– Не давайте предрассудкам и прочему вашему персональному, что сидит только в вашем мозгу, сбивать вас. Вы прекрасный молодой человек, гордость и честь нашего острова. Не топите его в крови, не превращайтесь в того, чьё имя будут называть украдкой, шёпотом и в ужасе. Вы не станете их героем, вас зачислят в проклятые. Каждый, кого сломает учинённое вами смутное время, безначалие и безбожие, ляжет камнем на вашу совесть.
Фрид понурил голову под шквалом этой отповеди, он хотел бы провалиться сквозь землю, чтобы больше не видеть и не слышать Кассия, не ощущать себя так, словно его порют розгами, причём за дело. Кассий и правда верил во всё, что говорил, и это обезоруживало Фрида. Взялся осёл огород пахать, сорняков не осталось, овощей – тоже. Фрид привык считать себя если не наделённым выдающимся интеллектом, то уж, во всяком случае, сообразительным. За пару минут его с лёгкостью, изящно, как бы между прочим убедили в обратном.
– Что будет, если я, допустим, соглашусь? – тихо спросил он.
– Как что будет? – Кассий искренне изумился. – Вы станете Хранителем, и вам же предстоит решать, что будет и как! Осуждаете других – покажите, что можете вы!
Ему, значит, бросают вызов. Что же, наверно, Кассий прав. И тут Фриду сделалось страшно. Он ведь вовсе и не начинал даже думать о том, каким ему бы понравилось видеть будущее! Фрид знал, против чего он выступает, но ни малейшего понятия себе ещё не составил, за что борется. Альтернативы, их наверняка бесчисленно много впереди, но как выбрать? И что сделать, чтобы добиться запланированного результата?! Как часто выходило так, что из лучезарнейших, возвышеннейших и бескорыстнейших озарений получался пшик, а то и кошмар – просто потому что где-то ошиблись в реализации идей?! Фрид же никогда не пробовал, он не понимает даже, с какого конца браться и в какую сторону тянуть! А ведь вокруг такие же люди со своими критериями безупречности и всеобщего счастья, которое непременно достаётся каждому в равной степени!
– Ага, вот вам и трудно стало… Но вы справитесь. Вы ведь не один, – успокаивающе заверил Кассий.
Глава 25
Белое платье с лентами и крохотными розами, пышная причёска – крупные взбитые локоны, замысловато уложенные и подколотые миниатюрными шпильками из чистого жемчуга… Тана вертелась перед зеркалом, чувствуя себя как перед школьным выпускным балом. Правда, на сей раз волновалась она куда сильнее. В конце концов, не каждый день твоя наставница проходит посвящение в Хранители! Сабра сама вызвалась на роль второго Крыла для Фрида, ведь наличие представителя противоположного пола было необходимо для Хранителей, чтобы никто никогда не посмел забывать, что ни один не имеет никакого превосходства над вторым, но любое общение мужчин и женщин основано на взаимном уважении и признании в другом личности, которая во всём равна тебе. Прежде, незапамятно давно, хотя раны до сих пор не зажили и всё ещё видны на страницах учебников истории, не все мужчины даже понимали, что рядом с ними – другая личность со своими интересами и вкусами, что у неё своё мнение и свои увлечения, которые могут отнюдь не совпадать с их – и тогда надо либо учесть эти отличия, либо оставить человека в покое, не пытаясь навязать ему своё и перестроить его удобно под себя. Ещё хуже до них доходило, что, если ей нравятся такие же девушки, как она сама – это не потому что на неё не хватило парня, а потому что ей просто нравятся девушки, и это нормально, так тоже бывает. Тана чтила госпожу Сабру безмерно, а ведь та прежде была в паре со своей подругой. Это же вопрос не пола, а того, какой человек, достойный ли, чтобы ему доверять! Крылья были знаком свободы от любых притеснений, всё, что унижало человеческое достоинство по признаку пола, возраста, ориентации или расы, осталось в прошлом – поэтому в Хранители принимали всех, кто был способен выдержать экзамен и до конца, не дрогнув, без малейшего колебания, пройти обряд. В былые тысячелетия человечество совершало бесчисленное множество прискорбных, а то и откровенно возмутительных ошибок из-за предрассудков, и Крылья были обязаны напоминать каждому следующему поколению о том, что так, как прежде, ни в коем случае нельзя, чтобы народ не опустился снова на тот же примитивный уровень. Госпожа Сабра и Фрид вполне подходят, они как брат и сестра… Предчувствия в Тане на этот счет бурлили и смешивались в сплошную кашу, в которой уже не различить никакие ингредиенты, их набралось больше десятка, самых разных, но в целом положительных. Её абсолютная вера в госпожу Сабру и восхищение перед ней, граничащее с благоговением, успокаивали и едва ли не буквально приподнимали Тану над землёй, она не ходила, а словно бы летала, подобная невесомой пушинке. Она и подумать не могла, что всё окончится так замечательно, и жертв больше не будет! Хватит смертей, хватит переживаний и тревог о завтрашнем дне! Конечно, это не значило, что надо стать вовсе уж беззаботными, но огромный груз с плеч свалился. Получив обратно Ли, Тана, если сознаваться как на духу, не рвалась воевать дальше, её даже пугало до дрожи и холодного пота то кровопролитие, к которому они стремительно приближались. Она боялась, что выходка Фрида послужит тем самым спусковым механизмом, который и запустит резню. Но, к счастью, всё закончилось как в волшебной доброй сказке, где в заключительной главе торжествуют дружба и любовь. Да, это наивно и по-детски, возможно – вот только всё меняется, когда понимаешь, что погибли бы реальные люди, кто-то из тех, кого ты привык видеть каждый день, даже если это просто сосед или вообще посторонний человек, просто гуляющий со своим питомцем в парке или читающий книгу. Ты чувствуешь себя причастным, если видишь его изо дня в день месяц за месяцем, и, услышав однажды, что он умер, ощутишь пусть слабый, но укол потери – что-то в твоём мире уже никогда не станет таким же, как прежде. А если таких много? Если, идя по улице, на которой знаешь каждый булыжник и каждую вывеску, осознаёшь, что вокруг больше нет ни одного знакомого лица, и даже сами дома вроде бы прежние, но уже какие-то чужие? Ты помнишь, что там, где теперь пустырь, была кондитерская или булочная, а весёлая румяная продавщица оттуда превратилась в сморщенную и согбенную старуху, которая никого больше не различает ни в лица, ни по именам. А мужчина, который любил играть на скрипке на своём балконе, спился, и балкон завален пустыми бутылками… Да, иногда прошлое отправляется в могилу, а ты ещё не успел его отпустить. Хуже всего при этом, когда убийцы – те, кто тебе дорог. Это хуже, чем когда людей вокруг просто уносит время. Ты начинаешь видеть своих друзей и близких иначе, да и себя тоже. Выясняется, что ты ничего даже и близко не знал о тех, кого думал, что обожаешь и ценишь, как никого и ничто другое в мире. Тана была благодарна Фриду за то, что он не заставил их пройти через такое потрясение.
Эйфория Таны от близящегося великолепного торжества дополнялась тем, что Ли, отчаянно краснея, словно его щёки превратились в бутоны тюльпанов или поймали блики закатных огней, предложил ей выйти за него замуж. Наконец-то созрел! Тана согласилась сразу, и ещё отчитала, что он не сделал этого ещё в прошлом сезоне. Он сказал, что сомневался, достаточно ли подходящая партия для неё, и она притворилась, будто душит его, а потом расцеловала… Этот остолоп что, решил, будто она разборчива и капризна, как наследная принцесса?
В распахнутое окно дул свежий ветер, освежая разгорячённое лицо Таны, принося аромат множества цветов, что развернулись на клумбе напротив её дома в целое пёстрое панно, где каждый переход из одного оттенка в другой был любовно и тщательно рассчитан и с нежностью и заботой выпестован. Цветы. Столько времени, сил, творческих мыслей вложено в них, а ведь война уничтожила бы и это сокровище. Война всегда отнимает юное, чистое, нежное и прекрасное, корёжит саму землю, и весь город бы стонал под её пятой, превращённый в бурлящее месиво, где нет места ничему хорошему. Поцелуям и признаниям, детским играм и весёлым праздникам. Война заставляет всех день за днём прозябать в страхе. Тогда бы Тана не смогла бы вот так тепло и беспечно улыбаться своему отражению, как скоро улыбнётся Ли и всем остальным. Примерять новое платье и подмечать, как оно ей изумительно идёт, как подчёркивает талию, как талантливо дизайнер использовал контраст между девственно-светлой, как едва выпавший снег, тканью и пламенем её волос, как такой волшебный наряд делает Тану снова той девочкой, которая ещё не начала обучение у госпожи Сабры, даже не думала об этом. Девочкой, которая думала лишь об увеселениях и балах, так как ей нравилось, что все на неё смотрят, отдавая должное тому, как всесторонне одарила её природа. Тогда Тана ещё не поумнела, и поэтому всерьёз гордилась теми вещами, которых не сама добилась, а получила по праву рождения, что ничуть от неё не зависело. Это лишь потом ей захотелось состояться самой, а не как чья-то там дочь и наследница. Кичиться происхождением и высокой общественной оценкой, полученной благодаря этому? Вообще надуваться и важничать благодаря оценке посторонних людей, зависеть от неё? Ох, ну, и глупая же она была! Как же замечательно, что хотя бы к нынешнему моменту она от этого излечилась! Как вспомнит о своём ханжеском дутье губ, обидах из-за любого косого взгляда или подозрительных шепотков за спиной и самомнении до луны, так и хочется надавать себе оплеух, но… Всё же, как-никак, это её детство, она была бестолковым карапузом, и, наверно, такое поведение в те годы можно простить. Тана всегда была против того, чтобы малыши взрослели слишком быстро, не получив достаточно внимания и ухода. Стыд и позор – эпоха, в которую десятилетние уже рассуждают как умудрённые опытом и утомлённые всем в жизни старцы. Если бы Фрид не сложил оружие – они бы прошли через это, и многие уже никогда бы не оправились. Они разминулись со смертью и кошмарами на волосок! Представить – дрожь берёт!
Последний раз оправив шуршащий гладкий подол и проверив то, что ей соорудили на голове, Тана набрала в грудь побольше воздуха и вышла в холл. Она хотела произвести такой же фурор, как и в былые времена, но не фальшивый, как тогда, ведь теперь-то она понимала, что несформированная ещё и незрелая, да и слегка неуклюжая тоже девчонка не могла вызвать такого раболепного и льстивого восторга у взрослых, а самый настоящий, потому что Тана благодаря всем, кто помогал ей приготовиться, чувствовала себя сногсшибательной и волшебной. Солнце, яркое солнце заливает своими горячими лучами рыже-золотой ковёр, по которому она идёт, и, хотя оно немного слепит глаза – сердце Таны подпрыгивает в сладостном предвкушении! Да, её ждёт очень волнительный остаток дня, впечатления об этом сохранятся у неё навсегда! Хотелось кружиться и петь, но Тана побоялась помять изящную тонкую ткань прежде даже, чем всё начнётся, и показаться перед глазами в таком вот неприглядном виде. Решат ещё, что она неряшливая и не следит за собой даже в такие ответственные минуты!
Впрочем, её тревоги оказались напрасными, как и попытки уберечься. Едва она спустилась всего до середины лестницы – ей навстречу стремглав кинулся Ли, подхватил и донёс до самого низа так, на руках, а потом, кружа, увлёк в танец под плавную классическую музыку, похожую на то, как если бы соловей попробовал спеть под аккомпанемент журчания весенних ручьёв и звона нескольких дюжин хрустальных колокольчиков. Музыка успокаивала, умиротворяла, обещала будущее, подобное радуге, пойманной в грани алмаза, что сверкает, оставленный стоять на свету, на видном месте. Тана рассмеялась, Ли тут же повторил ей в унисон. Да! Они вместе, и теперь ничто их больше не сумеет разлучить! Ни за что на свете! Они оба купили своё настоящее и будущее дорогой ценой и могут теперь наслаждаться, не оглядываясь на прошлое! Долой мрачные тёмные тучи, нависающие над землёй обещанием скорой грозы, и Тана, и Ли обойдутся без зловещих и сумрачных предзнаменований! Да и не верят они никаким пророчествам, если на то пошло, ведь магия – она именно про изменение судьбы. И собственной, и чужой. Они справились. Что бы им ни было суждено – они победят и снова!
– Госпожа Сабра и Фрид задерживаются, – слегка озабоченно промолвил Ли.
– Может, нам теперь и его называть "господин Фрид"? – наполовину в шутку предложила Тана.
– Ну уж нет! Обойдётся! – фыркнул Ли.
Подошли, держась за руки, близнецы в их настоящем обличье. Они уже сказали, что никаких отныне и впредь масок, и они, мол, вместе вовсе не благодаря внешнему сходству.
– Это мы украсили зал. Вам нравится? Не чересчур ли вышло много зелёного и голубого? – робко спросила Карин. – Мы хотели, чтобы выглядело как новое начало, как возрождение природы при смене сезонов… Но, может быть, слишком прохладные оттенки?
– Нет, что ты, милая! Всё чудесно! – заверила её Тана.
Близнецы просияли, будто никогда не слышали комплимента лучше. Тана вдруг осознала, что так, скорее всего, и есть, и вряд ли их вообще кто-то по-настоящему хвалил. Она не без внутреннего содрогания предположила, что они никогда не чувствовали себя нужными. Дети настолько не привыкли к хорошему отношению, что она диву давалась. Ну, ничего, постепенно адаптируются, им нужно время, чтобы распробовать – подвоха нет, безопасность не обернётся кошмаром вновь.
Глава 26
Волоча гудящие, весящие словно по тонне каждая ноги, шаркая ими по пыли, Анви медленно плелась вперёд, не разбирая дороги. Если бы она не висела почти всем телом на Вилитте, она давно бы растянулась ничком и больше даже не попыталась шевелиться. Пройденный ими путь Анви помнила лишь отрывочно и смутно, целые куски выпадали, словно неподходящие в отверстия детали паззла. Так, например, она больше не понимала, что это за девочка шагает рядом с ними. Анви знала, что должна попасть домой, но на том месте, где раньше находилась её миссия, теперь зияла сосущая пустота. Так, словно её уши забила вата, или как если бы она слушала сквозь толстый слой воды, Анви еле разбирала умоляющий шёпот Вилитты, которая пыталась поддержать её, помочь протянуть чуть дольше, не сдаваться апатии и обмороку. Иногда Вилитта даже заставляла её отвечать, чтобы убедиться – Анви ещё жива, всё, через что они прошли, не бессмысленно. Анви гадала, за что же такое они обе так крепко держатся, почему Вилитта не может её просто бросить и пойти дальше вместе со странной зеленоволосой девочкой. Что-то важное, да? А почему и насколько важное? Будет ли так уж плохо, если она просто не захочет больше двигаться и закроет глаза? Зачем им обуза? Она их отпускает, она доверяет им то, что теплится в ней как мысль о чём-то, что надо исполнить непременно, но она уже не в состоянии назвать, у неё кончился словарный запас, и рот не слушается.
Вилитта помнила свой испуг, от которого её прошиб холодный пот – когда они нашли нужную пещеру, и Анви набрала воды из целебного источника. После этого Анви рухнула, и Вилитта кинулась к ней, развернула к себе за плечи, вгляделась в неестественно бледное, без кровинки, лицо, буквально заставила очнуться. Попыталась напоить её водой из того зачарованного ручья, растирала ей щёки… Но Анви бы ничего не помогло, магия не давала себя провести, Анви расплатилась по счетам и осталась должна, и они потеряли бы её прямо там, если бы Вилитта уже своей собственной магией не объединила с ней свою жизнь. Лесная девочка помогла, добавив немного от себя… И вот, Анви держалась лишь за счёт силы, упрямства и отваги их двоих. Анви жива, Анви дышит, и отчего-то Вилитте казалось, что, пока это так – у них у всех остаётся надежда. Что-то очень неправильное, обидное и жуткое ощущала она в том, что Анви вот-вот умрёт. Вилитта отдала бы ей всё, все отпущенные ей годы существования, искренне полагая, что Анви распорядится её подарком куда лучше, чем она сама, если учесть, сколько дров она уже наломала, но магия не соглашалась на такое, эта жестокая и суровая хозяйка явно собиралась настаивать, что каждому положено то, что нельзя передать другому, ни даже с кем-то обменять, даже если обе стороны согласны добровольно. Имму вынудили впасть в застывшее состояние, она не прошла весь предписанный ей путь, поэтому с ней шанс провернуть трюк был, а вот Анви сама всё израсходовала, сотворила это в здравом уме, отлично зная, что с ней будет. Вилитта, однако, не примет это так легко и не махнёт рукой, мол, это чужой выбор, и её совсем не касается. Она была обязана Анви многим, и то, что происходило теперь, отчасти лежало и на её совести. Она прозрела ценой души и здоровья Анви, её буквально выкупили в последний момент у пропасти, ведущей в никуда, но сама Анви падала вместо неё. Так что же, неужели Вилитте остаётся лишь стоять наверху, наблюдать за этим и покорно терпеть?! Ах, если бы она знала тогда, как всё обернётся – она бы остереглась со своими злыми и ревнивыми пожеланиями, она бы никогда не стала воображать себе смерть той, кто всегда относилась к ней хорошо и помогла стать человеком, которым Вилитта сегодня была – человеком, который может приносить пользу и быть интересным другим, человеком с перспективами и надеждами. Только теперь она обратила внимание на то, как часто Анви приходила ей на выручку, какие полезные давала советы, как неустанно поддерживала – и её, Вилитту, и всех остальных учеников госпожи Сабры. Пока Вилитта следила за тем, кому и какие милости дарует наставница, болезненно переживая всякий раз, когда кто-то обходил её и вырывался вперёд, Анви просто занималась делом, час за часом, день за днём, ни с кем ничем не мерилась и не толкалась локтями, не набивала себе цену. Она чётко знала, что должно выполнить, и держалась этого плана. Вилитта не могла избавиться от ощущения, что это она, её негатив, погубили Анви, да ещё и нанесли предательский удар в спину, когда Вилитта уже не хотела, чтобы всё это сбылось! Но нет, ещё не всё потеряно, госпожа Сабра наверняка знает, как исцелить Анви! А, если не она – то жрецы или Хранители! Да, отношения с ними испорчены, но Вилитта готова при необходимости даже пытать! Она ни перед чем не остановится, когда на кону жизнь подруги! Да, конечно, Анви бы такого не одобрила, но Вилитта её не спросит, а то ишь, что затеяла – бросить их так рано, навсегда лишить её компании! Для неё невыносимо было смотреть на блёклые, выцветшие, впалые щёки Анви и её погасшие, словно бы уже ничего не видящие глаза.
Город уже виднеется вдали, они скоро придут! Вилитта даже успела с облегчением встрепенуться и воспрянуть духом… Но тут ноги Анви подкосились, она рвано, слабо выдохнула сквозь полураскрытые губы и больше не вдохнула. Как бы ни кричала Вилитта и ни растирала её руки – Анви не воскресла. Попытка обвести смерть вокруг пальца провалилась, чего, впрочем, и следовало ожидать, это было очевидно с самого начала… Но Вилитта по-прежнему не сдавалась. Вдвоём с расстроенной, но такой же упрямой лесной девочкой они поволокли труп Анви к сияющей громаде города, похожей на гигантскую кувшинку, одну из тех, что, по каким-то поверьям, исполняют желания, а по другим – воплощают собой души умерших. Даже если Анви не вернуть – не бросать же её валяться, как швыряют на обочину из окна машины заводную балерину в истрёпанном платье, без одного глаза и со сломанным механизмом!
***
Прошла всего неделя, а Сабре казалось, будто целая вечность, настолько разительно всё изменилось. Как же напрасно она сопротивлялась все эти годы своему назначению! Всё равно что она бы сидела в песочнице и собирала из куличиков крепость, смешную и нелепую, как у всех малышей, и вдруг ей вручили возможность соорудить целый настоящий город для множества людей и снабдили первоклассными материалами. Перед её глазами распахнулся широкий спектр пёстрых, будто сотня бочек с разными красками внезапно перевернулась, вариантов грядущего, и у неё – право выбирать или комбинировать их! Сабра отчётливо поняла, почему Хранители так надменны – когда видишь это постоянно, понимая, что ты конструктор Вселенной не на словах, но как непреложная истина, рано или поздно переходишь за пределы дозволенного, сперва испытывая их, затем говоря себе ту самую мерзкую и лицемерную фразочку, что, мол, цель оправдывает средства, а потом сразу, чуть что, проламывая по своему капризу. Сабра, как и полагалось на празднике, улыбалась, приветствуя толпу, но душу подтачивала извивающаяся личинка сомнения – что, если и она однажды так же запутается? Хватит ли ей здравого смысла и стойкости перед искушениями? А это правда огромный соблазн, прикоснись лишь к основам мироздания, поправь их немного, устрани ошибки, как плотник рубанком обтёсывает бревно, снимая ненужную стружку… Увы, эта стружка – жизни, но, если в результате получится идеал, жемчужина творения, то не стоит ли оно этого? Слабые и ничем не выдающиеся, смешанные в одну сплошную массу обыватели не должны преграждать путь наверх, к поставленной цели! Они – муравейник, они – стая птиц, они – картонные декорации, разве их может быть жаль?.. Да, Сабра увидела, как всё воспринимают Хранители, изнутри, и больше не взялась бы осуждать их. У Хранителей действительно великие помыслы, не плакать же о каждой мышке, задавленной колесом кареты, и о мотыльке, что упал между жерновами! Смерть – не беда, это лишь естественный процесс, ведущий к обязательным изменениям. Если бы цветы никогда не увядали – они бы не освободили жизненное пространство для других, тех, что спят в семенах и ещё не проклюнулись на свежий воздух, навстречу приветливому дневному свету. Если бы животные не старели и не умирали – настала бы пора, когда пищи бы больше не хватало на всех, а, прекрати они плодиться – так и перекрыли бы кровообмен всему, что есть и что ещё может случиться, лишая реальность притока свежего, оригинального, новаторского, будоражащего и переворачивающего вверх дном все представления о бытии. Дрожать над каждым младенцем, даже тысячу раз невинным, но мешающим, заслоняет дюжину других младенцев, которые не появились, потому что родился этот. Они переживали за тех, кого Хранители были готовы сломать или стереть навсегда, но не задумывались о тех, кому таким образом освобождали саму возможность возникнуть и как-то показать себя. Они не видели, но Хранителям всё доступно, и там, впереди, Хранители выбирали лучшее, не мелочась и не экономя.
– Госпожа Сабра! – тоненький, ломкий, срывающийся оклик догнал её в спину.
Сабра обернулась и увидела Вилитту. Та судорожно цеплялась за Анви, голова девочки поникла, и то, что она – уже не она, а лишь оболочка, Сабре стало ясно с одного бегло брошенного взгляда. Вилитта сама немногим отличалась, словно вот-вот рухнет вместе с телом Анви и испустит дух.
– Как жаль… – Сабра прикрыла глаза. Ей стало нехорошо.
– Вы… Вы можете её спасти?
Вилитта, ты ещё такой наивный ребёнок… Твоя безграничная вера в Мастера поражает и была бы приятна, если бы не выглядела так глупо. Пора бы уже повзрослеть и осознать, что полагаться следует лишь на себя, иначе рано или поздно тебя неизбежно ждёт разочарование. Самый близкий друг – и тот может оказаться в отчаянный момент не рядом, или его проблемы не позволят ему уделить время твоим, или он просто не поймёт, какого рода помощь тебе нужна, люди ведь не телепаты. Конечно же, он может успеть, может искренне сострадать, может захотеть дать тебе всё, что в его силах, но чрезмерно рассчитывать на других не стоит всё равно. Оглядываясь на них, стараясь быть удобной им, чтобы тебя не прогнали, чтобы признавали и уважали – потеряешь себя и перестанешь различать, что тебе-то самой было нужно. Чужие речи в твоём уме заслонят твой внутренний голос.
– Я… Не могу, прости.
Она могла. И впрямь могла. Но Сабра уже заглянула на полотно вероятностей и там прочла, что равноценный обмен свершился. Анви отдала всё за три жизни, и судьба великодушно забрала только её жизнь, не потребовав больше. Это не такая богиня, которую следует надувать, и подобное точно не сойдёт безнаказанно. Нужно брать хотя бы то, что она согласна дать. И отказаться от Анви. Вот они, тайны магии – это не панацея, не универсальный ответ на любые вопросы, даже не способ облегчить себе повседневный быт. Магия – дракон, чьи кольца обернулись вокруг их реальности. Оберегающий и чуткий, внимательный и даже ласковый, но за оплошности и недосмотры готовый сожрать, не жуя. Этот дракон держит в полёте острова, но пренебрегать им и убеждать себя, что он добрый, отходчивый, неповоротливый и ленивый – значит зажмуриться перед неумолимо приближающимся цунами. Всё равно же сметёт, если ты даже случайно или не по собственной воле окажешься там же, где оно катится.
Глава 27
Хранители не имели пары не потому что им кто-то что-то запрещал, а потому что с их точки обзора романтическая любовь выглядела чем-то маленьким, едва заметным, незначительным, как и в целом подавляющее большинство человеческих эмоций и чувств. Разве можешь ты привязаться к кому-то одному, смертному, полузрячему, медлительному, когда вокруг тебя бесчисленные сонмы звёзд – только руку протяни? На этом уровне постигаешь иную любовь, ту самую, что может длиться вечно, изменяясь и разрастаясь, как и то, насколько легко рвутся или сплетаются, меняют цвет и расщепляются из одной на миллиарды звенящие и необозримо длинные нити всего сущего. И ты просто не захочешь растрачиваться на что-то мелкое и глупое, пополнить численность населения и создать новую скучную ячейку общества может кто угодно, ткать полотно Вселенной – единицы. Дух захватывало от масштаба поля доступных изменений, что простирался теперь перед Фридом, и он очень сожалел, что не примкнул к Хранителям раньше, упустив безвозвратно бесконечно многое. Глаза разбегались, и он ума не мог приложить, за что первым хвататься.
Нет, он не стал исключением. Хотя Фрид не забыл ничего из тех лет и событий, что связывали его с Иммой – они перестали иметь для него прежнее значение. Смешно даже, как он хватался за них, не видя всех остальных перспектив – а теперь целый их веер развернулся перед ним, дразня искушением перепробовать всё. Найти среди необъятной лавины информации то, что некогда было ему так дорого, представлялось гиблым делом. Да и к чему? Что было – то осталось позади, оглядываться бессмысленно, когда впереди лежит широкий и благодатный простор для любой деятельности, от великих свершений до ужасных злодейств… Хотя, конечно же, одно другому ничуть не мешает, всё зависит от того, с какой стороны смотреть. Фрид больше не понимал, как мог плохо выражаться о Хранителях, которые делали и делают всё совершенно правильно. Эмоции – наносное, они лишь мешают сосредотачиваться на делах. Представьте только изобретение всей вашей жизни, способное переломить всю прежнюю науку и дать гораздо лучшую – но вам мешает какая-нибудь мелочная сентиментальность или жалкая гуманность! История бы навсегда осталась на своём начале, если бы сотни не ложились в могилу ради тысяч, что придут им на смену! Естественный отбор может почудиться жестоким, но он – неотъемлемая часть природы! Те, кто слабее, становятся питательной основой для богатых всходов чужого урожая. Ничего не надо менять, он был слеп и глух! Какое несказанное счастье, что его допустили, возвысили, милосердно позволили раскаяться и признать заблуждения, чтобы начать с начала! Теперь он восхищался теми, кого, не видя полной картины, ненавидел и проклинал – им хватило терпения пытаться договориться с глупцами, которые не оценили их подарков и пошли против защитников и кормильцев. Фрид больше не понимал, за что боролся. Они с Иммой напали на Хранительницу, та по праву защищалась, сами виноваты в том, что произошло, ещё и товарищам проблем доставили. Фрид понятия не имел, как искупить такую колоссальную вину, стоять на коленях и извиняться – не его стиль, да и не то, что предпочитают видеть Хранители. Следовательно, ему предстоит выложиться, посвятить им всю оставшуюся жизнь. Поступки лучше слов свидетельствуют, что ты усвоил преподанный урок и больше не повторишь прежних заблуждений. Сам Фрид, по крайней мере, точно всегда больше верил фактам, а не словам.
– Что ты сделал, Фрид?
Он безразлично обернулся, его губы скривились, корча гримасу, которую даже самый наивный человек не назвал бы улыбкой. Эта женщина.. Что он в ней раньше находил? Да, пожалуй, хорошо, что избавился!
– А, это ты… Не думал, что ты очнёшься, – никаких чувств по этому поводу Фрид явно не испытывал. – Зачем пришла? Мне недосуг с тобой говорить, извини.
Имма не позволила ему уйти, поймала за локоть и развернула к себе.
– Что это такое взбрело тебе на ум?! Как ты посмел?! Ты стал палачом. Тем, кто с сердобольным вздохом отправит на бойню людей целыми колоннами, если пригрезится какое-то мифическое общее благо! Да, очень удобно, когда не надо смотреть в глаза семьям, их детям, мужьям, жёнам, матерям и отцам, вы ведь небожители, и вместо вас с плебеями общаются жрецы! Это они видят, как разбитые по вине Хранителей семьи истекают кровью и бьются в агонии!
Имма давила на Фрида, но уже понимала, что это не принесёт никакой пользы. Они словно общались на разных волнах, были двумя прямыми, которые не пересекаются. В его глазах Имма прочитала, что для Фрида она теперь как докучливая просительница, которой раз десять уже отказали. От этого откровенного непринятия даже её пробрал озноб. Почему? Неужели она ещё тогда, до его посвящения, надоела ему?
– Ты не поймёшь, – сказал он тоном, подчёркивающим желание поскорее уйти и никогда больше с ней не встречаться. Фрид не утруждался объяснять и всем видом намекал, что просьбу об этом проигнорирует.
– А ты попробуй!
– Нет. Чересчур времязатратно и не окупится, – он сказал это так, будто она умственно отсталая, и ему недосуг возиться.
Руки Иммы опустились. Фрид, которого она знала, был мёртв, а перед ней стоял чужой, чудовище с его лицом, и насмехался над её надеждами и мечтами. Он, единственный, кто помог искре её сознания и жизни продержаться в заморозке до прибытия лекарства, исчез, и его не дозваться, как ни кричи. Фрид ушёл, бросил её, предал, отрёкся. Неужели это ради него Имма пыталась отогреться, научиться понимать, хотела сблизиться? Имма знала, что Хранителя нельзя сделать полностью обратно человеком, даже если лишить его способностей и убить второе Крыло… Что же, навязываться и доказывать то, что ему не интересно, она не станет. Имма грустно вгляделась в его глаза, но не нашла там ни намёка на отклик. Он просто ждал, пока она уйдёт, уберётся восвояси и больше никогда не полезет докучать и пробовать утащить его обратно, туда, где ей будет нечем заменить ему и миллиардной доли процента приобретённого им как Хранителем. Фриду теперь ни к чему ни тело её, ни душа, ни знания, ни магия. Хотя, конечно, он легко использует её как инструмент, если посчитает нужным. Она для него никто, меньше и хуже, чем пустое место – оно, по крайней мере, не маячит назойливо рядом и не пристаёт, выдавая какие-то звуки, противнее, чем жужжание мухи. Имма горько сожалела теперь о том, что её спасли. Как большинство любящих людей, она втайне очень хотела бы увидеть его лицо первым, когда открыла глаза, выходя из полусна-полусмерти. Хотела убедиться, что он беспокоился о ней, и сказать, обнимая и целуя в губы, что теперь всё хорошо. Да, она была не похожа на многих других девушек, пусть и знала, что такие же, как она, не испытывающие потребности в нежностях и ласковых словах, судящих лишь по поступкам, есть. Имма ещё никогда не целовалась, не нуждалась в этом, а теперь… Слишком поздно. Пока она разбиралась в незнакомой и малопонятной ей тактильной стороне отношений – шансы испарились, как обещания игрока в карты, утекли прочь капельками воды, как льдинка в ладони. И ей теперь не рады, у неё не осталось близких, жестокий государственный аппарат превратил Фрида в часть себя, своего вечно голодного необъятного и жадного чрева. Даже ей не справиться против такой мощи, тем более, что он сам, кажется, всем доволен. А тех, кто принял свою участь и смирился с ней, выручить нельзя. Да и от чего выручать? У него теперь ресурсы, власть, почёт и слава. До конца своих дней Фриду бедствовать отныне не придётся. А у неё… У неё лишь прах сгоревших дотла образов, что связывали их в гармоничное сочетание. Наивная девочка, для которой даже "доброе утро" и улыбка уже были проявлением заботы, достаточным на много часов. В итоге она так бесполезна, как если бы её жизнь от и до разом обесценили.