У нас теперь – все предрассудки. А разве от народа скроешь, что камень упал. И еще один камень должен упасть в 24 году, – этот будет много больше, и упадет он около Варшавы, побьет невидимое количество поляков. Так-то. А председатель уездного исполкома по поводу этих разговоров объявил у нас борьбу с предрассудками. Повесили на базаре полотнище, на нем – вошь большая, нечистый с коровьим хвостом и один человек в здоровенных очках, будто бы это англичанин, который нам все дело портит. Дьякон наш до того испугался, забился на ледник, за кадушки, пьяный, конечно, застудился, потерял голос… Эх, Москва, Москва!..

Иван Степанович насадил на крючок майского жука. И опять между небом и землей повис камышевый поплавок. Трепеща, села на него стрекоза, сорвалась и улетела. Зноен был полдень на реке. Опрокинувшись, дремали зеленые берега. Иногда со дна реки поднимались пузыри, расходились водяной пленкой.

– Расскажу я вам необыкновенный случай, – продолжал Иван Степанович, и соломенная шляпа его укоризненно колыхнулась. – Неоднократно пытался опубликовать его в печати, в местной газете. В первый раз – принес им, в местную газету, – угостили чаем, «рады, говорят, пробуждению сил на местах». Благодарили. А в другой раз пришел за ответом, – обступили и давай смеяться, вся редакция, – грегочут, сапогами притоптывают, – «дурак, дурак!» А через неделю вызвали куда следует и – допрос. «С точки, мол, зрения Дарвина оказываетесь вы захребетник рабоче-крестьянской России, вроде херомант». А я – какой я херомант, захребетник, – сами видите. Эхе-хе!