Пусть аисты вернутся!

Глава 5
В мире стереотипов

с. Пуховка Киевской обл. Сентябрь, 1995 г.

Вернулась я домой в конце августа. К тому времени моих соседок по палате уже выписали, так что дольше всех в «казенном доме», как гадалки-цыганки говорят, провела я. После своей выписки через неделю меня Лиля проведала, принесла мне «Українські народні казки» и кулек яблок.

Стоит отметить, что сказки были специфические, но интересные, с таким изобилием чертей, как в нашей школе (учителей я имею в виду). Вот чертяка на бочке – это точно наша математичка Ольга Игнатьевна, мать Олега. Я потом даже нарисовала ее, сидящую на бочке, в горошковой юбке, из-под которой выглядывали копытца в туфельках, а из химических кудрей торчали рога. В руках, поросших густой шерстью, она держала мою тетрадь и готовилась ее съесть Когда позже я показала сие творчество Олегу, он сначала молчал, и я подумала, что обидела его – мать ведь, а потом он смеялся целый день. Кстати, юбку Игнатьевна действительно перешила, сделав ее короче.

Сразу после того, как дед забрал меня из больницы, мы зашли к Анастасии Ивановне.

– Как здоровье, Снегурочка? – ласково спросила она. – Здравствуйте, Ростислав Андреевич.

– Здравствуйте, – буркнул дед.

Я покосилась на него, потому что подумала, что он теперь постоянно будет бухтеть. Всю дорогу до автостанции он молчал, потом всю дорогу домой. «Может, я чего-то не знаю?», – я задумчиво посмотрела на дедов профиль.

– Легче стало? – спросила наша фельдшер.

– Ага, – я кивнула. – Сказали, что я псих. – На меня уставились дед и Анастасия Ивановна. – Ну, сказали, что на нервной почве у меня развилась та…хикардия и аритмия одновременно, – нерешительно добавила: – вроде.

– Да, вроде того. Еще вижу по записям в карте, что порок пока купируется медикаментозно, – сообщила врач, обращаясь к моему деду.

– То есть, операция не нужна будет? – спросил он, наконец, сев на стул рядом со столом фельдшера.

– Операция пока действительно не нужна, но, что еще покажет взросление? Если Снежана сильно вытянется, если в весе наберет и прочие факторы.

Я слушала это и думала о том, что в росте точно не наберу, у меня даже дед не слишком высокий, а в весе – и подавно. Взглянула на него еще раз и подумала, что с таким настроением он, наверное, сидит у телевизора и не шевелится.

– Ясно, будем следить, – сказал он и поднялся со стула. – Идем, Снегурка, пора домой.

Дом казался каким-то запущенным. При том, что мать его и так не убирала, этим занимались мы с дедом, но сейчас, видимо, ему было не до того. Занавески на окнах плотно зашторены, поэтому солнечный свет и вовсе не проникает. Кровати разобраны, будто мы только вчера поспешно уехали. Правда, разбросанных цветов и открытки – моего подарка маме – не было.

– Деда, давай окна откроем, – попросила я.

Он кивнул. Его брови были сведены у переносицы, он все время хмурился. Потом я увидела, что зеркало в шкафу завешено черной тканью.

– Деда, что это? – Я провела рукой по ткани и сразу одернула, будто черная материя обжигает.

– Мать твоя в больнице скончалась, – без эмоций в голосе, без скорби или грусти сказал он.

Я ощутила болезненный укол в сердце и поэтому села на кровать.

– Она меня ненавидела, – сказала тихо, – но я так надеялась, что она изменит свое отношение ко мне.

– Аня была несчастной девочкой, – вздохнул дед. – Не стоит ее винить.

Он резко подошел к двери:

– И давай, до начала учебного года два дня осталось, делай свои домашние задания.

1 сентября, все нарядные, с бантами и цветами стояли «на линейке» во дворе школы. Вместо белых бантов дед повязал мне на голову черный платок, потому что Наталья Петровна сказала, что так принято. Я чувствовала себя так вроде на меня уставились сотни глаз, а не на директрису, бодро рассказывающую о перспективах нового учебного года.

– Учіться, діти! Ви – наше майбутнє! Школа для вас, як рідний дім, а вчителі, як батьки.

От этого потока сладкой лжи я тихо ускользнула к мальчишкам, стоявшим поодаль от нашего класса. Конечно, они ведь старше. Я встала за спиной у Олега.

– Привет, малая, – сказал он. – Ты как?

– Нормально, – просто ответила я, – ничего нового не произошло.

– Дык, еще не хватало, чтобы еще что-то произошло, – заметил Руслан.

– Смотрю, твоя маман, Олежка, в новом наряде, – иронично заметила я.

Я смотрела на Игнатьевну, похоже, не слишком удачно сходившую в парикмахерскую, потому что ее кудрявая барашка теперь была похожа на паклю, которой наш школьный сантехник Васька краны чинил. Однажды Женька «одолжил» у него косичку пакли, прикрепил обручем своей одноклассницы Иванки, и пришел на урок физкультуры. Наш физрук, дядька суровый, тогда гонял его кругов десять по школьному стадиону. Кроме того, математичка – леди Несовершенство, как по мне, обрядилась в розовое облегающее платье и прицепила к груди, как орден, брошь, которая мне напомнила кактус.

– А тепер, діти, знову на вас чекають шкільні лави. Вітаємо з початком нового навчального року! – Наша директор, как всегда, была горда собой, в вышиванке, с косою вокруг головы.

– Еще б венок на голову нацепила, – сказала я мальчишкам и скривилась.

– Да, Снежка, школу ты любишь так, как собака палку, – сказал Руслан.

– Кстати, надо сходить Найду проведать после уроков, у нее щенки появились, – вспомнил Женя.

– Уже? – обрадовалась я. – Надо что-то в столовой ей стащить.

Найда – это, как я ее называла, «базовая» овчарка. Жила она на «Голубой Десне» возле стадиона, где мы летом ловили ящериц. Иногда она недоуменно смотрела, чего мы там делаем, рыская в пожелтевшей траве. Когда какая-то ящерица отбрасывала хвост, мы показывали его Найде. Она обнюхивала и натурально «по-человечески» кривилась. Иногда Найда гуляла по «Стреле», и маленькие дети ее боялись. Я не знала, сколько ей лет, но у нее была седоватая морда и такие несчастные глаза, что казалось, что она уже очень пожилая собака. Хотя у нее даже щенки появились. Я бы хотела одного домой забрать, но деда это явно не обрадует.

«Як ви провели літо?» Каждый год эта тема раздражала своей банальностью. Учителя к этому первому уроку явно готовились только внешне: прически, платья, броши, вышиванки, а вот содержание, как обычно, оставалось, где-то на речке.

«Как мы могли провести лето?» – размышляла я. Живя в селе – на огороде, после которого ходили купаться на Десну. Наши лица обгорали на солнце, мы наслаждались купленным за собственные деньги мороженым, дурачились в песке, воровали лодку и переправрялись на другой берег, где пропадали в зарослях ежевики и тонули в пшенице, вдыхая доносившийся отовсюду запах полевых цветов. Что нового можно написать, если каждый учебный год начинается именно с этой темы?

Наверное, мое скверное настроение, которое даже мальчишки заметили, хорошо дало по мозгам, поэтому написала то, что стучало молоточками в голове пару дней.

Начнем с того, шо ми літо уже провели. Чого про це писать? Я взнала шо люди є не тіки хароші, є пагані, як деякі мої учителі і сусіди. Шо ви мине питаїте? Самі ж знаїте, шо ми сидим на городі днями, а коли просапаїм – ідем купаться. Ше я тепер знаю шо мамка не завжди мамка, а мачуха може бути і мамкою. Шо животні кращі людей. А є і хароші люди. А ше люди вмирають, по собі лишают тоску. А ше непонятно, чого малина потрувана радіацією. Чого жовті таблички розвішувать? Не треба було травить.

Усердно вывев последнюю строку, не читая, положила его на стол классной руководительнице – Марине Федоровне. Она же и преподавала украинский язык, на котором я бегло нормально изъяснялась, а вот писать мне было сложно. Может, все дело в том, что мой дед, мать, мальчишки – Руслан и Олег – абсолютно русскоязычные. А как иначе? Отец Олега из Сибири, своего друга он привез и познакомил с матерью Руслана, так что они на половину русские. Женя был единственным украиномовным. Причем, хотя его родители простые рабочие (мама и вовсе домохозяйка), но его речь была грамотной и красивой. Еще он очень красиво читал стихи Шевченко. В лицах так. С нами он разговаривал на русском, но, когда злился или нервничал, мог выдать то или иное словцо на «калиновій». А уж хорошо, даже отлично, я знала иной вариант украинского языка – суржик. Хотя у нас в деревне его все знают.

Учеба мне всегда давалась с трудом. Как правило, я витала где-то в облаках, поэтому предметы – от математики до физкультуры – были моей слабостью… в смысле моим слабым местом. Во второй класс меня перевели по какой-то справке, которую дед принес в школу, но ценным учеником я явно не была. Дедушка так и не рассказал, что там в справке. Я думала, неужто наша администрация пожалела меня из-за проблем со здоровьем. Дед, как обычно, не признавался. У него вообще были странные запреты на обсуждение некоторых тем, что мне было непонятно. Хотя теперь я боялась при нем вслух говорить слово «радиация». «Если оно возымело такой эффект на маме, то вдруг и дед сказится», – от этой мысли мои волосы встали дыбом.

После уроков мальчишки ждали меня у хозяйственного магазина недалеко от школы.

– И это только первое сентября, – уныло сказала я. – Я ведь не выдержу этой каторги.

– Как провела лето? – спросил Женя.

– Ты издеваешься, Жень? – уставилась на него, и без того пытаясь прийти в себя от этих тошнотворных сочинений.

– Звичайно! – он засмеялся. – Написала, что «на городі»?

– Откуда ты знаешь? – недоуменно на него посмотрела.

– А вроде мы не такое каждый год пишем, – ответил Руслан.

На «Голубой Десне» в сентябре жизнь еще шла своим чередом. Мы попутно кивали оставшимся отдыхающим, идя по центральной аллее. Было довольно жарко, я уже давно стянула с головы черный платок, а солнце жгло нещадно. Наверняка парит – дождь будет.

У колонки, окрашенной голубой краской, мы склонились, чтобы напиться воды и умыться – тогда стало немного полегче. В стеклянную бутылку набрали воды Найде. Вот дойдем до конца аллейки, я, как обычно, попрыгаю по плитам, а там уже поляна-стадион, где наша Найда обитает.

Скажу честно, живу в этом селе, но самая главная достопримечательность – это именно «Голубая Десна». Тут есть такие пустынные места, хотя солнце светит ярко-ярко. Кажется, будто люди насладятся лучами и уходят, чтобы кто-то другой мог в тишине и уединении полюбоваться природой, вдохнуть полной грудью свежесть воздуха и воды, которой преграда в виде забора из сетки-рабицы явно не страшна.

Найда высунула нос из будки и зарычала.

– Чего это она? – спросила я у мальчишек.

– То она щенков оберегает, – сказал Женя. – Кто знает, что в твою голову придет: вдруг обидишь. Слышишь, как скулят?

Слышно было, как они скулят, еще с момента, когда мы поравнялись с местной смотровой вышкой, представлявшей собой белую лебедку с бортиками на металлической опоре.

– Найдуся, – я сделала еще одну попытку, – а мы тебе принесли сосисок столовских и котлету. – Я освободила еду от бумаги и поднесла ей поближе, чтобы она носом почуяла вкусность.

Тогда Найда вылезла из своего убежища, но «пост» покинула ровно на расстояние досягаемости ее детей. Еда пришлась овчарке по вкусу, поэтому, когда она с ней справилась, потянулась ко мне снова. Когда я протянула руки ей для обследования, она их тщательно обнюхала своим «пылесосиком», а потом облизала.

– Это спасибо, значит, – «перевел» Олег и засмеялся, почесав Найду за ухом.

– Ну, Найда, бывай здорова, мы к тебе еще зайдем, – бодро сказал Руслан.

Мы решили пойти на качели, которые находились недалеко отсюда напротив сцены, а Найда стояла и прощально махала нам хвостом, пока мы находились в поле ее зрения.

На сцене сейчас никто не выступал, лавки напротив были свободны, две желтые качельки тоже, поэтому я поспешила занять одну из них.

– Снеж, да ты не спеши, мы тебе не конкуренция, – ухмыльнулся Олег. – И еще: выходи из своих мыслей хоть периодически, а то ты на качелях куда-то буквально улетаешь.

– В качелях иногда целый мир, – сказала я.

Эта часть базы, где расположены корпуса, совсем пустынная, хотя мы знали, что где-то в этих краях обитает «Боярский». Он нас гонять не будет, но что-то побухтеть может.

После моего часового качания мальчишки принудительно остановили качели и сняли меня с них, вернее почти стащили.

– Слышь, у меня белая блузка, так что давай как-то… – Я чуть снова не стукнула Олега: если что-то в моем внешем виде деда не устроит, то тогда он мне устроит.

– Да ты у нас сама снежно-белая, – поддразнил Олег.

Следующий учебный день обещал закончиться очередной вылазкой на базы, поэтому я с нетерпением ждала его завершения.

Первым уроком была математика, потом английский, украинский и рисование. Хоть рисовать я и любила, но последний урок в школе меня не радовал. Преподавала у нас рисование учительница, которая художником вовсе и не была. Она показывала нам штриховки и заставляла рисовать пляж и воду в строго очерченных рамках. Так, пляж скорее походил на гору с рваными краями, а вода – на полоску – ровную, без единой волны. Разумеется, я не выполняла эти задания. Тем более, если речь шла о том, как нарисовать Десну или песчаный пляж «лягушатника», то моя фантазия очень далеко уводила меня от строгих геометрических форм. Не раз дед читал в дневнике замечания о моем «ослином упрямстве», «безнадежности в учебе» и прочее. Больше «тройки» по рисованию в табеле я не получала, да и не только по этому предмету. Математичка ставила мне «двойки» рядами, причем на каждом уроке, но пресловутая справка, с которой дед явился в школу, заставляла учителей рисовать мне проходные баллы, чтобы дотянуть до ПТУ.

Однажды слышала, как Игнатьевна в разговоре с нашей географичкой Катериной Васильевной обсуждала мою справку. Я как раз получила очередную «двойку» по математике, еще и деда вызвали в школу, потому что решила я задачу по-своему, очень по-своему:

«Ни знаю як цей прімєр рішать, бо моя учителька занята своєю причьоскою, а не тим, як навчить дітей математики».

Вот такое решение написала на доске под условием задачи. Таким образом отомстила ей за придирки на уроках и не очень хорошую славу, которой она награждала меня в школе и в селе. Я не понимала, как взрослая, состоявшаяся, а думаю, что она считает себя таковой, женщина может завидовать не слишком благополучной восьмилетней девочке.

Тогда Ольга Игнатьевна в порыве эмоций сказала Катерине Васильевне:

– Справка у нее. Сколько нам еще пахать на этих? Пострадавшие, можно подумать. Да от таких, как она, другие дети страдают.

Я демонстративно прошла мимо, одарив ее злым взглядом. Я знала, что она обвиняла меня в том, что ее сын тоже не отличается высокой успеваемостью. Но если учесть, что Олег старше меня на пять лет, а успеваемость у него хромает класса эдак со второго, то мое «плохое влияние», видимо, происходило ментально.

Надо сказать, что Олегу просто было скучно в школе, где ему объясняли азы предметов, когда как он сам продвинулся гораздо дальше. Так, он в уме мог посчитать примеры на умножение в столбик трехзначных чисел, причем в считанные секунды. Именно Олег помогал мне в учебе. Он давал мне книги: от сказок до чего-то более серьезного. Со стороны, наверное, дико было созерцать, как хулиганистого вида трое парней, кто с рогаткой в руках, кто с «батареей» бутылок пива в «авоське», читают с первоклашкой не очень опрятного вида «Маленького принца», по ходу объясняя, что змея в произведении, да и вообще всегда, является символом мудрости. Объясняли, почему мы в ответе за тех, кого приручили, на примере Найды, лежавшей рядом с нами на ласковом теплом солнышке.

Математика мне давалась с большим трудом, но с Олегом к середине учебного года мы освоили таблицу умножения.

В моей русскоязычной семье ждать помощи с украинским языком не приходилось.

Тогда Женька терпеливо пояснял, почему то или иное слово, которое я использовала в своей домашней работе, неправильное. Он говорил: «Не той відмінок, Сніжано. Це має бути Давальний. До речі, який відмінок я використав, коли звернувся до тебе?»

– Відмінок? – переспрашивала я.

– Падеж по-русски, – говорил он.

– А. Ну, странный этот відмінок.

– Да Кличний, Господи ж, – он в сердцах ударял руками по коленям. – Ты ж в Украине живешь.

– То да, – я соглашалась, – и мне очень нравится, когда красиво говорят. Вот ты говоришь красиво, лучше нашей укрмовши.

– Не підлабузничай, – говорил Женя.

– Женечка, я не лабузничаю, в смысле не подлизываюсь, просто так считаю!

Я всегда твердо, как баран, доказывала свою позицию, и как раз подлизываться ни к кому не собиралась.

– Отож тебя в школе и не любят, – ржал Руслан, – там любят вечных подхалимщиков. А мы полностью развенчиваем стереотипы об отличниках и хулиганах. Как переживут это люди? – он картинно закатывал глаза, как наша директриса при виде нас в коридоре. – Прямо не знаю. Будут капли пить… сердеШные.

– Женечка, ты почитай мне «Лісову пісню», ты обещал. Ты говорил, что там много всяких русалок, другой нечисти, прямо как в нашей школе – я, по-детски, подергала Женю за рукав.

– Отсмеявшись, он сунул мне в руки книжку в тонкой обложке, где была красиво нарисована девушка с распущенными волосами в венке:

– Это Мавка, Снеж, – сказал он. – Почитаешь – поймешь. Прочитаешь – обсудим.

Поэтому, несмотря на мои очень плачевные оценки, обилие замечаний, прохождение дедовой лозины по траектории моей спины, я была не совсем безнадежной. Просто, можно сказать, мы были голосом революции в образовании. Хотя множество пробелов, конечно, было.

Но не уверена, что школа может их восполнить. Разве что действительно настоящие учителя. Таких в нашей школе было человека три, да и то, у меня они не преподавали.

А еще у нас не было начальной школы. Просто учителя-предметники вели уроки. Классный руководитель вел нас от первого до последнего класса. Наверное, так дешевле было – не нанимать учителей начальных классов, а спихнуть на тех, кто работал в школе. Но у них и подхода не было к детям. С таким же успехом мой дед мог бы что-нибудь преподавать.

Стиснув зубы и зажмурившись, я пережила три урока, оставался последний – рисование. Мальчишки открыли мне страшную тайну. Оказалось, что учительница по рисованию была на самом деле учителем черчения. Тогда до меня дошло, откуда у нее все такое пропорциональное и выверенное, без какого-либо полета фантазии.

– Сегодня мы будем рисовать птичку на дереве, – сказала Марья Никитична.

– А птичка разве может под линейку нарисоваться? – задала я вопрос со скрытым подтекстом.

– Лекалами можно, – пошутила (пошутила?) она.

– Ё-моё, – не поверила я. – Может, еще этим транспортёром?

– Транспортиром, – поправила она меня, – остроумная наша.

И мы принялись рисовать птичку.

– А все равно какую? – снова спросила я.

– Хоть аиста, – она махнула на меня рукой. – Хотя, зная тебя, ты, как всегда, выпендришься и нарисуешь попугая.

– Могу этого, – решила я попаясничать, – розового, длинноногого, ну, как его?

– Фламинго? – предположила она.

– О, во-во, я на картинке видела.

– Да рисуй, что хочешь, – сказала она и покачала головой.

Новая манера в постановке задачи мне понравилась, поэтому я и изобразила фламинго, рядом аиста, а на ветке разноцветного заморского попугая.

Она взяла мою работу и впервые поставила «пятерку».

– Раз тебе не подходят вороны, синицы и воробьи, пусть будет эта заморская пестрятина, – сказала она.

– Так лелеки-аисты ведь наши, – запротестовала я.

– Умная ты моя, а напиши-ка мне сочинение на следующий урок об ареалах обитания аистов.

«Каких «оралах?» – не поняла я, но промолчала. Вслух сказала:

– По рисованию сочинение – это жесть.

– «Жесть» – это сталь, – спокойно сказала она.

Мы шли от нашего стадиона, проведав Найду. Вдоль забора, ограждавшего «Голубую Десну» от других баз, была тропинка. Возле турников стояла проржавевшая «вертушка», через которую можно было пройти к бывшей столовой. Сейчас она побитыми и обгоревшими окнами смотрела на проходивших. У старого турника увядал куст белладонны. За него зацепилась тонкая паутинка, ветер был слабый, поэтому она едва тянулась куда-то вдаль. Видимо, вот оно и наступило – бабье лето.

Возле «Голубой Десны» располагалось еще несколько баз. На одну из них можно было легко попасть – ни охраны, ни завхоза, никого.

Домики были добротные, выкрашенные в коричневый цвет. Двери, абсолютно новые, почему-то были либо открыты, либо приоткрыты, поэтому можно было увидеть, что в домиках свежие обои розового цвета.

– Нормальный такой интерьерчик, – Руслан стал на пороге. – Все новое, но никем не тронутое.

– Может, тут живет вся нечисть Гоголя и Леси Украинки? – Женя быстро схватил меня за талию, и я закричала от испуга. Друг расхохотался, а потом резко замолчал.

Я открыла глаза, и мои волосы встали дыбом. Метров за десять от нас стоял короткостриженый парень возраста моих мальчишек и дед с велосипедом. У них был злой взгляд, леденящий, пробирающий до самых костей. Мне показалось, что на улице резко стало очень холодно. Мои Трио Справедливости, Три безбашенных хулигана, гроза села Пуховка, стояли, как вкопанные, и молчали. Я быстро взглянула на руки Олега, рукава рубашки которого были подкатаны до локтя, и увидела на них «гусиные лапки», какие появляются от холода или страха.

Мальчик со страшными глазами двинулся в нашу сторону. Не знаю, как объяснить, ведь в привидений я, правда, не верю, но он будто плыл. Ни одна ветка под ногами не затрещала, движения были плавными, и он безотрывно смотрел в глаза. Как я понимала, в глаза каждому, что просто нереально, если учесть, что нас было четверо. Серые глаза, совсем не такие, как у моих деда и матери, были просто страшными. Таких страшных глаз я еще никогда не видела.

– Не ходите сюда, тут пятно.

Я услышала это, и мальчишки услышали. Мое сердце колотилось и в ушах, и в пятках, и в желудке. Мальчишки бежали, причем Олег держал меня за руку. Отдышались уже на территории «Дельфина», куда с этой «проклятой» базы можно было попасть.

Женька пытался отдышаться, и попутно крестился, приговаривая: «Чур мене, чур».

Олег взялся за голову:

– Это точно чертовщина какая-то.

– Пригвоздили к месту, без какой-либо силы, а глаза… – Руслан посмотрел на меня. – Снежик, ты нормально? – он потеребил меня за плечо, и я вскрикнула.

– Ого, малую вообще взяло, – сказал Женя и достал из рюкзака бутылку воды. – На, выпей, а то ты уже белее того снега, с которым тебя иногда сравнивают.

Я сделала глоток воды и посмотрела на них.

– Слушайте, это какая-то чертовщина. Мне так страшно не было даже тогда, когда за нами дед с топором бегал.

– Да не, Снеженция, – серьезно сказал Олег, – тогда ты тоже испугалась, просто забыла.

А сейчас тебя напугала неожиданность, совершенно непонятное одинокое место. В твоем мозгу не сложились два и два: как новая красивая база может быть заброшенной и мальчик, появившийся из ниоткуда.

Олег хоть и был мозговым центром нашей компании, но я хорошо помню, как он тоже испугался такой встречи. А может, просто у страха глаза велики?

Не раз за свою жизнь мне довелось столкнуться с этим сверлящим, пробирающим насквозь взглядом. Взглядом смерти.