Здешних мест
я узник вечный – цепи душат тело и к скалам давят – две змеи стальные,
откованные Завистью и Злобою свирепой,
и едва лишь день
с востока разгораться начинает,
орел огромный опускается с небес на трапезу кровавую -
и клювом каменным, огромным
и когтями
он хищными рвет плоть мою и пьет
живую кровь.
И так без счету дней, и тысячи веков.
Геракл.
– Но в чем вина твоя, и что за злодеяние ты совершил,
что от богов понес такую кару?
Ведь пытка вечная сама не меньше зло,
и, как любое зло, взывает об отмщении.
Прометей.
– Я людям подарил умение творить и дал свободу в выборе поступка.
Мне стало жаль, что человек живет
короткий век,
и век этот заполнен
несчастьями и страхом. Часть титанов силы
вдохнул я людям.
В их суровый мир огонь низверг я с неба и зажег
им первые костры,
я научил возделывать их землю,
лечить болезни, строить корабли и обучил письму.
Геракл.
– Богам то не по нраву – их забывают там, где царствует свобода,
и смертный знает больше, чем они – понятен гнев.
Но почему же люди, тобой оторванные от звериной жизни,
тебе не помогли?
Прометей.
– Людей заботит не благодарность перед прошлым, а текущий миг.
Геракл.
– Но не меня!
Я тоже сын богов и сам решаю, терпеть ли зло,
когда я вижу, что оно закону совести и правде не угодно!
Ты, Прометей, свободен!
(разбивает палицей оковы)
Прометей.
– Но что за сила!
Геракл, ты величайший из героев.
Скажи, куда ты держишь путь?
Геракл.
– В горах Кавказа
ищу я царство амазонок – дев бесстрашных,
кровавых всадниц смерти на конях.
У их царицы пояс есть, дающий власть —
его хочу достать в угоду жалкому царю,
и этой службой
я скверну от случайного убийства, которая меня гнетет, очищу.
Прометей.
– Идти не близко.
Итак, ты убивал людей?
Геракл.
– То было в умопомрачении.
Прометей.
– Так ты безумен?
Геракл.
– Бог-обманщик, Гипнос мне мстит
по повелению Богини-матери – ей ненавистен сын,
который непокорен и непохож на прочих сыновей,
и робких и послушных.
Вот, послушай.
В Лернее гидра воцарилась, тварь из Ада,
которую Богиня наша мать, своей побочной дочерью считала.
Имела семь голов, и головам, потребна кровь людей была, и ей,
с молитвами и заклиная небо,
окрестные селения присылали для трапезы ужасной
и детей, и дев, и юношей – по жребию.
Когда же
вошел в Лернейский я дворец и придавил
ногой змеиный хвост,
и стал дубиной
у гидры головы сшибать, Гипнос коварный
наслал такой тяжелый, липкий морок – до сих пор
мне видится во снах он -
голова дракона, вдруг стала головой царя-отца, почтенного и доброго к народу,
другая стала головой царицы -
и величава и нежна и сердобольна,
там головы змеиные вдруг стали
прелестными царевнами, но все
я сшиб без жалости.
Когда ж последнюю держал, сдавив рукою, и изготовился чудовище добить,
увидел, что держу в руке ребенка
прекрасного, как божие дитя – то мальчик был.
Смотрели мы с минуту
в глаза друг другу, стал уж разжимать
я хватку, жалости исполнен, вдруг увидел я стол обеденный с остатками кровавыми, и вмиг
сознание вернулось, и увидел -
у мальчика глаза змеи!
И я добил ее.
Прометей.
– А что Богиня мстящая, смирилась?
Геракл.
– Она обманщику, создателю иллюзий, богу сказок, кто всех утешить рад,
велела усыпить
людскую память.
Жители Лернея
теперь, когда змеиный яд иссох,
забыли зло, а помнят славу гидры -
и во дворце ее устроили алтарь,
из мрамора те лики изваяли и чтут их, как богов.
Прометей.
– Яд, значит, не иссох.
(появляется Гермес)
Гермес.
– Опять, Геракл, колышешь мироздание
и ход законов, установленных давно богами старыми, меняешь.
Я, Гермес, пришел сказать тебе,
что из бессмертных никто тебя не осудил -
все видят благородство и честность помыслов твоих,
но Прометей,
не все тебе сказал.
Он утаил,
что наказание несет за дар пророка,
один он знает срок
и не открыл, когда в богов
бессмертных у людей угаснет вера.
Теперь пусть скажет и освободится.
Геракл.
– Прометей, скажи.
Прометей.
– Да, срок настал. Так слушай божий вестник:
когда в сердцах людей погаснет свет
пытливости к наукам, к переменам,
исчезнет жажда знаний, истины -
всего, чему учил я в детстве их далеком,
тогда
им будут не нужны духовные владыки,
разрушат алтари, а храмы разберут
и будут чтить земных богов из плоти
и им служить.
Гермес.
– И эту тайну ты хранил, упрямый?
Возможно ли, чтоб снова человек
вернулся к жизни первобытной и скотам
бессмысленным вдруг уподобился!
Прощайте ж.
А тебе, Геракл, богиня счастья шлет привет особо -
она все помнит, как ее поймал и взял
на руки и понес, играя, катя волшебный шар перед собой.
Геракл.
– Капризна, но красива.
На пути обратном
я навещу ее, так передай.
… …
Еврипид.
– Как жаль, что обрывается предание! и время беспощадно скрыло все -
поступки, мысли, имена героев.
И для трагедий
теперь иное нужно, приземленней.
Теперь трагедия не страсти, а событий,
и зрителя пугают уж не тем,
что у него в душе,
а тем, кто рядом.
Или там, за дверью.
И мы, артисты, это знаем, знаем,
и получаем мзду за это,
но…
Достойно ли просить у мира подаяния,
молить с бесстыдством подлой нищеты, что стала маскою
лукавых демагогов.
Тех лжеучителей,
которые везде, всегда, когда не просят,
нас наставляют в истинах двояких,
способных оправдать любое зло и даже
быть пророками событий,
абстрактно говоря о горе, счастье, случайных встречах и коварстве – всё,
как в уличном гаданье по руке.
Молить, скуля,
как пес блудливый – уши жать к спине, холуйски бить хвостом, картинно каясь
в грехах, открывшихся случайно или нет,
а больше от привычки лицедейства!
винясь, и ползая на опытных коленях,
по полу мазать сопли, свидетелей вмененного греха – все, что внутри от совести осталось,
и слезы лить послушливым ручьем,
и признавать себя ничтожеством, позором
семьи, друзей и общества,
готовым быть раздавленным, как моль.
И тихо ждать,
рассчитывая подло,
что вслед за окриком, пинком и бранным словом
тебе хозяин благ земных подкинет кость -
мосол с хрящами, не обсосанными им же
от пресыщения.
…