того, как бросила ребёнка чуть ли не запертым в гробу! Иногда стоит делать трудное, она же не в восторге сама, что они с Вилиттой попали в такое угрожающее положение, где из них так и тянутся выпить последние капли жизни и тепла. Но других вариантов ей не оставили, если они хотят покинуть лес. Хотя Вилитта ещё не до конца очнулась и восстановилась, она ничего не хочет, даже не помнит, как её зовут и откуда они пришли… Зато сама-то Анви пока ещё в своём уме! И она вычерпывала из себя силы, чтобы преобразить их в магию и озарить весь мир вокруг. Ей будет достаточно, если у неё останется жизни лишь на путь до места назначения, а потом – обратно до города.
Глава 21
Бывшие близнецы жались друг к другу так, словно ожидали, что их изобьют или как минимум наорут. Они явно не были уверены, стоит ли им верить посулам Ли, что никакая опасность им не угрожает. С их точки зрения, разделаться с противником, который дал слабину и больше не может постоять за себя – логичное и адекватное решение, а морали и совести на войне стоит заткнуться. У Ли сжималось сердце при мысли, что они привыкли полагаться лишь на себя, отторгая весь остальной мир. Научились видеть подвох в любой протянутой им раскрытой ладони, будто во второй человек, который прикидывается расположенным к ним и честным, держит остро заточенный нож. И, что хуже всего, он не мог сказать, что у них нет оснований так себя вести. Мир наказал их ни за что, просто потому что они родились некстати и не у тех. Каково жить тем, кому известно, что родители пытались добиться выкидыша, просто оба плода оказались слишком живучими? Они не сдались и не погибли-то лишь из свирепой и лютой, непримиримой и неутолимой ненависти. Они не доставят удовольствие тем, кто отрёкся от них! А ненависть – собственница, она ревностно выжигает все остальные чувства, особенно положительные. С её, ненависти, точки зрения они представляют лишь угрозу. Расслабишься ненадолго – и тебя обойдут, втоптав в грязь.
И эти дети с глазами затравленных, но всё ещё хищных, так и высматривающих, в кого бы вонзить зубы, зверей теперь на попечении у тех, кто вообще не представляет, что с ними делать.
– Но они же совсем не похожи! – воскликнула Тана.
Они не только не были близнецами, но, судя по всему, и кровными родственниками тоже не являлись. Чересчур уж большая разница во внешности. Мальчик был девочке едва по плечо, рыжий, зеленоглазый, курносый и конопатый. Она же – длинноволосая блондинка. Он чуть смугловатый – она утончённо бледная, почти до болезненности.
Ли объяснил, что благодаря серебристой сфере нашёл выход из междумирья, но чересчур поторопился, поэтому приобрёл такое тело – пуссан гораздо меньше человека, и магия подарила ему такую компактную форму, так как полноценную оболочку сформировать не успевала. Ранили же его твари, что роились на выходе, подстерегая добычу – правда, обычно ту, что падала вниз, так как почти никто и никогда не поднимался из бездны.
А потом начали рассказывать лже-близнецы.
Они познакомились в приюте. Вопреки догадкам, они действительно оказались братом и сестрой, но не родными, а лишь сводными. Их матери ни в чём не нуждались, но отец вёл себя так погано, что обе женщины не захотели растить детей от него. Разделив одну судьбу на двоих, Кана и Анак, в миру – Карин и Нило, поклялись на самом ценном, что у них было – кулоне из бисера в виде алой восьмиконечной звезды, который они сделали вместе, что никогда не расстанутся. Тогда и пробудилась их магия – кулон засветился.
На матерей они зла не держали, но отца извели. Он стал их первой жертвой, и, как ребята признались, вышло неаккуратно.
– Мы всё обляпали, – покаянно вздохнула Карин. Сожалела она, впрочем, вовсе не об убийстве, а о том, что результат некрасиво выглядел.
Нежеланные дети, помеха для всех, с кем они встречались и знакомились. Те, кто занимает чужое место, ведь чуть ли не каждый обязательно сообщал им, что они – мусор, лишние рты, неудачники, которые отбирают у других, тех, кто знает, зачем живёт, и не стесняется в своих амбициях, кусок хлеба и возможность реализоваться. Их старались оттолкнуть, убрать. Та изнанка мира, которую ни Хранители, ни руководство тех стран, что находились там, внизу, на твёрдой земле, никогда не предают гласности, пряча и не пряча одновременно. Все знают, что она есть, заверяют, что в самом скором времени сделают с ней что-то, как огня боясь уточнять сроки, и – пускают на самотёк. Эти дети – как пятно на подоле платья или на скатерти, посаженное во время бала, о котором все знают, но из соображений этикета игнорируют. Ли понимал, что перевоспитывать их уже поздно, да и вкус крови они уже распробовали, поняли, что чужие жизни могут быть в их безраздельной власти. Все оборачивались против них или обдавали безразличием, и дети научились кусаться, научились играть на опережение и сбрасывать с доски раньше, чем устранят их. Жизнь, величайший дар, который невозможно переоценить, они ставили на кон легче, чем мелкие медные монетки, даже на целую пригоршню которых не купишь ни корки хлеба, ни глотка воды, и нужен целый мешок, чтобы хватило хоть на день.
– Магия отозвалась нам, исполнила наше желание, – сказала Карин.
– Больше всего мы хотели всегда быть неразлучны, и она сделала нас одинаковыми. Отражениями друг друга. Мы могли обладать ею только вдвоём, вместе, одновременно – или никак, – прибавил Нило.
– Мы перестали взрослеть. Глупо, конечно, но тогда нам казалось, что с этим напрямую связано, каким человек станет, а мы не хотели уподобляться тем, кому всё равно на нужды младших и слабых.
– Через пять лет нас заметили и пригласили в Хранители. Мы согласились. Нам мерещилось, будто это романтично и сказочно, – Нило горько ухмыльнулся.
– Мы создали себе фальшивую родословную, а иллюзии помогли построить замок только для двоих. Мы выдали себя за аристократов. Мир не был честен с нами, и мы не видели смысла говорить о себе правду тоже.
Ли удручённо покачал головой, подыскивая, с чего бы ему начать. Он не знал, стоит ли ему вообще касаться чьих-то принципов и устоев, если его собственные вряд ли можно назвать безупречными и достойными называться образцами для подражания.
– Это не должно зависеть от того, какие люди вокруг вас. Чистосердечие и прямодушие либо входят в естественные порывы наших душ, либо нет. Я не лгу не потому что никто никогда не обманывал меня, а потому что мне противно. Ощущение такое, будто в зловонную лужу вляпался, и уже сразу перестаю быть правым, а другие – виноватыми, я опускаюсь вровень с ними. Как, увидев свиней, встать на четвереньки и тоже захрюкать.
– А как насчёт воздавать другим тем же, что они делают? – спросил Нило, глядя Ли в глаза.
– Обокрав вора, ты всё равно станешь вором. Прикончив убийцу – убийцей.
Ли поверить не мог, что ему приходится разжёвыывать настолько очевидные истины, но куда деваться – сам взвалил на себя обузу. Да, знания близнецов выросли до заоблачных высот, а вот развитие остановилось годах на пятнадцати, не больше.
– Вы не могли бы отложить это на потом и обсудить более насущные вопросы? – резко одёрнула их Сабра. – Они ещё недавно входили в стан врагов, и, если собираются доказать свою лояльность и сохранить шкуры – пусть рассказывают, да поподробнее.
Увидев, как вздрогнули и сжались близнецы, Ли и сам не заметил, как вступился за них:
– Не давите, пожалуйста, Мастер. Лично мне важно всё, что они говорят. Даже так мы узнаём многое о Хранителях…
Он имел в виду, что те перестают выглядеть безликими и одинаковыми, будто специально штампованными по одному шаблону, врагами. Ли стремился вникнуть в индивидуальность каждого, интуитивно чувствуя, что тогда, возможно, не придётся и убивать. Он не пылал рвением поквитаться с ними, да и вообще не любил насилие. В глубине его души теплилась надежда как-то поладить с теми, кто остался. Сколько войн в истории не произошло бы, если бы стороны хотя бы пытались понять друг друга, вникнуть в мотивы, в переживания, в идеи, мечты и стремления тех, кого собрались истреблять? Если бы ценили людей по ту сторону и понимали, как невосполнима потеря любого из них? На обоих берегах у всех есть то, что дорого, то, за что готовы лечь костьми поперёк пути, но не дать пройти супостатам. А часто гроссмейстеры наверху просто швыряли подневольных людей, будто щепки, в перемалывающий и пожирающий всех и вся водоворот, из которого не всплывал уже никто… Захватчики и тираны воображают себя творцами мироздания, они укладывают себе под ноги живую плоть себе подобных, кто не сумел подняться так же высоко и тоже диктовать окружающим свои условия. Взобрался над толпой – и сразу воображаешь, будто тебе предначертано повелевать ею. Люди грызлись, как волки, в миновавших неблагополучных эпохах там, внизу, на земле. У кого армия больше или лучше обучена, кто качественнее вооружён или действует беспардоннее – тот и одерживал победу, а, значит, в хрониках для потомков его записывали как правого, мол, он сокрушил зло и принёс благоденствие. Но империи их стояли на океанах крови и горах тех, кто пал и не удостоился даже беглого упоминания. А они сейчас, люди будущего, ушли ведь вперёд, да? Они не уподобятся ослеплённому бешеной яростью лютому зверью? Ли молился бы на это, если бы знал, кому. Хранители ведь не боги, пусть и сияют, и вершат чудеса. Они тоже люди, пусть и бывшие, а, значит, ошибаются. Расстраивала Ли озлобленность людская, как лезвием бритвы по сердцу, и всё внутри смерзалось, и в мелодии жизни слышался мучительный, царапающий, взывающий поправить его хоть немного диссонанс. Он не мог взять в толк, неужели так трудно задержать лавину своего негатива хоть немного и всмотреться в чужое лицо, понять, что и у другого всё обстоит далеко не хорошо, и не прибавлять ноши на его плечи, но соединить их и тащить вместе, сообща. Злость нахлынет и пройдёт, а человеку ты плохо сделал, и глотает он кислое питьё твоей агрессии и жестокости, давясь и не смея отплёвываться, чтобы добавку не получить.
– Нападений больше не будет, – вдруг сказала Карин.
– Да, они потеряли уже половину, если считать нас, и пойдут на переговоры, – кивнул Нило. – Как это ни забавно, но с вами действительно собирались поладить. Чего вы желаете? Почему не сдаётесь?
– Потому что… – заговорил Фрид серьёзно и даже почти угрюмо. – Хранители не единственные глашатаи воли островов. Мы не примем ультиматумов и не объявим о своей капитуляции. Мы тоже хотим начать решать, а не ждать, пока это сделают за нас.
– Даже если вас убьют? – потрясённо выдохнула Карин.
– Если они не изменят своё отношение и продолжат настаивать на том, как оно есть сейчас – то умрут они, – просто и непреклонно сказал Фрид.
Внешне он вполне успокоился и снова мог здраво рассуждать, но где-то там, в его мерно вздымающейся и опускающейся груди, клокотали пурпурная злоба и желчное неистовство. От Фрида Хранителям прощения не видать, он не пойдёт им навстречу ни в чём. И Ли поёжился, догадываясь, что Фрид заставит длить сражение до последней капли крови одного из флангов противостояния. Вот с такими лицами и сокрушают превосходящие по численности орды, а потом их рисуют на портретах и объявляют героями… Но что за герой может получиться из человека, который положил сотни своих же соратников и чужих бойцов, точно так же согнанных безумными вожаками на бойню?! Ли ни за что не согласится, что такой головорез достоин этого статуса!
Глава 22
Кассий еле-еле, будто гусеница по склону горы, поднимался по широкой винтовой лестнице. Её точёные мраморные ступени и роскошные резные поручни, украшенные золотым узором лепестков, бутонов несуществующих в природе, фантастических, диковинных цветов и гроздьев спелых ягод, ничуть не вдохновляли его передвигать ноги быстрее. Наоборот, он в очередной раз сетовал, что эту радость несказанную не сделали хоть немного пониже. Что поделать, никто не становится моложе с годами, и даже верховных жрецов не обходит всеобщий печальный жребий. Кассий также сожалел, что не выбрал себе лабораторию на одном из нижних этажей Храма, польстившись на красивый вид из окон и больший простор для действий. Работать там, наверху, считалось огромной честью, которую ещё заслужить надо, и оборудование там не в пример лучше, и тех, кто вокруг шумит и может некстати толкнуть под руку, в разы меньше… А сейчас Кассия раздражало буквально всё, от росписи голубовато-белыми, пышными, как хорошо взбитые пуховые подушки, облаками на потолке и до сияющих, начищенных до безупречного, почти стерильного блеска стен. Кассий хотел в отставку, но должность верховного жреца, к несчастью для него, давалась пожизненно, и по своему выбору с неё не увольнялись. И уж подавно не до смены караула в разгар штурма – кто на посту есть, тем и отбиваться предстоит. Да Кассий и сам знал, что невыносимо заскучает, отойдя от забот. Они не позволяли ему, дряхлой кляче, не развалиться окончательно.