21 Добрая Сказка

Взрослые женщины вышли из дома оставив всю ораву под присмотром соседки Светланы. Наступало время действий. Вздохнув и поправив вдовий платок, на кичке Фёкла Гавриловна, выглядела, преобразившись. Огонь в её глазах казалось, метал отблески на всё, на что падал взгляд женщины. Все подобрались, понимая, что сейчас всё и начнётся. Решено было начать по левой стороне, со стороны дома Светланы. Выстроившись вокруг заколоченного дома женщины, взявшись за руки, образовали полукруг. Две крайние, возложив руки на плечи старухи, замкнули на ней эту живую энергетическую цепь. Казалось электричество пробежало по всем присутствующим. Строгие лица, и закрытые глаза старухи, стали отсчитывать секунды перед свершением выбора дома.

Заговорившая распевно Фёкла Гавриловна, уже не казалась древней старухой, но полной сил мудрой женщиной:

– Вот стою я напротив дома жилого, что напротив поля чистого. Зову призываю матерей богородиц в помощь себе. Зову призываю: Макошь матушку, Живу богородицу. Ладу миролюбицу, Мать Сыру Землю кормилицу. Вы придите, помогите. Внучке Свароговой дом укажите. Пусть корнями дом с землёю свяжет, да своё согласье покажет. Гой!

Прошла минута и ни чего не происходило. Фёкла Гавриловна, вздохнув побольше воздуха, вновь на распев стала произносить ещё более древнее заклинание:

– Предки по окнам, чуры по углам. Святая роса на кровельке. Круг моего нового дому тын железный. Огонь жарок, от земли до небеси. В каждом углу по чуру стоит, в самых дверях Сварог сидит. На самой крыше полымя горит, железный тын стоит. Никому не доступно до дому моему. Гой! Все четыре богородицы со мной и с моим новым домом! Гой!

Внезапно от дома повеяло таким холодом, что в жаркий летний день, показалось, будто на секунду наступила зима лютая. Женщина что стояла слева от бабки Фёклы не выдержала и произнесла:

– То ж дом утопленника Семёна, не пустит он к себе. Вот льдом морозным и полыхнуло.

Фёкла Гавриловна грозно посмотрела на посмевшую заговорить, и глазами метнувшими молнию, казалось, пригвоздила ослушницу к земле уличной. А затем практически спокойным голосом, произнесла:

– Ирина дочка, займи Машкино место, болтает много. А говорить, тратя силы в полукруге, не след. У нас ещё стока домов впереди, а она решила на первом сдаться. Занимай дочка место, впереди поиск. Даст Бог, соищем, что надобно.

Двигаясь посолонь, они обходили один дом за другим, везде произнося слова заклинаний. И если сперва напевала только Фёкла Гавриловна, то после шестого дома, её поддерживали и остальные женщины, запомнившие слова древнего обряда. Но только с сожалением переходя от одного к другому дому, бабка Фёкла, горестно восклицала: «Проклятие», «Поклад», «Завитки», «Закрутки», «Чёрный пост», «Свеча красная», «Свеча чёрная», «Чёрный заговор», «Заговор на крови». И вот уже обойдя практически все дома, они приблизились по правой стороне почти вплотную к дому самой бабы Фёклы. Истощив все силы, они еле стояли на ногах, но оставшийся последний дом, вселял последнюю надежду, что всё было не напрасно. И женщины, совершили этот подвиг. Повторив заклинание над последним нежилым домом, они в ожидании ответа, замерли. И вдруг… Дом ответил. Упали с заколоченных ставенок доски, будто кто-то неведомый отодрал их мощной рукой. Раскрывшиеся ставни, подставили солнечным лучам запылённое стекло рам. Вздох облегчения прошёлся по всем участницам обряда. Баба Фёкла усмехнувшись, только и проговорила:

– Он ещё и с хозяином. Строгий он только, на людей обиженный. Да ничё, привадим, отогреем, накормим, да приручим. Всё бабыньки. По домам. Завтра остальных созову, дом очищать надоть, да в ум приводить. А вы голубушки никому ни слова, о том, что здесь было. Помните, об том. Пошли дочка. Треба отдохнуть мне крепко.

Войдя при помощи мамы Иры, в дом бабка Фёкла легла в дальней комнате на лавку, оставив на хозяйстве молодую родительницу двух девочек. Остальных детей, разобрали женщины, и каждая при прощании улыбалась особой улыбкой. Казалось, общая тайна объединила этих женщин теперь глубже и надёжней, чем, если бы они прожили друг возле друга в подругах не один десяток лет. Ирина с благодарностью кланялась, чуть ли не в пояс, понимая, что сделали незнакомые раньше её женщины, для всей её семьи. Начистив картошки, и поставив её в печь для готовки, она отправилась в огород, и нарвав зелени стала её мыть. Девчонки были при ней, с удовольствием исследуя границы двора бабки Фёклы. Вскорости показалась телега с большущей копной свежескошенного сена. Рядом гордо вышагивал их отец Слава. Неся литовку на плече и другой, понукая поводьями, старую лошадёнку, он казался прирождённым крестьянином, живущим на своей земле. Наверное, никто из их бывших знакомых и не признал бы в улыбающемся мужчине кандидата педагогических наук. Он был просто счастлив, вернутся домой, к жене и детям. Девчонки, выскочившие за ворота, кинулись навстречу отцу и наперебой стали рассказывать. Как много у бабушки Фёклы игрушек, и что сказал Митька, и как играла Наташка, и какие новые у них друзья и подруги. В свои неполные шесть лет, они тоже были рады, той чистой радостью, что доступна, только детям и святым. Когда любишь весь мир, и кажется, что этой любви не будет конца.

Дома сгрузив свежескошенное сено под навес, папа Слава, умывшись от солёного пота, прошёл в дом. Поцеловав жену и поприветствовав бабу Фёклу, он голодным взглядом обвёл стол. Старуха, вручив ему веник, указав на дверь, только и сказала:

– Не попарившись, за стол неча садится. Всю боль банька снимет, силы вернёт. Иди касатик, а жена тебе и парку поддаст, да и веничком подмогнёт где надобно.

Согласившись с доводами старого человека, папа побрёл в баньку, что уже была вытоплена и готова к приёму дорогих гостей. Приняв пропарку и какие-то пахучие втирания из рук жены, папа Слава почувствовал, как оживает в нём всё мужское. С любовью и нежностью он глянул на жену, та улыбнувшись ему в ответ, сказала:

– Хозяин ты мой ненаглядный. Сейчас девчонок выпарю, да и ужинать будем.

Вскорости вся семья собралась за одним столом. Бабка, встретившая коровушку с пастбища, загремела ведром подойником во дворе и вскоре теплое, и сытное молоко было оприходовано за общим столом. Отдельная крынка была для детей. Баба Фёкла, не стесняясь, вновь повторила утренний ритуал наговора на молоко, и девочки с жадностью выпили его. Кашель, что ещё проскакивал в течении дня, к вечеру практически прекратился. Молодые родители удалились к себе в спальню, а баба Фёкла опять села мотать возле печки клубки с нитями. Удобно устроившись на печи, девочки в один голос попросили старуху вновь им спеть колыбельную. Та не став себя уговаривать, затянула новую колыбельную:

 
– Баю-баю, баю-бай,
Спите дети, баю-бай
Гуленьки-гуленьки
Сели к внучкам в люленьку,
Стали люленьку качать,
Стали внучек величать:
Наши детоньки в дому —
Что оладушек в меду,
Что оладушек в меду,
Сладко яблоко в саду…
 

Кот, что, уже приноровившись, вновь вцепился когтями в клубок ниток, перекувыркнувшись чрез голову, вновь обернулся древним богом Баем. Голос его мягким журчащим ручьем, вплыл в комнату, наполнившуюся волшебством: – Ну что пичужки, вот мы вновь и встретились? Ведающая, ты бы в огонёк дровишек подбросила, а то пока к вам добирался, совсем продрог.

Баба Фёкла, не споря подбросила толстые поленья в топку печки, жарко вспыхнувший каскад искр, благодарно отсалютовал её действиям. А Бай тем временем продолжал свою речь:

– Поди, по сказкам соскучились?

И заметив заблестевшие от удовольствия глаза девчонок, кхекнув для порядка, проговорил:

– Ну что ж есть у меня сказка. Давненько не рассказывал я её. Видать черёд пришёл и для неё. И так… Однажды три белки, рыжие озорницы, что проживали на одной из сосен волшебного леса, сговорились отправиться на опушку леса пособирать грибов. Зима была не за горами, а потому припасов требовалось в дупла натаскать много. И осмелившись, рыжие сестрёнки отправились в путь дорогу. С ветки на ветку попрыгивали, пощелкивая, переговаривались. И жизнь им казалась прекрасной, и солнышко светило и уже полянка виднелась вдали, как вдруг на их пути выскочила куница. Придушила ловкая хищница не успевших сбежать белочек, да к себе в дупло приволокла. Долго ли коротко выбрала куница самую крепкую белку и съела её, а остальных оставила отъедаться. В дупле у неё были и орехи и грибы. Старшая из оставшихся белочка, стала есть орехи, а младшая даже и не притрагивалась к ним. Смекнула она, что дело добром не кончится. Пыталась белочка уговорить сестру, сплотится и напасть вдвоём на куницу, да и победить её, когда та почивать будет. Но белочка старшая отказалась, сославшись, что куница их и кормит, да и грозить их жизни перестала. Так прошло время, и вновь кунице захотелось есть. Выбрала она вновь, самую крепкую белочку да придушив её, и съела. Младшая же белочка, выбрала пору, когда куница уснёт, да и вцепилась ей в горло. Так исхитрившись отвлечь внимание хищницы, она и свободу себе обрела, да и за сестриц старших отомстила.

Услышав, плачь девочек с печки, Бай, усмехнулся уголком рта:

– Что белочек стало жалко? А ведь то сказка, да про то, что всем вместе держаться надо в беде, а уж когда приспичит, и один может подвиг свершить. Не плачьте, завтра новую сказку скажу, весёлую. Спите внучки.

Глаза девочек закрылись как по команде, и в доме наступил покой и тишина.

– Благодарю тебя славный Бай. Мне они как родные, пусть помнят меня, да и тебя добром.

– Да ты ни как ведающая помирать собралась?

– Чую и до зимы не доживу, а успеть надо многое.

– Ну, ну, до встречи на звёздном мосту ведающая.

Дом бабы Фёклы погрузился в сон, и только вернувшийся кот отправился по своим кошачьим делам в сарай, где озорничали мыши.

Сказка третья, в которой новый дом ведунью признаёт…

– Вставай дочка. – Тихий голос Фёклы Гавриловны, выдернул из тёплого объятья сна маму Иру. Вскинувшись с постели, она заметила, что на улице ещё темно. Молчком не вступая в пререкания Ирина, последовала за старухой, что прихватив объёмную сумку, которую ранее молодая женщина не видела, вышла на крыльцо дома.

– Успеваем, до петухов, дочка. Надоть сделать так чтобы ни кто не видел, как ты будешь соединять линии миров.

Ирина уставилась на бабу Фёклу, серьёзными глазами, требуя во взгляде подтверждения и разъяснения её странных слов.

– Дочка пойдём, всё сперва сделаем, а уж объяснения потом, после того как солнышко встанет, да мир осветит, тогда и до разговору будет время. А сейчас время луны, она всем мудрым потворствует, да дорожку прокладывает.

Произнося эти слова, она остановилась пред новым домом Ирины и Вячеслава. Аккуратно опустив припасённую сумку, она стала ловко раздеваться, показав жестами, что и Ирине предстоит сделать то же самое.

После чего взяв кочергу за ручку, стала очерчивать круг вокруг дома и всей территории огороженной для этого случая жердинами. Совершив круг и вернувшись в то же место, она передала кочергу, в руки, озябшей Ирине и жестами не нарушая молчания, показала повторять те же действия. Ни чего не оставалось делать молодой женщине, как погрузив в землю навершие кочерги, идти по следу, что уже был оставлен мудрой женщиной. При этом признаваясь себе, что каждый сделанный шаг, не только прогоняет утренний холодок, но и разливает по крови живительный огонь, бушующей крови. Сделав то же, что и бабка Фёкла, и вернувшись к ней, она обнаружила старуху, что ножом вырезала странные символы. Немного знавшая славянскую культуру, Ирина, понимала, что символы наносимые имеют магическое значение. Баба Фёкла, довольно резво вырезав три к ряду руны, вытащила нож, уже знакомый Ирине, по вчерашнему дню, он сопровождал её при выкликании дома. Освободив нож от чехла, старуха, взяв левую руку женщины. Кольнула кончик большого пальца, и дождавшись выступившей крови, поднесла руку к начёртанным рунам, что-то стала бормотать себе под нос. «Поставлю я около двора железный тын, чтобы через этот тын ни лютый зверь не перескочил, – ни гад не переполз, ни лихой человек ногой не переступил и дедушка – лесной через него не заглядывал». Кровь впитывалась в начертанные руны, принимая жертву от новой хозяйки. Прочитав заговор, баба Фёкла, обессиленно отпустив руку Ирины, жестами показала, что ей нужна сума. Поднеся её старухе Ирина, замерла, ожидая дальнейших действий. Бабка ловко стала одеваться, чему последовала и женщина. Потом раскрыв суму, Фёкла Гавриловна, вытащила оттуда миску, кусок хлеба и крынку молока. Наполнив миску молоком и накрошив туда хлеба, сотворив, таким образом, молочную тюрю, она передала миску в руки Ирины и уже спокойно начиная говорить, тихо произнесла:

– Неси дочка к крыльцу, пусть домовой порадуется. Он задобрен, должон быть. Ты хозяйка, тебе и прикорм держать. Так надо дочка, не бойся, неси.

Ирина открыв воротину несмело пришла к крыльцу, с закрытой на щепку дверью. Поставив миску и несмело оглянувшись на бабушку, она как по наитию, произнесла:

– Прими хранитель дома от новой хозяйки подношение. Нужен мне помощник, за детьми и скотом приглядчик, мужу моему в хозяйских делах подмога.

Казалось, ни чего не изменилось, если не считать что на крыльце материализовалось сперва туманное облачко, а потом, разрастаясь, стало увеличиваться в размерах, до великанской фигуры звероподобного образа. Казалось страх начал проникать в душу Ирины, но на поясе стал нагреваться нож, которым была выпушена кровь хозяйки. И она всё поняла. Вытащив лезвие, она воткнуло его в крыльцо и фигура сдувшись, стала похожа на маленького человечка правда с лошадиными ушами, что поклонившись новой хозяйке, признал её власть. Довольная собой Ирина улыбнулась домовому, ещё до конца не веря, что всё, что происходит с ней, происходит на самом деле, а не в каком-то мороке. Выйдя с ограды, она полновластной хозяйкой развернулась к дому и отвесила ему поясной поклон. Баба Фёкла стояла и улыбалась. Подойдя к ней, Ирина тоже поклонилась старой женщине, та ответила вежливым полупоклоном. Обнявшись, как мать и дочь, они поспешили к себе в дом. Первые всполохи солнца, обрамляли прояснивающееся небо. Новый день наступал. И его начало, было подтверждено голосистыми переливами птиц солнца, что приветствовали светило по своему, только им известному способу.

Войдя в дом, Ирина начала собирать на стол. Баба Фёкла подоив кормилицу корову Марусю, что который год ей заменяла ушедшую дочку и даже была названа в её честь, зашла с подойником в дом и разлив молоко по крынкам, вновь повторила вчерашний ритуал. Ирина старалась запомнить каждое слово произнесённое старухой. Та, отговорив, вышла во двор из дома, чтобы выгнать коровушку в стадо, да и поговорить с местными женщинами о делах предстоящих.

Провожая кормилицу до околицы, она здоровалась с другими хозяйками, и помахивая хворостинами поправляли неспешную прогулку по улице, все кто стремился отправить на пастбище скотинку, для того чтобы вечером с нетерпением ожидать её домой. Проводив и сдав под надзор пастуха Ивана, баб Фёкла, как и вчера, стала собирать хозяек возле себя, чтобы обговорить, насущные проблемы:

– Ну что хозяюшки, опять требуется помощь всем миром. Надобно всю избу отмыть, отскоблить, да приготовить. Молодые рукастые, отработают. Муж ейный хоть куды. Уроки делать будет, что скажите.

– Чё даже на сеновале?

Дружный смех, взорвал круг женщин.

– Тебе бы Клавка, ток о том и мечтать, пред кем подол подать.

Осадила тут же, после смеха Фёкла Гавриловна, вновь вступившую в пререкание тетку. Новый взрыв смеха, лучше всякого аргумента заставил прикусить язык, ту, что уже завидовала молодым. Злая мысль ещё не сформировалась у неё в голове, но уже зависть поселилась змеёй в груди у неё, начиная разъедать душу. Поотстав от остальных женщин, Клавка, прошла до дома Гавриловны и тормознув возле её плетня, опёрлась о него. Баба Фёкла понимая, что разговор предстоит трудный, подбоченившись ждала начала атаки. И она последовала:

– Слышь, Гавриловна, мне почто дар свой не отдашь, пошто молодухе честь? Сама знаешь, я самая сильная ведьма, после тебя. Чего это ты решила дар на сторону передать, не дело то, что скажешь? С чего пришлой милость, али задумала чего? Свою Маруську не учила, так та и ушла за горизонт пустая, и теперь вона как поворачиваешь? У нас тоже дети, да мужики по паспортам тоже имеются. Или думаешь, ни кто не видит, как охаживаешь семейку эту? Чего сказать то хочешь?

Побледневшая Баба Фёкла, понимала – это вызов, причём вызов, после которого либо пришлых затопчут всем миром, либо признают и оставят полноправно на этой земле. Выдохнув, она подперев старую грудь руками скрещенными, выставив острый подбородок, пошла в контратаку. И хотя на улице не было видно ни кого, но их спор был слышен, и потому проиграть она не могла, ради тех, кто сейчас был в её доме, под её защитой.

– Ты спрашиваешь почему? Хошь верь, хошь нет. А больше не кому, передавать дар. Тебе что ли? Не спорю, ты ведьма знатная. Да вот только вставши на путь этот, не проснулась. В душе у тебя Клавка мрак гнездится, и пока не вычистишь ты его, нет тебе моего учения. То, что вчерась тебя не позвали, так в том ток твоя заслуга. Да вродясь и семейная ты, и дочь есть, а не всё как у людей. Дочя двадцати годков осела в городе, а к матери и нос не кажет, да и мужик твой как пять лет уехал, так и пропал без вести. О чём это говорит, о том, что нет в тебе мира, потому и гнездо твоё опустело. А пришлая, то она пришлая, да токо кровь в ней наша, чую, быть ей мудрой ведающей. Пущай дар в ней спит пока до времени, да только посильней меня она будет ко времени. Не одного спасёт и вылечит. Скоко мене осталось токмо богам ведомо, но всё отдам ей. Моей наследницей будет, коль родную дочь прибрала Навь, значит на то воля неба, а ту, что послали, ту и буду учить, покудова сил хватит. Ты можешь не приходить, в дом к ней, нет в тебе нужды, и в даре твоём. Чую беду можешь токмо принести, так что не утруждайся. Там нужны только чистые сердцами женщины, а ты и так рябая, и так в душе выщербленная. Иди и подумай, авось время тебя излечит, от хворобы, что злость да зависть зовётся.

Пристыженная словами Гавриловны, опустив голову, шла по улице Клавдия, но не раскаяние было в душе у неё, а мысль как сгубить молодых, да силу бабкину отнять…

Зайдя в дом, Фёкла Гавриловна, одобрительно посмотрела на хозяюшку что суетилась в горнице. Папа Слава, девочки, уже сидели за столом, и ждали хозяйку. Вытерев руки о передник, бабка присела за стол, чувствуя себе впервые гостьей в собственном доме, за собственным столом. Потом очнувшись от наваждения, она, приступив к трапезе, проследила, чтобы крынка молока была опорожнена девчонками, что смотрели влюблёнными глазами на ту, что была им роднее любой бабушки.

Отзавтракав, папа Слава, потянувшись и хрустнув крепкими руками, пошёл на крыльцо. Там его уже ожидали вёдра. Совершив привычную операцию по наполнению кадушек свежей водой, он уже совсем вознамерился идти в сарайку за косой, но тут его остановил голос бабы Фёклы, которая начала давать ему наказ на сегодня:

– Ты сынок, сегодня не сеном займись, а дров поколи в соседском доме напротив. Светка вчерась с детьми твоми сидела, отработать надобность есть. Дабы мир не осудил тя. За спиной папы Славы, поскрипывая, к воротам подъехала телега, на которой уже восседал дед Михей с косой, что рядом с ним казалась неотъемной частью, этого старичка с проплешиной скрытой картузом. Голос Михея, остановил папу Славу, на пол дороге за топором:

– Ты это чего мужиком командовать удумала, хрычовка стара? Ась мужик сам знат, что ему делать. Урок, видишь ли, отработать? Чего удумала старая, кто же это дрова летом колет? Когда по морозцу оне и легче и хлестче, разлетаются.

Баба Фёкла замерла, с открытым ртом, получив отповедь своего знакомца, и дёрнув концами вдовьего платками, махнув руками, вплыла в дом, оставив папу Славу в задумчивости, между топором и косой. Дед Михеей одержав победу, не собирался останавливаться и вновь начал артобстрел словами:

– Ты мужик, аль как? Щас время сенокоса, вот и отрабатывай, хоть всей деревне мужицким. А то так они заёздят тебя, как лошака, а потом ещё и обсудют. Дрова дело доброе. Тока запомни мил человек, дрова летом, это для того чтобы огонь разводить, они как порох горят, раз и готово, а настоящие дрова, полновесные оне осенью да в морозец уже готовятся да колются. От тех дровишек и тепло и жар долгий, почитай как торф, али как уголь кузнечный. Но энто потом, а счас сено важнее. Как потопаем, так зимой кормилицы полопают. Так что скидавай топор на место, косу и на возу. Давай, давай. Солнышко уже высоко, а трава ждать не будет, сок уйдёт цалительный из её.

Папа Слава, сдавшись и присевший на телегу, смотрел на дом, который его приютил будто прощаясь с ним, понимая, что старуха может и обидится на то, что он посмел сделать и пойти вопреки её воли. Дед Михей зудел словно муха, ворча и выговариваясь, благо что появились новые уши в которые можно много чего влить:

– Зверь баба, это Гавриловна. Вспыхнет, потом отойдёт, еслив с умом. Ты не переживай, она до вечера отправится от своеволия твово. А с сеном, мы с тобой и так в героях ходить будем. Каждый двор обеспечим. Эх, раззудись, плечо, энто тебе не Ванятка, алканавт прошлый, пастух малохольный. Я твову руку ещё вчерась увидал. Будя толк из тебя паря, будя, но тока у бабья на поводу не иди, заёздют, как пить дать, заёздют.

Так ещё продолжалось довольно долго, пока телега, не спеша, выехала за пределы деревни Ненарадовки.

И не видел он, как из ворот смотрела им в след баба Фёкла, да делала охранительные знаки, чтобы сберечь и старого и малого, от лиха.

Ирина Георгиевна убираясь по дому, вновь суетливо наводя порядок, шныряя в бабий закуток, приготовилась уже сейчас идти к новому дому. Руки у неё так и чесались для работы. Зуд её работящий, был прекращён появлением баба Фёклы, заметив румяное лицо женщины и поняв её нетерпение, она подозвала её в дальнюю комнату и заговорила так:

– Доча, ты ни как решила, что уже сегодня, наведя порядок, вы переедете?

– А разве нет?

Испуганный голос Ирины показал, насколько расстроенной она оказалась.

– Мила, да ты шо? Его токмо недели две окуривать надоть, травами разными, выжигая лихо, да немощь, и то если всем миром взяться. Потом ещё неделю скоблить, мыть да чистить, готовить к приёму и сарай, и подклеть, и овин. Там хозяйство было доброе, много чего надоть восстановить, чтобы добром служило. А раз-два и обчёлся, это токмо у вас в городе. Потому там и бездушно всё. А тут мир правит. Тут мы все как на ладони. Тем боле сегодня утром, назвала тебя своей преемницей, то слышали все. Значит, с тебя пример будут брать, как хозяйство вести, как детей растить, как мужика беречь. Понимаю, что вопросов у тебя накопилось не мало, время пока есть. Достань-ка мне из-под кровати этой, вон ту суму перемётную. Там травы насушенной много. На первые разы хватит, а потом в лес все вместе пойдём, научу, где какую взять, да как приготовить. И тебе наука и дочкам твоим пригодится. Время у нас с тобой есть. Ну а как не успею, то вон там за чурами в красном углу. Коробочка жестяная, откроешь её, там книженька заветная в чисту тряпицу завёрнута, ещё моей бабкой писаная. Знания там моейной пробабкой сказанные. Там много чего узнаешь, чего уже и я не помню. Не станет меня, сама писать будешь, в ней, если что новое, откроется. Видела я сегодня, как ты с хозяином обошлась. Думала, сробеешь, а ты вон как. Раз и всё. Даже я растерялась, а он и подавно, давно такой ведающей не было в этих местах, да ещё со спящим даром. Ты не смотри, что страницы тут старые да различные. Свои вставлять будешь, а уж книга сама их выправит под себя. Волшебная она у меня. Хошь верь, хошь нет. – Ворча, но любовно поглаживая книгу, что ловко достав из жестяной коробки, показала и вновь спрятала за чуры старая женщина, вновь озадачив молодую преемницу.

Ирина слушала и поражалась сказанному, вопросы готовы были десятками сыпаться с её языка, но понимая, что уважение надо иметь, как и терпение, она ожидала пояснений от бабы Фёклы, когда та, собравшись с мыслями, стала раскладывать пучки трав, в одну только её понятную мешанину. Отделяя одну травку от другой, рассматривая её на свет, при этом продолжая говорить с молодой женщиной, старуха Фёкла.

– Ты вот думаешь, зачем вчера был весь этот обряд? Правильно думаешь. Я сразу знала, что дом, единственный, который подойдёт, он возле меня, соседский, так как и на него, моя сила распространялась. А вот остальные мертвы оказались. То, что назвала я, то тёмным искусством было вызвано. В книжечке о том много чего написано, потом почитаешь. А главное я добилась, что знание не уйдёт теперь в землю, вместе со мной. Оно теперь будет в вас всех жить. И на этих семерых ты можешь опереться как на сестёр. Уже не подведут. С остальным миром тоже справишься, как не будет меня, так вмиг прибегут за помощью. То, что ночью с тобой делали, то тема особливая. Два круга положено для принятия тебя. Третий сама ложить будешь, когда семья вся будет дома, он-то и будет замыкающим с небом. Руны, что мной начертаны были, то для тебя и твоей семьи защитой будут от лиха и беды, так моя ещё бабка делала. Главные они из тех, что ещё людьми да нами не забыты. Тока не мешкай, а то всё в пустое уйдёт. Боги иногда шутят, а мы и не ведаем как наши поступки возвернутся. Ну, теперяче смотри, учить буду…

Пучком травы на полу она начертала первый из знаков и произнесла:

– То зовется знаком Берегини. Знак тот – женский образ, защита и материнское начало Знак этот, ведает и земным плодородием, и судьбами всего живого в доме. Богиня-Мать дает жизнь душам, приходящим, чтобы воплотиться на Земле, и она отнимает жизнь, когда приходит время. Поэтому знак Берегини можно назвать и Жизнью, и Смертью, и Судьбой ведающей.

Начертив второй знак, стала она рассказывать о нём также подробно:

– То знак, не простой. Опора. Это символ оснований Мироздания, богов предков наших. Опора – это древо, по которому идёт соединение Нави, Прави и Яви. Ведающая нанося знак этот, делает свой дом миром для всего мира. Ну, а это знак Крады.

Выведя на полу вновь травами повторяющийся знак, что был нанесён на новый дом, Ирина вся превратилась в слух:

– Крада означает жертвенный огонь. Это знак Огня и духовного и телесного и божественного, устремление и воплощение стремлений будут служить тебе, стоит вновь начертать этот знак, где либо. Но воплощение какого-либо замысла всегда есть раскрытие этого замысла Миру, и поэтому Крада – это еще и знак потери внешнего, пустого – того, что сгорает в огне жертвоприношения. Потому и кровь твоя была пролита в вырезанные мною знаки. Потому дочка и дом теперь твой, если Боги не порешат по-другому. Потому и твой муж краду, мне зажжёт, когда-нибудь. Но то после…

Стук в дверь отвлёк их от разговора. Вновь на пороге появилась соседка Света со своими детьми, и вновь весело поздоровавшись, женщины стали обсуждать насущные вопросы. Вскоре подтянулись и остальные женщины с детьми. Вновь было решено оставить Свету с детьми, а самим вновь отправится к дому и начать его готовить к приёму семьи. Баба Фёкла вручила каждой женщине по пучку трав, и по пути к дому рассказала, что и зачем, да в какой последовательности нужно делать. Женщины притихшие слушали её особенно внимательно. Ирина впечатывала каждое слово Гавриловны себе в память накрепко. Вот уже и знакомые ворота, и дверь на щепке, выкинув её, хозяйка хотела было войти, но Гавриловна, оттолкнув её, довольно резко от порога, только и сказала:

– Эх молодёжь молодёжь. Ну, кто из молодых первым в дом входит, а? Либо животное запускают, либо старика, хто первый пред богом предстанет, тем и жертва принесена будет. Мене недолго осталось, животины здесь нет. Так чего захотела домовину примерить раньше срока? А ещё ведающая? Охо- хонюшки, хо-хо.

Ирина потрясённая замерла на крыльце, пропуская отчитывающую её бабку вперёд. Войдя вслед за ней, они начали выполнять в строгости всё, что она приказывала. Обкуривающий дымок, горьковато сизым дымком, пополз по деревне.

Дети играли в игрушки и забыв обо всём на свете радовались тому, что практически без присмотра остались одни, а значит можно не только поиграть, но и пошкодить. Так Кирюха решился взяться за бабкиного кота, что гордо выгнув спину, гулял по дому. Стоило ему взять его на руки и начать его тормошить, как зверь, зашипев, ударил мальчишку лапой с когтями, пометив хулигана и заставив выпустить ворчащее животное на свободу. Весёлый смех был наградой набедокурившему мальчишке. Шлепок мамы по попке, нисколько не уронил престиж мальчугана в глазах сверстников.

В это время в доме шло окуривание каждой щелочки, каждой полочки. Окна и дверь были открыты. Каждый занимался своим делом и в своём углу, расставленный умелой рукой Гавриловны. Но вот в проёме показалась женская фигура и пучок с дымящим кустиком полыни, что был в руках у Фёклы Гавриловны, замер, стоило фигуре переступить порог нового дома семьи Дальних. То была Клавдия и в руках она держала свёрток. Протягивая его приезжей молодухе, она пыталась сказать что-то приветливое и уже после улыбки раскрыла рот, как дымок от полыни, свернувшись плотнее, и юркнув к её горлу, плотным кольцом сжал его. Задыхаясь, женщина выбежала из дома. Ирина смотрела на бабу Фёклу и не подходила к узелку. Женщины, остановившись от своих дел, тоже уставились на ведающую мать, ожидая разъяснений. Баба Фёкла, пошамкав губами, бросила пучок догоревшей полыни на узелок только и сказала:

– Сжечь, али закопать надоть эту мерзость. Наговорено сильно и со злобой лютой. На смерть наговорено. Ни кому не прикасаться к нему. Видно моя судьба в том. И подняв узелок, вышла молчком из дома Ирины. Все остальные женщины потянулись за ней. Не исключением стала и сама Ирина. Выйдя за околицу деревни, баба Фёкла, подняла узелок, и подставив его солнцу, призвала светлых богов быть свидетелями злодеяния. Потом со всей силой швырнула об землю его. Толи показалось женщинам, толи померещилось, только все увидели как из узелка того выползать стали змейки да насекомые разные, и скрываться от солнечных лучей. Через несколько секунд, всё было кончено. Ковырнув кочку баба Фёкла брезгливо бросила в ямку тряпку от узелка, и накрыв кочкой, повернулась к женщинам со словами:

– Надобно идтить искупаться. Вода она всю скверну смоет. На сегодня усё. Завтра продолжим. И первой направилась в сторону речки. Гуськом как на привязи за ней устремились и остальные. Шествие замыкала Ирина. Напоследок она оглянулась на кочку, под которой была похоронена тряпка от узелка Клавдии, и ей почудилось, что земля дрожит в том месте, будто перемалывает что-то инородное, что по недоразумению попало извне.