Кошке Муське было уже шестнадцать лет. Весила полтора килограмма, вся больная, доживать её взяли в деревню. Поначалу в основном лежала на солнце да на печке грелась, к еде иногда подходила. Мы её очень любили и кормили изыскано: филе курочки, бедро индейки, рыбка отварная и т.д.

Муська была кошка с большой буквы. Отец – сибиряк, мать – ангора, красавица не писаная. Злющая. Когда есть, хотела, просила не «Мяу, мяу», а сразу за ногу зубами. Но когда кто заболевал – лечила. Если простуда – на груди у тебя будет час сидеть, мужик после пьянки – на живот, где печень, ляжет, а кто плакать начнёт – лижет лицо или ноги.

Дом охраняла – ни одной мыши, крысы. На собак бросалась, не разбирая в породах.

Однажды соседка пришла на участок без спроса со своим бультерьером (мы тогда ещё не запирались), зря пришла. Муська собаке нос разодрала, а когда соседка её ударила, она и ей ногу распорола когтями.

В травмопункте, куда отвезли соседку, не поверили, что это кошка такую рану нанесла. В общем, не кошка, а огонь.

Никогда муськиных котят не топили – всех распределяли, то по знакомым, то на рынок возили – брали с лёта – все красавцы.

Подсчитали, за шестнадцать лет сорок девять котят принесла.

Вот такая героиня приехала на своё последнее лето, как мы думали. Ошиблись.

Рядом, через дом, в помещении медпункта жили рабочие из всей России, помогали лес, заражённый короедами, убирать.

У них был камышовый кот, откуда они его привезли – не знаю.

Дикий, домой не заходил. Они ему конуру построили на улице.

Нашатается весь день по лесу, приходит к конуре поесть и отоспаться и опять его только и видели. Вдруг наша кошка пропала, три дня её не было. Думали, машина сбила или в лесу померла.

Ходили её по дороге, в лесу искали. На четвёртый увидели её на пруду, с этим котярой рядом лежали на солнце грелись. Через день кошка вернулась, целый день пила и ела, да спала.

Лето прошло без эксцессов. Кот – у рабочих, Муська с нами. В город приехали – Муську рвёт, мы к ветеринару.

Кошка вся в метастазах и рожать вздумала.

– Немедленно усыплять! – раскричалась врач.

– Никогда и ни за что, – отвечали мы вра-чу на предложение на усыпление. Купили дорогущее лекарство от кошачьего токсикоза и поехали домой. Рожай милая и помрёшь ты не от укола, а выполняя материнский долг – круто и достойно.

Мы не хотели больше кошек, решив, что Муська последнее наше домашнее животное.

Через неделю она окотилась одним большущим котёнком. Мы решили его оставить, считая это подарком судьбы.

Муська прожила ещё восемь месяцев до следующего лета.

Ни на секунду не выпуская из виду своего сыночка. Он был уже вдвое больше её, а она всё ещё вылизывала его, а он спал возле её живота, свернувшись огромной меховой шапкой.

В деревне она умерла тихо и мирно, греясь на солнце.

Камышовый кот умер зимой.

Соседка мышей отравой накормила, а кот видимо этих мышей и съел. Котёнка мы назвали Мурзик, в честь Муськи. Он весит девять кило, ласковый и спокойный, и никто не верит, что он не кастрирован.

Каждый раз, когда мы делаем ему прививки в лечебнице перед летом, все думают, что это маленькая рысь, и пытаются его у нас купить (цены всё время растут), но мы отвечаем, что любовь и память не продаются.

Простите меня, птицы, или Митя-птаха

Митя не любил птиц. То они у него хлеб съедят, оставленный на столе на веранде, то малину с вишней портят. Чашу Митиного терпения переполнило, когда птицы склевали его любимые красные жигулёвские яблоки прямо на дереве.

Сначала он их просто гонял, пугая и шикая, но когда ему исполнилось одиннадцать лет, он по весне приехал в деревню с рогаткой.

Бабушка с дедушкой напрасно увещевали Митю, что птиц трогать нельзя.

«Птицы – это связь человека с небом.

Как ты к ним относишься на земле, так к тебе отнесутся на небе» – говорила бабушка.

«Подумаешь, хлеб да ягоды склевали, а сколько короедов да вредителей съели», – внушал дедушка.

Родители тоже ругали мальчика, хотели отобрать рогатку, но он её спрятал.

Митя, чтобы не раздражать родных, после завтрака уходил с удочкой якобы на рыбалку.

Но на самом деле шёл в лес, по дороге брал спрятанную заранее рогатку и в лесу делал своё чёрное дело – стрелял в птиц и разорял гнёзда.

К обеду он приходил домой и злорадно подсчитывал: «Шесть плюс три – в сумме девять».

Мол, столько рыб поймал, шесть бычков и три карасика, и по дороге отдал кошкам.

Но только он знал, что это его дневная норма – шесть сбитых птиц и три разорённых гнезда.

В очередной день Митя к обеду не вернулся. Родители и дед пошли искать его к пруду.

Никого не найдя за два часа, обратились в милицию.

Подняли в помощь солдат и жителей деревни и цепочкой пошли прочёсывать лес.

Нашли Митю на окраине леса, он лежал под берёзой без сознания, но живой. Рядом валялась рогатка.

Старший милиционер догадался: «Гнездо полез разорять, вон оно наверху, поскользнулся вон на той ветке – видите, она мокрая от берёзового сока, который из трещины на стволе стекает на ветку.

Упал с высоты метра четыре.

При падении ударился о две нижние ветки – вот кусок куртки.

Ветки и смягчили удар. А то бы и не выжил».

На этом следственный анализ был закончен.

Мальчика отнесли в деревню, где его ждала уже «скорая», и отвезли в больницу.

Митя лежал в коме без сознания. Врачи сказали – не выживет. Сотрясение мозга, переломы позвоночника, рук, ног. А если и выживет, то проживёт не долго.

Через двадцать четыре дня Митя очнулся. Первых к нему пустили родителей.

– Ты долго спал сынок, что ты видел во сне? – тихонько спросила мама.

– Я видел птиц, и разговаривал с ними. Мне надо их кормить и тогда я не умру.

Через полгода Митя встал и начал ходить. У него вырос на левой стороне спины горб.

В высоту мальчик больше не рос. А в умственном развитии остановился на уровне подростка.

Учился в специальной лесной школе.

Потом в специальном образовательном учреждении получил профессию плотника – столяра первого разряда. В восемнадцать лет с оформленной инвалидностью переехал жить в деревню.

Поведение его было странным, но не вызывало у людей неприязнь. На участке он установил везде кормушки, скворечники. Они были очень красивые, ведь Митя плотник. Раз в месяц он ездил в город получать инвалидную пенсию и накупал, помимо всего, и корм птицам: пшено, хлеб, зёрна пшеницы, ржи.

Когда ждал автобуса, кормил городских птиц. При кормлении птиц в городе, дома, в деревне на участке он всегда шептал: «Простите меня, птицы».

Деревенский автобус всегда ждали встречающие – люди, собаки, кошки, куры. А Митю ждали птицы. Он шёл шаркающей походкой до своего дома, через горбик и за плечами висела сумка с пшеном и семенами, а над ним летела стайка птиц. Дойдя до дома, Митя садился на свою лавку в глубине участка и кормил птиц, соблюдая очерёдность, постоянно меняя направления броска с кормом, чтобы всем досталось, при этом приговаривая свои слова.

Митя не хотел никуда уезжать и жил в деревне круглый год.

У родителей после Мити родилось ещё трое детей, у них была своя жизнь и они не огорчались тем, что их мальчик с горбом и с сознанием подростка не докучал им, а был вполне самостоятельным. Повзрослевший Митя тоже не печалился отсутствием наездов родителей. Главным для него были птицы. В деревне его прозвали «Митя-птаха».

Когда дедушки и бабушки не стало, участок полностью перешёл в его владение, начались перестройки. На месте огорода Митя сажал деревья для птиц. Из-за болезни ему было трудно ходить и молодые деревья ему приносили соседи, ненужные с участка, мешающие грядкам, дающие тень и т.д.

Ещё Митя построил зимник для птиц – небольшой сарайчик с вольером, песчаным полом, насестами, кормушками, поилками и маленькой печкой внутри. Все думали – курятник, но ошиблись. Митя не ел ни птиц, ни яиц.

Рядом с деревней находились карьеры, наполненные водой, и на них гнездились утки. Когда начинался сезон охоты, днём и ночью над карьерами громыхала канонада выстрелов из охотничьих ружей. Это ненасытные люди, которым мало мяса в магазине, убивали диких уток. Митя не любил охотников на уток. Он считал их убийцами птиц. Он понимал, когда охотники отстреливали заражённых чумой кабанов, бешеных лис, волков, сгрызающих соседских коз и т.п. Это действительно опасные для людей животные. Но чем провинились утки. Летели тысячи километров, чтобы создать семьи, построить гнёзда, вырастить утят, улететь обратно. Никакого зла, никакой опасности для людей. Вместо оружия клюв. И вот против этих птичек выходят сытые от шашлыков и барбекю охотники, увешанные оружием разного калибра, с натравленными на птиц собаками. Поднимали стаю и стреляли в небо, стреляли в птиц мелкой, крупной дробью, лишь бы убить, не потому что голодный и есть нечего, а просто убить. Потом пустить собаку, повесить птицу на поясной ремень и гордо пройтись – вот я какой смелый и сильный. Когда охотники проходили по деревне обратно с карьеров, обвешенные утками, Митя называл это похоронной процессией и жалел, что у уток нет ружей, и они не умеют стрелять. Митя был добрый, но когда один охотник, обвешанный утками, проходя мимо Митиного дома, попросил у него воды, Митя бросил в него старыми железными санками. Охотники, было, пошли на Митю, но в них полетели молотки, гвозди и прочий столярный

инструмент, да и местные не дали инвалида обидеть. Больше охотники с охоты по деревне не ходили. А Митя после охотничьего сезона всегда находил одного-двух утиных подранка и приносил их к себе в птичий зимник. Лечил, кормил их всю зиму, а по весне выпускал.

Круглогодично с его участка слышались птичьи голоса подобранных им или принесённых ему раненых птиц, от утиного «Кря-кря» до воробьиного «Чик-чирик». Через лет десять Митин участок превратился в кусочек леса. Сорок девять разных деревьев радостно шелестели своей листвой, зазывая птиц на гнездованье. Всем был хорош этот птичий рай. Только не было забора у Мити – так колышки торчали по границе участка. Не было у Мити – птахи на строительство забора ни денег, ни сил. И местные расплодившиеся кошки частенько наведывались до птичек.

И как Митя их не гонял, бывало, поймают и съедят пару-тройку птичек. Что творилось в такой день с Митей. Он сидел над очередной кучкой перьев и просто плакал. Опять приговаривая свои слова: «Простите меня, птицы», беря всю вину, за сделанное кошками, на себя.

Напротив, через дорогу от Мити, жила богатая семья.

Каменный высокий забор, железные автоматические ворота, трёхэтажный дом – всё говорило о богатстве.

На выходные съезжалась целая куча джипов и других дорогих машин. Однажды приехали машины, и из одной вышел маленький мальчик лет девяти.

Все вокруг радостно переговаривались, а богатые родители этого мальчика были грустны.

Мальчик был больной. Он был мальчик – молчун.

С рождения не разговаривал, не смеялся, был хмурый и обособленный. Родители не отходили от него ни на шаг, выполняя его желания по жестам или мычанию, которое он издавал.

Всё было как всегда, но неожиданно из-за каменного забора донеслись многочисленные крики:

«Сергей, Сергей, Серёженька». Потерялся мальчик-молчун.

Он выскочил незаметно за ворота, когда заезжала очередная машина.

Вся эта богатая гвардия высыпала за ворота для начала поисков.

И уже собирались звонить чуть ли не в генштаб МЧС.

Но проходя мимо Митиного дома, вдруг услышали мальчишеский смех. Перейдя колышки и пробираясь сквозь кустарник и деревья по Митиному участку, они вышли на полянку с лавкой, где увидели мальчика, сидевшего с Митей.

Они бросали зерно и весело смеялись, смотря на птиц, как они клюют, расталкивая друг друга у кормушек.