Валуны, на которых возлежали крылья, омывали ручьи крови. Но как она ни долбила по рукояти-шипу, как не раскачивала туда-сюда, лезвие накрепко въелось в крыло.
Она моргнула раз: Каладиум перескочил через обездвиженные тела. Два: почва содрогнулась, из нее с грохотом выпорхнули корни. Три: несколько хинов попадали, опутанные корнями.
Щелкнула застежка ремня. И уши заложило от хлестка. Скрученный мотком кнут развернулся, взвился над головой Каладиума. Тотчас из-за кургана на поле сражения вылетел другой дриад верхом на скакуне. Левую половину его лица перекрывала до боли знакомая древесная маска.
– Убери хлыст – не поможет! – взревел он и направил зверя в гущу драки.
Каладиум и не подумал исполнять приказ. Кнут со свистом рассек воздух. С гулким шлепком овил ногу хина. Тот рыкнул, подался вперед. Но удавка не дозволила сделать и шага. Дриад рванул хлыст на себя, и зверь шлепнулся спиной в лужу.
Хины подняли вой. Затопали. Завертели мордами. Вре́зались когтями в почву и понеслись кто куда, испуская с боков удушающий дым и расплескивая слякоть.
Эсфирь увидела, как к Аспарагусу черными тучами летят чары хинов. Как он прижимается к спине скакуна, ускользая от ударов, а затем хватает его пятками, рвет поводья в сторону чащи целящихся лап. Часть хинов кинулась врассыпную. Он промчался мимо них на полном скаку. Вырвал мыски сапог из стремян и сошел на землю в кувырке.
Сверкнуло. Обнажив меч, Аспарагус широким резком распорол двум хинам глотки. А Каладиум насадил на клинок еще одного. И зверь едва ли не повис на лезвии, утратив желание кусаться.
Эсфирь слышала ругань и проклятия, свист хлыста и лязг металла. Вжалась в валун, сотрясаясь всем телом. Смежила веки. Распахнула и вскрикнула. К бедру прикатила дымящаяся морда. Несмотря на расставание с телом, она до сих пор щелкала зубами, но позже замерла с разомкнутым ртом.
Силы растеклись по венам Эсфирь. Разум снова помутился. Она поднялась и расправила плечи. С пальцев потекла тьма. Пучину звуков начало заглушать нарастающее гудение. Хины, стайка мельтешащих черных точек, попрятались – кто в тенях растений-гвоздей укрылся, кто в норах под курганами. Остались только два замерших пятна с ничего не понимающими лицами. Две надоедливые, не достойные жизни кляксы: Каладиум и Аспарагус.
– Темные отродья! Нечисть треклятая! – прорычал Каладиум. Он сплюнул кровь и постучал ладонью по длинному уху. – И откуда их столько повылазило? Не пойму, это они шумят?
– Великий Тофос! – Аспарагус уже смотрел на Эсфирь.
Она светилась. Светилась всё ярче и жарче, подобно солнцу, сорвавшемуся с небесных цепей и опустившемуся на землю. А из пальцев испускала мрак, который сгущался плотнее и плотнее и окаймлял воздух вокруг дриад движущимся лассо.
Мрачное лассо впиталось в почву. Из неё выросли двенадцать теней – рогатых, с перепончатыми крыльями и кожистыми, увенчанными лезвиями, хвостами. Тени окружили дриад. Взялись за руки и повели хоровод. Заплясали, выбивая копытами беззвучную дробь.
– Нужно уходить! – взвыл Аспарагус, тщась перекричать гул и растирая слезящийся глаз.
– Куда, Боги милостивые? – Каладиум прижимал ладони к ушам, по мочкам и скулам стекали кровавые полосы. – Куда?!
– Боль! – отдала приказ Эсфирь и взмахнула крыльями.
Ветер рывком подхватил её, поднимая выше и выше. Тени слились воедино. Превратились в плюющуюся тьмой стену. Ночь разорвал леденящий душу вопль. Несколько ударов пришлись на Каладиума. И он упал на колени. Впился пальцами в голову – мелкий и жалкий, в изодранном одеянии, перемазанном алой и черной кровью.
Аспарагусу тоже достался удар тьмы. Но он устоял. Вновь и вновь он ускользал от мрака в шатких поворотах. Вновь и вновь обращал к небесам дурной взгляд и разжигал на ладони пару невзрачных искр. И отбивался, отбивался, отбивался, размахивая клинком, как сумасшедший. Меч так вращался в его сотрясаемых дрожью руках. Аспарагус был скор, словно вихрь.
И клял на чем мир стоит и выродков, и Каладиума, и Антуриума, и…
Эсфирь зависла в воздухе. Закрутилась веретеном, впитывая накопленные свет и теплоту.
Застыла, выдохнула.
Вздохнула.
Сомкнула ладони лодочкой у живота и направила к дриадам ослепляющую волну света.
– Ежели выживу, – выпалил Аспарагус и припал к земле, – клянусь, я убью тебя, Олеандр!
– Олеандр, – медленно и четко процедила Эсфирь, не обращая внимания на хрипы дриад.
Перед внутренним взором с кристальной ясностью предстало лицо цвета корицы с колючими зелеными глазами и двумя родинками на щеке. И сердце екнуло, ярость улетучилась.
Волна света почти накрыла дриад, но Эсфирь перенацелила ее к холму и полетела к Морионовым скалам.
Тягучее шипение доносилось в спину. Поредевшая стая хинов вынырнула из укрытий и устремилась вдогонку.
Враги или соратники
На своём веку Аспарагус не единожды участвовал в сражениях, где численный перевес приходился на сторону противника. Не раз ему доводилось противостоять и вырожденцам. Но никогда после он не чувствовал себя столь – да простит Тофос его душу! – дерьмово. Даже по завершении схватки, в коей изувечил лицо и навсегда лишился благодати глядеть на мир двумя глазами.
Стоя на коленях в луже угольной-алой крови, Аспарагус попытался осмыслить случившееся и столкнулся с нехваткой умственных сил. Надумал подняться, но и тут потерпел неудачу. Спину прострелило. Кровь галопом забегала в висках, вторя надрывным ударам сердца.
Зелен лист, годы боевого затишья сказались на нем дурно. С приходом к власти Антуриума он поумерил гордыню воина и соглядатая в угоду мирским благам. Женился, познал радость отцовства. И не пожалел. Но, увы, размяк и позабыл, каково это – находиться в постоянном напряжении. Выслеживать то одно существо, то другое. И разгадывать навалившиеся скопом загадки, тщась сложить воедино сотни мелочей, кои не желали обрастать смыслом.
И это Аспарагус еще не упомянул об одной занозе, нарекаемой Олеандром. По отбытии из Барклей Антуриум чётко дал понять – защита наследника первостепенна. Но запамятовал сообщить, что его дражайший сын-отщепенец, чуть запахнет жареным, сделается в каждом дупле затычкой.
Вот не сидится этому непризнанному дарованию мира сего на мало-мальски безопасном месте – и хоть ты листву с рук обдирай. И плевать оно желало, что его бестолковые метания отягощают груз проблем.
Счастье, теперь Олеандр хоть белокрылую вырожденку не отыщет… Хотелось верить, что не отыщет.
Мертвящий звон в ушах затихал, словно выпроваживаемый из головы тягучим шипением. Сберегая дыхание, Аспарагус медленно приподнял голову и огляделся. Землистый курган слева исчез. Теперь на его месте темнела укладистая воронка, исторгавшая клубы сизого дыма. Сожжённая почва стелилась от неё чернью и перетекала в иссушенную до желтизны траву.
Ни хинов, ни престранных теней поблизости не шныряло. Равно как и двукровного орудия убийства – белокрылой девицы, коя нежданно перенаправила чары и упорхала с поля брани.
Поистине, никогда прежде Аспарагус не лицезрел столь диковинное колдовство.
Чистые свет и тьма. Боль. Очарование. Исцеление. Неведомые существа, сотканные из тёмных чар.
Не многовато ли умений? Даже для выродка.
Эта девчонка… Что она такое? Кто она, Боги?! Одна из вестниц конца света – не иначе.
Аспарагус всё размышлял, какие ошибки они с Каладиумом совершили в бою. И скоро осознал – заурядные. Недооценили угрозу. Зациклились на борьбе с хинами. А вдобавок малость окостенели, узрев двенадцать хвостатых тварей, пошитых из тёмных чар.
Видит Тофос, Каладиуму надлежало избавиться от Эсфирь, когда выдался случай, но он… Он до последнего лелеял надежду сохранить ей жизнь, вразумить и пригреть под листвой.
Самонадеянность сыграла с ним злую шутку. Прав был Стальной Шип, говоря, что значительную долю проплешин в броне Каладиума составляет убежденность в своей несокрушимости.
Аспарагус снова задумался над сущностью улетевшей девчонки, но услышал шорох. Превозмогая ломоту, напряг тело, готовый обороняться. Глазами считывал движения собрата, подползавшего слева. И разум обуяло нестерпимое желание отвесить ему пинка.
Вот он, Каладиум, кряхтя и постанывая, волочит израненную плоть по лужам и смотрит на него как на отребье – вроде бы снизу, но вместе с тем сверху вниз. Вот он, дриад, кой с Эпохи Стальных Шипов крутится возле Аспарагуса. Одаривает его при встречах крепкими рукопожатиями, притворными улыбками и восхищением, а на деле поддерживает их дружбу столь же лживо, сколь и горячо. И по сию пору стремится доказать не то соплеменникам, не то духу Эониума, что он надежней и даровитее Аспарагуса.
Ни для кого не было секретом, что в минувшие лета Каладиум метил на должность архихранителя. Обученный виртуозным мастером-океанидом, жаждущий хвальбы и почитаний, он выслуживался перед Стальным Шипом, изъявляя слепую преданность. Но когда дело дошло до перераспределения обязанностей, был послан заниматься грязной работой – калечить и умерщвлять соплеменников, большинство из коих и ножом для измельчения плодов-то орудовали неуклюже.
Каладиум вырвал из-за пояса клинок. Аспарагус со стоическим спокойствием дозволил лезвию подобраться к глотке.
Истинно, – мысленно говорил он Каладиуму, замершему рядом с кинжалом в руке, – Эониум оказал мне честь и предложил занять пост архихранителя еще накануне воинского сбора. Истинно, ты потерпел поражение вне битвы. А ведаешь почему? Не потому, что я изловчился умаслить Стального Шипа. Не потому, что ты в чем-то мне уступаешь. Отнюдь. Причины куда обыденней. Просто я в глазах Эониума отражался вовсе не тем, за кого меня принимали.
Ни живой, ни мертвый, со свалявшимися в пакли волосами и расширившимися зрачками, Каладиум едва дышал, зачерпывал воздух маленькими глотками. Лицо, грудь, пальцы – все в ало-черной крови. Плечо, на коем прежде сомкнул челюсть хин, тоже. Рубаха изодрана в лоскуты.
– Могу я поинтересоваться, какой немой мантикоры ты здесь промышлял? – спросил он и зашелся кашлем. Поди, сказалось отравление дымом. – Решил проследить за мной?
– Похвальная догадливость, – не удержался от издевки Аспарагус. – Рискну заметить, ты избрал не самый изящный способ выразить благодарность за помощь. Не то чтобы я сетовал на неуважение…
– Говори! – донеслось прямо над ухом. И острие кинжала еще тверже уперлось в горло, опасно ерзая под кадыком.
– Следил.
– Треклятый прихвостень Антуриума! – прорычал Каладиум, брызжа слюной, как взбесившийся силин.
– Каладиум…
– Получил, что хотел?
– Каладиум…
– Гнида!
– Каладиум, послушай…
– Да, это я, мразь ты поганая! Доволен?!
Понеслась листва по ветру!.. Аспарагус резко перехватил застывшую у глотки руку, вывернул запястье. Хрустнуло. Каладиум вскрикнул. Выронил кинжал и получил кулаком под дых. Удар был щадящим, но достаточным, чтобы повалить его на спину. Аспарагус выдохнул и огляделся.
Заря украдкой разреживала ночь. Небо, совсем недавно бывшее черно-синим, окрашивалось в золотисто-розовые цвета, подсвечивая рябь облаков.
Верно, Олеандр уже очнулся. Скоро, очень скоро он разбудит поселение и – упаси Тофос! – заявится в курганистые земли и закатит такой скандал, что живые позавидуют мертвым, а мёртвые содрогнутся.
Перебранка с наследником в замыслы Аспарагуса не входила. Потому он поднялся с колен и высвободил меч, увязший под телами хинов. Голова снова закружилась, запах гари душил.
– Некогда мне с тобой возиться, уж не обессудь. – Он поглядел на сжавшегося в комок Каладиума. – Истинно, я следил за тобой. Как часто мы поднимали вопрос о том, кто умертвил Спирею и отравил наследника, м? И всякий раз ты не выдавал правды ни речами, ни лицом. Признаюсь, сперва я подозревал не только тебя. Доверенные мне собратья бдели за каждым Стальным воином, кой вел себя мало-мальски подозрительно. Еще до гибели Спиреи среди дриад гуляли разговоры, мол, Стальной Палач оживился, восстает ни свет ни заря и отлучается из поселения. Тогда я не придал этому значения. Тогда я многому не придал значение. Но позже…
Аспарагус тяжело вздохнул и продолжил:
– …Позже мне доложили, что Клематис и Птерис проявляли интерес к хижине наследника, где сидела эта девчонка – Эсфирь. Позже я спросил себя, не знавал ли Каладиум о ее присутствии в поселении? А ежели знавал, почему не обмолвился и словом? Позже я наткнулся на тело Мирта. Явился на бой с двукровными, где своими глазами узрел, как Эсфирь излечила наследника и ударила по Гере чарами исцеления. К тому мгновению у меня уже были основания предполагать, что ко всей этой неразберихе приложил листья наш бывалый Палач. Я прикинулся слепцом. Рассудил, что ты не упустишь шанса расчистить путь к девице, одаренной благом укрощать выродков. Ты поддержал ложь наследника. Я подыграл вам. И началась гонка преследования. Думается, мы разузнали о местонахождении Эсфирь единовременно, после чего…
Дальнейшее повествование виделось излишним.
Аспарагус кашлянул в кулак, прочищая горло. Обратил взор к притихшему собрату – и удар сердца отозвался в ушах. С осунувшегося лица Каладиума сошли краски. Он упал на бок, безвольно раскинул руки. Не было больше Стального Палача, чья презрительная улыбка снилась дриадам в ночных кошмарах.
На земле лежал изнуренный битвой мужчина – бледный, с распустившимися на лбу почками испарины.
– Сейчас… – Аспарагус в два шага преодолел разделявшее их расстояние и опустился на корточки.
Свистнул элафия и стянул с пояса мешок с отварами: удача – потребные склянки сражение почти не затронуло. Содержимым первой бутыли, заполненной обеззараживающим раствором, он промыл раны Каладиума. А вторую, с целебным отваром, приложил к его губам.
И спустя мгновение – о, диво! – пузырек оказался начисто иссушен.
Кроткий перестук копыт возвестил о приближении элафия. Впереди расплывчатым пятном замаячил его рогатый силуэт. Аспарагус широко распахнул глаза и часто-часто заморгал, прогоняя усталость. Встал и принялся складывать в кучу выисканные на поле брани клинки.
И чьей милостью Каладиум не валится с ног под их тяжестью?
– Ну-с? – прозвучал за спиной неторопливый, почти сонный голос. – Право, мне любопытно, на что ты рассчитывал. Надеялся, девица последует за мной, а ты осторожненько так за нами покрысятничаешь?
– Теперь это неважно, – уклончиво ответил Аспарагус. – Я хочу помочь, Каладиум.
– Ну да, ну да, – с обманчивой мягкостью вымолвил Каладиум. – Назови мне хоть одну причину, почему я должен верить тому, кто увивается за Антуриумом и его ненаглядным сыночком, м? Ты предал Сталь, Аспарагус! Ты предал владыку Эониума! Ты предал себя!
– Я исполнял долг и…
– Поклялся служить всем потомкам первозданных дриад… Я верный воин, клятвы мои нерушимы.
Аспарагус закатил глаза:
– Ты дозволишь мне высказаться?..
Каладиум прищелкнул языком. И кивнул, утирая изодранным рукавом капающую из носа кровь.
– О, благодарю. – Аспарагус растер ладонями полыхавшее лицо. – Давеча я втерся к наследнику в доверие. Навел на думы о твоей непосредственной причастности к смуте и усыпил. Ныне дорога в лес нам отрезана. И я предлагаю тебе два пути. Первый: к нашей общей златоокой подруге мы скачем вместе. Второй: здесь и сейчас я изволю с тобой раскланяться.
Ежели Каладиум и удивился, вида не подал. Только хмыкнул, устремив взор к Морионовым скалам, обагрившимся утренним заревом.
– Хорошо. Я сопровожу тебя.
Беда не приходит одна
Проснувшись утром и спустившись с Древа, Олеандр хотел одного – выпустить небезызвестному гаду в маске кишки.
Каким же скотом нужно быть, чтобы использовать как наживку девчушку, которая толком ничего не помнит?! У Аспарагуса, похоже, совсем верхушка на почве вырожденцев расшаталась. Уже трижды он переступил черту дозволенного. Сперва ударил Олеандра в разгар дуэли Каладиума и Рубина. Потом пощечину ему залепил на глазах десятков соплеменников. А следом усыпил и приказал хранителям не тревожить – дескать, дни у наследника выдались тяжелые, пусть вздремнет.
Каков подлец, а?! Да кем Аспарагус вообще себя возомнил?! Творить столь немыслимый произвол!.. Вот кто точно страх потерял!
А что если Каладиум взаправду причастен к смуте?
Что если он уже предстал перед Эсфирь, жаждая пригреть её под листвой?
Чувствуя, что того и гляди взорвется, словно переспелый плод, Олеандр метался по поселению. Невольно он подмечал – куда ни сворачивает, везде его поджидают кучки шепчущихся дриад, указывавших на него пальцами. Страх на их лицах сменялся недоверием. Они держались в сторонке, но провожали его столь цепкими взглядами, что он через шаг спотыкался.
– Вы что тут все, с ума посходили?! – рявкнул Олеандр, когда прачка, встретившись с ним глазами, уронила корзину с бельем. – Соревнуетесь в ненормальности?
Он замер посреди улочки, стиснутой одноэтажными домами. Пробегавшие мимо дриады прятали взоры.
– Эй, ты чего разорался-то с утреца? – прогромыхал за спиной басовитый голос. Распихивая локтями дриад, к нему прорывался Зеф. Позади него прыгала лохматая голова Юкки. – Умер кто?
– Сейчас умрет! – выкрикнул Олеандр. – Если никто не соизволит объяснить мне, что здесь творится! Где Аспарагус? Где Каладиум? И почему, скажите на милость, все пялятся на меня так, будто я голый?
И причины странного поведения собратьев взбесили его еще больше. По словам приятелей, дриады все утро обсуждали подписи к судным листам: «А. – правитель клана дриад». И пришли к выводу, что за непорядками стоит не кто иной как отец Олеандра. Да, причастность владыки к смуте вызывала множество вопросов. К примеру, зачем ему покушаться на жизнь сына? Зачем сперва прощать Мирта, а затем убивать?
Но треклятая подпись, как видно, глушила в умах поселенцев любые прозвуки здравомыслия.
– Это не единственный слух, – подметил Юкка. – Там еще о призраке госпожи Азалии толкуют. О её детях, которых они с господином Лета́10 могли сокрыть. Даже о господине Аспарагусе, простите.
– Отойдём, – вымолвил Зеф.
И они миновали узкий коридор между домов. Приподняв ветви дерева, ступили к ограде поселения.
– Не поймите меня превратно, господин Олеандр, – продолжил Юкка. – Я вас не осуждаю – Тофос упаси! Ваш гнев понятен. Мне тоже не понравилось бы, если бы о моем отце, семье, какой бы она ни была, распускали сплетни. Но…
– Договаривай, – спокойнее произнес Олеандр, видя, как бедный парень вжал голову в плечи. – Я не кусаюсь, пока меня самого не укусят.
– Он хочет сказать, – встрял Зефирантес, – что вы с архихранителем таитесь. Извини, дружище. Но со стороны чудится, будто это вы, а не дриады, ну, слегка «того». – Он покрутил пальцем у виска. – Носитесь туда-сюда, шушукаетесь. А что поселенцам-то остается?
С каждым укором щеки Олеандра все пуще заливала краска стыда. В упреке прослеживался смысл. С дриадами никто не объяснялся. Вот они и ухватились за перво-наперво возникшие мысли и пустились в додумки.
– Ах да! – защебетал Юкка, опомнившись. – Аспарагуса и Каладиума я с минувшего вечера не видел. Первый в лес ушел. Вроде как до сих пор не возвратился. Второй тоже.
– Что?! – Возглас Олеандра прокатился по поселению, гулкий и надрывный, готовый вот-вот сорваться. – Один? Аспарагус ушел один?
– Один, да, – Юкка кивнул. – Он повелел дозорным освободить гнезда наблюдений. О!.. Еще полномочия сложил.
Твою ж!.. У Олеандра аж волосы на затылке дыбом встали. Он в сердцах долбанул кулаком по ограде.
– И ты говоришь мне об этом только сейчас?!
– Так вы спали, – прошептал Юкка. – А господин Аспарагус сказал…
– Господин Аспарагус сказал!.. – передразнил его Олеандр. – Засунь его слова себе знаешь куда!
– Тихо-тихо! – Зеф встряхнул его за плечо. – Не кипятись. Юкка-то тут причем, он подневольный…
– Да вы все тут подневольные! – прорычал Олеандр. – Гляжу, своих мозгов ни у кого нет!
Напряжение, схлестнувшееся со страхом за благополучие Эсфирь, достигло точки взрыва. Думать в таких условиях было крайне трудно. И Олеандр в очередной раз пожалел, что рядом нет отца и брата, которые точно помогли бы ему затушить в голове пожар, испепелявший суть всяких размышлений. Тем не менее опасение, рожденное из недавней беседы с Аспарагусом, подсказывало, что неспроста – ох, неспроста! – они с Каладиумом пропали из поселения.
– Приказал покинуть гнезда наблюдений, – Олеандр выдохнул и добавил: – Какие гнезда? Ближайшие к курганам?
– Перед Морионовыми скалами, – пискнул Юкка. – До курганов там рукой подать, думаю.
– Ну-у, – протянул Зефирантес. – Не рукой подать, конечно. Проскакать придется.
Олеандр растерянно теребил серьги.
Что же получается?..
Аспарагус ушел к курганам следом за Каладиумом? Ушел и приказал дозорным близ тех земель покинуть гнезда наблюдений? Зачем? Как лист сорвать, столь бестолковые потуги по обезвреживанию воинов были направлены на устранение Олеандра. Чтобы под ногами не путался. Чтобы по пробуждении не подал дозорным знак, не направил их в курганистые земли.
Любопытно, что, учтя в череде деяний столь неочевидную тонкость, Аспарагус в придачу сложил полномочия. Словом, добровольно развязал Олеандру руки. Закон клана дриад гласил: ежели посты исполняющего обязанности правителя и архихранителя по какой-то причине освобождаются, их занимает либо истинный владыка, либо его ближайший кровный наследник.
Будучи, к чему уж лукавить, далеко не самым глупым дриадом поселения, Аспарагус явно сознавал, что последует за его уходом с должностей. И все же он сложил полномочия. Правитель оказал ему честь, вверив бразды правления, а он просто взял и подгадил ему в миг раздора.
Странный поступок. Зачем Аспарагус это сделал? Да и чего желал добиться, выслеживая Палача?
Положим, он застал Каладиума рядом с Эсфирь. Положим, убедился, что тот – один из смутьянов. Каковы дальнейшие действия? Попытка задержать подлеца в одиночку?
Или…
А чем же у нас тут попахивает, спрашивается? Не предательством ли? Не изменой, случаем?
Аспарагус ушел за предполагаемым смутьяном и обезопасился от перехвата. Ушел и сложил полномочия.
Почему? Да потому что хотел примкнуть к Каладиуму! Не собирался Аспарагус возвращаться! Не собирался никого задерживать!
Проклятие!
На душе Олеандра заскреблись силины. Неосязаемое ощущение тревоги распространилось по сознанию со скоростью морового поветрия. Он мельком глянул на приятелей, а затем вознес глаза к сероватым – дождь, что ли, прошел? – клочкам неба, проредившим листву.
Скорее всего, Каладиум и Аспарагус давно прибыли в курганистые земли. И Олеандр ничего, совершенно ничего не смог сделать, чтобы им помешать. Он на ветвях Вечного Древа провалялся, отравленный сонником.
Он тряхнул головой, смаргивая наваждение, явившееся внутреннему взору тенью погибшей Эсфирь. Сглотнул и обнаружил себя сидящим на лавке между хранителей. Один из них, похожий на громадное рыжее дерево, настойчиво тряс его за плечо, которое уже онемело.
– Ну наконец-то, – Зефирантес выдохнул так, словно мгновением ранее залпом оприходовал кувшин вина. – Слушай, ты предупреждай хоть, когда впадаешь в эти свои тяжкие думы.
Нет! Ужель Олеандр сдался?! Ужель даже не попытается уберечь ту, которой обязан жизнью?!
– Зовите Драцену и Рубина! – Он вскочил. – Запрягайте элафия! Мы скачем в курганистые земли!
– Чего?! – охнули Юкка и Зеф, тогда как ноги уже несли Олеандра к главным вратам.
– По дороге расскажу!
– Но…
– Это приказ!
Мимо проносились перепуганные лица собратьев, шарахавшихся от него, как от безумца, размахивавшего топором. Не обращая внимания на доносящиеся в спину выкрики, он подбежал к вратам и настежь их распахнул. В боку нещадно кололо. Мышцы, не разогретые после сна, ныли. Но он все равно рванул к Морионовым скалам, только створки за спиной захлопнулись. Приложил два сомкнутых в кольцо пальца к губам – и день огласил раскатистый свист.
Абутилон дремал на ближайшей поляне, потому вскоре уже Олеандр на бегу запрыгнул ему на спину, и земля под копытами элафия затряслась.
Пусть шанс на успешный исход замысла и невелик – увязающий в трясине, как известно, хватается за травинку. Увидев Палача, Эсфирь могла и улететь, верно? Или спрятаться. Или…
Да мало ли! Вариантов – два мешка!
– Быстрее, Аби! – Олеандр хватанул элафия пятками и направил чуть левее, в объезд светлевшего впереди ручья.
Лесные заросли постепенно разрежались. Иссохшие прутья и листва уступили место высокой траве, хлеставшей по сапогам не хуже кнутов. Обрывки выкриков дриад прилетали в спину под дробный перестук копыт.
При желании Абутилон мог скакать еще быстрее. Но в таком случае он рисковал в кровь изрезать бедра. Поэтому Олеандру приходилось сдерживать норов и почасту замедляться.
В одну из вынужденных остановок глаза выхватили черную точку, плывшую в небе над скальными гребнями.
Эсфирь? Кто бы это ни был, полет его выглядел жутко. Летун вился в воздухе раненой птицей – того и гляди расшибется о камни. Его подбрасывало. Швыряло из стороны в сторону столь лихо, будто он сражался с незримым врагом. Примерно так, помнится, штормило Зефирантеса, когда он впервые испил крепленого вина. И после четвертой или пятой чаши со словами «Что-то лёгонькое оно какое-то» осушил еще с десяток.
Это Эсфирь! В груди Олеандра будто перегнутая ветвь треснула. Засевшая между ребер тревога въелась корнями в сердце. Он приготовился к новому рывку, но взгляд уперся в дерево на краю поляны. Из-за ствола выглядывали зеленый рукав и склоненная голова…
– Гинура? Эй! Ты чего там расселся? Дурно?
Щурясь от слепящего света, Олеандр снова оглядел небосвод. Эсфирь как водой смыло – хотелось надеяться, не лбом в горный выступ. Ведомый дурным предчувствием, он снова окликнул Гинуру. Но ответа не получил. Вернее, получил, но от кого-то иного, чье зеленое око сверкнуло в полумраке ветвей. То был странный булькающий звук, похожий на вздох тонущего.
В тот же миг почва в двух-трех шагах от Гинуры просела. Заволновалась и растеклась волной прямиком к Олеандру. Он дернул рога Аби на себя. Тот попятился. Поздно – бугры обступили их ободом, который закипел, подобно перегретой похлебке. Копыта элафия начали увязать. Он взревел, пытаясь нащупать опору. Дернулся. И встал на дыбы, испуская с цветов облако пыльцы.
Не успев сообразить что к чему, Олеандр потерял равновесие и плашмя рухнул в склизкую жижу.
Лимнада! Осознание сущности нападавшего пришло враз с непониманием, почему дружественное Барклей создание ополчилось на дриада. Вместо вертевшего на уме вопроса из горла вылетел комок слизи. Трепыхания ускоряли погружение в трясину. Любое движение тянуло ко дну. Но Олеандр рискнул перевернуться на бок и вскинуть руку – тело увязло глубже. И виток чар, сорвавшись с пальцев, просвистел мимо запримеченной на дереве лианы.
– Аби, перестать, – шептал он, силясь угомонить охваченного паникой элафия, чьи копыта по бедра засели в болоте. – Пожалуйста, перестать, слышишь? Иначе ты нас утопишь!
Наперекор призыву к успокоению Абутилон вновь поднял рев. Ринулся в сторону и тут же завалился на бок. В лицо Олеандра ударил фонтан зловонных брызг. Перед взором, чудом не пробив висок, пронеслось копыто.
Дриады приближались. Олеандр слышал, потому протянул ладонь к перепуганной морде с глазами-бусинами, приподнял ее над топью.
Помощь подоспела вовремя. Зеф примчался первым. Но в расчет его взять не вышло: разве что в расчет тех, кому голова дарована лишь для того, чтобы зазря болтаться на шее. С криком «Защита наследника – долг жизни!» он на полном скаку понесся к трясине. Его элафия оказался умнее – перед болотом он застыл. Слишком резко. Зеф перелетел через его рога и бочкой плюхнулся в топь.
Драцена дурному примеру не последовала. Ее волей и чарами лозы соскользнули с деревьев. Опутали тела увязших и вытянули их на твердую почву.
– Спасибо. – Олеандр выбрался и плюхнулся лицом в траву, но тут же поднял голову.
Сосредоточился на жужжании прибывших хранителей – они уже вытаскивали из зарослей два бесчувственных тела.
Первое принадлежало Гинуре.
А вот второе… Свалявшиеся в пакли волосы цвета болотной слизи говорили в пользу лимнады. Но сероватая чешуя на предплечьях намекала, что девица родилась наядой.
Вырожденка!
Пошла кутерьма.
Сбежавшиеся на поляну дриады загалдели, заверещали, точно согнанные с ветвей птицы. Олеандр доверил Драцене заботу об элафия. Нагнал стражей и помог им уложить Гинуру на траву. Моргнул раз, два – посыльный не подал признаков жизни, – и осознание случившегося громом прокатилось в сознании. Локти выпрямились самовольно, одна ладонь прилипла к другой.
Шестьдесят счетов, сотня надавливаний на грудь с перерывами – круг неотложных действий при остановке сердца. Не зря, вовсе не зря Олеандр в поте лица обучался ремеслу целителя.
Он знает и умеет. Он спасет Гинуру! Обязательно спасет!
Земля вокруг увлажнилась от стекавшей с туники слизи. Олеандр свершал отточенные движение, когда слух перехватил шорох.
Олеандр резко обернулся. В шее хрустнуло, хвост мокрых волос шлепнул по глазам.
– Поздно, Цветочек, – Рубин стоял у него за спиной, переламывая самокрутку, – мёртв ваш дружок.
Мёртв… Олеандра пробрал озноб. Он снова обратил взор к Гинуре. Его рот трещал от напичканной в глотку грязи. К ладоням, подсвечивая листву на предплечьях, стягивалась чары.
В душе разразилась буря. Но Олеандр не дозволял ей вырваться наружу. Борьба с желанием закричать, убежать, просто лечь и тупо вытаращиться в никуда отжимала силы. Но усилием воли он заставил себя проглотить очередное поражение – сколько их еще будет? – и подобрался к вырожденке, окруженной кольцом стражи.
– Мертва? – спросил Олеандр и осмотрел её перепачканные в грязи и болотной жиже лохмотья.
– Уже да, – подтвердил коренастый хранитель с длинной коричневой бородой, в которой запутались листья. – Когда выносили, сердце еще билось. А теперь… – Он пожал плечами. – Странно.
И правда странно, – мысленно вторил ему Олеандр. Никаких серьезных увечий на теле девицы не наблюдалось. Пара царапин, синяк у виска. Все! Так что же послужило причиной гибели?
– Ядком попахивает, смекаешь? – прозвучал шелестящий голос Рубина. – При том едким таким, насыщенным. Не могу разобрать, что за отрава… Что-то редкое. Не встречал прежде.
Отрава действительно не оставила бы на теле следов. Но зачем вырожденке травить себя? Или её Гинура отравить успел?
Олеандр жестом повелел стражам расступиться. Присел возле девицы на корточки. Отогнул ворот лохмотьев и узрел на её шее едва различимую точку, похожую на укус кровососущего насекомого. Кожа в том месте воспалилась. Ощущалась холодной, почти ледяной.
Отметину могло оставить тонкое оружие, вымазанное ядом. Отравы разные бывают. На выродков они тоже действуют по-разному. Возможно, отравившись, девчонка умерла не сразу. Предположим, она успела выползти и сотворить трясину.