***
Мне уже почти всё равно. Я очень устал. Устал психологически. Устал от этой гонки. Её все называют лунной, но для меня она лунная всё меньше и меньше, хотя Луна ко мне становится всё ближе и ближе. Надеюсь, у меня там будет достаточно времени, воздуха и тепла, чтобы поразмышлять об этом моём безумном забеге за славой. Да, именно так это всё я теперь понимаю.
***
Старт успешный. Лунный модуль летит к Луне. Я в модуле – пассажир, у меня нет возможности им управлять и под моим контролем только СЖО. Я общаюсь с Землёй посредством редких кодированных текстовых сообщений (включение видео и радиосвязи запланировано только после прилунения). И я не знаю, что второй пуск не состоялся: Брежнев, который с самого начала противился этой авантюре, после июньской гибели Чайки отказался от плана Голована, но влиятельные горячие головы решили, что запустив меня и «Луну», они поставят Брежнева в безвыходное положение, ведь он должен будет приветствовать меня на Луне, а потом толкать траурные речи. Но Брежнев, узнав о моём старте, приказал отменить второй пуск – лучше потерять одного человека, чем опозориться на весь мир. СССР объявил, что запущена АМС «Луна-15». Что с ней делать – не ясно. Раздаются различные предложения: от «подорвать» до «позволить Любшину прилуниться и собрать какую-нибудь научную информацию» (конечно, не сообщая миру, что на борту живой человек). 17-го я был уже на лунной орбите, 18-го и 19-го станция провела плановые коррекции, и 20-го вечером уже можно было бы совершить посадку. Забавно, но по этой циклограмме я ступил бы на Луну на час раньше Армстронга. Всего на час раньше…
Но посадка станции была перенесена почти на сутки. Теперь-то я знаю, что американцам было известно о моём полёте и они намекнули, что не потерпят того, что я ступлю на Луну первым. Пусть даже об этом никто не узнает. И это они повлияли на отмену плана Голована, пригрозив разоблачением. Всего этого Лёша Любшин не знает, и 21 июля АМС «Луна-15» со мной на борту совершает в автоматическом режиме мягкую посадку в Море Кризисов. Только после этого мне сообщают, что мой полёт засекречен и рассекречен не будет никогда. Что земляне уже ступили на Луну, и это случилось 13 часов назад в 800 километрах к западу, и что в ближайшие два часа нас на Луне будет трое, но через два часа и до конца своей жизни я останусь на этой планете один.
Потом я совершил выход на поверхность Луны. Добросовестно выполнил запланированную научную программу исследований, через полтора часа возвратился обратно. Отправил на Землю кодированные видео, аудио и текстовые отчёты. Дело сделано. Сделано дело всей моей жизни, которая теперь объективно подошла к концу. Запасов энергии, воды и воздуха остаётся ещё на несколько дней. Я написал обращение к Будущему Человечеству (очень наивное и отчаянно пафосное), реальную историю своего появления на Луне, какие-то текущие размышления и наблюдения. Собственно, всё, что вы читали до этого – это выжимки из моих дневников, оставшихся на Земле (я их сжёг перед стартом) и тех записей, что я вёл после старта. Думаю, они тоже не сохранились – врят ли какая бумага выдержит несколько лет на Луне, даже в герметичном отсеке. И вы не прочтёте моей исповеди. Не хроники событий, но моё понимание своей жизни. Для этого нужно быть святым. Не быть причисленным к таковым – я теперь много об этом знаю – но быть им. Ибо стыд от деяний своих не должен превышать чувства раскаянья, иначе не быть покаянию. Я же, хоть и стыжусь безмерно себя, а предстать в покаянии перед обиженными мной не могу. И это не только люди. Я не уверовал в Бога от того, что долетел до Луны и обрёл там неведомые прежде способности. Нет, моя гонка наконец-то закончилась, и в обретённой неподвижности я наконец-то позволил себе сформулировать буквами то, что с некоторых пор стал чувствовать и понимать: нельзя было так жить. И теперь мне стыдно на миллион лет вперёд. Сама жизнь моя противоречила принципу жизни, но мои принципы мне были важней. Ох, как бы хотел я распасться на атомы и развеяться по Вселенной, только чтобы не чувствовать стыд от жизни, каждый миг которой калечил мне душу и наполнял разум значимостью, но… мой непереносимый стыд и раскаянье, непреходящее чувство вины – единственное, хоть и отвратительное на вкус лекарство. И знание о том наполняет меня, может и не радостью, но надеждой и благодарностью!
***
И последнее. Мне осталось рассказать, каким образом были созданы эти записи и о появлении в моей жизни Деда.
***
В свою первую ночь на Луне я проснулся от ощущения чьего-то присутствия.
– Что ты здесь делаешь, детка? Тебя не должно здесь быть. – Это было сказано плотным, одетым только в длинные семейные трусы стариком, с седой копной длинных до плеч волос. Я тогда подумал, что, видимо, начинает кончаться кислород, и на этой почве у меня начались галлюцинации.
– Твой дом скоро остынет, в нём станет нечем дышать, – продолжал старик, – но по законам Гармонии, если душа твоя расстанется с телом здесь на Луне, страдать будут все: Земля – Матушка, родившая твоё тело, Сестрица Её – Луна, вынужденная принять в себя то, что ей чуждо, но и душа твоя тоже, ведь безобразие сие учинено по недосмотру её. Ты в своей гордыне непомерной уже стоял один раз на краю, за которым увечья твоей душе стали бы непереносимы, тебя Бог отвёл. Так нет – ты снова упорствуешь.
– Ладно, поймёшь ещё, будет время. А пока что мне нужно сделать из тебя мумию, нечто вроде мумии… В общем, для того чтобы ты был не мёртв, нужно сделать чтобы ты был не жив, так понятно? Да не смотри на меня как на привидение – я привидение и есть. – Старик взмахнул рукой так, чтоб она ударилась об стенку, но рука прошла сквозь, и я продолжал видеть одновременно и стенку и руку за ней. – Можешь считать, что это бред, или сон, но только делай что я тебе скажу… Ну, хорошо, – старик видел, что я не собираюсь на него реагировать, – давай я тебе на совесть твою надавлю, чудом сохранившуюся доныне: ты ведь о Лидке, жене своей, когда тебя чекист на искушение вербовал, даже не заикнулся; а потому что думал уже и об ней и об обиде своей большой – пребольшой, на жизнь свою и на судьбу, и решил, что обида дороже, и решил, что как совсем припрёт, то с третьего этажа своего спрыгнешь не как парашютист – парашютист ты у нас знатный – а башкою своей непутёвой вниз. Но вот она твоя башка – цела целёхонька, моргает на меня сердито, а за те три с половиной года, что ты от Лидки сбежал, когда тебя снова к звёздам поманили, ты об ней конечно помнил, но думать себе запретил. Ну так подумай, сейчас – само то, а я пока её навещу, чтобы ночь бессонная у вас обоих была!