III Референдум
(III заочное Конституционное Собрание)
01.09.2036 г. (8 г. Полной Ремиссии)
«С народного согласия», «по просьбам трудящихся» и «по воле нации» из конституционного текста было вычеркнуто самое главное.
«Права и свободы человека и гражданина» перефразировались в «виды и меры дозволенного поведения». Перевернулся неписаный принцип «разрешено всё, что не запрещено законом» – теперь всё наоборот.
«Право на жизнь» превратилось в обязанность – трудовую, репродуктивную, демографическую. «Право на смерть», которое раньше просто замалчивалось, теперь категорически не признаётся. Этим подкрепился издавна установленный запрет эвтаназии. Если раньше это было сугубо профессиональное табу для врача, то впредь и пациент не вправе просить о такой «услуге». Самоубийство официально объявлено преступлением, если оно совершено не в состоянии крайней необходимости и впоследствии не признано жертвенным подвигом.
***
[Воспроизведение]
…
– Заходите!
– Здравствуйте, доктор.
– Здравствуйте! Почему вы опять без маски?
– Мне она не нужна. Я не боюсь.
– Смелость – это похвально. А насчёт «не боюсь» мы с вами уже беседовали. Вы забыли? Отсутствие страха – тревожный знак, особенно в вашем случае. Так что попрошу надеть – по-хорошему! Или мне позвать санитара?
– А какой смысл? Вы правда верите, что они помогают?
– Кто? Санитары? Ещё и как.
– Маски! Их же носят, чтобы не заразить, а не чтобы не заразиться. А моя болезнь, вроде бы, не заразна. Вы зря боитесь.
– Вы должны соблюдать элементарную гигиену. Помните наше правило? «Хотя бы для приличия». Мы с вами одинаково можем быть носителями. Пока воспринимайте это просто как больничный дресс-код. У меня своя форма – маска, перчатки и халат. А я здесь целый день сижу. Вас же я прошу на какой-то часик прикрыться. С этого момента и далее мы с вами будем общаться только через маски. Договор?
…
– Так-то лучше! В следующий раз не забывайте, что на меня полагаются и другие пациенты. Мы столько времени потратили на эту формальность!.. К чему такой протест?
– Простите, доктор. При вас я так больше не буду.
– Очень хорошо, спасибо! Тогда приступим. Итак, как ваши самочувствие и настроение?
– Не спрашивайте… Чувствую себя плохо. То есть вообще себя не чувствую. Настроения нет. Я и забыл, какое оно бывает.
– А вы все лекарства пьёте?
– Да, всё по-честному.
– Хорошо. Тогда в чём, по-вашему, причина?
– Не знаю, доктор, но в последнее время мне совсем ничего не хочется. Теперь вот сверху меня услышали и заботливо спускают виселицу. Сил больше нет на житьё в этом мире и в этой стране! А коронавирус меня окончательно во всём разуверил. Вернее, «иммунная реакция» нашего государства. А если совсем точно – полное её отсутствие!
– А не могли бы вы пояснить, что именно вас не устраивает?
– Между нами, я всегда мечтал покинуть этот ад на Земле. Сколько себя помню! Любой ценой…
– Я рад, что вы о чём-то мечтаете! Но что вас так напрягает именно сейчас?
– Мы здесь все живём на грани срыва. Кто-то ещё во что-то верит, на что-то надеется. Но я так чую, что наши власти сами убьют и меня, и всех-всех-всех. Рано или поздно, действием или бездействием, но помощи ждать – глупо.
– Неужели правительство хочет вас убить?
– Что вы?! Я этим «слугам народа» банально безразличен, как и все остальные. У народа нет слуг. Всё, что у нас есть – кулаки и зубы…
– Которые вы не хотите применить.
– Я не признаю насилия!
– А кто говорит о насилии? Что угодно можно применить к мирной жизни, к саморазвитию и созиданию. Всё ведь очень образно! «Кулаки и зубы» – это просто «сила и упорство». Вы никогда не задумывались об этимологии слова «добиваться»? Кулаки разобьют любую преграду, помогут завоевать заслуженное место под солнцем и никогда не оставят вас безоружным. И их вовсе не обязательно сжимать до боли и крови. Вы будете крепко и нежно держать всё, что вам дорого – будь то ключ от родного дома, зарплата с любимой работы или рука близкого человека. Сжав кулак в нужный момент, вы сможете поймать удачу и ухватиться за редкий шанс! Сможете удержаться, когда повиснете на волоске. А зубы помогут вам прогрызть гранит любой науки – теоретической, прикладной и просто житейской. Они дадут вам жизненный опыт и бесценные знания. Более того, зубы – это универсальный выразитель эмоций – и оскал, и улыбка.
– Интересные мысли, я об этом не думал.
– Советую подумать! Вам пригодится.
– Но в чём смысл «скалиться и улыбаться», если я буду в маске?
– Я же говорю: всё образно. Умеренная агрессия мобилизует ваши силы, а улыбка просто согреет душу. Ну а пандемия – это же временное явление.
– Я в это не верю.
– Во что именно?
– В душу и в счастливый конец.
– Ваше право. А насчёт вашей «политики ненасилия» вы меня не убедили. Вы считаете себя отъявленным пацифистом, который насилия не признаёт. А себя насилуете по полной программе… Или вы – исключение из общего правила?
– Нет, я такой же, как все.
– Вам лучше всех известно, что это не так. И к самому себе вы относитесь отнюдь не «как все». Причём в наихудшем смысле. Я представляю, каково это – потеряться и чувствовать себя посторонним. Но этикет велит уважать и своих, и чужих. А «свои» начинаются с себя. Вы же с детства считаете себя никем, своим не доверяете, чужих сторонитесь… Не говорю, что не уважаете – просто боитесь. А теперь, когда вы самому себе кажетесь чужаком, вы почему-то решили отступить от этикета: убеждены, что и убить не жалко.
– Дело не в этом…
– А в чём? Может, подсознательно, вы – убийца? Просто боитесь наказания. А так вы выбрали себе жертву, которая не будет сопротивляться: и человек чужой, и расплата не грозит, и жить в муках совести не придётся.
– Доктор, это совсем другое…
– Между прочим, это абсолютно одно и то же, если смотреть объективно. Я вам сочувствую, но даже после утраты своего «Я» вы не должны забывать о «Сверх-Я8»! С общечеловеческой точки зрения, то, что вы делаете – не лучше убийства.
– Я просто не в состоянии здесь оставаться. Хочу, чтоб всё закончилось. Но если вы так боитесь, что я сам, так дайте мне просто снять маску и… может, хоть коронавирус меня спасёт от этого кошмара… И чёрт со мной – был и нет. Вряд ли кто-то вспомнит.
– Я вспомню.
– Ха! Не верю, доктор. Это просто ваша работа. А я – просто медкарта, которую вы сдадите в архив.
– И я буду виноват в том, что не выполнил свою «простую» работу как следует. Держитесь хотя бы ради меня.
– Я ничего не гарантирую! Трудно держаться, когда соседей, – одного за другим, – выносят вперёд ногами. Я не сильно с кем-то общаюсь, но так странно жить среди этих безжизненных кукольных домиков. Не думал, что окружающая действительность может быть ещё мертвее, чем есть… Государство хорошо показало свою заботу: запереть, бросить и выбросить!
– Вы слишком отчаиваетесь! Не забывайте, что вы сейчас не можете адекватно воспринимать обстановку. Соблюдайте все режимы и постарайтесь быть попроще: не пытайтесь думать за государство – у них там своя логика. И это пока не ваша забота. Давайте сначала научим вас думать о себе. Ведь, в первую очередь, вы забросили самого себя. А всё потому, что у вас искажены мировоззрение и мироощущение. Плюс ваши старые проблемы. И наша задача – всё это исправить.
– Да я уже как-то привык… Теперь мне не страшно.
– Но вы же ко мне пришли! Значит, что-то вас смущает. Давным-давно вы потеряли связь с реальностью, и сейчас мы пытаемся вспомнить, с чего всё началось. Может, это и не сбой, а просто защитная реакция на какой-то стресс, воспоминание, переживание.
– Да уж! Хорошо так защитился – что и жить стало незачем!..
– Лучше скажите «спасибо» своим нервам! Что бы там у вас ни случилось, они вам рассудок спасли! С минимальными потерями. Вам ещё повезло, что они среагировали раньше вас. А то б не сидели мы тут…
– Но почему я? Я мог бы просто умереть самим собой. А теперь, как бы, живу и туплю: кто я такой, и зачем я здесь?..
– Вы слишком поздно зашевелились. Ваше состояние уже не просто запущенное – оно хроническое. Пришли бы тогда сразу, пока всё было свежо, так мы бы что-нибудь придумали… А теперь нужно разбираться.
– Да я уже устал разбираться! Думал, что хуже быть не может, а тут коронавирус прилетел. И начался полный бардак – и у меня, и вокруг меня. Это самый настоящий кошмар…
– Вам всё ещё кажется, что вы спите. Естественно, вы устали от этого бесконечного сна. Вот я и пытаюсь вас разбудить. Пока ещё пытаюсь без лишнего шока. А вы мне всячески мешаете – отчаиваетесь, паникуете и впадаете в крайности. Вот совершите вы глупость, и что дальше?..
– А вдруг это – как раз тот самый шок, который мне и нужен? Вдруг всё закончится…
– Всё закончится. Для вас. Вы думаете, что проснётесь? Нет! Вы ещё глубже уснёте. Навсегда.
– Почему вы за меня так переживаете? И что вы во мне нашли?
– Во-первых, я ваш лечащий врач, а вы мой пациент. Я дал клятву Гиппократа и знаю, что такое долг! Во-вторых, на меня полагаются люди, которым вы небезразличны. Хотя вы, может, об этом и не думаете. Ну а в-третьих, вы просто интересная личность.
– Интересная для чего? Для опытов? Для порицаний? Для клеветы?
– Согласен и не согласен! Все мы, в некотором роде, подопытные кролики. А вас я действительно должен предметно изучить – чтобы помочь вам же. Насчёт порицаний – все мы непроизвольно судим друг друга. Но вас я не осуждаю, потому что вы ни в чём не виноваты. Вы просто заблудились. А насчёт клеветы – увы, есть болтуны, склонные сплетничать. Но я уже сказал о профессиональном долге, и врачебную тайну буду хранить строжайшим образом!
– Но чем я интересен как личность?
– А это вам видней. Может быть, вы тот самый политик, который всё изменит? Но проблема в том, что вы неинтересны самому себе.
– Доктор, какая мне политика – с моей-то биографией?!
– Все мы «с биографией». Помните, что здоровых нет нигде! Есть недообследованные. Для начала просто поверьте в себя и проявите к себе интерес!
– Да тут поневоле утратишь интерес к чему угодно, – даже к себе любимому, – когда осознаешь, что неинтересен собственному государству!
– Пассивная гражданская позиция…
– Да я, в принципе, аполитичен.
– А политика тут даже и ни при чём. Кстати, а вы по поправкам голосовать пойдёте? Не спрашиваю, «ЗА» или «ПРОТИВ».
– Нет. Я против, но у меня другие планы…
– А какие, если не секрет? Бойкотируете?
– На митинг пойду…
– Уже лучше. А говорите, аполитичны. То есть вы чётко дали себе «мораторий»?
– Типа того.
– А потом?
– Видно будет. Может быть, меня за это осудят… Окажусь на скамье подсудимых, которую смогу использовать как трибуну. И я не боюсь наказания.
– Никто вас не осудит и не накажет! Вы вправе выражать своё мнение, и наша Конституция на вашей стороне. И я вижу, что для вас она важна. Так живите ради неё! Возьмите свой «мораторий» за правило и никогда не забывайте его продлевать. И с каждым разом увеличивайте срок вдвое! А там и почувствуете вкус к жизни.
– Едва ли почувствую. Вкус уже выдохся.
– Мы вернём вам и вкус, и всё остальное! Главное – не вешать нос, когда ещё можно на что-то повлиять!
– Спасибо. Постараюсь удержаться на этом волоске…
– Отлично! Значит, нам есть над чем работать. Перед нами стоит общая задача: вы должны поверить в свой потенциал, а я – снять тот блок, который мешает вам его раскрыть. И справимся мы только вместе!
– Доктор, а какой может быть потенциал, когда я не могу реализовать своих элементарных прав? Я не чувствую себя гражданином правового или социального государства. Я вообще не чувствую себя ни гражданином, ни человеком!.. Ни собой. Я уже забыл, кто я и какой я.
– Это-то мы и пытаемся восстановить. А что не так с вашими правами? Пока я вижу, что вы сами не хотите пользоваться своим естественным правом на жизнь. Я бы даже сказал – священным правом.
– Я не могу. И никто не может. Это не жизнь.
– Ясно. Вы себя обесценили. Следом – и свою жизнь. А теперь собираетесь отказаться даже от права на неё. Логики у вас нет – ни юридической, ни биологической. И элементарных инстинктов тоже не осталось… Танатос9 чистой воды.
– То есть?
– Инстинкт смерти. Деструктивная вещь… Но его может уравновесить эрос10 – инстинкт жизни, любви и созидания. Он есть у всех, просто его нужно пробудить. Не помешало бы вам с кем-нибудь сблизиться.
– …Не по вирусу…
– Это я так, между прочим. Но давайте вернёмся к вашей мечте… К побегу из ада. Итак, если здесь для вас ад, то где вы хотите найти рай?
– Где угодно, но только не здесь!
– Ubi bene ibi patria11?
– В смысле?..
– В том самом. «Где хорошо, там и родина». Таков ваш мотив?
– Нет. Просто меня здесь ничто не держит. Наверное, у меня вообще нет никакой родины.
– Но вы же родились где-то?
– Родина – не там, где хорошо, и даже не там, где ты родился, а там, где есть близкие люди. У меня таковых, к сожалению, не осталось.
– Они умерли?.. Если хотите, можем поговорить об этом позже.
– Нет, что вы?! Всё в порядке. Мои родные, слава Богу, живы. Но, к сожалению, они мне больше не близки. Ещё в детстве я сам был недостаточно близок с ними. Был скрытным, слабонервным и впечатлительным, принимал всё слишком близко к сердцу, и при этом держал всё в себе. С каждым новым конфликтом, шоком или разочарованием я всё глубже убегал в свои фантазии.
– Это называется эскапизм. И, в принципе, это не так уж и страшно, если совсем не забыться. Каждый справляется по-своему. Но почему вы сейчас этого так стесняетесь?
– Нет, я не стесняюсь. Раньше я только так и только там набирался сил, а теперь просто разучился. В какой-то момент всё изменилось, и я обнаружил, что больше не в состоянии по-прежнему фантазировать. Я закончился – просто опустел. Заветные ворота закрылись, и я ощутил настоящий ужас изгнанника. А потом – отчаяние изгоя.
– Изгнанника оттуда и изгоя здесь?
– Именно так. В общем, я остался один на один с ненавистной реальностью, где пришлось взрослеть и мудреть. Я жил, учился, работал и всё больше узнавал о себе, о людях, о своей стране и о том, что происходит в мире. Кое-как социализировался на свою голову. Постоянно доказывал себе и другим, что способен жить «нормальной жизнью». И даже почти поверил. Почти вжился. Но с самого начала что-то было не так. Всё стало каким-то бутафорским и бессмысленным. Уже не помню, когда именно и что именно произошло, но однажды ночью я впервые сорвался.
– Вас что-то напугало? Или вы просто надеялись вернуться?..
– Трудно сказать. Всё как в тумане. А насчёт возвращения – да, проскакивала у меня такая теория. Но самоцелью это никогда не было. Скорее, просто утешительная гарантия того, что мне есть куда идти.
– Но вы же понимаете, что это самообман?
– Когда-то я верил, что душа попадает в любимое место – родители называли это раем. Но я уже во всё это почти не верю – ни в душу, ни в место. Ни в любовь – к слову об эросе…
– Вы забыли обо всём хорошем. И теперь бежите в один конец. Крайняя форма эскапизма!
– …
– Слушаю вас.
– Однажды я собрался уйти тайком, но сглупил. Выдал себя тем, что не потрудился найти другое орудие. Взял первое попавшееся. А потом папа просто не нашёл свою бритву в привычном месте. Кто вообще бреется перед сном?! Так глупо… Все сразу обо всём догадались и побежали к единственному подозреваемому. Мои родители не должны были там оказаться. Не должны были меня спасти. В тот момент я узнал в них себя прежнего – слабонервного и впечатлительного. Но, наверное, любой родитель пришёл бы в ужас. Меня увезли по скорой, а на следующий день – впервые наказали…
– Видимо, вы отделались лёгким испугом, раз тут же выписались. Повезло вам! И с родителями повезло. И с тем, что они подоспели вовремя.
– Насчёт родителей вы правы – замечательные люди. А всё остальное – неверно. Подоспели они буквально в последний момент – когда паркет уже превратился в «красное дерево», а я почти уснул. Потерял полсебя крови и очнулся в больнице под капельницей. И пролежал я там около недели. Как раз таки никакого испуга я не испытывал – наоборот, было так спокойно и тихо. А вот родители были в шоке. И испуг их был отнюдь не лёгок…
– Секунду, я вас не понял. Вы говорили, что вас наказали на следующий день. Как это – прямо там, в больнице? Ваши родители не вошли в положение, не учли ран и не пожалели?
– Доктор, вы что?! Мои родители – добрейшие люди. И наказали меня не они… Я что-то почувствовал, когда лежал в палате. Что-то страшное…
– А может, вам просто стало стыдно? Вы поняли, что были не правы, и вас элементарно замучила совесть.
– Нет, это совсем другое. Будто мне что-то предопределили… Или вынесли приговор. Не могу объяснить. Понимаете, в ту ночь была гроза, и за окном сверкнула молния. Я почему-то подумал о судейском молотке…
– Но, как я понял, вас это в дальнейшем не остановило.
– Нет. Я совершил рецидив…
– Сейчас мы к этому вернёмся. Так вы говорите, что вас наказали впервые. А до этого – никто и никогда?
– Да, как ни странно.
– И даже в угол не ставили?
– Нет. Просто не за что было. Им так казалось… Всегда говорили, что Бог сам накажет кого нужно и за что нужно.
– И каков был ваш рецидив?
– Через некоторое время, как я думал, они успокоились, и мы больше не вспоминали эту странную детскую историю. Все острые предметы были ненавязчиво убраны подальше, и предки делали вид, что ничего не случилось. Только мне было неспокойно. А потом я опять взялся за старое, и оказалось, что всё это время за мной негласно следили: следующая моя попытка была также внезапно прервана. Но после второго случая меня начали сторониться, как одержимого – никогда этого не забуду. То ли меня боялись, то ли не хотели спровоцировать. Это было странно и неожиданно, но вечером в дом пригласили священника. Они верили, что меня ещё могут спасти семейные традиции и священные обряды.
– До последнего верили в вашу врождённую праведность?
– Не врождённую, а, скорее уж, «вкрещённую»… Была беседа, была какая-то церемония, но я ничего не почувствовал. Если что-то чужое и вселилось в меня, то оно там и осталось. А если же выселилось что-то моё, то оно не вернулось. Но на какое-то время всё утихомирилось. Мне помогали, со мной работал психолог. Мы каждое воскресенье ходили в церковь, покупали святую воду, а по ночам обо мне молились. Меня постоянно просили держаться, и я держался, как мог. А после третьего раза меня отправили в последнюю инстанцию – в Новочекинский психоневрологический диспансер. Это должно быть отражено у вас в медкарте. И с тех пор я их почти не видел. Только письмо однажды получил: «Лечись и крепись! Мы больше не в силах тебе помочь. Это – последнее, что мы можем для тебя сделать. Дальше ты сам по себе. Бог с тобой!» А как выписался, – уже солидным юношей, – мы так и не воссоединились. Меня не навещали, а я не хотел навязываться. Правда, зашёл к ним один раз – забрать вещи, документы и сбережения. Дом не изменился, но сборище коллекционных кукол заметно пополнилось в моё отсутствие. Я дал понять, что мне нужно радикально сменить обстановку. Мне тоже дали понять, что помогли, чем смогли, сделали всё, что могли и дали всё, что могли. Мы по-взрослому, без лишних эмоций, попрощались и разошлись.
– Насовсем?
– Да. Так я и попал в Зримск. Думал, суетливый мегаполис меня оживит или, хотя бы, подбодрит. Но стало ещё хуже… Столица столицей, но вокруг – всё та же фальшь: глупая беготня усталых и умирающих, дома-картонки, а людей от манекенов не отличишь. Видать, всплывают те куклы. А теперь у них ещё и лица отваливаются – кругом маски, маски!..
– Вам бы у них поучиться! Да и не только вам. А то, к сожалению, не все столь ответственны.
– По большому счёту, им всем уже всё равно.
– А может, вы подсознательно боитесь слиться с ними? Не хотите стать «глупым бегающим усталым умирающим безликим манекеном»? Поэтому вы и не носите маску?
– Нет, поздно уже бояться. Я давно уже умер и устал до глупости. Один манекен остался. Бегающая марионетка. Пока ещё не слился с себе подобными, но вылился, когда моё лицо отвалилось.
– Ясно… Но тогда почему же вы так боитесь масок?
– Не боюсь, но маска мне уже не поможет. И никому не поможет. К чему всё это показное чистоплюйство?!
– Просто кому-то так спокойнее. А теперь вернёмся чуть назад. Уточните, пожалуйста, почему вы больше не считаете своих родителей близкими? Вы держите на них зло?
– Ни в коем случае! За что злиться-то? Просто никакой близости, по факту, больше нет – ни территориальной, ни коммуникативной. Да и духовных связей у нас не осталось.
– Кстати о духовности! Я хотел спросить: вы верующий человек?
– …Скорее нет. А почему это так важно?
– Просто я обратил внимание, что вы упоминали Бога, душу, рай, ад, необъяснимое наказание, одержимость, крещение, семейные традиции и визит священника в дом. Какова для вас роль религии?
– Скажу, что родители – люди верующие, хотя особого воспитания в этом направлении я не припомню. Просто, видимо, остались какие-то отголоски. Но именно религиозного смысла я в свои слова не вкладывал.
– Значит, вас не останавливало тогда и не остановило бы сейчас осознание того, что самоубийство грешно?
– Нет. Тогда я об этом не думал. А теперь совсем уже запутался, где грех, а где подвиг. Самоубийство и «умерщвление плоти»… Как их сопоставить или противопоставить?!
– Довольно сложный вопрос… Но я бы сказал, что любое подвижничество – это, скорее, разновидность пассивного самоубийства. И тут я, кстати, вспомнил ваше патологическое «бесстрашие» перед коронавирусом…
– Так я, хотя бы, не покажусь вам грешником, когда уйду.
– Но вы уже зарекомендовали себя как злостный правонарушитель. По закону – не преступник, а фактически – потенциальный «биотеррорист по небрежности».
– Это звучит пострашнее, чем «грешник». Но там, на улице, орудуют целые банды таких «террористов»! А судят их только продавцы да кассиры – и то не все. Даже полиция толком никого не штрафует… Вот такой вот у нас «карантин». Вот такая страна и такой подход сверху вниз. Свысока, точнее.
– Вы это имели в виду, называя нашу Рувзию адом?
– И это тоже. А вообще, я говорил о том, что здесь к человеку относятся просто не по-человечески. Вы слышали о «Санмониторинге»? То ещё издевательство. Печально, что государство не спешит никого спасать, а лишь заставляет больных самоизолироваться и круглосуточно селфиться буквально до смерти.
– Да, это жёстко. Но, к счастью, масштаб бедствия невелик. Это всего лишь местный прожект зримской мэрии. А вы смотрите шире! Вы не думали, что ад вокруг вас вам только кажется, в то время как настоящий ад – у вас внутри? Может, именно это и мешает вам наслаждаться хотя бы домашней жизнью и видеть прекрасное хотя бы из окна?
– Нет. Я не могу смотреть шире. Я же зримчанин, хоть и понаехавший. Это столица, а значит, везде так же. Если ад на Земле и существует, то это Рувзия. Естественно, она меня добила и выжгла всё, что ещё оставалось у меня внутри. Поэтому наслаждаться тут нечем, и ничто больше не прекрасно…
– Получается, вы считаете, что внешний ад первичен по отношению к вашему собственному? В данном контексте вы убеждены, что бытие определяет ваше сознание?
– Наверное, да. Но я на своём опыте убедился, что ад – это не только место. Это и отдельные периоды жизни, если не вся, и отдельные коллективы, и отдельные события. А вообще, я уже не различаю «внутреннее» и «внешнее». Я вечно плаваю в мутной воде и её же порядочно наглотался.
– То есть вы растворились в однородной адской среде…
– Много лет уже растворяюсь. И это больно! Такое чувство, что разлагаюсь заживо.
– Всё ясно. Мы должны выбираться. Вас нужно срочно реанимировать! Но помните, что я могу лишь доставить вас на Землю.
– Доктор, я наполнился до краёв. Если утону, то уже безвыплывно. Нечего там будет реанимировать.
– Я не дам вам утонуть! Помогите мне вытащить вас на берег и оживить. А свой собственный рай вы построите вокруг себя самостоятельно. Если захотите…
…
– А что вы подразумевали, когда говорили, что готовы покинуть ад на Земле любой ценой? Куда и как вы собираетесь уйти?
– Мне всё равно. Если смогу уехать, то даже не оглянусь! А не смогу – так уйду по-своему…
– Я отлично понимаю вас и ваше отчаяние, ведь мы все переживаем трудный период. Но большинство же справляется! Чем вы хуже?
– Да не рассказывайте мне о большинстве! На что они надеются? И как раз большинство-то и не носит этих дурацких масок! Напяливают на бороду, когда их заставляют, а потом выбрасывают. И дышат, и сопят друг на друга… А наше «идеальное государство» полагается на идеальную сознательность своего плебса. Цивилизация… Президент не спешит объявлять чрезвычайное положение, а правительство не хочет вводить нормальный карантин. «Бюджеты треснут»… Сочиняют какие-то бредовые полумеры – самоизоляция, режим повышенной готовности и тэ дэ и тэ пэ, и дыр и пыр… Но по Ти-Ви я всё чаще слышу слово «карантин».
– Извините, но мне лучше известно, что есть бред. Продолжайте, пожалуйста.
– О'кей. Так вот… Вы спрашивали, чем я хуже? А я ничем не хуже и не лучше! Такая же тварь, как и все остальные. Но они живут себе на авось, а я давно уже понял, что мы все просто сдохнем! С нашими-то недокарантинами, масочками-перчаточками и прочими «сан-эпид-потреб-позорами». А всё, что могут посоветовать наши ЗОЖные «мениздры» – «сидите дома и мойте руки!» С мылом или без мыла – все умрут. И кто куда отправится – не так уж и важно. Никто. У нас. Ни с чем. Не справится…
– Нет, вы меня неправильно поняли! Я имел в виду, что они справляются эмоционально! Да, многие легкомысленны и небрежны, а кто-то несколько наивен. Но пандемия – это ещё не конец света. А вы – не последний человек на Земле. Мы же это уже обсуждали.
– Мы – последние поколения, доктор. Уйдём ли мы сейчас или через иное «завтра» – ни здесь, ни там нас ничего не ждёт.
– Но если так, то почему бы не прожить остаток жизни по полной программе? Каждый день, как последний?
– В самоизоляции? Да уж… Урезанная программка. Или вы предлагаете мне уподобляться тем дикарям, которым в башку ударили вседозволенность и безнаказанность?! Которые днём носятся на своих машинах, а ночью орут под окнами? Нет уж! Лучше тихо сдохнуть.
– Знаете, ваш пессимизм меня всё больше пугает. Чувствую, что вы пока рассказали мне далеко не всё. Вы ведь ещё не раз срывались – в том числе и в Новочекинском диспансере. Предупреждаю: если мы не сможем победить проблему вдвоём, то мне придётся написать соответствующее заключение и подумать о вашей госпитализации в такой стационар, где Новочекинск будет вспоминаться вам как дом отдыха. Вы не представляете, что такое «последняя инстанция»!
– Доктор, не пугайтесь и не пугайте. И не утруждайте себя! У вас же и без того – и пациентов, и бумаг… И я не так уж и безнадёжен.
– Посмотрим… Ну а пока соблюдайте и продлевайте свой «мораторий». И маску не забывайте! А то ничего не получится. Если ведёте дневник – так держать! Как будете готовы поделиться – милости прошу! Но вы имеете право на личную тайну, поэтому не настаиваю. В любом случае, жду вас через неделю!
– Спасибо, доктор. До свидания.
– До свидания!
…
[Стоп]
***
«Суицидальные мысли свидетельствуют о подавленной неудовлетворённости, которой ты стесняешься сам и в которой стесняешься признаться. В такой ситуации, отказываясь от квалифицированной психиатрической помощи, ты выражаешь недоверие государственной медицине и здравоохранению. А убив себя, ты отбираешь у государства демографическую, трудовую и служебную единицу. Поэтому самоубийство – не лучше убийства. Более того, убивая себя, ты подаёшь дурной пример».
Самого человека судят заочно, а наказывают посмертно. Во всех приговорах, выносимых в отношении самоубийц, фигурирует зловещее слово «забвение». Из всех документов и архивов принудительно изымаются любые свидетельства жизни и какой-либо деятельности приговорённого. А все люди, имевшие сколь угодно лично-доверительный контакт с ним, бесследно исчезают. Теперь при малейших признаках депрессии и самоповреждения принято сдавать своих ненадёжных домочадцев «компетентным людям» – на лечение, воспитание и попечение. Пока ещё не поздно… И это уже не столько забота о «ближнем своём», сколько опасение за «себя самого». В любом случае, «если родные стены, домашний очаг и семейные традиции больше не воодушевляют, не помогают жить и трудиться, плодиться и размножаться – значит, дом проклят, а жильцы его – на грани грехопадения». Поэтому дом нужно регулярно «проветривать».
Неприкосновенность жилища и частной жизни превратилась в «зашторничество». Конечно, на первый взгляд, поправка весьма образная. Но однажды из всех магазинов вдруг, действительно, пропали шторы. Возможно, это было как-то связано с минувшим коронавирусным кризисом, но не исключено, что именно поправки прямо повлияли на доступный потребительский ассортимент – ведь шторы стали своего рода преступным символом. В первые дни после Третьего «Референдума» прошёл массовый флешмоб: народ с радостью выносил свои шторы на улицу и бросал в костёр – в знак открытости, гостеприимности и соседской солидарности. Во имя «малой соборности, с которой начинается соборность вселенская»… Поначалу «ходить в гости» было просто «модно», а потом это стало традицией. «Раз КАРАНТИН сняли – значит и бояться нечего!» Так появилось негласное правило: «И днём, и ночью держи двери открытыми – мало ли, кто заглянет». Впрочем, с дверьми всё было более-менее спокойно, ведь любые ключи открывали любые замки. Переживать нужно было не за двери, а за окна, потому что кто-то понял поправку чересчур буквально. Те «подозрительные личности», которые по какой-то причине сами не избавились от своих штор, просыпались ночью от запаха дыма и обнаруживали их подожжёнными… Как последнее предупреждение или знак внимания. А соседская ли это была дружина, или кто повыше и пополномочнее, никто не выяснял. И полицию звать стеснялись: чай сами виноваты… Тогда-то и прекратилась продажа «штор классических», а государственные фабрики стали наращивать производство прозрачных занавесок.
***