– Мой мальчик умер, перестал дышать. Почему ты не позвала меня? Как ты могла мирно спать? – Луна лишь хлопала ресницами и едва слышно пролепетала:
– Я думала, он заснул, я просто…
– Уйди с глаз моих долой. Убирайся! – зашлась мачеха в безудержных рыданиях, баюкая смолкшего навсегда маленького царевича.
Луна выбежала из царской опочивальни. В ту ночь не было ей покоя. Её серебряные волосы разметались по шёлковой подушке, бледный подобно алебастру лоб намок. Что‑то заставило царевну покинуть свою постель. Может, это был свет непривычно огромной луны, может, завывания ветра за окном. Она, миновав стражу замка, спустилась в подземелья. Не чувствуя ни холода, ни стужи, в одном, предназначенном для сна одеянии, девушка брела по подземным коридорам, до тех пор, пока наткнулась на незапертую дверь, в самом дальнем конце. Дубовая крепкая дверь скрывала за собой большой зал, и с приходом в него царевны мгновенно вспыхнули все факелы в комнате. Пламя осветило небольшой пруд, а рядом с ним стоял старый, местами покрытый ржавчиной сундук. Медленно шаг за шагом, Луна приблизилась к сундуку. Со скрипом крышку удалось поднять. Внутри покоились семь серебряных мечей, начищенных до такого блеска, что царевна могла видеть в лезвиях своё отражение. За спиной раздался громкий плеск. В испуге Луна развернулась к водоёму. Из воды неторопливо выбирались люди, и к своему великому ужасу знакомые ей.
– Твоя гордыня, чревоугодие и гнев погубили меня, – гулко раздался голос умершего крестьянского мальчика, с которого стекала вода на каменный пол.
– Твоя похоть лишила меня жизни, отец не смог смириться с утратой, – грустно качал головой, погибший княжич.
– Твоя зависть отняла и мои непрожитые годы, Луна, – плакала мёртвая мать. – А твоя алчность и лень сгубили царевича, – царица покачивала, казалось, спящего брата Луны.
– Бродить тебе по земле с вонзёнными в сердце семью мечами, до тех пор, пока не искупишь ты свои грехи. Да будут, эти мечи тебе напоминаем о страшных деяниях рук твоих, – хором произнесли голоса покойников. В тот же миг поднялись орудия из сундука в воздух да пронзили острые лезвия сердце Луны.
В немом крике проснулась царевна в своей постели и лишь разорванная рубашка прямо над сердцем, сеяла в её душе сомнения, что был это не сон. Мучили Луну и днём и ночью боли в груди, словно и правда из неё торчали семь огромных мечей. Отец созвал знахарей, лекарей, целителей со всех дружественных земель, но никто не мог излечить царевну от загадочной хвори. Тогда передали дело церкви. Много было священников в их большом государстве, решили, что это происки Дьявола. Но и тут священнослужители разводили руками. Только одному старцу, царевна решила поведать о странном сне. Пожилой священник лишь спросил:
– Правдивы ли те обвинения? – Луна в ответ разрыдалась впервые в своей недолгой жизни не из‑за капризов, а от грусти и тоски.
– Покайся перед отцом своим. – Царевна протяжно всхлипнула и кивнув, направилась к царю. Долгий вышел у них разговор. Отец плакал, дочь вымаливала у правителя прощение.
– Не держу на тебя зла, милая Луна. Знал я обо всём и давно простил тебя. – Но почему‑то сердце царевны разболелось пуще прежнего.
Шли годы, а на душе становилось лишь тяжелей. В жёны Луну с потухшим взглядом и неугасаемыми болями никто не брал. Подошла она вновь к царю.
– Правда ли ты меня простил, отец? Или я ещё не заслужила прощения? – царь печально глядел на дочь.
– В тот же миг. А простила ли ты себя? – подобные мысли и не закрадывались в голову царской дочери. Как можно винить самого себя? И горькой была для неё правдой. Кто же, кроме, неё был виноват в смерти тех людей? Да ещё и среди которых была её мать и только начавший жить братик. Вместе с проступившими на глазах слезами, немного уменьшилась боль. Словно из него вынули один меч. И поняла Луна, что не сможет она жить со столь измученным сердцем. Царь не узнавал свою дочь. Она стала принимать участие в делах государства, её можно было заметить в городе. К хлебу она не притрагивалась более. Вся пшеница, что была выделена на её долю – роздана беднякам. Понемногу мечи исчезали из её груди. Иногда и улыбку замечали на лице Луны. Вот только она считала свои добрые дела недостаточным искуплением. Тогда оседлала она своего чёрного Воронка и умчалась куда глаза глядят. Брела она по городам и деревням, пока судьба не привела её в лес. Такой чёрный и густой, что Луна думала не покинет его никогда. Раздирали колючие ветки серебряный плащ, увядающая листва путалась в некогда гладких волосах царевны. Что день, что ночь – не поймёшь. Нашёптывали страшные слова лесные духи. Ужас, ледяной рукой сжимал сердце Луны, когда до ушей её доносился звериный вой. Не смела царевна остановить коня. Так и заснула она, погрузив лицо в мягкую гриву. Ступили копыта Воронка в воду, и конь в испуге зашёлся в тревожном ржании. Встрепенулась царевна и, завертев головой, заметила в тусклом лунном свете бледные руки, что, раздвинув русалочьи цветы, тянулись к её жеребцу из озера. Душа Луны ушла в пятки. Картина рокового сна вновь застлала её очи. Но длань с длинными перстами, показавшая из воды, принадлежала утопленнице незнакомой ей доселе. Покинув озеро, перед взором царевны предстала мавка, облачённая в белую рубашку доходившей той до самых пят. Чёрные волосы утопленницы мокрым полотном ложись ей на спину. Луна в страхе натянула поводья.