– Всё, Саин,– подал голос Ульбек.– Ты устроила меня хорошо. Спасибо. Теперь иди.
Я быстро, в одно, слитое с моим порывом движение, опустилась перед ним на колени и стиснула руку в своих ладонях:
– Я скоро, Ульбек. Туда и назад. Ты только держись.
– Иди спокойно. Я обязательно тебя дождусь. Даю тебе слово.
Его руку бережно, как старинный пергамент, я опустила на одеяло, после чего стремительно поднялась.
– Ты и соскучиться без меня не успеешь,– сказала я не меньше для себя, чем для него и без оглядки бросилась на шедшую через лес грунтовую дорогу, на которой вряд ли разъехались бы два автомобиля.
Я не шла, я даже не шла быстро, я что было у меня мочи бежала, надеясь сократить время, в которое Ульбек будет одиноко ожидать помощи. И вот тут, как мне скоро стало понятно, я совершила огромную ошибку, простительную только из-за моих искренних побуждений. Старт я взяла как спринтер, но и как спринтер, не выдержав марафонской дистанции, очень быстро выдохлась. Я не хотела мириться со своим измождением. Не смотря на то, что из-за него моя скорость сама по себе снижалась, я упрямо продолжала переставлять ноги и не заметила как непроизвольно перешла на шаг. Чуть позже я вовсе остановилась и, ухватившись за дерево, восстанавливала дыхание и злилась, что мне, от которой зависит человеческая жизнь, так мало дано. В стиснутой точно ремнями груди поселились тысячи тысяч иголок, при каждом вздохе причиняющих мне острую боль. Но продолжительная передышка была для меня слишком не позволительной роскошью.
Отклеившись от дерева, я, наученная горьким опытом, возобновила свой прерванный путь. На этот раз, экономя и время и силы, я чередовала умеренный бег с реабилитирующей ходьбой. Преодолеть таким образом четыре мили задачей для меня было тоже не из лёгких. Но о том, чтобы сдаться у меня не возникало ни малейшего поползновения.
Мои мысли раздваивались на равные по силе части. Одна их половина, держась за ферму, гнала и гнала меня вперёд. Другая, не отпуская Ульбека, так сильно звала меня вернуться назад, что ради скорейшего возвращения гнала меня вперёд ещё настойчивей. Иной раз у меня подкашивались ноги, когда самопроизвольно на ум мне приходила мысль, что, быть может, в эту самую минуту, когда я бегу ему за помощью, он уже не нуждается ни в ней, ни в чём-либо ином в жизни. Я силой заставляла себя думать о лучшем, говорила: «Всё обойдётся. Я приведу людей. Он обязательно поправится». Но мысли, вертевшиеся вокруг этой больной темы, нет-нет да и рисовали мне совершенно обратное. Тогда я принялась петь. Пела не вслух, а про себя, так как вовремя сообразила, что пение в сочетании с движением будет скорее отнимать у меня драгоценные силы. Мало помалу, хоть добрые отрезки вдруг забытых мной слов заменялись мелодичным мычанием, я перестала бояться плачевных перспектив. Они не покинули до конца мою голову, но обрели вид не связанной с реальностью фантазии. Я рассматривала её как кино, волнительное не более, чем в силу своей вымышленности.
Всё изменилось когда здорово меня напугав, с нависшего над дорогой дерева взлетела какая-то огромная тёмная птица. Мне только тогда стало ясно в каком опасном месте я нахожусь. Сейчас – слава Богу! – это всего лишь птица. Но на многие мили вокруг простираются настоящие дебри, где не может не водиться хищных зверей. Вот тут-то каждый куст и стал таить от меня ядовитую змею, питона, волка, ягуара, медведя – всех мыслимых и не мыслимых, обитающих и никогда не обитавших в этих широтах животных. Со страхом за себя ко мне вернулся и страх за Ульбека. В беспомощном состоянии в отличии от меня, имеющей возможность хотя бы попытаться спастись бегством или сопротивлением, он лёгкая, а от того и более предпочтительная добыча. Я дико сокрушалась, что не оставила ему ракетницу, и вместе с тем, ругала себя за то, что не взяла с собой хотя бы охотничий нож. В моём воображении над Ульбеком в то мгновение нависла новая ранее упущенная мной из виду угроза. Состояла она как в том, что на него может напасть голодный плотоядный зверь, так и в том, что я тоже не избавлена от того, чтобы пасть жертвой такого зверя. Ведь тогда без приведённой мною помощи его может добить свалившаяся как снег на голову болезнь. Не знаю, что меня подавляло больше: возможность моей собственной гибели или его, или то и другое вместе взятое. Скажу одно: гнетущее чувство не покинуло меня и тогда, когда я благополучно выбралась из леса на поросший сочной травой луг.