На озере они сели в лодку и за вёсла встал Юсуф.
-Русские – самый удачливый народ. – сказал он, широко разводя руки. – Уважаю русских за их победы. Да, мы много воевали между собой – сколько войн было только в 19 век, но мы всё также уважаем друг друга.
Юсуф поднял рукой ряску и подбросил в воздух.
-Блестящее как глаза ишика… Стас, ты прочитал мной высылаемый тебе Коран?
-Да. Я обогатился знаниями, в которых сама жизнь.
-Для жизни это необходимо и турецкая народная поэзия. Я почитаю её вам сегодня вечером.
***
Это не вы слушаете, как стучат шахматы, а они слушают вас. Этот звук мудрее всех речей старика-аксакала, но в нём мало жизни.
Профессор Тимошевский и его друг, рыжеватый сухой старичок, отдавались игре всеми фибрами души. И когда в комнату постучался Егор Мельников, ни один мускул не дрогнул на их уважаемых лбах. Создалась долгая пауза, продлившаяся ровно 5 минут, судя по университетским часам.
-Я к вам, профессор – произнёс Егор, отводя его в сторону, где стоял здоровенный фикус с идеально блестящими листьями.
Тимошевский размял пальцы рук и был весь во внимании.
-Меня мучают слуховые галлюцинации. – начал начистоту Мельников и кадык его задёргался как у поверженного гладиатора.
Профессор не выглядел удивлённым, а наоборот – будто услышал он нечто обыденное, как – есть, пить, спать, заниматься любовью.
-Что конкретно вас беспокоит? – спросил он.
-Я слышу голос, но чей – не знаю.
-И что вам этот голос лепечет?
-Он презирает меня. Я чувствую себя униженным, будто меня выпороли публично на Красной площади. – кадык Егора приостановился – и снова устремился в пляс.
-Советую вам лечь в специализированную клинику. Бред – тяжёлая ноша. Нужно лечиться.
-Но я не болен…
-Никто не считает себя больным. Однако, мы этим причиняем ущерб обществу.
В эту минуту Егору хотелось напиться вдрызг.
-Выходит, я псих? – пожал он плечами.
-Вы сами это сказали. – похлопал его по плечу профессор Тимошевский -Лечитесь, пока не поздно. Иначе совершиться преступление.
…И вновь звук шахматных фигур сказал Мельникову, кто он есть для этого мира.
***
Кальян – мужское дело. За кальяном ведутся серьёзные разговоры, вершатся судьбы людей.
-Что особенно тебе запомнилось из Корана? – задался вопросом, очень важным для него, Юсуф.
Стас Вьетнамский махнул неопределённо рукой, будто приветствовал Аллаха.
-Только то, что жизнь бесценна и нет важности, какой ты веры – ответил Стас.
На самом деле он ещё более увяз этой святой книге, где мудрость сопряженно с детской наивностью. Также как и в Библии, которую он просматривал мельком.
-Ну, ладно, хватит о небесном. – произнёс Юсуф и отхлебнул кофе из очень красивой чашки, изображающей китайскую принцессу с веером.– Ты обещал переправить товар в Питер. Ты не передумал?
Вьетнамский горько вздохнул.
-Нет.
-Что "нет"? – не понял Юсуф.
-Я согласен – как можно убедительнее сказал Вьетнамский.
Юсуф сказал о долге каждого своего друга быть полезным кв его "пустяках". Под этим словом подразумевалось снабжение тюрьмы в Петербурге кокаином. Русские братья по вере от этого порошка ох как зависят и надо им помочь.
-А как у тебя дела с твоей подругой? – Юсуф был непринуждённо внимателен к мелочам.
-Эта дурочка полностью в нашей власти. Осталось затащить её в постель…
Юсуф удовлетворённо засмеялся.
-Ну здесь ты большой мастак!
…А Анжелика гуляла по ночному Стамбулу и думала о чувствительных губах Стаса Вьетнамского.
Глава 5
Мельников лежал в палате №4,привязаный вязками к кровати. Психиатрическая клиника высшего пошиба на удивление выглядела отлично, если не считать большой и стойки запах хлорки и некоторый сумбур в действиях медицинских сестёр. Но от этого Егору было не легче: галлюцинации (т.е. голоса) будоражили его с завидной регулярностью, отчего мир казался сотканным из зла.
Рядом с кроватью Мельникова лежал лысый, совершенно сухой человек с длинными руками, не знавшими тяжёлой работы. Его звали Алексеем Змеевым и в этой клинике он находился уже 6 месяцев, надеясь на полное исцеление, однако, эти надежды подпортили много нервов персоналу.
-…Да, уважаемый Егорушка, вы заблуждаетесь невероятно мощно насчёт ценности брака: я не вижу смысла в этом ограниченной коньектуре семьи – соитие как таковое не подразумевает постоянства. Да, я люблю женщин, но чтобы доверить ей своё будущее, простите, я не безумец, хотя и нахожусь в столь плачевном учреждении.
Егор заметил испарину на лбу Змеева и так захотелось её убрать, что он прикусил губу до крови.
-Вам не нужны дети? – спросил он.
-Дети как нечто занимательное в первоначальном виде мне нужны, но женщина может захотеть большего, сесть на шею и возомнить себя царицей иллюзорного царства в виде себя любимой и рядом стоящего раба в виде меня…
-Моя Анжелика в нашем ребёнке видит залог удивительного будущего, но моя чёртова болезнь глубоко разлагает это будущее. Я думаю о своей болезни день и ночь и порой мне кажется, что мной кто-то управляет и ранит в самое сердце. От галаперидола мой организм обессилил вконец, но что делать – приходится терпеть. Если бы знать, кому я перешёл дорогу…
Алексей Змеев хмыкнул и уселся по-турецки, что вызвало некоторое недовольство со стороны сидящей на посту в пороге санитарки.
-Кому я только не писал – говорил Алексей – и везде в впритык шёл с уголовным кодексом, везде я, получается, шёл в обнимку со своей шизофренией. Письма, письма… Горбачёву я писал десять раз, Ельцину – восемь, но зато какое я получал удовольствие от этого процесса!
Егор пожал плечами.
-Я никому не писал – печально произнёс Мельников – однако, я здесь, в этом печальном болоте. Кому я перешёл дорогу?
-Но, возможно, вас как Эдмона Дантеса убрали с тропинки к счастью. Такое вполне может быть.
-Вряд ли ,Анжелика после этого захочет иметь со мной дело – Егор хотел повернуться на бок, но боль по суставам разлилась как лава и он бросил эту затею. – жизнь исковеркана как детская песочница злыми хулиганами.
Змеев стукнул кулаком по подушке и от этого проснулась санитарка, придремавшая от тоски.
-Имейте совесть, не канючте, уважаемый пациент 4 палаты достославной психиатрической клиники славного города N, не рвите струны души…
***
Обнажённая Анжелика. сложив руки на груди, стояла у подлинника Пикассо в доме Вьетнамского и думалось ей, что этот секс со Стасом был не случаен. Она ещё не любила Вьетнамского, в нём многое её раздражало, но эта тяга к сильному мужскому плечу и болезнь Егора свели во едино все её планы, все мечты о семье. Эти думы привели её к мысли, что Стасом стоит увлечься, а Мельников заболел неведомой болезнью. которая мучает его и пьёт все его соки.
-Стас, вы увлекаетесь модерном? – сказала Анжелика и её удивительная нагая красота взбудоражила ещё не остывшее от страсти тело Вьетнамского. Где-то внизу живота у него открылась удивительная энергия похоти, окончательно завладевшее им.
-Модерн делает меня моложе – ответил Стас. Потянулся к будильнику, взглянул на часы. – Мне пора ехать в Питер, есть неотложное дело. Ты этой ночью была великолепна. Часто задаюсь вопросом: что ты во мне нашла такого, что нивелировало всю нашу разницу в возрасте?
Анжелика накинула халат и взяла в рот мятную конфету, что делала всегда по утру.
-В Мельникове мне нравилась его непосредственность. но за эти две недели, проведённые с тобой, мне как будто пришили взрослые крылья; вы дали мне этот опыт (она перешла на "вы" случайно), ты даешь мне эту радость жить женщиной, которая желанна. Я перестала быть гадким утёнком, девочкой, которую избегают и которой страшатся.
Стас Вьетнамский улыбнулся голливудской улыбкой.
-Я безумно рад. Ну, мне пора!
…В Санкт-Петербурге он передал зэкам тот кокаин, что дал ему Юсуф. Пья убийственно крепкий чифир, он думал об Анжелике, он страдал без её тела и один из смотрящих сказал, коварно усмехаясь:
-Стасик, да ты заболел что-ль? Какой-то сам не свой стал…
Вьетнамский прихлопнул таракана, ползущего по жёлтой стенке камеры и ответил:
-Вы тут без баб совсем одичали. А я нашёл любовь.
Смотрящий, на манер Жванецкого, подхватил:
-Любовь… Я уже забыл, что это такое…
***
Прошло два месяца. Комната библиотеки, где собрались больные клиники для душевнобольных, освещалась ярким солнцем и выглядевшие импозантно каллы в больших кадках, придавали ей уютный вид.
Их было двенадцать. Среди этого разношёрстного сброда. собранного по улицам Москвы, Егор выглядел как пятно здравого смысла. Здесь же был и Змеев, с пятном крови на рукаве рубашки. Он всё время смотрел в окно, где уже начинали падать листья. Странное чувство обеспокоенности не давало ему отвлечься от осени за окном.
Отец Александр и психолог Таисия говорили поочерёдно о смысле существования человека, но собравшиеся слушали эти нравоучения вполуха, дожидаясь перекура и грядущего обеда, на котором будет картошка с сельдью.
-Вам. как представителям криминогенного контингента Бог протягивает руку и обнимает отцовской любовью – вещал священник. взор которого полыхал духовным огнём. Он часто посещал эти неблагодарные стены и всякий раз испытывал неподдельное чувство солидарности со всеми этими несчастными, "которых Бог всегда держит в своём уме".
Таисия, полногрудая девица, недавно вышедшая замуж, всякий раз кивала головой на речи святого отца и ей чудилось, что стоит она посреди пустыни и жизнь её находится в руках вот этих людей, что хмуро смотрят в рот отца Александра и думают о своём.
Мельников сосредоточенно откалупывал краску со стула и слегка приподнявшись, спросил:
-Если Бог так милосерден к несчастным, почему я так страдаю?
Отец Александр всегда был готов к подобным скользким вопросам. Он ответил:
-Есть жизнь, в которой заключается радость, но есть и крест, нести который есть величайшее благо.
Психолог поджала губы и вставила своё слово:
-Продолжая мысль батюшки, замечу со своей стороны, что право жить счастливо предоставляется во только тем, кто трудиться во имя этого счастья. Мой муж, лётчик дальней авиации, однажды сказал мне очень важные слова: когда ты далеко от земли, все проблемы не имеют веса; они как бы теряют ту землю, оторвавшись от которой человек освобождается от сора и всего лишнего.
Алексей Змеев подытожил, говоря как бы самому себе:
-Умрёшь – вот тогда будешь счастлив…
Глава 6
За последние полгода Стас Вьетнамский разжился ни одной сотней тысяч долларов. Наличие интересной суммы денег вовсе на него не повлияло, а то, что заметили наблюдатели – лишь не сходящую улыбку на помолодевшем лице. Этот бодрый вид, однако, не приносил облегчения Анжелике в познании личности Вьетнамского; и когда он ей выдал деньги на открытие детского приюта, она едва не смахнула шикарную вазу со столика в доме Стаса.
-Ты молчал, что имеешь такую наличность – жеманно промолвила Анжелика, суша мокрые волосы феном.
Вьетнамский хладнокровно раздавил сигарету и сказал:
-Это не та сумма, когда можно считать себя подобным Крезу…
-Однако…
-Однако, я рад помочь тебе и детям. Однажды, меня сильно побил один плохой мальчишка и я хотел его убить, но вовремя понял, что виноват не он, а его родители: они не дали ему воспитания… Мне всегда чудится в каждой тысяче рублей или сотне долларов чей-то радостный взгляд. чей-то тёплый взмах руки, крепкое рукопожатие… Будем делать добро и будь что будет!
В этот же день (была суббота) Анжелика подыскала хорошее здание под приют, обошла близлежащих соседей и осталась довольной сделанной работой. Вьетнамский сидел в машине и читал "Парламентскую газету", смачно жуя жвачку. Он думал о тех деньгах, что были ему вручены смотрящим "Крестов". Грязные деньги на чистое дело, подумал он, но это не принесло ему сердечного удовлетворения. После войны в Югославии он вообще верил и радовался только собственному миру, ведь было видено в жизни так много крови и слёз.
Анжелика пришла к машине приятно возбуждённой:
-Поехали, теперь мы должны выпить вина в хорошем ресторане, ведь ещё одним добрым делом стало больше. И мы сопричастны этому.
Ресторан, под звуки цыганских гитар, преподнёс им шикарный подарок в виде душевных песен, которыми славится Русь бескрайняя. Анжелика много говорила, потрясая Вьетнамского своими планами на будущее. Ей казалось. Что удача была у неё в руках и каждый момент мог принести радость и открытия. Девушка выглядела абсолютно счастливой, а Стас счастья опасался как некоей заразы.