Совёнок действительно был красивый и пушистый. Огромные глаза смотрели прямо на людей, почти не мигая. Голову поворачивал медленно и грациозно. Сначала попил. Потом ел медленно. Зажмёт мясо когтями. Наклонит голову. Оторвёт кусочек клювом. Проглотит. И опять смотрит не мигая.
Через неделю клетку поменяли на большую. Кормили, поили. Летать не давали. Через две недели было торжественное переселение для Пуха на новую квартиру.
Это был старый курятник. Он был размером с небольшую комнату. Главное там было две двери. Открываешь одну – это прихожая. Закрываешь за собой дверь. Открываешь вторую дверь. За ней уже комната Пуха. Главное чтобы совёнок не улетел. Кормили его два раза в день утром и вечером. Он перед этим всегда «Ухает». Пуху там нравилось. Никто не мешает, поел, попил и полётывай там с палки на палку. Особенно ему понравилось старое чучело, которое стояло напротив двери. Пух, когда поест и налетается, всегда садился под шляпу этого пугала. Смотрелось немного жутковато. Шляпа. Под шляпой непонятное лицо в перьях с огромными глазами. Длинная солдатская полу рваная шинель. Под шинелью в плечах палка, делающая плечи чрезмерно широкими. Пугало и так было страшное – птиц пугало. А тут ещё с такими глазищами. Не то, что птицы – люди попрячутся.
Арефьевы про совёнка никому не рассказывали. Живёт и живёт. Кому какое дело. Рядом в деревне жил такой Иван Иваныч. Часто захаживал к дачникам. Улыбается всем. Всё расспрашивает, что да как. Нигде не работал Иван Иваныч. Не хотел. А к дачникам приходил, чтобы кто ни будь его, бесплатно накормил, напоил. Не обошёл он стороной и приехавших на лето семью Арефьевых. Пришёл Иван Иваныч к Арефьевым уже под вечер. Вера с Олегом уже детей спать хотели укладывать. Делать нечего усадили Иваныча за стол на улице в беседке. Чай с бутербродами дали. Думали. Поест человек да домой пойдёт. Сидит Иван весёлый, говорливый. По натуре Иваныч был человек любознательный, даже слишком. Всё ему хотелось про всех знать.
Так и к Арефьевым пристал.
– А что у вас там? А там? А это, что за построй-ка? Я как не посмотрю в сторону вашего участка, вы всё в эту постройку бегаете, дверьми хлопаете. И тычет пальцем на старый курятник.
– Кур не держите. Курятник не ломаете. Что у вас там?
Не выдержал Олег и говорит:
– Иди и смотри.
Иван Иваныч рад, что хозяин разрешил посмотреть. Встал и чуть ли не бегом к курятнику. Олег с Верой остались в беседке. Думали, пока Иван Иваныч курятник смотреть будет, они хоть чайку спокойно попьют.
Сначала они услышали, скрипнула первая дверь старого курятника, потом хлопнула вторая дверь. Тишина стояла минут пять. Потом звук: «УХ-УХ». Потом такой сдавленный крик Иваныча, как будто его там режут. Дальше всё происходило быстро. Две двери на выход из курятника хлопнули одновременно. Мимо них пробежал, пронёсся, пролетел бледный, трезвый, немой Иван Иваныч. Калитку он не заметил. По прямой перепрыгнув через полутораметровый забор, скрылся вдали. Чай с бутербродами ему был уже не нужен. – Чего это он так рванул. Увидал что-то в курятнике? – спросила Вера.
Олег, медленно соображая, произнёс:
– Пуха он увидал. А точнее наше чучело – неподвижного высокого, страшного великана, с широкими плечами, в большой шляпе и с огромными немигающими глазами на лице покрытое перьями. А побежал он, когда это страшилище сказала: «УХ-УХ». Я думаю, Иван Иваныч к нам больше не придёт.
Совёнка выпустили через две недели. Полетел он быстро и высоко, как и обещал Миша. Однажды поздно вечером они услышали: «Ух, Ух» и увидели, над курятником пролетела сова. Юра сбегал за кусочками сырого мяса и разложил их на пеньке возле курятника. Утром мяса не оказалось. Это прилетал Пух.
Каждый вечер, на ночь, ребята клали еду на пенёк. Мама как-то сказала:
– А вы заметили в доме и на участке мыши про-пали – Это Пух нашу дачу охраняет – сказал отец.
Иван Иваныч больше вообще не приходил на дачи. Говорят, он ведёт трезвый образ жизни и устроился на работу. Подобранная птица приносит счастье всем.
Брёвна
Бабушка Анна жила на краю обычного села. Рядом стояла старая деревянная церковь, построенная в год её рождения, – в 1900 году летом на церковный праздник святого Иоанна Предтечу. Когда её открывали, была жуткая гроза и сильный град. Местные после этого стали называть её – церковь Иоанна Громобоя. Сильную грозу посчитали знаком с неба, и поняли, что церковь надо беречь. А бабушка Анна стала первым ребёнком, которого крестили в этой церкви.
С самого детства Анна была при церкви. Маленькая была – носила свечки и протирала лампадки. Повзрослев, пела в хоре или помогала по службе. В 40-ом церковь закрыли. Прислужников разогнали, священник умер от разрыва сердца. Спустя некоторое время, в церкви открыли клуб.
Анна первая пришла к директору клуба и попросилась на должность сторожа. Принимать её сначала не хотели, но, когда официально назначенный сторож пьяный не вышел на работу в течение недели, решили назначить Анну.
Анна не просто сторожила церковь. Она в ней жила. Закончатся танцульки рабоче-крестьянские, Анна закроется изнутри. Все полы и стены трижды чистыми водами вымоет от следов рук и ног нечистых. Помолится на пустые от икон стены, перекрестится трижды на алтарь и спать в свою коморку. И так каждый день. Пока всё вымоет, уж светать начнёт.
Чистота была идеальная. Начальство несколько раз предлагало работу в правлении и зарплата больше, и убирать меньше. Отказом отвечала Анна на все уговоры, и никто не знал почему.
Скоро клуб закрыли (для него построили отдельное сооружение), и из церкви сделали склад зерна. Сторожем склада опять осталась Анна. И в дальнейшем, что бы в церкви ни устраивали – библиотеку, столовую, магазин – сторож был один и тот же – Анна.
В 70-ом году церковь закрыли окончательно. Все организации из неё выехали, так как было опасно работать. Требовался ремонт, но денег никто не выделил. Анну и всех рабочих уволили. На дверь повесили амбарный здоровый замок и всё. Но Анна, по-прежнему, по-своему, охраняла церковь. Дом её стоял рядом, и из окна она была как на ладони. Утром и вечером гуляла часами вокруг неё. То мусор набросанный уберёт, то травку из-под фундамента подёргает. А если алкашей увидит – спуску не даст – всех разгонит.
С годами подступила и старость. Анне был уже 91 год. Она часто болела. За ней ухаживала племянница, на которую она отписала дом. Наступил 1991 год. СССР развалился, а с ним развалилось и всё остальное.
Однажды возле церкви вдруг началось оживление. Подъехало несколько машин, трактор, местный люд. Все галдели, громко разговаривали, размахивая руками.
«Иди, узнай, что там», – попросила Анна племянницу. Через некоторое время племянница прибежала назад, взволнованно сообщая: «Всё – списали церковь с баланса. Ничья она. Разбирать её будут. Людишки стоят, орут, брёвна делят, кому сколько. Ведь всё бесплатно. Хоть всё бери». Анна собрала все свои силы, открыла окно, навалилась на подоконник и то ли хрипела, то ли кричала: «Отошли, отошли от церкви! Горе Вам будет и Вашим близким, кто возьмёт эти брёвна! Не Вами положено – не
Вами и разобрано будет!»
Её слышали, но не слушали. Бревна были большие, чистые, длинные, огромные в обхвате. Деревьев такой толщины сейчас уже нет. Приехал кран, и брёвна стали грузить на разные машины. Брёвна трещали, церковь стонала, люди радовались халяве, а Анна плакала. «Тоня, – сказала Анна племяннице, – бери тетрадку и ручку, пиши, я тебе диктовать буду, кто брёвна брал».
– Зачем, тётя?
– Для памяти. Запись началась.
Больше всех Анну расстроило, что церковь разбирают местные. Не приезжие, не дачники, не городские, а местные. Первые брёвна увёз себе тракторист, потом дочка председателя, потом лесник, потом бухгалтер из управления, затем охотник, всего девятнадцать человек записала Тоня. Последние брёвна забрала сестра бухгалтерши. К вечеру от церкви остался только разрушенный каменный фундамент.
– Список сохрани, будешь смотреть, что с се-лом, с ними и у них в семьях будет и как это будет. А я здесь уже не жилец. Меня на небе с докладом ждут, – сказала Анна Тоне и умерла через три дня. Похоронили её на кладбище, с самого краю, ближе всех к разобранной церквушке.
На момент смерти Анны село представляло собой солидное поселение. Двести домов. Шестьсот жителей. Правление колхоза. Почта. Телеграф. Магазин. Семь ферм. Поля, засеянные картофелем, горохом, кукурузой, пшеницей. Стадо – голов пятьсот. Комбайны. Тракторы. Машины. Автобусы. Рабочих человек двести. Всё кипело, и, казалось, так будет всегда.
Незаметно в течение пяти-семи лет всё изменилось. Что-то с погодой стало. То засуха, то поля зальёт. Урожаи не удались. С деньгами обманули. Сократили стадо. Потом фермы. Потом люди уезжать стали. Дома продавать. Закрыли почту, телеграф, магазин. Да ещё люди помирать стали. Старые-то понятно. А вот не старые. Тут Тоня списочек Анны и открыла. Поняла отчего.
Первым погиб внук у тракториста. Приехал на выходные. Для него дед из брёвен домик построил. Мальчик стал играть с ребятами. Хотел показать местным ребятам сценку из фильма, как вешают пиратов. Только сценка превратилась в жизнь. Поскользнулся мальчик и повис. Пока взрослых позвали – поздно было.
Бухгалтерша через год собралась пристройку к дому из брёвен делать, везла крупную сумму денег. Видно кто-то узнал. Деньги отобрали. А её убили.
На следующий год у лесника жена умерла. А летом дочка председателя пошла на болото за клюквой и не вернулась. Прочесали весь лес – только поясок и нашли. Поясок вместо тела и похоронили.
Через полгода охотник сосиской насмерть подавился.
Шли годы. Людишки из списка Тони вычёркивались. Двое палёной водкой отравились, трое грибами. Так потихоньку все девятнадцать по разным причинам, не достигнув пенсионного возраста и ушли. Последняя ушла сестра бухгалтерши. Баню из брёвен построила. Пошла мыться в дождь. Ударила молния. Сгорела и баня, сгорела и сестра.
В доме бухгалтерши оставалась жить Мария – её дочка. Денег от матери осталось достаточно, и Мария нигде не работала, пила. Как выходные, у неё в доме тусовка любителей выпить. Два дня музыка на всю деревню. Потом все разъезжаются, а у Маши отходняк трезвости. Вот в один из таких трезвых дней Мария и зашла к Тоне. В селе все друг другу родственники. И Маша была дальняя родственница Тоне. Тоня усадила Машу за стол. Накормила и стала отпаивать травяным чаем. Потом дала ей поспать часа два и опять чаем. За чайком Тоня вдруг ни с того ни с сего стала рассказывать про Анну, церковь, список. Маша внимательно слушала, даже про чай забыла. А в конце Тоня сказала: «К чему я тебе это всё рассказала. Хоть тебя в списке и нет, но ты, наверно, тоже скоро умрёшь от пьянок». Мария тихо ответила: «У меня эти брёвна в сарае лежат, целёхонькие. Мать их больше всех набрала, да так и не успела использовать. А я думаю, чего это у нас в семье всё наперекосяк пошло. Сначала отец ушёл, потом мать убили, я институт бросила, пить начала. Так всё из-за брёвен. И чего мне теперь делать?». Тоня ответила: «Брёвна церковные, езжай к церковному начальству, у них и спроси». – «Поеду завтра, пока пить снова не захотела. Может, пока я по-трезвому, узнаю, куда их пристроить».
На следующий день Маша на автобус и в город. Приехала вечером на последнем автобусе и сразу к Тоне. «Церковь, церковь деревянную будут строить на месте старой. Добрый человек нашёлся, денег дал, да и люди наши скинулись. Брёвна мои пригодятся. Таких толстых уже в нашей округе нет. Их на основной венец возьмут. Через три дня за ними приедут. Я, Тонь, у тебя пока поживу. А то боюсь, сорвусь в одиночку. Приедут, а я пьяная. Нехорошо это».
Через три дня за брёвнами приехал молодой батюшка с рабочими – будущий настоятель строящейся церкви. Записал Марию в список благодетелей и жертвователей на дела церковные. И сказал, что теперь за неё каждый день молится, будет. «А что это даст?» – тихо спросила Маша Тоню. – «Может живой останешься, дурёха, может, вымолит тебя батюшка», – ответила Тоня.
Церковь построили через год. На установку Креста съехалась вся округа и местное церковное начальство. Отслужили молебен. Освятили и установили с помощью крана Крест. Народ радовался, окружив рядами новую церковь. В первом ряду в общей куче народа стояли Мария с молодым человеком и с детской коляской. Позади стояла Тоня.