Серийные убийства в Великобритании. Хроники подлинных уголовных расследований

А такие факты в этом деле могли дать только строго научные заключения экспертов. Заключение судебных медиков, приобщённое к делу 20 марта 1949 г., несло в себе очень важную информацию. Как таковое оно распадалось на несколько самостоятельных исследований следов крови, состава грунта из г. Кроли, содержимого бочки и тому подобных.

Исследование следов крови показало, что кровавые пятна на резиновых перчатках и фартуке, обнаруженных во флигеле в г. Кроли, по своей группе соответствуют группе крови Оливии Дюран-Декон. Кровь, обнаруженная на стене над столом в том же флигеле, была человеческой, но её группу установить не удалось, этому помешала извёстка, попавшая в исследуемые образцы при соскабливании со стены. Кровь, запачкавшая манжет рубашки Джона Хейга, соответствовала своей группой крови Дюран-Декон.

Тщательное исследование 190 кг грунта, собранного во дворе «конверсионного производства» Джона Хейга, позволило обнаружить в нём:

а) 10,2 кг жировой ткани животного происхождения;

б) три почечных камня, нерастворимых в кислоте;

в) 18 мелких костей левой ноги человека;

г) пластиковый флакон из-под губной помады;

д) зубные протезы верхней и нижней челюстей;

е) кусок красного полиэтилена, соответствовавший двум другим кускам, найденным также во дворе флигеля.

Приглашённая для дачи экспертного заключения дантист Хелен Патрисия Майо (Helen Patricia Mayo), занимавшаяся протезированием зубов Дюран-Декон, опознала найденные протезы как изготовленные ею для исчезнувшей женщины.

Из рассмотрения строения костей лодыжки судебные медики сделали заключение, что их обладатель при жизни должен был страдать обострённым остеоартритом, что не могло не деформировать его левую ногу. Изучив обувь Оливии Дюран-Декон, эксперты увидели, что все туфли с её левой ноги в процессе носки подвергались весьма специфической деформации, свидетельствовавшей о болезни костей ноги. У специалистов возник соблазн проверить очевидное предположение экспериментом, и они изготовили гипсовый слепок в натуральную величину той ноги, кости которой обнаружили в Кроли. На получившуюся модель левой ноги прекрасно обувались туфли из гардероба Дюран-Декон, но не налезала ни одна модель такого же размера из магазина. Легко понять, почему это происходило: новые туфли не были должным образом разношены.

Почечные камни, обнаруженные в грунте рядом с флигелем в Кроли. Пропавшая без вести Дюран-Декон страдала пиелонефритом и её почечные камни из неорганических материалов могли перенести растворение тела в серной кислоте.

На этом основании эксперты уверенно заявили, что кости левой ноги, найденные во дворе флигеля в Кроли, принадлежали именно исчезнувшей Оливии Дюран-Декон. Наличие в толще человеческого жира почечных камней свидетельствовало о том, что их обладатель при жизни страдал мочекаменной болезнью. А Дюран-Декон болела пиелонефритом.

Тщательный осмотр пальто с каракулевым воротником, изъятого в химчистке в г. Рейгейте, а также микроскопическое исследование его волокон позволило экспертам заключить, что кусочки драпа и меха, обнаруженные в номере Дюран-Декон, использовались для латания этого пальто. Незадолго до своего исчезновения женщина наложила на рукав фигурную заплатку, и кусочек драпа, из которого она была вырезана, был найден в мусорном ведре под столом в её номере. Кроме того, при тщательном осмотре пальто были найдены следы крови, группа которой соответствовала группе крови Дюран-Декон.

Весьма любопытная находка была сделана 19 марта 1949 г. в Кроли. Криминалисты самым тщательным образом осмотрели территорию внутри забора, которым был обнесён флигель «конверсионного производства», но никому не пришло в голову посмотреть за забором. Между тем оказалось, что одна весьма важная улика была просто-напросто переброшена через забор. Один из рабочих «Hurstlea products ltd» обратил внимание на странный предмет, лежавший около забора, и поднял его – это оказалась дамская сумочка с вырванной подкладкой. Памятуя о том, что совсем недавно полицейские вели в Крjли интенсивные розыски, этот человек решил сообщить о странной находке в полицию.

Челюстно-лицевой хирург Хелен Патрисия Майо, изготовившая зубные протезы Дюран-Декон, опознала их в протезах, найденных на участке подле флигеля в Кроли. Показания этой женщины стали, пожалуй, самым веским доказательством того, что пропавшая приехала в Кроли и… там осталась.

Знакомые Дюран-Декон и персонал «Онслоу хоутел» опознали находку: именно с этой сумочкой Оливия отправилась на встречу с Джоном Хейгом.

Тщательное изучение сумочки позволило криминалистам доказать, что разорванная красная полиэтиленовая полоска, найденная во дворе флигеля, была первоначально нашита с внутренней стороны сумочки и впоследствии оторвана вместе с подкладкой. Но особую ценность этой находке придало обнаружение в её боковом кармане… отпечатка пальца Дюран-Декон. Тот факт, что Хейг распоряжался вещами исчезнувшей женщины (сдал в химчистку её пальто, заложил в ломбард драгоценности, бросил рядом с арендованным флигелем сумочку) однозначно привязывал его к её судьбе. Даже если бы Хейг и решился в одночасье отказаться от всех сделанных признаний, следователи теперь могли доказать, что встреча Хейга и Дюран-Декон после обеда 18 февраля всё же состоялась.

Результаты работы криминалистов давали обвинению шанс на победу в суде.

Генеральный прокурор Хартли Шоукросс, лично курировавший ведение расследования, ознакомился с заключениями экспертов и принял решение добиваться осуждения Хейга.

Впрочем, для того, чтобы судебная перспектива стала реальностью, необходимо было получить заключения врачей о психической полноценности обвиняемого и его способности отвечать за совершённые поступки.

Обвиняемого обследовали в общей сложности 12 психиатров. Их мнения свелись к трём несхожим между собой заключениям, на чём следует остановиться подробнее.

Большая часть обследовавших Хейга специалистов – 7 из 12 – считали, что обвиняемый не являлся вампиром, человеческую кровь никогда не употреблял и никакой потребности в этом не испытывал. Дело в том, что все достоверно установленные случаи вампиризма непосредственно связаны с сексуальными девиациями. Не существует несексуальных предпосылок к употреблению человеческой крови (в этом отличие вампиризма от каннибализма). Но внимательные наблюдения за Джоном Хейгом привели психиатров к заключению о его весьма низком либидо. Он не имел постоянных сексуальных партнёров; но он также не имел и случайных сексуальных партнёров. У Хейга была как бы официальная «невеста» – Барбара Стефенс, с которой он общался почти шесть лет, но дальше прогулок в парках и посещений кинотеатров их отношения не заходили.

Барбара Стефенс производила впечатление умной, хорошо воспитанной и даже утонченной девушки. Она безусловно была привлекательна и уж точно её нельзя было назвать дурочкой! По совокупности этих входящих данных журналисты не могли поверить в то, что Барбара ничего не знала или хотя бы не подозревала о чудовищных преступлениях её формального ухажёра. Журналисты как и большинство прочих обывателей не понимали того, что Барбара являлась важным элементом социальной мимикрии убийцы, одной из составляющих его «маски нормальности», но никак не соучастницей и уж тем более не вдохновительницей его чудовищных деяний.

Наивная романтическая Барбара полагала, что когда-нибудь она создаст с Хейгом семью, но психиатрам было совершенно очевидно, что этого не случится. Хейг не имел потребности в семье (поэтому не разводился с первой женой), и более того – он даже не имел потребности в сексе. Барбара Стефенс считала отношения с Джоном Хейгом весьма доверительными и давно была готова уступить возможным мужским посягательствам, но за все годы знакомства она этих посягательств так и не дождалась. Специалистам было очевидно, что мужчина с таким низким либидо не может быть вампиром. А стало быть, все рассказы Хейга о непреодолимом влечении к человеческой крови, видениях окровавленных деревьев и тому подобном – мистификация. Хейг, безусловно, был нравственным уродом, человеком с размытыми представлениями об этике и человеческой духовности, но он ни в коем случае не мог считаться душевнобольным человеком. Наличие ясной памяти, способности анализировать свои действия и планировать наступление желаемого результата делало Хейга юридически ответственным за свои поступки.

Другая часть врачей-психиатров – в числе 4-х человек – соглашалась с первой в том, что вампиризм обвиняемого являлся лишь мистификацией, призванной обеспечить ему уклонение от уголовного суда. Но, несмотря на то, что Хейг вампиром не был, его всё же следовало признать душевнобольным человеком. То равнодушие, с которым Хейг уничтожал хорошо знакомых ему людей, побуждало специалистов видеть в нём элементы прогрессирующей шизофрении. Хейг, с каждым годом всё более ощущавший свою инаковость, превратился в «духовного отщепенца», человека, не живущего жизнью людей и эмоционально от них очень далёкого. Эта группа экспертов полагала вопрос об ответственности Хейга вынести на суд, рекомендовав при этом присяжным выбрать помещение обвиняемого в клинику тюремного типа.

Наконец, третий взгляд на Хейга представил психиатр Генри Йеллоулис (Henry Yellowlees). Это был весьма почтенный специалист, сын известного в Шотландии психиатра. Кстати, его собственный сын – Генри Йеллоулис-младший – впоследствии станет главным психиатром Великобритании и будет оставаться в этой должности 11 лет. Уважаемому психиатру к моменту суда над Хейгом исполнился 61 год. Он занимал должность главного консультанта по психиатрии группы Британских войск во Франции и ФРГ (т. н. Британская Рейнская армия) а, кроме того, являлся профессором Лондонского университета. В первую неделю июля 1949 г. Йеллоулис пять раз приезжал в тюрьму для встреч с Хейгом и пришёл к заключению, что последний является параноиком. Диагноз Йеллоулиса открывал перед Хейгом лазейку для признания его невменяемым. К заключениям психиатрических экспертиз еще придется возвратиться в другом месте, пока же следует обратить внимание на весьма колоритный образ Барбары Стефенс.

С семьёй Стефенсов Джон Хейг познакомился после второй тюремной отсидки. Устроившись на работу бухгалтером, Хейг не имел жилья в Лондоне, и его коллега по работе – Стефенс – предложил пожить в своём коттедже. Стефенс имел двух дочерей на выданье, и симпатичный аккуратный Хейг (пусть даже и с двумя отсидками!) казался неплохой партией.

Джон Хейг вроде бы подал старшей из дочерей – Барбаре – надежду на серьёзные и глубокие отношения. Впрочем, слово «надежда» вряд ли подходит в этом случае; гораздо точнее будет сказать «иллюзия». Эти иллюзорные отношения грели до поры душу Барбары Стефенс, но после разоблачительных публикаций в «Дейли миррор» глаза её открылись. Она пришла на приём к инспектору Мэхону и попросила его разрешить встречу в Хейгом. Уже после завершения «дела Хейга» она рассказала о том, что последовало за этой просьбой.

Встреча была разрешена, и Барбара явилась в тюрьму, чтобы поговорить с бывшим ухажёром. Хейга она нашла в прекрасном настроении и абсолютно спокойным. Перед ней был человек со спокойной совестью, которому было нечего бояться! Барбара поинтересовалась у Хейга: совершал ли он все те преступления, о которых написали в газетах? Хейг, улыбаясь, кивнул: «Конечно, ведь я сам об этом рассказал!» Барбара Стефенс была поражена ответом и спросила, почему же он не покончил с ней. Тут уже удивился Хейг; безмотивные убийства он всегда считал верхом глупости.

Как бы там ни было, отношения Барбары Стефенс и Джона Хейга после этой встречи отнюдь не прервались. Женщина стала навещать обвиняемого каждую неделю; на его сорокалетие Барбара передала в тюрьму весьма трогательную открытку. Такая вот идиллия…

Дэвид Максвелл Файф (слева), адвокат Джона Хейга, рядом с Барбарой Стефенс.

Старший инспектор Мэхон попросил Барбару Стефенс предъявить все подарки Хейга. В ответ он услышал, что собственно подарков было немного (Хейг дарил разве что цветы да открытки), но некоторые вещи он Барбаре… продавал. Эти проданные вещи были показаны свидетелям, знавшим Хендерсонов и Максвенов. Брат Роуз Хендерсон – Арнольд Барлин – опознал среди них серьги и перстень исчезнувшей сестры. Расчёт полицейских полностью оправдался: Хейг, как и большинство серийных убийц, передавал своим близким вещи убитых им людей. Некоторые из этой категории преступников видят в этом даже некий мистический смысл, рассматривая подобную передачу вещей как залог удачливости в будущем. Отличие Хейга, правда, от своих коллег по преступному цеху заключалось в том, что если большинство «серийников» вещи убитых дарят, то Хейг умудрялся продавать, то есть извлекал из передачи вещей материальную выгоду.

Барбара Стефенс рассказала полицейским о том, что Хейг приводил её к тому месту, откуда его автомашина «Lagonda» упала в пропасть. Сделано это было с условием сохранения тайны; Барбара обещала, что никому и никогда не расскажет об этой странной экскурсии. Подобная таинственность была вполне объяснима: дело в том, что Хейг уверял всех, будто машина его была угнана, а потому он знать не знает, с какого мелового утёса она была сброшена, и чей труп оказался неподалёку от неё на дне ущелья. И в полиции твёрдо знали, что никто и никогда не показывал Хейгу место падения его машины в пропасть. А раз так, то откуда оно ему известно?

Обвинение на предстоящем судебном процессе по «делу Хейга» решил взять на себя сам Генеральный прокурор Великобритании Шоукросс. В своём анализе типических черт личности обвиняемого он исходил из того, что Хейг, бывший человеком малообразованным, чрезвычайно страдал от собственной недооценённости обществом. Строго говоря, не было ни одной области, в которой Хейга можно было считать действительно компетентным специалистом. Он не получил никаких специальных знаний и не имел сколь-нибудь серьёзных профессиональных навыков. Изысканность манер и одежды преследовала цель убедить окружающих в его рафинированности; этим Хейг стремился повысить собственный социальный статус в глазах окружающих.

Джон Джордж Хейг.

Обвиняемый считал себя необыкновенно умным и неординарным человеком, но явно переоценивал свои качества. Как бизнесмен он оказался несостоятелен, как преступник – тривиален. Афера с покупкой взятого напрокат грузовика была даже для 30-х годов прошлого века банальна, имитация угона собственной машины – тоже далеко не оригинальна. В обоих случаях Хейг немедленно попадал под взыскательную полицейскую проверку. Открытие фальшивого офиса крупной торговой компании, из-за которого он угодил в тюрьму на четыре года, вообще выглядело наивным.

Даже в растворении человеческих тел кислотой Хейг оказался отнюдь не первооткрывателем. Изучая полицейские архивы, Шоукросс обнаружил справку о «деле Саррета», в котором преступник также использовал серную кислоту для уничтожения тел казнимых им людей. Еще за полтора десятилетия до Хейга парижский адвокат Майтри Саррет совершил аналогичные преступления; действовал он, правда, не в пример изощрённее Хейга. Реализованный Сарретом план был если не оригинален, то по крайней мере изящен. Он задумал страховое мошенничество. Будучи юристом с хорошей репутацией, он обратился к одному из своих тяжелобольных клиентов с предложением такого рода: в обмен на пожизненный пенсион человек этот должен был фиктивно жениться на женщине, которая ему будет указана, и застраховать на большую сумму свою жизнь. Саррет исходил из того, что страховая компания для проверки страхователя обратится к его поверенному, то есть к самому Саррету, ну, а уж он-то постарается дать самый успокоительный отзыв. Клиент согласился и бракосочетался с любовницей Майтри Саррета, разумеется, фиктивно. Скрыв свою болезнь, он застраховал жизнь на большую сумму. Страховая компания обратилась к Саррету за информацией, и тот, разумеется, одобрил условия сделки. Клиент прожил менее десяти месяцев и умер своей смертью. Страховая компания провела своё расследование, удостоверилась в естественной причине смерти и, не найдя причин для отказа, произвела выплату страховой суммы супруге умершего, то есть любовнице Саррета.

План предприимчивого юриста с неподмоченной репутацией оправдался полностью. Но Cаррет не учёл особенностей женской психологии: получив в свои руки солидный куш, любовница вдруг поняла, что не хочет делиться деньгами. В этом её поддержал другой её любовник, который был привлечён женщиной специально для запугивания адвоката. Тут, конечно, женская интуиция вступила в полное противоречие с мужским здравым смыслом, который подсказывал Саррету, что уступить в этой ситуации он никак не может, поскольку немедленно превратится в объект пожизненного шантажа. Наглость любовницы, не оставившей Саррету шансов на сколь-нибудь разумное разрешение ситуации, толкнула адвоката на неординарные и энергичные меры. Он смог раздобыть 200 литров серной кислоты и пригласил противную сторону на переговоры к себе домой. Застрелив обоих, Саррет уложил раздетые тела в металлическую ванну и залил их кислотой. Добавляя в ванну понемногу кислоты, он сумел в течение недели растворить оба тела и отправил их в канализацию. Корродированную ванну Саррет выбросил, одежду погибших уничтожил. В отличие от Джона Хейга, ему действительно удалось совершить «идеальное» убийство.

Преступление было раскрыто почти случайно. Жадность Саррета сгубила; он понадеялся, что мошенничество со страхованием больного человека ему удастся повторить. Но когда дело дошло до получения страховки, к Саррету возникли вопросы. В частности, детективы страховой компании пожелали поговорить с женой первого клиента. Розыски её оказались безуспешны, к делу подключилась полиция, и находчивый юрист, в конце концов, торжественно облачился в чистую белую рубаху с отрезанным воротом и в скорбном молчании лёг под нож гильотины.

Эта невесёлая история, вне всякого сомнения, была известна Джону Хейгу. Английские газеты писали о «деле Саррета» и его казни как раз в 1934 г., когда Хейг уже сидел в тюрьме. Он пользовался правом знакомиться с прессой и регулярно получал газеты, об этом свидетельствовала запись в его тюремной учётной карте.

Поскольку обвинение считало доказанным факт убийства Оливии Дюран-Декон на территории «конверсионного производства» в Западном Суссексе, то и заседание коронерского жюри надлежало проводить там же [то есть по месту совершения преступления]. Ведомство коронера определяло факт совершения преступления и возможную причастность лица, на которое указывало ведомство прокурора, но не подменяло уголовный суд и не выносило приговор. Хейг с нескрываемой иронией отнёсся к предстоящему слушанию, считая его простой формальностью. Ведь он уже дал признательные показания, так что пусть коронер без лишней волокиты подскажет своему жюри единственно возможный вердикт, да и закончит эту волокиту!

Кроме того, Хейг так и не пригласил адвоката, сославшись на отсутствие средств. Поэтому он получил государственного защитника Джорджа Морриса. К концу марта 1949 г. полицейские уже довольно далеко продвинулись в проверке версий убийств Максвенов и Хендерсонов, поэтому Моррис ещё до рассмотрения обвинений коронерским жюри поспешил достигнуть соглашения с обвинением о том, что слушания будут сосредоточены только на рассмотрении обстоятельств исчезновения Дюран-Декон и все прочие эпизоды упоминаться не будут. Взамен защита обещала полностью исключить ссылки на вампиризм и умопомешательство как не подкреплённые на тот момент заключениями психиатров.

Коронерское жюри открылось 1 апреля 1949 г. под председательством коронера графства Западный Суссекс Роби.

Джон Хейг предстал перед публикой и журналистами во всём своём блеске. Иронично-высокомерными полуфразами он отвечал на вопросы репортёров прямо через головы конвойных полицейских. На вопрос о том, какого приговора он ждет в конечном итоге, Хейг с улыбкой ответил: «Maximum десять лет в психиатрической лечебнице с последующей реабилитацией». Обвиняемый грелся в лучах славы и был чрезвычайно доволен вниманием к своей персоне. Но у многих, наблюдавших за поведением Хейга на слушании дела у коронера, сложилось впечатление, что он не понимал всей серьёзности происходившего. Забросив ногу за ногу, Джон во время заседания раскачивался на скамье и отпускал со своего места реплики, преимущественно шутливого характера. Выглядело это чрезвычайно инфантильно.

Сторона обвинения представила более 30 свидетелей, показавших, что Хейг к февралю 1949 г. отчаянно нуждался в деньгах. Мотив преступлений выглядел столь обоснованным, что встревожился, наконец, и сам Хейг. Он невпопад сказал, что из-за потребности в человеческой крови, которой оказался лишён в заключении, даже пил собственную мочу. Поскольку такого рода заявление нарушало внесудебную договорённость обвинения и защиты, то адвокат тут же попросил судью не принимать сказанное во внимание.

Когда дело дошло до заслушивания судебно-медицинских экспертов, у защиты вообще не нашлось слов в опровержение их заключений. Фактически Хейгу пришлось признать, что во дворе флигеля, арендованного у «Hurstlea products ltd», действительно было найдено то, что осталось от растворённого в кислоте тела Оливии Дюран-Декон. Концепция «идеального» убийства, не оставляющего следов, потерпела полное фиаско буквально за один час.

Роби очень быстро провёл заседание и в тот же день жюри вынесло вердикт, в котором собранный прокуратурой материал признавался убедительным, достоверным и достаточным для обвинения Хейга в убийстве Дюран-Декон в уголовном суде.

Такой вердикт неприятно поразил Хейга. Он с немалым удивлением убедился в том, что переоценил собственную предусмотрительность и явно недооценил профессиональные качества офицеров Скотланд-Ярда и сотрудников ведомства «адвоката Короны».

Хейг посчитал, что неудача слушаний у коронера объясняется некомпетентностью государственного адвоката, неспособного должным образом защищать его интересы. Поэтому, когда к нему в конце апреля обратились издатели газеты «News of the world» с предложением оплатить услуги наилучших адвокатов Англии за право публикации эксклюзивной автобиографии Хейга, тот с радостью согласился. Самые солидные адвокатские конторы страны были готовы заполучить сенсационного и скандально прославившегося клиента, так что Джон Хейг имел блестящий выбор. Тут, по крайней мере, его специфическая известность пошла ему на пользу. В качестве защитников преступник выбрал известных лондонских юристов Дэвида Максвела Файфа, Грегори Морриса и Дэвида Нива. Последний, кстати, имел отца, работавшего в подчинении у Хартли Шоукросса и занимавшегося расследованием преступлений Хейга. Таким образом получился любопытный казус: отец и сын оказались причастны к одному делу и при этом действовали друг против друга.

Защитники развили кипучую деятельность. Только начали совсем не с того, с чего можно было ожидать. В апреле 1949 г. они вчинили иск газете «Daily mirror» по обвинению в диффамации (распространении порочащих слухов) Джона Хейга. Адвокаты протестовали против употребления в статьях этой газеты термина «вампир» применительно к их подзащитному. Поскольку употребление крови в ходе заседания коронерского жюри доказано не было [и даже не обсуждалось], то газета не имела юридических оснований употреблять столь порочащий эпитет в его адрес.

Ответчиком по делу о диффамации стал главный редактор газеты Сильвестр Болэм. Опытного журналиста отнюдь не смутили пугающие демарши адвокатов: на суд он смотрел как на прекрасный способ рекламы себя и своей газеты. Болэм не полез за словом в карман и в ироничной манере принялся издеваться над самими адвокатами. Он придерживался той точки зрения, что человека, который сам признаёт факты употребления крови в пищу, «вампиром» называть можно. Жизнь стала бы невозможной, если бы каждое слово приходилось сверять с судебным постановлением. Адвокаты и сами это прекрасно понимают, считал Болэм, но начинают тяжбу единственно для того, чтобы раздуть счёт, который будет, в конце концов, предъявлен владельцам «News of the world».

Суд над Болэмом получился очень весёлым. Адвокаты сторон пикировались, сам редактор откровенно глумился над своими противниками. Тираж «Daily mirror» вырос почти на 50% и, казалось, вся Великобритания следит за перебранками в суде. В конце концов, Сильвестра Болэма обвинили и в неуважении к суду и лишили права выступать (он мог делать заявления только через адвоката). Любопытным оказался приговор: факты диффамации были признаны судом, но виновными были объявлены владельцы газеты, а не главный редактор. Владельцы газеты оплатили все судебные издержки и штраф в 10 тысяч фунтов стерлингов. Но Болэм за свою строптивость тоже поплатился: судья отправил его на три месяца в тюрьму, дабы редактор имел возможность спокойно подумать об уважении к судам и законам.

Остаётся добавить, что Сильвестр Болэм попал в ту же самую тюрьму Лью, где в то время находился Джон Хейг. Забавная коллизия, не правда ли?

Другим важным шагом адвокатов Хейга явилось приглашение для независимой психиатрической экспертизы Генри Йеллоулиса, о котором уже было упомянуто выше. В начале июня он провёл освидетельствование обвиняемого и подготовил своё заключение. Врач согласился выступить на суде как независимый эксперт.

Суд с участием присяжных заседателей под председательством судьи Хамфриса открылся в Лондоне 18 июля 1949 г. Хейг, внимательно прочитавший материалы предварительного расследования, сделал необходимые выводы; он уже не был ироничен и самонадеян. Теперь он был уже виновен, вопрос касался лишь степени жёсткости наказания. Помимо убийства Дюран-Декон, обвинение на этот раз намеревалось доказать и убийства трёх членов семьи Максвен и двух – Хендерсон.

Один из фотокорреспондентов сумел сфотографировать судью Хэмфриса в ту самую минуту, когда тот утром 18 июля 1949 года отправлялся открывать судебный процесс над Джоном Хейгом.

В самом начале процесса на вопрос о признании собственной вины Хейг ответил категорическим «нет!». После этого он замолчал и в ходе слушаний не произнёс ни единого слова – адвокаты посоветовали ему молчать, а у обвиняемого всегда есть право не свидетельствовать против самого себя. Хейг просидел весь процесс на своём месте с кроссвордом в руках, не поднимая головы.

Обвинение поддерживали: Генеральный прокурор, член палаты лордов, сэр Хартли Шоукросс, а также его помощники Эрик Нив и Джеральд Ховард. Обвинение считало недоказанными факты убийств 3 человек, фамилии которых Хейг так и не смог назвать, но было готово раскрыть механизм убийств двух семей, которые на самом деле стали жертвами преступника.

Благодаря большой подготовительной работе обвинители располагали внушительным набором улик. Доверенности на продажу домов, автомашин, прочего имущества Максвенов и Хендерсонов были подделаны Хейгом, и соответствующие экспертизы подтвердили это. Хейг написал письмо от имени Роуз Хендерсон её родному брату. Вещи Роуз обвиняемый продал Барбаре Стефенс. Обвинитель предъявил в суде дневник Джона Хейга, в котором возле каждой даты, соответствовавшей убийству, ставились полосы красным карандашом.

Бочка со следами коррозии, найденная при обыске флигеля в Кроли, стала одной из важнейших улик на судебном процессе по «делу Хейга». На этих фотографиях можно видеть момент доставки бочки в здание суда в первый день процесса.

Обвинитель довольно убедительно восстановил хронологию действий преступника. Шоукросс доказывал, что первым был убит Уильям Максвен, и случилось это 9 сентября 1944 г. В календаре Хейга эта дата была отмечена красной полосой, и после этого дня никто не видел Уильяма живым. Джон Хейг сообщил родителям Максвена, что их сын прячется от призыва в Вооружённые силы где-то в Шотландии; чтобы придать своим словам достоверность, он дважды выезжал в Глазго и отправлял оттуда почтовые открытки от имени Уильяма. Эти открытки тоже фигурировали в суде.

Затем последовала расправа над старшими Максвенами. Случилось это точно после 2 июля 1945 г. После этой даты в дневнике Хейга были проведены две жирные красные линии. Тела мужчины и женщины также были растворены без остатка. От имени Максвена-отца он подделал заявление о временной приостановке начисления пенсии в связи с долговременным отъездом в США, а также нотариальное заверение этого заявления. Затем последовали многочисленные фальсификации других документов, вплоть до поручений брокерской конторе на продажу акций Максвена и перевод вырученных денег на депозитный счёт в банке. Далее, по подложной доверенности на своё имя Хейг эти деньги получил. Всего по подсчёту Генерального прокурора Шоукросса на убийстве семьи Максвенов и реализации их имущества Хейг заработал 7 720 фунтов стерлингов.

К лету 1947 г. все эти деньги были обвиняемым потрачены. Поэтому он дал объявление о покупке дома и в качестве потенциального покупателя стал обходить лондонские семьи в поисках более предпочтительного объекта нового преступления. В качестве такового его привлекла чета Хендерсонов; Арчибальд, 52-х лет, и Роуз, 42-х лет, детей не имели и оказались очень общительны.

Это были зажиточные люди, на собственную беду увлекавшиеся музыкой. Хейг, сам прекрасно разбиравшийся в церковной музыке, смог произвести прекрасное впечатление на Хендерсонов. О цене на дом они так и не сговорились, но добрые отношения, тем не менее сохранили. Прокуратура смогла найти документы, свидетельствовавшие о том, что 22 декабря 1947 г. Джон Хейг заказал три 40-галлонных (это почти 545 литров!) бочонка серной кислоты, а также две 42-галлонных (190 литров) стальные бочки.

Во второй декаде февраля 1948 г. Хейг приехал к Хендерсонам домой и задержался у них на три дня. На четвёртый день – 12 февраля 1948 г. – Хейг вывез Арчибальда Хендерсона в Кроли, на свое «конверсионное производство», и застрелил его там. Вернувшись за Роуз, он сообщил, что её муж заболел, доставлен им в больницу и теперь зовёт жену к себе. Роуз позвонила брату – Арнольду Барлину – и сообщила, что уезжает с Джоном Хейгом.

Арнольд под присягой на суде заявил, что Хейг был последним, кто видел сестру живой… Хейг даже голову не поднял от кроссворда.

Суд над Хейгом вызвал немалый ажиотаж среди жителей Лондона. На протяжении всего процесса люди с вечера занимали места в очереди, чтобы утром в числе первых пройти в зал заседаний, в газетах давались репортажи о ходе процесса, а радиостанции по несколько раз в день обсуждали происходившее с самими разными приглашенными экспертами – адвокатами, врачами, журналистами и даже случайными горожанами.