Czytaj książkę: «Хвостономика. Успешный бизнес, основанный на любви, или Как компания «Валта» учит Россию заботиться о домашних питомцах», strona 3

Остальное неважно
Как это древо сделать вечным?

У Ирины и Анатолия трое детей. Старшему, Александру, 27 лет, сейчас он возглавляет IT-департамент компании. В «Валту» пришел недавно, около трех лет назад. До этого Александр учился в Англии, практиковался в Германии и Швейцарии и какое-то время занимался развитием и внедрением инноваций при Московском институте стали и сплавов (МИСиС).

Ирина Головченко говорит, что она ему предложила попробовать себя в компании, Анатолий Головченко считает, что это он предложил. Но главное в этой истории не это, а то, что Александр согласился и отправил резюме в отдел кадров.

На этой ветви валтовского древа Александр держит в руках гитару. Действие происходит в семейном доме, рядом с огромной дровяной печью. Ирина, мама, просит сыграть одну композицию из серии «все равно не догадаетесь какую». Анатолий, папа, сидит в кресле и умиротворенно ждет. Здесь же находятся все лидеры «Валты», которые приехали в гости к Ирине на «плов мудрости». Мне больше нравится называть это событие «тайная вечеря "Валты"». Со стороны это выглядит просто, как посиделки друзей у костра с гитарой. Наконец Александр начинает петь.

– Границы ключ переломлен пополам… – Александр поет голосом, очень похожим на голос Егора Летова. – А наш батюшка Ленин совсем усоп…

– Он разложился на плесень и на липовый мед, – подхватывает мама. – А перестройка все идет и идет по плану…

В этот момент Ирина, конечно, меня удивила. Я приехал на эту вечерю, чтобы еще раз поговорить о лидерстве. У меня была такая лихая, как я думал, заготовка – говорить со всеми о гомеровском Одиссее. Я напоминаю лидерам историю о том, как Одиссей проходил воды со сладкоголосыми, но крайне опасными сиренами. Он попросил всех членов команды заткнуть себе уши воском, а ему не затыкать, но привязать его к мачте корабля. Вопрос простой: почему он себе тоже не заткнул уши? Ведь результат был бы таким же – они бы миновали опасный участок.

Мы пришли к интересному выводу: кроме того что Одиссей позаботился обо всех, он нашел способ «заглянуть за горизонт», «изведать неизведанное». Настоящий лидер способен заглянуть в сферу, недоступную другим. Когда мы разговаривали о лидерстве с Ириной, она сказала, что у лидера есть свои привилегии. Иметь возможность слушать смертельно опасных сирен – это и есть привилегия. Ее можно использовать для того, чтобы передавать новые знания своей команде. В этот момент Ирина сообщила, что плов мудрости готов, и разговоры об Одиссее растворились в казане.

Но потом Ирина спела Егора Летова. И меня удивила ее «всеядность». Ее студенчество пришлось на то время, когда эта песня была гимном поколения – нет ничего странного, что она ее знает. Но я вдруг понял, почему еще Одиссей попросил не затыкать себе уши. Дело не только в необычном опыте, дело еще и в том, что для лидера очень важно знать все главные песни – понимать духовные ценности абсолютно разных людей.

Когда Александр Головченко представляется, то шутит, что он – просто однофамилец генерального директора. Я буквально месяцы ждал подходящего момента, чтобы поговорить с ним о папе с мамой, в офисе этот разговор как-то не складывался. Тайный смысл плова мудрости заключается именно в том, чтобы была возможность поговорить о том, о чем не получается на работе. Плов мудрости – хороший лайфхак.

– Ты на работе маму и папу называешь по имени и отчеству или «мама» и «папа»? – спрашиваю Александра.

– Мама и папа, конечно.

– При мне ты называл их по имени и отчеству.

– При людях извне так и называю – по имени и отчеству, – поясняет Александр. – А среди своих – папа и мама. Их не только я так называю, многие называют их «мама» и «папа». Не во время беседы с ними, конечно, но когда упоминают их, то часто так и называют.

– Они успевали на твои утренники, школьные выступления? – Мне это очень интересно, потому что к своим детям я далеко не всегда успеваю.

– На моих детских утренниках? – вспоминает Александр. – Класса до четвертого они были, если говорить о «были вместе».

– Вполне нормально, по-моему. А потом не вместе?

– Потом уже как-то так: получается – не получается, – улыбается Александр. – Папа со временем лучше управлялся, может, потому что он меня возил, забирал. Мама независимо ездила на работу, работала. По выходным виделись только.

Мы с Александром сидим у костра, остальная валтовская тусовка сейчас немного в стороне. Перед нами младший брат Александра – Миша. Миша через спину кидает мяч в корзину. Мяч попадает в кольцо.

– Сань! – кричит Миша. – Ты видел?! Я треху задом закинул!

– Миш, давай я еще посмотрю, – говорит Александр. – Покажи, что ты можешь.

– Я не смогу повторить, наверное. – Миша кидает мяч, но в этот раз он отскакивает от щитка.

– Поэтому я, конечно, очень рад, что они смогли собрать команду так, что теперь могут уделять время всем нам, – продолжает Александр, глядя на Мишу.

– У тебя же был подростковый возраст, как и у всех, как все проходило?

– Конечно, был. Были какие-то там свои цели, свои планы, может, какие-то сверхромантичные даже.

– Сверхромантичные?!

– Стать рок-звездой, покорить весь мир, – уточняет Александр.

– Круто. А у тебя был выбор? – спрашиваю я.

– Я довольно поздно понял, что выбор был и я был вправе выбирать то, что мне хотелось.

– У тебя было чувство, что за тебя все решили?

– Было и такое, конечно, – улыбается Александр. – Когда уже осознаешь всю полноту картины и то, что тебе действительно хотели дать родители, понимаешь, что выбор был. Просто, дурак, не понимал, что он есть.

– Ты помнишь этот момент, когда произошло осознание: «Вау, оказывается, они были правы»?

– Момент не помню, но ретроспективно могу сказать, что родители не направляли меня на какой-то один путь. У них, наоборот, задача была дать максимум возможностей реализовать себя в этом мире.

Мишин мяч громко бухает о кольцо.

– Сань! – кричит Миша. – Кольцо неровно стоит!

– Я поправлю сейчас, Мишань, – отвечает Александр. – Дай секунду.

– Когда тебе родители предложили работу в «Валте», ты не расстроился, что придется на папу с мамой работать?

– Нет, что ты, – говорит Александр. – Я всегда понимал, что это – вклад в будущее семьи.

– Тебе нравится идея преемственности дела, построения империи?

– Да, да. В том числе и это. И конечно, то благое дело, которым мы занимаемся. Это, конечно, греет, – продолжает Александр. – Ты понимаешь, что ладно бы мы там, не знаю, электронику продавали, а тут же мы заботимся о братьях наших меньших.

– У тебя была своя рок-группа?

– Да, мы выступали, – улыбается Александр.

– В каком жанре?

– Мы играли металкор.

– Ого! Саша был непослушным парнем с серьгами в ушах? – уточняю я у Александра его юношеский портрет.

– Нет, серьги не было. Зато были длинные волосы, чтобы ими можно было мотать. – Александр показывает, как он мотал волосами.

– И вы в клубах играли?

– Да, в клубах.

– Папу с мамой звал на концерты?

– Батя прямо с работы приезжал.

– Я правильно понимаю, это такие концерты, где со сцены пьяные люди прыгают на других людей? – У меня в голове никак не вырисовывается картинка.

– Да, все так и было, – смеется Александр. – В эти гадюшники он приезжал после работы в костюме. Зато его было очень легко найти. Он очень выделялся. Брал себе ВИП-зону, и все было нормально. Записывал наши концерты. Было прикольно, конечно.

Я снова думаю о «всеядности» Одиссея: на этот раз вместо мачты он помещает себя в ВИП-зону, чтобы услышать песню своего сына. Потому что лидер должен знать все главные песни.

– Это достаточно поддерживающая история. – Мне искренне хотелось бы оказаться на месте обоих.

– Поэтому я и говорю, что был дурак, – добавляет Александр. – Если сейчас смотреть ретроспективно, то, конечно, все очень хорошо, что получалось так, как получалось.

– У тебя была возможность остаться и в Германии, и в Швейцарии. Почему ты решил вернуться в Россию?

– Тут возможностей больше, – объясняет Александр. – Здесь непаханое поле вообще всего. И рынков, и идей нереализованных. Заработать быстрее и больше можно здесь, чем там, где все уже поделено.

– Все говорят, что твоя мама – крутой лидер. Как считаешь, почему?

– Она умеет зарядить на бой, – уверенно говорит Александр. – Умеет поднять, поддержать в любом состоянии. Когда уже сдался, она может зарядить тебя на новые подвиги.

– Она к тебе приходила на помощь как лидер?

– Недавно была история. Один проект перешел ко мне по наследству, на него уже потратили большую сумму, но его следовало похоронить и все делать заново. Мне требовалась ее поддержка перед акционерами. Она сказала: «Я тебе верю. Я тебя поддержу на совете».

– Потому что ты сын или потому что ты прав?

– Знаешь, мне кажется, потому что я прав.

– Ты обижался на нее за то, что она не ходила на твои концерты?

– Нет, никогда, – говорит Александр. – Она на мои концерты не ходила, но о моих увлечениях знала. И однажды взяла и нашла мне рок-школу, которую я пару лет посещал. Туда она меня возила. Она всегда дает возможности.

– Мне еще вот что интересно: на работе мама – генеральный директор, когда она домой приходит, то она и здесь директор? Или она трансформируется в маму? Как это происходит?

– На работе, конечно, да, мама задает вектор, задает импульс, чтобы дела шли в том или ином направлении. Я рад тому, что я могу сказать «нет». И обосновать. Если я не могу обосновать, тогда сам дурак, тогда иди по вектору. Дома, конечно, она отдыхает, она расслабляется. И здесь, конечно, ей зачастую больше нравится, чтобы вектор давал папа.

– Мне просто любопытно, как можно описать это чувство, когда тебе двадцать восемь лет и ты один из наследников успешной компании?

– Я себя чувствую счастливым человеком, – улыбается Александр. – Как минимум труд моих родителей будет продолжаться мной. Если захочет сестра вписаться – замечательно. Захочет брат вписаться – замечательно. Поле непаханое, работы много.

Мы снова у огромной печи. В очаге трещат поленья. Анатолий сидит в кресле, в него носом утыкается огромная белая собака. Перед Анатолием – его сын Александр. У него снова в руках гитара. Ирина пытается вспомнить название песни, которую она хочет услышать.

– Мам, ты напой – я вспомню.

Ирина напевает мелодию Nothing Else Matters. Ее сын вступает и ведет. Остальное неважно.

Часть вторая. Он, она и они

Она в пространстве № 45
О роли учителя музыки в развитии русского капитализма

Если честно, то вот эту главу я переписывал очень много раз, просто дня два писал и переписывал первый абзац, потом читал и снова переписывал. А потом – ну вы поняли. Я же пишу про большого босса, про маму «Валты», а у меня в голове складывается не самый гламурный сценарий о зомби-апокалипсисе в закрытом городке Свердловск-45. И как она на этот жанр отреагирует?! Да никто не знает.

Тем временем в сценарии появляется титр: «Секретное военное предприятие "Свердловск-45"». Кружим высоко в небе над небольшим островком цивилизации среди уральских лесов. Следующий титр: «Население города – 30 тысяч человек». Снижаемся и видим: прекрасный бассейн, стадион с футбольным полем и трибунами, огромная четырехэтажная музыкальная школа с концертным залом, обычные многоэтажки. Приземляемся рядом с девочкой Ирой, ей семь лет. Ее папа с мамой уехали в командировку, она здесь, в этом странном Свердловске-45, осталась одна с соседями Костюниными. Ира смотрит вокруг – никого нет.

В этот момент должен прозвучать сигнал тревоги: взорвался реактор или уран превратил парней-срочников в зомби?! Но нет. На улице все так же тихо. Ветер шелестит листьями деревьев, девочка Ира идет к музыкальной школе.

– Короче, – это уже продолжает рассказывать взрослая Ирина, – когда родители мои вернулись с курсов повышения квалификации, я им объявила, что сходила в музыкальную школу, сдала экзамены, меня взяли. С вас двадцать три рубля в месяц. Понимаешь? Я сама себя отдала в музыкальную школу. Родители соседям Костюниным говорят: «А вы куда смотрели?» А Костюнины: «Ну, она просто ушла погулять, она нам тоже ничего не сказала». У нас же свобода была, безопасность – закрытый город, иди куда хочешь.

– Разве вы себя не чувствовали в закрытом городе как в тюрьме?

– А как ребенок может это почувствовать? Ну как? Нам же не светили фонариком в глаза, я не работала на режимном предприятии. Я как ребенок ни в чем вообще не была ограничена.

– У города была граница? Идешь-идешь, а потом раз – и дальше нельзя?

– Несколько периметров колючей проволоки, контрольно-следовая полоса.

– Вы спокойно могли дойти до края «разрешенной» земли?

– Да-да-да.

– Но при этом чувствовали себя свободным человеком?

– Абсолютно свободным. Именно закрытость города делала детей свободными. Родители были заняты на работе. Когда мне исполнилось одиннадцать – родился брат Саша. Я всегда была чем-то занята: две школы и какой-то спорт. Ну, обычная школа и музыкальная. То есть у тебя с часу дня вторая школа. Всегда. Как-то я все успевала. Времени еще оставалось вагон.

– Как вы себя мотивировали?

– Никак. Когда тебе интересно, когда тебе что-то хочется делать, то вот просто хочется, и все. То есть нет такого, что «вот, блин, опять в школу».

– Музыкалку-то все прогуливали. Вы нет?

– Полтора месяца, когда с преподавателем поругалась. Это был единственный раз, когда папа взял в руки ремень. Даже не из-за музыкальной школы, а из-за вранья, потому что я же регулярно собиралась и выходила из дома, только шла в другом направлении. Вот такую штуку выдала. Я тогда сказала: «Вернусь в школу, только если мне поменяют преподавателя». И мне поменяли преподавателя.

Девочку Иру передали немцу Шмидту Валерию Августовичу, которого она тоже сначала хотела поменять на кого-нибудь другого, потому что он был таким: «мам, ну ты что, там посмотреть не на что». Мама посоветовала Ире смотреть не на Шмидта, а на фортепиано. Валерий Августович оказался первым преподавателем в музыкальной школе, который предложил Ире выбрать программу самой.

– И мы прямо сидели и посвятили два урока по сорок пять минут тому, чтобы выбрать программу. И все, – рассказывает Ирина. – Он меня так втянул, что я закончила музыкальную школу с отличием.

Валерий Августович очень нервничал, когда узнал, что Ирина начала ходить на волейбол, – беспокоился за ее пальцы. Но основная проблема Валерия Августовича была не в волейболе, а в физике.

– Я ему говорю: «Какое музыкальное училище?! В оркестре потом играть? Я не вижу для себя такого будущего! Вы на меня, Валерий Августович, не обижайтесь».

Ирина любила музыку, но решила стать физиком. Но об этом чуть позже.

В школе была очень жесткая учительница химии. Из-за нее девочка Ира между девятым и десятым классами выучила органическую химию в объеме первого курса института. Потому что они с преподавательницей «зарубились» из-за одноклассницы. Вернее, из-за ее короткого платья – учительница постоянно ее троллила и подначивала. И вот Ирина однажды сказала химичке: «Какой бы ни был ученик, это человек, что-то хотите сказать – говорите наедине, за что вы ее каждый день при всех?!» Ну и все.

– Мне классная руководительница говорит: «Ира, молчи!» А я не могу молчать. «Она тебя выгонит из школы, не аттестует!» Я говорю: «Посмотрим».

Наверное, прям сегодня и расскажу эту историю детям.

– Дискотеки, подъезды, тусовки? – спрашиваю я дальше. – Была же какая-то подростковая жизнь вокруг?

– Меня это почему-то никогда не интересовало. Я не была изгоем, просто мне всегда было чем заняться. Вот что значит: «Пойди погуляй»? Что делать-то? Где пойти погулять? На качелях покачаться, поболтать с девчонками, курить по подворотням? Меня это никогда не грело. Все наши беды от безделья. Когда голова свободная. И все стрессы, все депрессии – это от потери смысла. Во всем, что я делала, я видела какой-то смысл.

– Все остальные так же, как вы, все время учились?

– Все было. У меня, например, одноклассница в восьмом классе родила. Это стало трагедией для всего города. И большой трагедией для моей мамы – она работала главврачом в роддоме. В то время это было прям ой, когда в пятнадцать лет девочка рожает.

Когда Ирине было четырнадцать, а ее брату три, родители развелись. Поскольку мама была постоянно на дежурствах, в работе, Ирине пришлось стать второй матерью для брата: в сад отведи, из сада забери, накорми, спать уложи.

– Я просто как-то в один момент стала взрослой. Я не обвиняла ни маму, ни папу. И до сих пор этого не делаю никогда. У них до конца сохранялись прекрасные отношения. Я как-то в один момент сразу поняла и отпустила эту ситуацию. Я про себя помню, что резко стала взрослой. В четырнадцать лет. Вот прямо взрослой.

– У вас когда-нибудь была ностальгия по Свердловску-45?

– У меня была ностальгия. Мне хотелось туда вернуться. Но вот после того, как я один раз туда приехала, у меня вообще нет никакого желания. Это стало перевернутой страницей жизни. Я все поняла про этот город.

– Что вы поняли?

– Что там люди либо работают, либо садом занимаются, либо спортом, либо выбирают бутылку. Все, там нечем больше заниматься, там нечего больше делать. Люди либо спиваются, либо им надо куда-то себя девать.

– То есть Свердловск-45 был городом трудоголиков, алкоголиков и рекордсменов?

– В то время да. У него был эффект обогащения: усиливались либо твои печали, либо твои стремления.

И снова флешбэк возвращает нас в Иринино отрочество. Подростки часто «точно знают», что надо делать. Иногда они оказываются правы. Ирина, по ее словам, всегда откуда-то знала, что уедет из своего городка. Знала, и все тут. Ей хотелось большой жизни. И в конце 80-х большая жизнь в маленьком городе с номером 45 была связана с наукой, с Москвой, а не с каким-то там оркестром.

– Почему-то мне взбрело в голову, что я – технарь, – объясняет Ирина Головченко. – Кто мне об этом сказал, я до сих пор понять не могу.

Но если уж поступать в технический вуз, то в самый лучший. Лучших технических вузов в стране было три: Бауманка, МФТИ и ядерный МИФИ. Ирина и ее подруга полетели поступать вместе. Бауманку отмели сразу как самый сложный вариант. Выбрали МФТИ – легендарный физтех, основанный Капицей со товарищи.

Самолет из Екатеринбурга приземляется в Домодедово. МФТИ – в Долгопрудном. Ехать через всю Москву. Автобус идет по Каширскому шоссе мимо корпусов МИФИ. Ира вдруг говорит подруге: «Лен, а пошли в МИФИ, это ведь совсем не хуже МФТИ. Зачем нам в Долгопрудный тащиться?» Выходят – и поступают на факультет технической физики. Это был второй год, когда туда в принципе набирали девочек. И в приемной комиссии все еще очень удивлялись, что они туда подавали документы.

Есть такой фильм ужасов – «Поворот не туда». Если бы университетские годы Ирины были фильмом, это было бы кино другого жанра – байопик с элементами мелодрамы и авантюрной комедии. Как в классических блокбастерах, героиня оказывается там, куда не собиралась, и обретает то, к чему никогда не стремилась, но что ей по-настоящему было нужно.

Эту историю можно было бы назвать «Поворот туда». Ведь там ее ждал он.

Он. Просто он
Когда все идет не по плану, но – в нужную сторону

Рабочее пространство в «Валте» прозрачное. Подходишь к кабинету Ирины Головченко, видишь, что она с кем-то разговаривает, машешь ей рукой и спокойно ждешь, когда освободится. Топ-менеджмент в легком доступе – ты всегда видишь управляющую команду, всегда можешь обозначить, что ты есть и ты здесь. И, что мне больше всего нравится, ты можешь абсолютно легально наблюдать за тем, что там у них происходит.

В кабинете постоянно идут обсуждения, люди встают, садятся, снова встают, собираясь уходить, но нет – снова садятся, потому что прозвучало что-то смешное и они решили обсудить еще.

Рядом с кабинетом Ирины – кабинет ее мужа и «пожизненного» финансового директора Анатолия Головченко. Там не идут обсуждения, и я редко вижу в нем кого-то, кроме Анатолия. Здесь нет «директорского» пафоса. Чисто, просто, прозрачно – три слова, которые всплывают, когда пытаешься описать его рабочее место.

Это очень похоже на кино. Вот я вижу, как человек сидит перед монитором, иногда нажимает на кнопку мыши. Иногда улыбается. Чаще просто спокойно смотрит в экран, анализируя непонятные посторонним графики и дашборды. Учитывая, что компания растет и успешна уже 26 лет, он хорошо делает свою работу. В этот момент за кадром прозрачной стены звучат слова Ирины о муже:

– У Толи всегда есть время на детей, я намного реже проводила с ними время. Если у него есть возможность – он сразу куда-то с ними поедет, чем-то займется, и для него это не долг и не обязанность. Ему просто нравится.

Мне самому тоже нравится проводить время с детьми. Наверное. Не с кем было оставить младшего сына, поэтому взял его на интервью с Анатолием. Финансового директора это не смутило. Они даже обсудили игрушки для собак, пока я возился с диктофоном.

– Вы сами никогда не хотели стать «главным начальником», генеральным директором? – Диктофон заработал, мой сын ушел рисовать, и вот мы наконец разговариваем.

– Это не мое. Генеральный директор – человек, который руководит командой, всех зажигает. А я человек цифр. Мое дело – контроллинг. Это значит вычислять, достигнет ли компания поставленных целей в результате тех или иных действий.

– Как это работает?

– Если говорить про зоомагазины, то, когда компания начинает сокращать зарплату своим сотрудникам, я говорю им: «Ребята, закрывайте бизнес и уходите как можно быстрее, потому что через год вы будете в убытке». То есть не сейчас в убытках, а через год. Они говорят: «Но мы же сокращаем зарплату – это же экономия?» Однако на нашем конкретном рынке ключевой сотрудник – ваш продавец. Если вы ему сократили зарплату, он скажет вам: «До свидания!» Вы наймете нового, безразличного, который будет только товар на кассе пробивать. И ваши покупатели через полгода поймут, что в вашем магазине нет ничего интересного, уникального, и уйдут.

Анатолий родом из Одессы. В отличие от Ирины, он рос в максимально открытом городе. Сбегал с уроков, ловил рыбу на море, жарил мидий. И воистину сбегать было оттуда, откуда надо, – с понедельника по пятницу он учился в школе-интернате с английским уклоном. На улице – хулиган, в школе – отличник и комсорг. В нем вообще уникально сочетаются два начала: романтическое и ультрапрагматическое. Кажется, это так по-одесски. Анатолий сначала хотел быть летчиком, потом – физиком.

– Вы так и видели свое будущее – человек науки?

– Да, предельно ясно видел. Знал, к чему готовиться, знал, какие экзамены сдавать. Знал, что по русскому – изложение, потому что украинскую школу заканчивал. Потом либо МИФИ, либо МФТИ. Кандидатская, докторская, наука, казенная квартира, карьера. В то время не было никаких сложностей распланировать жизнь, потому что у всех был прогнозируемый путь.

– В итоге все пошло не по плану?

– До диссертации все шло по плану. Я ее написал, а защищать уже не стал. Уже было понятно, что все заканчивается. Ни финансирования. Ни нормальных ставок. Ни научной перспективы. Но семью кормить нужно. Вот эта жесткая необходимость, что нужно зарабатывать деньги, с одной стороны, и тотальная свобода предпринимательства – с другой, стали толчком к занятию бизнесом.

– Все-таки вы к моменту распада Союза были почти научной элитой. Мне просто интересно, как вы научились торговать ни с того ни с сего? Откуда это предпринимательство вообще берется?

– Социалистическая система образования. Она просто учила понимать природу вещей. Она исходила из того, что проблемы – это жизнь. Жизнь просто конечна – это проблема, а все остальное – формулы, расчеты, подсчеты. Все можно правильно посчитать и завершить. Физика – описание всех процессов, изучение и прогнозирование. Этим же я занимаюсь и в бизнесе.

– Вам не хотелось в науку вернуться? Сожаления не было, что из сферы открытий вы ушли в предпринимательство?

– Проблема в том, что когда ты уходишь… Это вот как спортсмен – ты перестал тренироваться, потом вернуться к той же самой физической форме очень тяжело. Нельзя останавливаться.

– Разве невозможно догнать?

– Можно, но зачем? Чтобы просто быть одним из? Каким-то – уже неинтересно. Всегда интересно быть первым.

– А в бизнесе появился вот этот драйв: быть первым?

– Конечно. Мы тут вообще первыми привезли импортную вакцину в нашу страну. Мы первыми привезли сюда нормальный профессиональный корм. Мы первыми привезли зарубежные витамины. Первыми стали на выставке, которую открывали. То есть молодые, зеленые, конечно, но первые.

– Это подпитывает?

– Еще как. Ведь ты оказываешься первым, кто человеку открыл глаза на те или иные знания, на то или иное поведение. Первый провел какую-то онлайн-лекцию. Ребята наши в университете первыми делают онлайн-тренинги, читают лекции, собирают аудиторию продавцов, учат, как вообще бизнес вести. Первыми университет организовали. В этом появляется дополнительный смысл. То есть смысл делать добрые дела – это одно. Продолжительность жизни домашних питомцев – это второе. Но когда ты не просто заботишься, а еще находишься среди первых – в этом и есть все смыслы. Приверженность к чему-то важному и новому – она всю команду вдохновляет.

– Вот интересно, здесь у вас в компании часто говорят о смысле бизнеса, ценностях и миссии. Разве не честнее сказать, что жить хорошо, а хорошо жить – еще лучше? И для этого нужно просто больше зарабатывать? Что в этом плохого?

– Ничего плохого. Мы какое-то время так и работали. До 2007 года были единственными представителями марки Hill's на нашем рынке. Это был наш голубой океан. Компания росла на шестьдесят – сто процентов ежегодно. И мы попытались сформулировать для себя: а зачем нам все это? Для того чтобы семья Головченко хорошо жила? Чтобы конкретные акционеры хорошо жили? Так мы уже и так хорошо жили. А дальше что? И вот где-то с 2006-го мы начали обретать свой смысл, шаг за шагом. Подход примерно такой: мы понимаем, что одни не выживем в этом мире, то есть мы не волки. Мы выживем только в том случае, если все в нашем кругу будут счастливы. Как раз в этом состоит философия семейной компании. Ты не можешь быть счастлив сам, если не счастлива вся твоя семья. А в нашем понимании семья – это все, кто с нами соприкасается и с кем мы хотим соприкасаться, то есть все клиенты, все кошки-собаки, птички-грызуны и даже рептилии. Всем в этой семье должно быть хорошо, и, если они счастливы, мы тоже счастливы. Но как только мы приблизились к осмыслению себя, иссяк наш голубой океан. Компания Hill's за четыре дня до конца 2006 года расторгла с нами одиннадцатилетний эксклюзивный контракт, добавив нам в компанию еще двух «партнеров». И мы потеряли все, что заработали. Кроме смысла.

К краху, который случился с «Валтой» в 2007 году, мы все же вернемся в отдельной главе – это достаточно эпическая история, которая повлияла на дальнейшее развитие валтовского древа. Оставим на время Анатолия в его спартанском гармоничном кабинете. Мне еще нравится присовокупить к этой картинке такую фразу Ирины о муже:

– У нас в быту разное представление о порядке. Я, например, могу после работы снять платье, переодеться в домашнее и забыть про это платье. Оно будет лежать на диване или где-то еще, а я уже пошла заниматься другими делами. Я точно знаю, что для Толи это беспорядок, но я не всегда держу это в голове. И знаете, что он сделает? Возьмет это платье и повесит его сам.

Круто же? По-моему, это – дзен.